Глава 5. Тактика и таран
Стэнли Сэндлер
Перевод Д. Якимовича
Стэнли Сэндлер
Перевод Д. Якимовича
I
В лице винтовых броненосцев викторианский флот получил впечатляющее оружие беспрецедентной дотоле мощи и маневренности. Писатели и журналисты были полны энтузиазма относительно нового броненосного флота, хотя и отмечая прогресс Франции, возглавляемой сведущим в технических вопрсах императором. Каждая новинка, каждое улучшение и усовершенствование подробно разбиралось Парламентом и прессой. Даже подозрение, что Адмиралтейство оказывается не вполне споосбно двигаться в ногу со стремительными переменами, могло вызвать бурю общественного негодования.
Однако изучением тактического применения броненосцев – как в составе эскадр, так и поодиночке – удивительным образом пренебрегали. Благодаря своему грозому внешнему виду и размерам броненосцы привлекали внимание к себе, к своему устройству, вооружению, мощи. Постройка броненосца сама представляла внушительное зрелище, сопровождаемое градом сыпящимися искрами, жарой и грохотом, и служившее материальным свидетельством способностей корабелов середин девятнадцатого века справляться со всеми технологическими проблемами. [1] Наоборот, теоретические вопросы использования броненосцев в воображаемых сражениях занимали разве что специалистов. Британский броненоный флот не вступал в морское сражение до 1914 года.
Честь пролить первую кровь в боях броненосцев досталась другим державам; бои на Хэмптонском рейде, в бухте Мобайл и при Чарльстоне достаточно широко известны. Влияние Гражданской войны в СШАна британское военное кораблестроение будет рассмотрено ниже. Британские наблюдатели сочли, что события не позволяют прийти к каким-то полезным выводам, так как бои разворачивались в прибрежных водах, а то и реках. По их мнению, речь шла о том, сможет ли технологическое превосходство Севера одержать верх над храбростью и изобретательностью южан. Ряд незначительных стычек в Латинской Америке, в которых принимали участие американские и британские наемники, также не мог дать информации об эскадренном бое. Единственным примером боя броненосных эскадр стало сражение у Лиссы.
Такое пренебрежение тактикой не осталось незамеченным и в те годы. Коммандер (позднее – адмирал) Филип Коломб лаконично заметил на одном совещании: «Я не завидую морскому офицеру, полагающему, будто тактика по праву занимает то место в тени, куда ее негласно поместил наш флот». [3] Комментируя в 1869 году плавание Объединенного флота (Combined fleet), влиятельная Army and Navy Gazette отмечала, что «общество может верить, что единственным подтверждением способности – доказательством силы – является умение идти по ветру, против ветра и круто к ветру, делать поворот через фордевинд, карабкаться на мачты, ставить паруса, и делать сотню других вещей, столь хорошо смотревшихся в старые добрые дни, еще до того, как родился Джон Браун из Шеффилда, и до того, как стали известны имена Армстронга и Уитворта». [4]
Официальные тактические предложения Адмиралтейства – весьма немногочисленные – уделяли действиям флота в бою с врагом едва ли несколько страниц, изводя кипы бумаги на описание запутанных маневров под парсуами и парами. [5] Коммандер сэр Киприан Бридж (Cyprian Bridge), ставший в конце века одной из наиболее значительных фигур в военном флоте, так сетовал по поводу тактики: «В британском флоте ею не пренебрегали, ее презирали». Это положение он приписывал традиционному мнению, будто британскому адмиралу остается желать только «побольше водного пространства для маневра и готового к бою врага». [6] При этом Нельсон и Родней были лишь двумя из наиболее выдающихся офицеров, внимательно изучавших тактику и добившихся поразительных успехов. Бридж также обрушивался на маневры, осуществляемые «лишь по той единственной причине, что они внесены в сигнальную книгу». [7] Пренебрежение тактикой лишь отражало отношение публики, которой гораздо больше нравились похожие, скорее, на парад, армейские учения у Солсбери, чем скучные маневры находящихся вдалеке броненосцев. [8]
Одним из первых авторов, понявших, что данная паром маневренность привносит в морскую тактику совершенно новые возможности, был сэр Говард Дуглас (Howard Douglas), несмотря на свои восемьдесят три года оказавшийся способным отбросить мертвый груз традиций, и написать первую значительную британскую работу по ведению войны на море паровыми флотами. Дуглас был воодушевлен тем, что пар позволил исключить из морской войны элемент случайности; благодаря винту флоты могли маневрировать с той же точностью, что и армии на поле боя. Прежние бои в кильватерных колоннах стали уделом прошлого, так как пар мог позволить сконцентрировать силы против любой части вражеской эскадры; в этом случае способность вести огонь в нос и в корму могла стать весьма важной. Соответственно, для таких действий предпочтительными были не кильватерные колонны, а строи, в которых нос и корма не перекрывались другими кораблями; сражение же должен был выиграть адмирал наиболее искусно маневрирующий. Ошибка Дугласа крылась в переоценке способности адмирала управлять паровым флотом и точности маневрирования; но, по крайней мере, его книга обозначила разрыв с тактикой парусных флотов. [9]
Через четыре года после публикации работы сэра Говарда Дугласа лейтенант британского флота Дункак Стюарт (Duncan Stewart) на собственные средства напечатал свои собственные соображения. В отличие от Дугласа он понимал, что пар только подчеркнет разницу в скорости кораблей, и сделает едва ли не более сложными оценку скорости врага, и удержание строя кораблями, машины которых имеют разный возраст и износ. Однако пар сделал корабли более гибким и неуязвимым оружием – так как теперь ослабший ветер или штиль более не делали их беспомощными. Машины, расположенные ниже ватерлинии, были намного менее уязвимы, чем рангоут. Однако, по мнению лейтенанта Стюарта, корабли использовали эти бесценные преимущества, даваемые паром, только в случае крайней необходимости. Его замечания относительно важности Генерального штаба и замены тренировочных стрельб по бочкам с борта неподвижного корабля на упражнения, более соответсвующие реалиям боя, были учтены лишь многие годы спустя. [10]
Бронирование изменило тактику столь же сильно, как и пар: вместе они превратили таран в глазах многих в непобедимое оружие – и это несмотря на то, что железо в качестве материала корпуса позволило резко увеличить водоизмещение кораблей и размещать на них много более мощные механизмы и артиллерию. Неудачный союз деревянных корпусов и мощных машин теперь мог быть разрушен.
Одним из первых авторов, имевших дело с тактикой, пригодных для новых бронированных кораблей был коммандер Филип Коломб, влияние котрого с 1865 – и до его смерти, последовавшей в 1899 году – на тактическую мысль Royal Navy явно не стоит недооценивать. [11] Первая работа Коломба, «Современная морская тактика» (Modern Naval Tactics), представленная на рссмотрение Royal United Service Institution в 1865 году, описывала основные принципы тактики, которым он остался верен до конца своей жизни. Призывая отказаться от практики сложных, искуственных маневров, которые не имели бы никакой ценности, когда бы пришла пора идти в бой, он положил в основу новой тактики сходство скоростных и маневренных качеств кораблей эскадры и ясную и лаконичную систему сигналов. Но вся работа строилась вокруг оружия, в котором Коломб был настолько уверен, что полагал, будто оно способно заменит все, бывшее до него. Таран, столь активно использованный на Хэмптонском рейде, должен был стать решающим оружием в будущих битвах. Броня резко снизила разрушительное действие артиллерии, и лишь подводный удар, нанесеенный тараном, мог сдвинуть бой с мертовй точки. Соответсвенно, для использования этого нового оружия требовалась и новая тактика. Кильватерная колонна не годилась – в таком строю противнику подставлялся уязвимый борт, таран же был обращен к мателоту. Коломб не был уверен, какой строй стоит предпочесть – клина, фронта, сложного кильватера. Но важнее было точно знать радиус циркуляции всех своих кораблей и иметь первоочередной целью применение тарана. [12]
Коломб был не единственным, кто отвергал традиционную кильватерную колонну. На самом деле, большинство высказанных им идей уже появлялись в печати или были озвучены в частных беседах. И лейтенат А.Г.Олстон (A.H.Alston), и адмирал У.Фэншоу Мартин (W.Fanshawe Martin), командующий Средиземноморской эскадрой, предпочитали строй клина или фронта – при котором ничто не будет мешать носовому огню. Высказывая свои идеи за несколько лет до Коломба они не предполагали, что новый строй будет удобен для нанесения таранных ударов, но он мог быть легко приспособлен к нуждам этого необычного вида оружия – и немудрено, что Коломб счел эти тактические разработки полезными.
Неопубликованная работа лейтенанта Олстона полезна для понимания уровня тактической мысли тех лет, благо ее уровень для времени, когда вместо боевого опыта оставалось довольствоваться теоретическими изысканиями, достаточно высок. Говоря о современных морских маневрах, Олстон заключал: «Ясно, что невозможно сделать из своих офицеров хороших тактиков, просто выдав им книгу инструкций по маневрированию эскадры, содержащей чисто механические указания по перестроению кораблей в геометрические правильные строи квадрата, прямоугольника, клина, линии и так далее». Практика и личная инициатива будут гораздо важнее этих выхолощенных упражнений, так как, по мнению Олстона, когда дойдет до боя, управление эскадрой при помощи сигналов с флагмана будет практически неосуществимо. Сам Олстон предпчитал строй клина, в котором корабли прикрывали друг друга с бортов. Однако его основным вкладом стало внесение в исследования морской тактики ноток реализма. [13]
Адмирал Мартин предпочитал – в теории – строить свою эскадру несколькими клиньями или сомкнутыми линиями фронта – обеспечивая таким образом и взаимную защиту с бортов, и свободу носового огня. [14] Его «Замечания по схемам маневров винтовых кораблей» (Observations on the Scheme for Screw Ship Evolutions) помогли укрепиться предубеждению против того, что сэр Говард Дуглас называл «порочной практикой» [15] кильватерного строя, и расчистили путь к принятию таранной тактики.
Адмиралтейство, однако, в своих тактических руководствах по прежнему предлагало кильватерную колонну, однако в них нашлось место и описанию новых веяний – основанных на таране и носовом огне. Ни одному построению не отдавалось предпочтения, и в 1872 году адмирал Бридж отметил, что так и не было решено, какой строй должен прийти на смену кильватерной колонне – «ныне соверешенно забытой». [16] Но учитывая нехватку информации, которая могла быть получена только в бою, нельзя критиковать Адмиралтейство за то, что оно не приняло какой-то вариант строя пеленга вместо всех прочих. Решительно порвать с прошлым Адмиралтейству мешало не только замешательство, порожденное новыми технологиями, но и привлекательность старых методов. Даже таранная тактика рассматривалась как развитие прежних схваток борт о борт, и даже абордажей.
Коммандер Джон А.Фишер, позднее ставший Первым Морским Лордом, в совершенно недвусмысленных выражениях отвергал сложные построения, предпочитаемые и Адмиралтейством, и многими авторами, и, наряду с лейтенантом Олстоном призывал к принятию более простой тактики, заверяя, что никто не сможет справиться с многочисленными сигналами, потребными для описания всех возможных маневров. В любом случае, в настоящем бою все сигналы будут в лучшем случае бесполезны. Для того, чтобы встретиться с вражеским флотом, вполне подходил и строй кильватера, и фронта; они позволяли рассчитывать, что каждый корабль занимает свое место, и что его командир должен думать лишь о предотвращении столкновения кораблей (rules of the road) а не о сложных перестроениях, требующих затрат как ценного угля, так и еще более ценного времени. В самом сражении Фишер полагал необходимым переходить к бою на минимальных дистанциях. Так как корабли более не зависели от ветра, каждый командир сможет выбрать себе противника и завязать бой. Четыре современных варианта атаки – огонь из носовых пушек, таран, торпедная атака и бортовые залпы – Фишер предлагал примеянть в следующем порядке: «I. Обстрелять врага из носовых пушек. II. Протаранить его, если возможно. III. Полный бортовой залп, или просто обстрел. IV. Выпустить торпеды. V. Право на борт (или лево на борт) и дать по нему еще один полный залп. VI. Наконец, торпеда в другую раковину должна довести дело до конца». Здесь легко заметить харатктерные для Фишера полную убежденность и ясность мысли. [17] Если Фишер и преувеличвал мощь тарана и дейтсвенность боя на минимальной дистанции,он был прав,призывая отказать от чрезмерно сложных маневров, загромождающих сигнальные книги и отвлекающих командиров от собственно боя. Желание избавиться от устаревших концепций – что в технике, что в умах – было характерно для Фишера с самого начала его карьеры.
Однако развитие броненосцев было слишком быстрым, чтобы традиции и предубеждения парусной эпохи могли быть достаточно быстро изменены или отброшены прочь в свете новых технологий. Этот практически непреодолимый барьер и недостаток опыта реальных боев мешали всем попыткам отказаться от старого боя борт о борт на дистанции пистолетного вытсрела. То, что новые тяжелые пушки способны разнести вдребезги любой корабль, подставивший им на малом расстоняии свой борт, толком не осознавалось. На самом деле даже взятию вражеского корабля на абордаж уделялось немало внимания. Адмирал Мартин говорил кэптену Кею, что хороший артиллерист «должен быть хорош в обращении с винтовкой, пистолетом и тесаком, и хорошо вымуштрован». [18] Кей, консервативные склонности которого едва ли нуждались в поощрении, полагал, что благодаря работе с парусами флот располагал крепкими «марсовыми, вдвое более полезными чем любые другие матросы при абордаже и вылазках». [19] Даже вопрос о предпочтительности башен был запутан выяснением насколько легче или сложнее взять башенный корабль на абордаж. [20] Хотя военный кореспондент Times и выражал сожаления относительно того, что маневренность и скорость винтовых корабелй делают абордаж практически невозможным [21], Colburn’s United Service Magazine все еще настаивал: «Мы склонны думать, что принципы, заложенные лордом Нельсоном в 1805 году, когда парусные корабли находились в зените своей славы, равно применимы и теперь, когда на морях хозяйничают броненосные монстры, и что победу скорее одержит тот, кто поставит свой корабль как можно ближе бортом к противнику». [22]
Вышедший вскоре после первой работы Коломба неподписанный адмиралтейский меморандум демонстрирует сочетание традиционности и уважения к мощи тарана, характреные для тактической мысли начала броненосной эры. Меморандум утверждает, что артиллерия должны быть подчинена тарану, а так как маневренность была основным достоинством таранного корабля, на всех последующих броненосцах предполагалось ставить два винта. Меморандумом предполагалось строить менее дорогие корабли с высоким бортом, более тонкой броней, имеющие меньшее водоизмещение. Уголь следовало использовать лишь для кратковременного развития полного хода, что, естественно, делало необходимым полный рангоут. Командир должен был командовать кораблем находясь как можно выше – что также оправдывало наличие рангоута. Хотя такие корабли так и не были построены, меморандум показывает направление мысли членов совета – не отринувших традиционную тактику, но уверовавших в могущество тарана. [23]
Смесь традиционного и нового еще более очевидна в первом официальном руководстве Адмиралтейства по тактике броненосного флота, вышедшем в 1867 году. В нем предлагалось использовать строй фронта, пеленга и клина. Эскадра, в зависимости от своей численности и обстоятельств разделялась на один-четыре отряда. Маневрирование и перестроения под парами и парусами были подробно расписаны, но собственно бою уделялось лишь две страницы. Столкнувшись с врагом командиры должын были убрать все лишние паруса и, подняв пары, как можно быстрее занять свое место в строю. В начале боя командирам следовало не стрелять в сторону своих, не преследовать вражеские корабли в одиночку, помогать своим кораблям, выведенным из строя, и всеми силами удерживать свое место в строю, сколь бы сильным не было воздействие врага и повреждения. Но личные решения не были подчинены сигналам, получаемым от командующего; в случае, если сигналы было невозможно передавать или получать, или приказы были невыполнимы, командиры могли действовать по собственному усмотрению. Эти инструкции были вполне обоснованы, и в их содержании можно углядеть влияние Коломба, однако то, что из 117 страниц руководства бою было посвящено лишь две, показывает, насколько сильно тактическая мысль того времени была основана на теортетических построениях. [24]
То, что спустя годы, после того как Адмиралтейство сосредоточилось на приемах ведения боя при помощи броненосцев, в ходу все еще были совершенно непростительные боевые традиции, показывает работа кэптена Э.А.Инглефильда (E.A.Inglefield), представленная в 1868 году на рассмотрение Royal United Service Institution. Кэптен Инглефильд отмечал, что практика определения положения кораблей в строю в зависимости от старшинства командиров (!) представляет собой безусловное зло, и требует отмены, поскольку совершенно естественным является размещать корабли в зависимости от их скорости, артиллерийской мощи, и, конечно, их способности к выступать в роли тарана. [25]
В конце 1860-х годов завоевала популярность французская идея о разделении эскадры на отряды (peloton). Сами «пелотоны» состояли из трех броненосцев, шедших в строю клина. Такие достоинства «пелотонов» как способность концентировать огонь, легкость маневрирования, возможность встретить врага с любой стороны, свобода носового огня, превозносились их сторонниками, наиболее видными из которых были адмиралы А.П.Райдер (A.P.Ryder) и Киприан Бридж.
Адмирал Райдер, заместитель командующего эскадры Канала, стал сторонником «пелотонов» благодаря своей вере в могущество носового огня. Тяжелые пушки, установленные в носу за соответсвующей броней, позволяли атаковать вражеские броненосцы мощным огнем, оставаясь при этом неуязвимым, и сближаться для использования основного оружия – тарана. Собственно нос, благодаря своим малым размерам, и расположенным под острым углом к вражеским снарядам броневым плитам, представлял собой весьма трудную цель. [26]
Коммандер Бридж, лишь начинавший свою карьеру морского тактика и стратега, предпочитал «пелотоны» по тем же основным причинам, что и адмирал Райдер. Однако Бридж оказался способен перейти от простого вопроса о маневрировании броненосцев к подробному анализу проблем тактики броненосных кораблей. Взяв адмиралтейскую сигнальную книгу, Бридж выделил маневры «эволюционные» (evolutionary) – предназначенные для учений, и «тактические» – для собственно боя. Это разделение, несколько напоминавшее о том, что использовал невезучий Персано при Лиссе, было довольно искуственным, хотя Бридж и полагал, что «эволюционные» сигналы, которым была посвящена большая часть книги, могут быть полезны для того, чтобы броненосцы с разными ходовыми и маневренными качествами могли маневрировать в бою быстро и с сохранением строя. Большее значение, впрочем, имело предложение Бриджа отрабатывать тактические маневры в усовиях, имитирующих боевые.
В следующем году Бридж описал морские сраджения будущего. Сходясь на скорости примерно восемь узлов, корабли должны идти прямо на противника, ведя огонь из носовых пушек. Вскоре, однако, огонь придется прекратить – так как дым будет мещшать выполнению основной задачи – топить противнкиа таранными ударами. Когда начнутся соответсвующие попытки, придется очень внимательно следить за буксируемыми противнкиом минами Гарвея. До сего момента, по мнению Бриджа, не следует ожидать серьезных потерь ни стой, ни с другой стороны. Но теперь «настает прекрасный момент для кавалерии» (Voici le beau moment pour la cavalerie). Адмирал, сохранивший нетронутым свой резерв таранных кораблей, сможет обрушиться на расстроенную эскадру уставшего противника, и используя таран и пушки – а то и самодвижущиеся торпеды Уайтхеда – одержать победу. [27]
Другим автором, благоволившим к «пелотонам», и публиковавшим свои работы в относительно недолго просуществовавшем журнале Naval Science, основанным Ридом, был, возможно, сам Рид. Он соглашался с лейтенантом Стюартом, что скорость и маневренность любого флота ограничена возможностями наихудших в этом отношении кораблей. В то время, когда британский флот состоял из кораблей, в основу проектов которых были заложены разные идеи, это ограничение по сути сковывало флот. Автор предлагал при таранной атаке идти на противника носом – сомневаясь при том в необходимости использования носовых пушек, поскольку сложности прицеливания при быстром сближении по столь малой цели, как нос вражеского броненосца,вряд ли дадут возможность добиться сколь-нибудь заметного числа попаданий.
Автор полагал, что сражения будущего будут развиваться одним из двух возможных способов. Первый – общая схватка, в которой, несмотря на то, что ее предпочитали французы, «традиционные английские твердость и храбрость могут показать себя с наилучшей стороны». На его взгляд флот следовало разделить на три-четыре относительно независимых отряда, каждый из которых ожидал возможности нанести удар противнику в слабую точку, и вновь вступить в общую схватку. Нос должен был использоваться только для тарана; если попытка проваливалась, то когда таранящий корабль проходил мимо противника, пушки должны были дать по нему бортовой залп с минимально возможного расстояния. Строй кораблей должен был иметь большую глубину – и узкий фронт, чтобы дать тарану и бортовым залпам больше возможности нанести урон врагу. Эти построения никогда не были проверены в бою, так как исход всех последовавших сражений был решен пушками. Но в чем автор был точно прав – так это в утверждении, что для определения вида, который примет будущее морское сражение, потребуется много практики и экспериментов. [28]
К несчастью, потребление угля машинами тех лет было настолько велико, что коммандер Коломб был вынужден признать: «маневренная практика больших эскадр стоит так дорого, что ни одна страна не может позволить проводить такие учения в мирное время». [29] Эта экономия в сочетании с недостатком опыта реальных боев, вызвала недовольство Бриджа: «Быстрое изменение техники опережает прогресс тактики, и морские офицеры, вынужденные командовать кораблями для которых никто не разработал адекватных маневренных или тактических правил, оказываются в крайне сложной ситуации». [30]
II
Изучение тактики середины девятнадцатого века четко показывает, что тактическая мысль и эксперименты строились вокруг всегда готового к бою оружия – тарана. Пар дал броненосцам невиданную доселе маневренность, железо – беспрецедентную прочность корпуса. Таки образом таран вновь стал играть важную роль. Нос «Уорриора» имел традиционную для фрегатов форму, но затем – вплоть до закладки фишеровского «Дредноута» почти все броненосцы имели носовой таран более или менее выраженной формы, в результате чего они напоминали корабли античности. Даже когда пушки достигли такой мощи, что корабль, попытавшийся пойти на таран, мог быть уничтожен ими прежде, чем он подошел бы на нужную дистанцию, таран упорно сохранялся. После гибели «Вэнгарда» (Vanguard) в 1874 году и трагического столкновения «Кэмпердауна» (Camperdown) и «Виктории» (Victoria) в 1893, таран стал в конце концов восприниматься как символ катастрофы. Но на тот момент, когда «Вирджиния» продемонстрировала его мощь на Хэмптонском рейде эти несчастья были делом будущего. Через четыре года после Хэмптонского рейда победа австрийцев при Лисее была приписана именно тарану. И в самом деле, сложно отрицать, что и на Хэмптонском рейде, и при Лиссе – первом сражении броненосных флотов – таран сыграл важную роль.
Древний таран сошел со сцены когда галерам на смену пришли парусные корабли. История второго пришествия таранов, равно как и введения башен, полна противоречивых заявлений и неясных моментов. [31] Адмирал Джордж Роуз Сарториус (George Rose Sartorius), ветеран Трафальгара, считающийся «отцом тарана», претендует на благодарность за введение тарана в Британии, которое, по его словам, имело место еще в Крымскую войну. В этой войне, стимулировавшей также изобретательность кэптена Кольза, вид первых британских броненосцев – батарей по типу тех, что бомбардировали Кинбурн – заставил адмирала задуматься о ценности небольшого, маневренного, парового железного тарана, способного очистить побережье и рейды от вражеских кораблей. Затем он предложил создать корабль с двумя таранными оконечностями, способный противостоять вражеским ядрам, имеющий среднее водоизмещение (2500 тонн), большую скорость и отличную маневренность, и способный уничтожать неповоротливые линейные корабли. Вероятно, он предложил переделать один из этих левиафанов в такой таран. «Уменьшить его водоизмещение вдвое, усилить его корпус, установить на нем сорок тяжелых пушек, стреляющих литыми железными бомбами, защитить его устойчивой к ядрам броней, и тогда ни один флот на свете не сможет подойти к нашим берегам без нашего соизволения». [32]
Но приоритет Сарториуса оспаривался Дугласом Кэмпбеллом (Douglas Campbell), заявлявшим, что он предложил построить низкобортный, с острыми обводами таранный корабль еще в ноябре 1852 года – до начала Крымской войны. Таран Кэмпбелла должен был быть намного меньше по размерам, иметь экипаж меньшей численности, и использоваться исключительно в прибрежных водах, и не нести никакого рангоута – смахивая, как он писал, на «полую железную арбалетную стрелу». В 1870 году Кэмпбелл заявил, что является автором идеи таранного форштевня – хотя он и протестовал против оснащения тараном мореходных броненосцев. [33]
Еще одним пионером этого старого-нового вида войны на море был русский адмирал Григорий Бутаков – первый морской офицер, проверивший осуществимость таранного удара на практике. В конце 1850-х годов Бутаков «пришел к очень простой идеи, что все маневры винтовых кораблей можно свести к двум геометрическим линиям – окружности и касательной к ней». Он заявил, что если поворотливость корабля известна заранее, то заранее можно определить и радиус поворота. Бутаков несколько лет работал над математическими формулами и принципами определения поворотливости корабля, однако не стоит переоценивать значение его работы, поскольку в ней – как и в работах других теоретиков от тактики игнорировалась роль волн, ветра, глубины, и инерции кораблей различного водоизмещения. [34] Одной из причин пренебрежения адмиралом реальными условиями было то, что его система маневрирования отрабатывалсь в мелководных Балтийском и Черном морях, где русские регулярно устраивали проводили боевую подготовку своих кораблей – в том числе и низкобортных мониторов по типу американских – или башенных кораблей Кольза.
В 1868 году эксперименты Бутакова вышли за пределы теоретических изысканий: он провел реальную демонстрацию способности кораблей наносить таранные удары и избегать их. Две канонерки, защищенные кранцами по всей длине корпуса, швартовались друг с другом – нос одной к корме другой. Остальные корабли практической эскадры Бутакова выступали в роли зрителей. По сигналу швартовы отдавались и канонерки, под одобрительные возгласы болельщиков, пытались протаранить друг друга. Проигравшая команда уступала свой корабль следующей. Во всех случаях удавалось нанести удар – однако, в основном, под острым углом. Результаты с точки зрения сторонников тарана были удовлетворительны – хотя и отмечалось что в реальности морские бои редко начинаются в условиях, когда враждующие корабли пришвартованы друг к другу, и вряд ли следует ожидать что в сражениях пушки не будут использоваться вовсе. [35]
Адмирал Бутаков, по крайней мере, предусмотрел защиту кораблей в своих рискованных экспериментах. Адмирал Сарториус же предлагал вовсе отказаться от брони. Изменив свои прежние взгляды, он в 1870 году сравнивал броню с доспехами средневекового рыцаря, в то время не только бесполезными, но и вредными для облаченного в них. По мнению Сарториуса, испытания новых тяжелых пушек «несомненно» показали, что не существует брони, которую не могла бы пробить современная нарезная артиллерия. Чтобы нести броню, которой морские инженеры в своем прискорбном неведении рассчитывают остановить снаряды, требуется строить корабли все большего и большего водоизмещения, и адмирал возмущался тем, что ситуация настолько вышла из под контроля, что «в противоречие всему, что дала нам практика и опыт, заходит речь о кораблях даже в десять тысяч тонн».
По мнению адмирала Сарториуса, отразить атаку тарана было невозможно. Действуя ночью, на темной поверхности моря, с опущенными мачтами, и едва выступающим над водой корпусом, таран мог подойти незамеченным на дистанцию в несколько сотен ярдов. Идя зигзагом, находясь в безопасности от вражеских вытрелов благодаря высокой скорости и малым размерам, он должен был направиться на неповоротливую тушу броненосца; в силу того, что последний не мог уклониться от более быстрого и маневренного тарана, удар мог быть нанесен практически безнаказано. Далее таран, по мысли Сарториуса, мог спокойно скрыться в ночи. [36] Адмирал, впрочем, не собирался объяснять, как столь малый и низкобортный корабль, как предлагавшийся им таран, сможет действовать в бурных водах Северного моря и Канала. Сарториус подчеркивал, что таран должен иметь большую скорость – но как можно было обеспечить скорость, намного превышающую таковую у кораблей, больших по водоизмещению раз в пять, а то и десять? Да и смог бы нос столь малого корабля проломить борт броненосца? В те дни тяжелых поршневых машин рост скорости можно было обеспечить лишь увеличив размеры машин и число котлов. О том, что Британии для защиты своих коммерческих и стратегических интересов в колониях и на морских путях требовались большие мореходные корабли, и речи не было. То, что такой набор практически абсурдных утверждений был представлен столь рассудительному и высокопрофессиональному органу, как Общество кораблестроителей, показывает, что и тактики, и корабелы чувствовали, что стоят на зыбкой и неизведанной земле. Коллеги Сарториуса по ообществу критиковали лишь какие-то положения его работы. Председатель Джон Скотт Рассел, строитель «Грейт Истерна» (Great Eastern), снисходительно защищал большие броненосцы типа «Уорриор», в проектировании и строительтстве которых он принимал участие, а адмирал Эдвард Белчер (Edward Belcher) предложил усовершенствовать таран – установить на киле военного корабля некое подобие молота на тележке, могущее быть брошенным вперед и пробить дыру в борту вражеского корабля. [37]
III
Единственное сражение броненосных флотов тех лет, битва у Лиссы, придала основательности вере в мощь тарана, и повлияла на облик броненосных кораблей на несколько десятков лет вперед. Морские бои в Гражданскую войну в США практически не обходились без таранных ударов – или, по крайне мере, попыток такие удары нанести; однако, не считая битвы на Хэмптонском рейде, особых успехов, в общем, достичь не удалось. Однако сражение у Лиссы представило почти неопровержимое доказательство мощи тарана.
В самом начале войны между Австрией и Италией в 1866 году на посты команудющих флотами были назанчены два мало схожих между собой офицера – Вильгелм фон Тегетгофф (Wilhelm von Tegettthof) и граф Карло Персано (Carlo Persano). [38] Тегетгофф немедленно по объявлению войны отправился к итальянскому порту Анкона, практически выщвав итальянский флот на бой. По различным неудовлетворительным причинам Персано из порта не вышел. Моральный эффект от этой неудачи воспринимается большинством исследователей как один из факторов, определивших исход Лисского сражения. Персано принял командование неохотно. Тактических задумок у него не было – он надеялся одержать победу лишь за счет превосходства в силах над Тегетгоффом, так как располагал девятью броненосцами, к которым вскоре должен был добавиться десятый. По всем техническим параметрам итальянский флот превосходил австрийский – в котором насчитывалось лишь семь броненосцев, уступающих итальянским. [39]
В течение шести недель после фиаско при Анконе флот Персано пребывал в бездействии – несмотря на поток все более и более раздраженных телеграмм в адрес командующего от двора и Морского министра. В конце концов итальянский адмирал был вынужден выйти из Анконы, где он ждал прибытия только что построенного в Британии броненосного башенного тарана «Аффондаторе» (Affondatore – буквально «потопитель», «топящий»). Полностью проигнориовав принцип, что основной целью любой операции на море является уничтожение вражеского флота, и политическое и морское руководство сочло, что сперва Персано должен захватить относительно маловажный остров Лисса. Наиболее лестным для итальянцев объяснением этого бессмысленного решения является предположение, что атаковав Лиссу они хотели вынудить Тегетгоффа выйти в море. На само же деле основной проблемой было вынудить принять бой со слабейшим противником именно Персано. Начатые против Лиссы действия сложно назвать решительными; еще до их начала австрийцы успели телеграфировать Тегетгоффу о появлении итальянского флота, благо Пресано не озаботился перерезать провода. Австрийский командующий был уверен, что атака на Лиссу не более, чем уловка; однако, поток телеграмм убедил его, что Персано решил расходовать свои боеприпасы и порох несмотря на угрозу встречи со свежим австрийским флотом. Персано, не отличавшийся устойчивостью характера, обратился от прежней крайней нерешительности и бездеятельности к откровенному безрассудству. Он все еще не располагал «Аффондаторе», и его флот – который он полагал довести до численности в тридцать пять кораблей, на деле насчитывал лишь двадцать четыре. Конечно, интенсивная подготовка команд в маневрировании, стрельбе и отдаче-приему сигналов в приближенных к боевым условиях, а также укрепление веры офицеров и матросов в своего командующего, могла скомпенсировать эту разницу. Тегетгофф предпринял все перечисленное – рассчитывая восполнить слабость своих броненосцев подготовкой и энтузиазмом экипажей. Персано, с другой стороны, решил лишь обстрелять Лиссу, и заявить, что удача была не на его стороне. Он набросал план маневрования для своего флота, предусматривавший минимум три построения; одно для обычных условий, одно для учений, и одно – для боя. По первому флот разделялся на две группы – первая из броненосных кораблей, вторая – из прочих. Второй вариант предусматривал разделение на три группы из четырех кораблей каждая. Третье построение – так и не примененное – предполагало разделение флота на две группы по четыре корабля, и создание резерва из трех кораблей; «Аффондаторе» же должен был действовать вне боевых порядков, нанося удары там, где сочтет нужным.
Тегетгофф предусмотрел использование и для похода, и для боя одного построения. Таким образом, когда на горизонте показались итальянцы, никакого замешательства не возникло. Корабли Тегетгоффа были выстроены несколькими, стоявшими друг за другом клиньями, причем первый клин состоял из броненосцев, с флагманом на острие; адмирал вел свою эскадру чтобы, по словам Тегетгоффа «атаковать врага и топить его». Строй был хорош тем, что сильнейшие корабли были подставлены под вражеский огонь, защищая тем небронированные корабли; их борта не были подставлены под удар противника, и основная сила флота не была растянута в пространстве. Благодаря вере командиров кораблей в своего командующего – которую Тегетгофф столь удачно пробудил – он мог рассчитывать, что те не отстанут от флагмана при прорыве вражеской линии.
Появление кораблей Тегетгоффа из дождевого шквала незамедлительно сказалось на утомленном и деморализованном итальянском флоте. Персано, чьи корабли были разбросаны для бомбардировки Лиссы, и чьи экипажи порядком устали, начал подавать свои несчастным командирам многочисленные, и зачастую противоречивые сигналы. Затем он понял, что его флот, выстроившийся фронтом, развернут в неверном направлении. Медленно и пребывая в замешательстве итальнские корабли начали выстраиваться в традиционную кильватерную колонну. Когда Персано внезапно решил перенести свой флаг на вновь прибывший «Аффондаторе», более мощно бронированный, нежели его прежний флагман «Ре д’Италиа» (Re d’Italia), замешательство возросло еще больше. Переход привел к образованию разрыва в линии. Австрийские броненосцы устремились в разрыв, обстреливая итальянцев огнем бортовых пушек; итальянский флот оказался разрезан надвое. «Аффондаторе» крейсировал взад вперед вдоль разорванной линии, подавая сигналы, но, поскольку корабли и так были увешаны сигнальными флагами и вымпелами, и командиры не был уверены, где именно находится адмирал, на эти сигналы никто не обратил внимания. Итальянский флот, состоящий из большего числа более мощных броненосцев, но смятенный и дезорганизованный, столкнулся с флотом слабейшим – но дисциплинированным и полным энтузиазма.
Австрийские броненосцы разделились, повернув направо и налево, чтобы атаковать две части итальнской линии. Началась общая свалка на минимальной дистанции. Броненосцы и даже деревянные корабли смело пытались таранить друг друга, причем таранящий оказывался обычно в невыгодных условиях. Персано, спрятавшийся за пятидюймовой броней «Аффондаторе» несколько раз шел нa таран, но каждый раз гигантский таранный форштевень в последний момент отворачивал от цели. Деревянные корабли, участвовавшие в этой свалке, пострадали довольно сильно – в отличие от броненосцев. Однако полагавшийся рядом участников сражения за флагман «Ре д’Италиа», после того, как руль вышел из строя, стал печальным исключением. Тегетгофф, заметив положение итальянского корабля, немедленно решил его таранить. Итальянский капитан, похоже, заразился от совего командующего нерешительностью, и пока он разбирался – дать ему полный назад или полный вперед, его корабль получил удар прямо в центр корпуса. Площадь пробоины составила около трехсот квадратных футов; броненосец, накренившийся от удара на правый борт, затем резко накренился на левый борт и затонул. Его судьба в течение десятков лет служила подтверждением чудовищной мощи тарана.
Отчаянные попытки нанести тараннные и контр-таранные удары продолжались, но, так как прочие корабли не лишились возможности управляться, и несмотря на всеобщую сутолоку, успеха достигнуто не было. Итальянские деревянные корабли, а также броненосец «Террибиле» (Terribile), оставались пассивными зрителями, в отличие от австрийских небронированных кораблей, оказавшихся в центре боя. С гибелью «Ре д’Италиа» и выходом из боя загоревшегося «Палестро» (позднее взорвавшегося почти со все экипажем) численность итальянского флота сократилась до восьми броненосцев. С учетом того, что «Террибиле», несмотря на свое грозное имя, участия в бою не принял, положение итальянцев было еще хуже.
Через полтора часа флоты разошлись – причем оба придерживаясь строя кильватера. Тегетгофф, заняв позицию между итальянцами и Лиссой, не стремился к продолжению боя. Персано, после того как его численное превосходство сократилось, был еще меньше склонен продолжать бой. С «Аффондаторе» адмирал-неудачник запросил о судьбе «Ре д'Италиа», получив в ответ, по иронии судьбы, сигнал affondato – затонул.
Возможно, наиболее удивительным результатом сражения стала неуязвимость брони для артиллерийского огня. Броненосцы Тегетгоффа практически не пострадали – заметные повреждения понес лишь деревянный линейный корабль «Кайзер» (Kaiser). В немалой степени благодарить за это следовало неумелость итальянских артиллеристов. Они умудрялись то дать полный залп пушками, заряженными лишь порохом, то забить в ствол снаряд прежде заряда; о точности их стрельбы и речи нет. И даже в тех случаях, когад пушки каким-то чудом были правильно заряжены, верно наведены, и своевременно выпустили снаряд, так и не пробили вражеской брони.
Конечно, итальянский флот пострадал сильнее. Два броненосца погибли, прочие – не считая не слишком-то спешившего в бой «Террибиле», получили некоторые повреждения, в основном – от снарядов, влетевших в орудийные порты. Но ни один корабль не погиб – и даде не получил серьезных повреждений – от одного только артиллерийского огня. Впрочем, надо помнить, что нарезных пушек – которые одни только и могли пробить броню – у Тегетгоффа было 121 – против 276 у Персано.
Победа Тегетгоффа была воспринята его апологетами как чудесное подтверждение мощи тарана. Говорили лишь об одной удачной попытке; множество неудачных – что у Лиссы, что в боях Гражданской войны в США – были преданы забвению. То, что следующего боя броненосных флотов пришлось ждать более тридцати лет, послужило к продлению впечатления. Можно сказать, что морские тактики тех лет сделали ту же ошибку, что и Персано, переоценив значение материальной части.
IV
Одним из первых отзывов о Лиссе был отчет Форин Оффис, переданный Адмиралтейству, в котором поражение итальянцев совершенно верно объяснялось «неспособностью и нерешительностью верховного командования». Офицеры, хотя и «происходившие из лучших семей страны», были совершенно подавлены. [40]
Однако лишь несколько месяцев спустя общее мнение склонилось к мысли,ч то «основным уроком, преподанным Лиссой» явлеятся сила таранного удара. Colburn’s United Service Magazine посчитал, что Лисса продемонстрировала слабость морской артиллерии, и что «будет вполне разумно считать, что впредь надлежит строить броненосцы для нанесения таранных ударов, и вместо того, чтобы вооружать их пушками, следует потратить больше металла на защиту их бортов, дабы сделать их совершенно неуязвимыми для снарядов». [41]
Но, пожалуй, наибольшее впечатление произвел анализ, сделанный коммандером Коломбом. Несомненно обрадованный тем, что мнение, высказанное им в 1865 году столь триумфально подтвердилось, Коломб был не слишком склонен критиковать Персано. Как следствие, он сосредоточился на тактике и построении противостоящих флотов. По мнению Коломба, Лисса подтвердила значение боя на малых дистанциях, «более совместимого с английским характером, и более подходящим для него, чем бой на дальней дистанции». Мощь пушек достигла апогея – впереди только упадок. Использование пушек – даже полных бортовых залпов – оказалось неэффективно. Чтобы использовать свои пушки, корабль должен подставить врагу свой борт, что дает тому возможность для тарана. Идущий же на таран подставляет врагу лишь нос корабля; таким образом, он может атаковать, оставаясь почти совершенно неуязвимым. Коломб провел вычисления, призванные подтвердить невозможность остановить пушками атакующий корабль – особенно низкобортный таран – из-за клубов дыма и быстро меняющихся дистанций. Пресловутая неточность итальянского огня подтверждала пренебрежение Коломба к пушкам. Выяснить результаты стрельбы артиллеристов Тегетгоффа было не так просто – два итальянских броненосца погибли в бою, а «Аффондаторе» затонул после Лиссы возможно из-за боевых повреждений.
По мнению Коломба флоты будущего, рассчитывающие не на порох, а на таран, должны были выстраиваться в строй фронта – по возможности более широкий, чтобы повысить возможность маневра и поставить врага передд возможностью нанесения таранных ударов с разных сторон. Критикам, утверждавшим, будто таран может быть выведен из строя точным огнем, Коломб отвечал, что количество промахов из-за неверного угла вертикального наведения намного превосходит таковое из-за ошибки в горизонтальном наведении. Следовательно, поразить цель при том, что дистанция изменяется на триста ярдов за минуту с пушками, стреляющими хорошо если раз в полторы минуты будет практически невозможно. Психологический же эффект, производимый неотвратимо надвигающейся на врага линией броненосцев, оснащенных мощными подводными шпиронами, будет столь же сокрушительным, как и чситот технические повреждения. Для Коломаб таран был непобедимым оружием, но – как многие сторонники столь огульных концепций, он не учитывал возможные контрмеры. Соображения Коломба, представленные на рассмотрение Royal United Service Institute, в мае 1867 года были встречены артиллерийскими офицерами в штыки, и в целом восприняты довольно холодно. [42]
Но, когда в следущем месяце Royal United Service Institution была представлена работа коммандера Паунелла Пелью (Pownell Pellew), Коломб нашел союзника. По мнению Пелью морская битва должна была закончиться в полчаса уничтожением одного из флотов. Кроме того, Пелью предупреждал, что уничтожен может быть как раз британский флот, если, помимо прочего, он не воспримет всерьез таран, «оружие морского боя, которому я придаю особенное значение». Пелью предполагал использовать таран только в прибрежных водах, хотя и считал, что «целью маневрирования и предварительного использования артиллерии является обеспечение благоприятной возможности для выхода вперед таранов». Эти корабли должны были быть «низкобортными, непотопляемыми, маневренными и быстрыми». [43]
При обсуждении работы Пелью активнее всего проявила себя страя школа абордажного крюка и сабли. В общем же выступающие офицеры согласислись, что морская тактика и маневрирование флота находится в наименее определенном с точки зрения науки состоянии. Но вновь упор был сделан на совершенствоание маневрировнаия эскадр и отдельных кораблей – о самом же бое сказано было мало. Коммандер Коломб использовал возможность, чтобы «разъяснить» свои предыдущие тезисы: «Я не хотел сказать, что таран сделает основную часть разрушительной работы; но я верю, что он станет основным оружием флота, и что флоту придется сражаться больше думая о том, как избежать таранного удара, нежели о наведении своих пушек на цель». [44]
Кампании Флота Канала в 1867 и 1868 годах дали морским офицерам еще одну возможность высказать сове мнение о тактике и таране. Адмирал Райдер оценивал свои корабли практически в зависимости от их способности к тарану. Он не сомневался, что новые, относительно короткие корабли,с проектированные Ридом, лучше подходят для этой задачи, нежели более ранние длинные броненосцы типов «Уорриор» и «Минотавр». Так как и старые, и новые броненосцы имели скорость и водоизмещение достаточное эффективного таранного удара, предпочтение следовало отдать более маневренным кораблям, споосбным протаранить противника в любую точку, под любым углом. Кроме того, благодаря меньшей длине таким кораблям было легче увернуться от тарана. Адмирал Райдер счел, что последние французские работы по тактике показывают, что французы полностью полагаются на таран. «Пелотоны», в частности, на его взгляд были созданы именно для этих целей. [45]
Адмирал лорд Кларенс Пэйджет? Командующий Средиземноморской эскадрой, писал в том же году: «Лисса показала, что наступательные и оборонительные качества бортов кораблей (то есть – артиллерия и броня) совершенно вторичны в сравнении с таковыми качествами их носов». [46]
Лисское сражение и работы стороннкиов тарана повлияли и на Уайтхолл. Кэптен Джон Д. Хэй (John D.Hay), член Совета Адмиралтейтсва, полностью изменил сове отношение к тарану, став его ярым поклонником. «Я согласен с замечанием адмирала Тегетгоффа, что исход будущих морских битв решат форштевни. Я верю, что наше внимание должно быть обращено на мощные, быстрые, маневренные тараны». [47]
Главный строитель, за три года до Лиссы утверждавший, что «европейские флоты никогда не предпочтут тактику уничтожения вражеских кораблей в основном при помощи тарана», в 1869 году уже полагал, что даже рост мощи морской артиллерии не попоможет ей сместить таран с позиции важного вспомогательного оружия. Рид также гордился маневренными качествами своих кораблей, которые приписывал их умеренным размерам, и был убежден, что предложенная им форма таранного форштевня – изящная кривая, заканчивающаяся ниже ватерлинии и вражеского броневого пояса – является единственно верной. [48] Годом позже, впрочем, Рид еще больше уверовал в мощь тарана, провозгласив, что «таран – вместе с вподводными минами – причинят в будщем наибольшие повреждения в морском бою». Вера Рида в силу его таранных форштевней была подтверждена – доволно трагичным образом – когда несколько британских и иностранных броненосцев, оснащенные им – были протаранены и потоплены своими же кораблями в мирное время.
Взвешенный взгляд на соотношение ролей тарана и артиллерии имел адмирал Робинсон. По его мнению, «современное военно-морское искусство, показывает, что существует два способа потопить корабль или эскадру – сила артиллерии и сила столкновения; последнюю очень сложно использовать, но ее эффективность вселяет страх; первую легче применять, но ее воздействие проявляется не так быстро». [50] Робинсоно годом раньше рассмотрел идею небольших паровых таранов. Он согласился с Главным Строителем, что невозможно построить аленький и быстроходный военный корабль.Удар такого малого тарана – даже в борт броненосца – вполне может оказаться слишком слабым, а его малая скорость лишь подчеркнет недостаток его боевой мощи. Однако Робинсоно, полагая, что тараны умеренного водоизмещения могут в ходе боя нанести лишь несколько неожиданных ударов, твердо отстаивал идею оснащения таранными форштевнями всех броненосцев – хотя по прежнему считал, что победа в бою будет достигнута не только за счет скорости и тарана, но и благодаря броне и пушкам. [51]
В 1868 году Адмиралтейство выпустило первые инструкции для командиров кораблей по нанесению таранных ударов. Верхний рангоут должен быть снят, бушприт убран, порты и илююминаторы закрыты, якоря и шлюпбалки развернуты внутрь, трапы, шлюпки – закреплены. Корабль должен был быть полностью готов к бою, пушки – разряжены по врагу и откачены, водонепроницаемые двери – закрыты. Непосредственно перед столкновением весь экипаж должен был броситься на палубу, а машины – остановлены. После удара следовало немедля дать задний ход, чтобы высвободить форштевень из борта протараненного врага, стараясь не выломать таран. Тем не менее, инструкцией подразумевалось, что таран является вспомогательным, а не основным оружием. [52] Мысли Адмиралтейства получили вещественное подкрепление в том же году, когда были заложены первые три британских тарана – предназанченных для береговой обороны (см. главу 6).
Таран продолжал завоевывать сторонников. Кэптен Инглефильд согласился с провозглашенной Робинсоном концепцией, заявиви, что лучше всего тараны проявят себя после первого столкновения, когда они смогут в «спокойной, хладнокровной манере» уничтожать поврежденные броненосцы. [53] При обсуждении работы кэптена Инглефильда Коломб выразил свою благодарность многочисленным морским офицерам, обратившим свое внимание на таран с того момента, как он публично призвал к его использованию в 1865 году. Для Коломба популярность тарана была «знаком времени», указывающим путь к «будущему морскому оружию нападения и защиты». Коломб не был согласен с Инглефильдом, что таран будет эффективнее всего после первого этапа сражения. По его мнению, обрушить удары тарана на противника следовало в первую очередь – так как эффект, произведенный на его боевой дух («нервное потрясение»), мог позволить атакующему флоту сразу захватить господство. Если же тараны были бы придержаны, то в сумятице, воцарившейся после первого этапа боя, им было бы непросто отличить врагов от друзей. [54]
Джон Скотт Рассел, один из создателей «Уорриора» продолжил эту тему в лекции перед Обществом кораблестроителей. Он согласился, что морское сражение будет вертеться вокруг тарана. «Отныне не пушки, башни и батареи будут решать исход схватки. Это сделает форштевень – могущий победить и потопить врага. ‘На таран’ – станет теперь главным приказом». Рассел заключил свою речь так: «Подумайте о сражении двух флотов современных кораблей – с своответсвующей скоростью. Они находятся в двух милях – и четырех минутах – от того, чтобы таранить друг друга; может, они достигнут успеха – может быть, промахнутся. Если они промахнутся – то разойдутся на полной скорости, чтоб сойтись вновь; таков морской бой». [55]
Однако, коммандер Коломб и другие сторонники тарана не пользовались единогсланой поддержкой, и не все приписывали победу австрийев при Лиссе одному только тарану. Naval and Military Gazette старался воспрепятствовать ставящимся тогда на всех броненосцах таранным форштевням, как добавлявшим лишний вес носовой оконечности, осквернявшим своим подводным выступом прекрасные обводы, доставшиеся в наследство от дней паруса, создавашим мощный носовой бурун, повышавшим сопротивление и ухудшавшим маневренность. Журнал также указывал на сложность нанесения таранного готовому к нему противнику, и на опасность того, что таранный фоштевень будет выломан при ударе. На самом деле, повреждения нанесшего такой удар могли оказаться сравнимы с повреждениями предполагаемой жертвы. [56]
Кэптен Хьюстон Стюарт, позднее – Инспектор флота, также сомневался в возможности нанесения таранного удара не выведенному из строя кораблю – особенно, если противники имеют схожие размеры и скорсоть. В качестве доказательства он приводил примеры из Гражданской войны в США. В боях, проходивших практически всегда во внутренних водах и гаванях ни один корабль, сохранивший ход, не важно – броненосный или нет, не был успешно протаранен. Когда один броненосец таранил другой, результат удара был ничтожным. [57]
Офицеры, придерживавшиеся консервативных тактических идей, относились к тарану с подозрением. Адмирал сэр Эдвард Белчер превозносил «славу старых дней абордажа», и выражал крайнее сомнение в самой концепции таранного удара, поскольку она подвергает опасности «оснвоную цель храброго моряка – стать борт о борт с противником» (выделено самим Белчером). Однако, Белчер вполне справедливо указвыал, что вражеский корабль должен плохо управляться, и потерять скорость, чтобы его можно было успешно протаранить. [58]
Некторые наблюдатели более корректно интерпретировали исход сражения у Лиссы. Colburn’s United Service Magazine заявлял: «На самом деле, все, что доказывает это сражение – что никикие нововведения или изобретения ни в в артиллерии, ни в кораблестроении, не могут скомпенсировать плохую подготовку личного состава». [59] проницательный Дизраэли также был склонен приписывать поражение итальянцев недосттаочности их умения, нежелли австрийскому тарану: «Все, что я могу сказать по этому поводу – что итальянская артиллерия и артиллеристы были самым прискорбным образом неготовы». [60]
С началом франко-прусской войны апостол тарана, адмирал сарториус, буквально взорвался шквалом писем в Times, в которых требовал максимально возможно использовать таран. Вглядываясь в ближайшее будущее, он предсказывал, что победы будет одерживать сторона «с более крепкими нервами, обладающая быстрейшими и более маневренными таранами, и не как можно меньше полагающаяся на пушки». Также он заявлвля, что тараны, предназанченные для действий в океане, должны быть лишены брони и пушек. Если Англия окажется вовлечена в войну континентальных держав, отважный адмирал хотел предложить добровольцам служить на на любых таранах – которые Адмиралтейтсво только сможет укомплектовать в соотвествии с его принципами. Через две недели патриотическая горячка Сарториуса пошла на убыль, и он составил подробные инструкции по стратегии сражения, основанного на применении тарана. Утверждая, что в тот момент пушкам – учитывая состояние артиллерийского дела, примитивность прицелов и низку скорострельность – было крайне сложно поразить цель, сарториус был более чем прав. Таким образом, тараны – благодаря своей скорости, маневренности, и малым размерам, должны были разбить флот неповоротливых броненосцев. Тараны могли идти на врага с разных направлений, вынуждая того разделять огонь. Последний, скованный стархом попасть в свои же корабли, должен был ыбстро пасть жертвой быстроходных таранов. Если же броненосцу бы вздумалось посостязаться с тараном в маневренности, вскоре он долже был бы обнаружить, что его угольные ямы опустели.
Сарториус предлагал строить тараны для береговой обороны, службы в европейских водах – и, наконец, для открытого моря. В отношении таранов первого типа Сарториус был удовлетворен, так как его идеи нашли определенный отклик у Адмиралтейства, заложившего несколько башенных таранов береговой обороны. Тараны этого типа должны были быть и вооружены, и бронированны – но лишены рангоута. Бронирование и вооружение таранов второго типа было бы слабее – но они несли бы две мачты; наконец, мореходные тараны последнего типа по мнению Сарториуса должын были развивать огромную скорость – восемнадцать-девятнадцать узлов, нести рангоут, который можно было убирать перед боем, и корпус, который мог бы при виде враша заполняться водой для снижения высоты надводного борта почти до нуля. [61]
Лишь некоторые авторитеные лица тех лет зашли в требованиях отказаться от больших броненосцев, пушек и брони в пользу тарана так далеко, как адмирал Сарториус и Джон Скотт Рассел. Но официальное мнение заключалось в том, что традиционные большие броненосцы, как башенные, так и батарейные, должны иметь возможность использовать свой таран – к вящей выгоде своих пушек. Так, адмирал Райдер, например, немало времени посвятил технике нанесения таранного удара. В своем меморандуме Адмиралтейству он отмечал, что если удар будет нанесен под прямым углом к крусу вражеского корабля, то атакующий может лишиться своего тарана. Следовательно, атакующий должен сближаться с целью параллельным курсом, после чего резко повернуть руль и пытаться протаранить ее. Немедленное высвобождение таран после удара необходимо обеспечить, сразу же дав задний ход – при условии, что атакующий не собиарется идти на абордаж. Но адмирал Райдер ничего не говорил о превосходстве таран над пушками или об устаревании брони. [62]
Однако теории о преимуществе тарана или методах его использования не были подтверждены франко-прусской войной. Прусский броненосный флот был заперт в Яде вплоть до перемирия, и боев между броненосцами не было в течение всей войны. Лишь в Вест-Индии конфликт был вынесен на морские просторы. Но, поскольку что французский «Буве» (Bouvet), что прусский «Метеор» (Meteor) были небронированными деревянными кораблями, из их столкновения никаких уроков вынести не удалось. Именно недостатку боевого применения тарана можно приписать то, что даже самые фантастические заявления о его могуществе не слишком-то ставились под сомнение специалистами.
Комитет по проектам, рекомендации которгго сильно влияили на морское кораблестроение в следующие двадцать лет, обратил пристальное внимание на морскую тактику, причем как обсуждения, так и рекомендации касались, в основном, тарана. Указывалось: «Важность тарана в военно-морском деле будущего вероятно столь велика, что при проектировании броненосных кораблей следует – несомненно, на наш взгляд – уделять особое внимание средствам защиты от него». Комитет, таким образом, стал первым официальным органом, поднявшим вопрос о защите от тарана. Предыдущие авторы считали маневренность и легкость управления достаточной защитой. Комитет по проектам рекомендовал строить корпуса по клетчатой системе, благодаря чему будет возможно поглотить удар тарана, или взрыв мины или торпеды без нарушения целостности всего корабля. [63]
Не менее важными, чем рекомендации комитета стали показания тех свидетелей, на которых комитет счел возможным положиться. Адмирал Робинсон заявил, что во всех будущих морских сражениях с самомго начала основным будет носовой огонь – как при сближении с врагом, так и при таране, который, по его мнению «будет решать исход большиснтва сражений». [64] Эдвард Рид, уже оставивший пост Главного строителя флота, высказал мысль, что пушки являются в сравнении с тараном второстепенным оружием, и, следовательно, все корабли должны проектироваться как эффективные тараны. [65] Новый Главный строитель, Натаниэль Барнаби, не нашел что сказать относительно морской тактики. Адмирал Симондс поддержал мнение адмирала Райдера о предпочтительности нанесения таранного удара не с траверза, а под острым углом, но отметил, что «протаранить корабль – непростое дело». [66] Кэптен Шерард Осборн, товарищ кэптена Кольза, также осторожно высказался относительно мощи тарана. По его словам, таран мог решить исход боя только после того, как вражеские корабли будут выведены из строя. Если командир вражеского корабля окажется «увальнем» (lubber), то таран может с ним покончить. Но если вражеский корабль хорошо управляется, то чтобы поставить его в безвыходное положение понадобится артиллерия. Тем не менее, все броненосцы должны оснащаться таранными форштевнями. [67]
Ни доклад, ни свидетельские показания не позволяют прийти к выводу, что Комитет по проектам всерьез занимался вопросами морской тактики. Эта проблема была затронута в особом мнении адмиралов Эллиота и Райдера, совершенно несогласных с выводами Комитета. Райдер и Эллиот четко заявили, что «в отношении мореходных кораблей, наиболее разрушительными средствами атаки являются таран и торпеда...». Носовой огонь может быть важным вспомогательным оружием. Эллиот и Райдер призывали к проведению экспериментов с тараном, приводя в пример русского адмирала Бутакова. Поскольку броня из-за возросшей мощи артиллерии обещаетс стать бесполезной, подразделение корпуса на отсеки и клетчатый слой должны занять ее место. В бою «быстрые маневры и короткие дистанции должны стать основными приницпами; ведение огня из пушек с большим углом снижения может стать смертельным, так как выпщенным таким образом снардам проще достичь жизненно важных частей». Противоречащий взгляду большинства доклад призывал к принятию боевого строя по типу французских «пелотонов» – «схемы идеальной для тарана и атак носом или кормой». Наконец, авторы отдавали предпочтение кораблям среднего водоизмещения, как более управляемых, и удобных для таранных и торпедных атак. [68]
И официальный, и особый отчет Комитета по проектам были напсианы, нсемоненно, под определенным влиянием работ кэптена Коломба, в частности теми, что вышли с 1870 по 1872 год. Коломб полагал, что его вера в превосходство тарана была более чем подтвержденаа за годы, прошедшие с выхода его превых статей по морской тактике, увидевших свет в 1865 и 1867 годах. Он считал, что со времен Лиссы эффективность пушек против брони упала в пять раз: «Это выглядит в моих глазах совершенно удивительным выводом, который лежит в основе конструкции кораблей и их вооружения». Из-за роста толщины брони и продемонстрированной маловероятности поражения пушками движущегося корабля хоть сколько-то удаленной цели, артиллерия бессильна кроме как на самых коротких дистанциях. Во время Лиссы пушка «Беллерофона» могла сделать четыре выстрела в шесть минут. На новейшем же «Монархе», по словам Коломба, из-за выросшего калибра и веса пушки она может делать один выстрел в три минуты. На дистанциях, превышающих тысячу ярдов, несовершенство методов прицеливания обеспечит броненосцам практическую неуязвимость. Таким образом аргументы Коломба вели к принятию положения, что таран является единственным оружием, способным нанести в бою решительный удар. Он заявлял: «С момента первого выступления отважного адмирала нашего флота, сэра Джорджа Роуза Сарториуса, таран, словно буря, увлек все флоты мира» – все флоты, исключая британский. Он утверждал, что Royal Navy оказался неспособен извлечь уроки из Лисского сражения, и продолжает строить большие, мощно вооруженные корабли (хотя и соснащенные тараном). В сравнении с русскими тараныыми турнирами и французской верой в то, что «на море следует опасаться тарана, и только тарана», усилия Адмиралтейства выглядят лишь нерешительными знаками внимания к тарану.
Коломб продолжил работу адмирала Бутакова, тщательно определяя наилучшие способы нанести таранный удар и избежать его. С каждого борта корабля он предложил очертить две воображаемых окружности, диаметр которых определялся маневренностью корабля. Другой корабль, нахоядщийся внутри этих кргуов, мог безнаказанно протаранить первый, неспособный войти внутрь его собственных кругов. Корабли, находящиеся вне кругов, протаранить друг друга не могли. Коломб заключал: «Мне кажется, что все искусство и таинство таранного удара может быть сведено таким образом к простому совету – находиться внутри вражеского круга, и держать врага всне совего собственного». Теперь он обсуждал сближение на противоположных курсах – так как в таком случае один будет вынужден уступить, и подставить скулу своего корабля под удар; в противном случае корабли столкнутся нос в нос – совершенно немыслимое предложение. Носовой огонь также будет бесполезен – так как клубы дыма ослепят наводчиков. Бортовой огонь произведет лучший эффект, если будет открыт в момент, когда корабль после попытки тарана будет проходить мимо противника. Коломб видел мало пользы в тащательной разработке боевых маневров; противостоящие флоты должын выстраиваться перд боем тем или иным образом, и сохранять строй в ходе сражения сколько это будет возможно. Корабли должны сближаться в строю чтобы по возможности прикрывать друг друга, всети огонь из бортовых пушек – и лишь изредка из носовых. В итоге, продолжая оставаться сторонником тарана, Коломб пришел к выводу о предпочтительности кильватерного строя. В построении фронтом он более не видел особой пользы, а в 1872 году пришел к выводу о том, что таран буде бесполезен в эскадренном бою – хотя и сможет решить исход стычек между отдельными кораблями. Но так как он продемонстрировал – хотя бы к собственному удовлетворению – что пушки практичсеки достигли предела своей полезности, теперь в эскадренных сражениях Коломба кораблям приходилось полагаться на сомнительную перспективу обмена бортовыми залпами с малых дистанций. [69]
Вслед за Коломбом, Staff Commander Филип Гоинг (Philip Going) призвал прибегать для тарана к той же практике, что и при стрельбе. Человеческого глаза, личной проницательности и отваги было недостаточно. Командир, идущий на таран, должен был обладать полной информацией о скорсоти корабля при тех или иных оборотах винта, мощности, развиваемой при заднем ходе, и времени, потребном на описание четверти, половины, или полной циркуляции. Используя геометрические схемы, составленные в соответствии с этой информацией, капитан идущего на таран корабля не только облегчал себе задачу, но и страховался от человеческих ошибок. Такое научное маневрирование могло оказаться бесценным и для артиллерийского огня и торпедного дела. Но если математика и дала бы сбой, можно было обратиться к абордажу, «этому испытанному способу, к которому наши предшественники прибегали, чтобы привести противостояние к удачному исходу, и разве он терпели неудачи?» [70]
Сколь бы жаркими не были споры об относительной ценности тарана и пушки, нашлись те, кто критиковал концепцию тарана как таковую. В те годы едва ли не единсвенным, отважившимся на это автором оказался коммандер Уоллас Б. Харди (Wallace B.Hardy), в 1873 году озвучившим следущую еретическую мысль: «Лисса, сама по себе, часто приводима сторонниками таран в качестве примера успешного его применения, является, на самом деле лучшей иллюстрацией возможности провала». Он отметил, что прекрасно подготовленный флот Тегетгоффа смог потопить тараном лишь один выведенный из строя итальянский броненосец, несмотря на то, что обе стороны проевли бесконечное число отчаянных попыток протаранить друг друга: «В этом, можем мы спросить, заключается способ атаки, который предлагают британскому флоту в качестве гарантии успеха, лучшей возможности для проявления таких наших национальных достоинств, как неустрашимость и хладнокровность?» Он объяснял, что при равенстве скорости и маневренности избежание тарана будет достаточно простым. Атакуемый корабль может в любой момент изменить совю скорость и крус, вынуждая идущего на таран полностью изменить траекторию движения. Харди также язвительно критиковал современное ему состояние артиллерийского дела, и горько сетовал на увлеченность Royal Navy торпедами Уайтхеда. Как артиллерист, он полагал и торпеду, и таран хорошими примерами «слепого доверия флота к непроверенному оружию». Хотя порицание коммандером Харди готовности флота принять на вооружение любую новинку выглядит в наши дни странно, его аргументы против тарана имели под собой хорошее основание, и следует признать, что он точнее, чем большинство его современнкиов интерперетировал результаты Лиссы. [71]
Однако сомнения коммандера Харди не оказали заметного влияния на британский флот. Приз Junior Naval Professional Association в 1874 году получила статья, в которой утверждалось, что все морские державы мира должын иметь в своих флотах корабли-тараны, что все корабли должны быть оснащены тараном, и что все офицеры должны быть искушены в искусстве тарана. [72]
Другой претендент на тот же приз, Джон К. Лофтон (John K.Laughton), позднее ставший профессором современной истории в Королевском колледже (King’s College) в Лондоне, подошел к тарану с более научной точки зрения. Он изучил многочисленные столкновения торговых судов и боевой опыт Гражданской войны в США и Лиссы, и на основе этого оценил силу и угол столкновения кораблей. Лофтон заявил, что такие цифры могут быть получены для всех военных кораблей. Но, помимо этого, для успешного тарана понадобятся практика, хладнокровие, трезвость ума, быстрый глаз, и восприимчивость. [73]
Таран не страдал от нехватки панегириков в свою честь и в течение следующих двух десятков лет. Напрмиер, лорд Брассей, один из авториетнейших экспертов по британскому флоту, писал в 1882: «Сражением при Лиссе доказано, что таран является наиболее мощным наступательным оружием в морской войне, которому, возможно, предназанчено сыграть решающую роль в будущих сражениях». [74] Еще в 1904 году, за год до закладки первого британского линейного корабля, не оснащенного тараном – «Дредноута» – Натаниэль Барнаби все еще обсуждал наилучшие формы таранных форштевней. [75]
Хотя таран просуществовал до двадцатого века, свою разрушительную мощь он проявлял в мирное время – став виновником того, что многие случайные столкновения закончились весьма трагически. Эти катастрофы были оценены Уильямом Лэйрдом Клоувзом (William Laird Clowes), влиятельным морским автором и членом совета Королевского колледжа в Лондоне. Он подсчитал, что в 74 столкновениях с участием таранных кораблей, произошедших с 1861 по 1879 год, в 36 повреждения отсутствовали, 18 закончились легкими повреждениями, и лишь в 20 протараненный – или таранивший корабль получили тяжелые повреждения. Клоувз пришел к «примечательному» но неоригиналному выводу, что таран в открытом море возможен только если противник выведен из строя. Указывая на недавнее столкновение «Виктории» и «Кампердауна», Клоувз заключил, что таран может быть опаснее для друзей, нежели врагов. [76] Его аргументы выглядят в наши дни более чем убедительно, но в то время они вызвали ряд возражений. Лишь прогресс тяжелой и среднекалиберной казнозароядной артиллерии, торпед и механизмов убедил, наконец, Royal Navy, что таран не только бесполезен, но и опасен.
Подводя итоги,приходится признать: в 1860-х и начале 70-х годов тактика в британском флоте играла по отношению к технике сугубо подчиненную роль. В самом деле, адмирал Бридж, говоря впоследствии об этом периоде, отмечал, что «слово ‘тактика’ доводилось слышать редко, и в основном – применительно к маневрам и подготовке флота». [77] Официальные имнтуркции по маневрированию посвящали бою лишь нсеколько страниц – отводя остальные маневрам, в лучшем случае призванным обеспечить единство эскадры, в худшем слтановившимися символом пренебережения бооем.
Во многом, такое положение было неизбежным. Нехватка боевого опыта вынудила британский флот полагаться на уроки Лиссы, более имли менее точные сведения о сражениях Гражданской войны в США, и теорию. Поскольку уголь был слишком дорого, а машины слишком прожорливы, флот не мог позволить себе всесторонние и реалистичные боевые учения, необходимые для проверки ценности теоретических выкладок. Следовательно, достаточного согласия относительно лучших способов ведения броненосцами боя не было.
Эти причины – а также отсутствие военно-морского штаба – во многом и объясняют популярность столь неиспытанного оружия, как таран. Однако и недостаточность официальных инструкций, и ворчание тех немногих авторов, что посвятили свои работы тактике, четко свидетельствуют оо общем равнодушии к данной проблеме. Эта незаинтересованность, по видимому, брала начало в тех самых консервативных, антинаучных традициях, что мешали основанию Королевского высшего кораблестроительного училища (Royal School of Naval Architecture), Военно-морского разедывательного отдела (Naval Intelligence Department), и военно-мосрокго штаба. Тем не менее, линия развития британских броненосцев определялась во многом превалирующим в то время воззрениями на тактику, какими бы они не были.
Те офицеры, что беспокоились об изучении чужих работ по тактике, или написании собственных, никогда не объединились в какую-то школу, и не пытались оказать совместное вдавление на Адмиралтейство. Единственное, в чем они сходились – в вере в мощь тарана. Но все придерживались различных мнений относительно как методов его использования, так и в отношении строя, в котором его будет удобнее применять – кильватерной колонне, строе фронта, или какой-то их комбинации. Все их работы можно охарактеризовать как чисто теоретические, так как авторы не имели никакого опыта в сражениях броненосцев, и были вынуждены полагаться на заграничные примеры, в ряде случаев совершенно неприменимые к Royal Navy. Тем не менее их работы повлияли на тактические мировоззрения Адмиралтейтства, и официальные инструкции уделили место изложению их теорий. Но что, видимо, более важно – что жэти работы оказали влияние на облик броненосцев.
Акцент на таране был очевиден; мощные тараннные форштевни стали характерной чертой большинства броненосцев 1860-х годов. Требования повысить управляемость и маневренность для нанаесения и уклонения от таранных ударов сыграли роль в пристратсии Рида к коротким и широким корпусам, и позднее привели к принятию двухвинтовой схемы. Развитие башенных кораблей, с другой стороны, было заторможено соображениями, будто они окажутся неспоосбны развить мощный носовой огонь, в частности – из-за рангоута, тогда как казематные корабли смогут наводить сови пушки прмо по курсу, и расчищать путь тарану. (См. главу 7) Широкое распространение веры (подкрепленной Лисским сражением) в то, что будущие морские битвы будут происходить на минимальных дистанциях, привело к спокойному восприятию неудовлетворительного состояния артиллерийского дела; протесты против такого положения оказались очень редки. Эта примитивная концепция сражения привела к задержке принятия башен, посколько изобретение Кольза-Эрикссона рассматривалось как средство облегчить обращение с тяжелыми дальнобойными пушками. В целом, можно сказать, что бытовавшие в 1860-х годах тактические представления задержали появление современного капитального корабля.