Tsushima - Появление современного линейного корабля

Глава 4. Вооружение

Стэнли Сэндлер

Перевод Д. Якимовича

Именно феноменально быстрым развитием артиллерии и стремлением конструкторов кораблей справиться с меняющейся год от года ситуацией и объясняется появление современного линейного корабля. Соревнование брони и снарядасерьезно напрягало изобретательность конструкторо Адмиралтейства, поскольку неуязвимая еще в прошлом году броня могла оказаться в этом году пробита и разбита на куски. Задача контсрукторов и Инспектора флота значительно усложнялась тем, что Совет Адмиралетйства не располагал Артиллерийским штабом, советы которого могли бы помочь составить требования к новым броненосцам. В этом, столь важном, отношении инспектор не мого контролировать ситуацию. Развитие, проектирование и поставки артиллерии были совершенно вне его власти. Как раз перед произведенной бомбическими пушками революцией – в итоге приведшей в наступлению броненосной эпохи – Артиллерийское управление флота (Navy Bureau of Ordnance) было упразднено, и его функции перешли к военному министерству, котрое теперь и обеспечивало флот артиллерией. Хотя это решение и могло в то время считаться полезным для унификации двух видов вооруженных сил, его последствия стали для флота настоящей катастрофой. В результате морская артиллерия стала слабым местом ранних британских броненосцев; и до назначения на пост начальника отдела артиллерийского вооружения флота (Director of Naval Ordnance) Джона А.Фишера ситуация не слишком изменилась. [1]

За развитие морской артиллерии одновременно отвечали Королевский артиллериский завод (Royal Gun Factory), лафетный департамент (Royal Carriage Department), и лабораторный департамент (Royal Laboratory Department) (все – в Вулвичском арсенале), Специальный артиллерийский комитет (Ordnance Committee) – в котором моряки были в меньшинстве – и учебный артиллерийский корабль «Экселлент». Задача проверять и оценивать различные артиллерийские новинки, представляемые как вышестоящими организациями, так и множеством изобретателей, наиболее настойчивым из которых был сэр Уильям Армстронг, была возложена на командира «Экселлента». [2] Таким образом, Адимралтейтсво не отвечало за правую руку флота – морскую артиллерию. Первый Лорд Адмиралтейтсва заявил перед Специальным артиллерийским комитетом, что «все что Адмиралтейтсво могло сделать – сообщить Военному министерству о своих пожеланиях в отношении пушек, но в отношении каждой новой пушки оно должно было полагаться на мнение о ней Военного министерства». [3]

Артиллерия в большей, нежели что-то еще, степени определяла облик военных кораблей тех лет. Распределение и толщина брони, высота надводного борта, споры из-за башен, водоизмещение и размерения кораблей – все это в итоге сводилось к вопросу об артиллерии. Даже Первый Лорд был вынужден признать, что Совет не несет прямой ответственности за корабельную артиллерию. Ценой, которую пришлось заплатить за столь причудливое распределение полномочий стало отставание в развитии пушек, проблемы с поставкой пушек флоту, и в целом – неудовлетоворительное состояние корабельной артиллерии. Джон Фишер, позднее командовавший «Экселлентом» и ставший начальником отдела артиллерийского и торпедного вооружения флота, осудил в 1871 году «продуманную и преднамеренную манеру игнорировать нужды флота всеми этими учреждениями, особенно – Вулвичем, ... бравшую начало в подчинении и зависимости Адмиралтейтсва от Военного министертсва в поставках любых вооружений – от 35-тонной пушки до абордажных пик и обычных лопат». [4]

Для Адмиралтейства стало привычным в ноябре каждого года передавать военному министерству список кораблей, которые должны были быть введены в строй в следующем году и включавший в себя сведения о требующихся пушках. По мнению по крайней мере одного автора этот список «критиковался, изменялся и сокращался Военным министерством». Более того, Адмиралтейство пребывало в неведении относительно артиллерийских запасов, находящихся на складах Военного министерства. Наконец, не было разграничения между морсокой и сухопутной артиллерией – и очевидно, что Военное министерство могло поживиться за счет Адмиралтейтсва. [5] Это положение не ускользнуло от внимания общества. Times охарактеризовала его как «чудовищную несуразицу», Naval and Military Gazette – которую вряд ли можно было назвать глашатем прогресса – вопрошала «почему такая неразбериха должна ставить флот в зависимость от Военного министерства?» [6] Немудрено, что корабельная артиллерия на практике часто терпела неудачи; адмирал Робинсон вынужден был отметить огромные трудности., с которыми эта система сталкивалась «при создании пушек, на которые можно было положиться». [7] Это заявление приобретает особенное значение, если учесть, что сделано оно было в 1869 году – когда первые проблемы выбора между гладкостовольными нарезными, дульно- и казнозарядными пушками были уже благополучно решены.

С такими техническими и организационными проблемаи неудивительно, что и применение пушек было не на высоте. Управление огнем практически отсутсвовало до 1868 года – когда на нескольких кораблях была установлена электрическая система залпового огня. [8] Стремительное развитие мощи пушек – от 68-фунтовых гладкостволок, составлявших основу вооружения «Уорриора», до 35-тонных пушек «Девастейшна» не сопровождалось аналогичным совершенствоанием систем наведения и управления. Один осведомленный иностранный наблюдатель был вынужен заметить, что «идея стрельбы с броненосных кораблей на дальние дистанции отвергалась. Мнения наиболее компетентных британских офицеров относительно максимальной дистанции, с котрой было возможно отвкрывать огонь, расходились не сильно. Верхняя граница лежала между четырьмястами и тысячей ярдов – при благоприятных условиях». [9]

Эти «благоприятные условия» в полной мере наблюдались при стрельбах 1870 года, и подтвердили пренебрежение Адмиралтейства к умению стрелять. В качестве мишени на этих стрельбах – практически, единственных в своем роде – использовалась большая скала у Виго. На первый взгляд стрельбы – благодаря участию в них новейших броненосцев «Геркулес», «Монарх» и «Кэптен» – выглядели солидно. Каждый корабль вел в течение пяти минут огонь по цели с дистанции 1000 ярдов. «Монарх» добился девяти попаданий при двенадцати выпущенных снарядах (по другим данным – только пяти – прим.пер.), «Геркулес» – десяти из семнадцати, и «Кэптен» – четырех из одиннадцати. Однако скала была вдвое длинее и вчетверо выше любого броненосца, а погодные условия были идеальными. [10] (Стоит добавить, что корабли начинали стрельбы уже зарядив и тщательно наведя пушки; благодаря этому едва ли не большая часть попаданий было получена при первом залпе. Последующая стрельба была заметно менее точной – прим.пер.)

Два года спустя, при стрельбах в еще более благоприятных условиях, умение бриитанцев стрелять оказалось на еще более низком уровне. В летний день, при совершенно гладкой поверхности моря в гавани Портсмута, «Хотспур» и «Глаттон» были выведены на дистанцию всего в двести ярдов. Для повышения точности стрельбы были приняты все меры. Новое, 25-тонное орудие «Хотспура» должно было стрелять по башне «Глаттона», на которой была даже нарисована мишень. Часовые промежутки между выстрелами должны были позволить целиться с максимальной точностью. Было сделано четыре выстрела. Первый снаряд, нацеленный в башню, прошел мимо корабля; второй и третий ударили в башню в 18-28 дюймах от мишени. Ни один снаряд не причинил тяжелых повреждений, башня и пушки «Глаттона» могли действовать совершенно спокойно; «расчет» башни пережил попадания с небольшими потерями. Лучший наводчик с «Экселлента» и первоклассный орудийный расчет, на дистанции выстрела прямой наводкой смогли в тихий и ясный день нанести лишь незначительные повреждения. [11]

В большинстве описанных случаев снаряды при полете издавали ясно слышимое «кулдыканье» (gobble) или «пыхтенье» (puff) – что свидетельствовало о неправильном вращении. Таким образом, поведение снаряда в воздухе было непостоянным. Эта проблем приписывалась в основном «вулвичской» системе нарезки пушек, в соответствии с которой на снаряде устанавливались выступы из мягкого металла – которые, двигаясь по нарезам в канале ствола, обеспечивали вращение снаряда. Кривизна нарезов увеличвалась к дульному срезу. На практике такая система оказалась неудачной; то срезались выступы, то сами снаряды застревали, или по меньшей мере вихляли в стволе; конечно, такой снаряд не был устойчив в полете. [12] Точная стрельба из пушек с такой нарезкой была невозможна ни на каких дистанциях. Тем не менее, фикция возможности стрельбы на дальние дистанции поддерживалась Адмиралтейтсвом; в руководстве по стрельбе 1868 года были приведены таблицы для ведения огня на дистанции до четырех тысяч ярдов. На таких дистанциях, даже исходя из предположения, что прицел был верен, и поведение снаряда в полете безупречно, противник имел шансы уклониться; снаряд летел бы до цели больше тринадцати секунд, и был прекрасно виден в воздухе с вражеского корабля. [13]

Бой перуанского монитора «Гуаскар» (Huascar) с британским крейсером «Шах» (Shah) в латиноамериканских водах вновь продемонстрировал сомнительную эффективность первых дульнозарядных нарезных пушек. «Гуаскар», построенный Messrs. Laird в 1866 году, нес вооружение схожее с тем, что имелось в британском флоте: две 10-дюймовые 12-тонные нарезные дульнозарядные пушки в башне Кольза. Через одиннадцать лет после ввода в строй он попал в руки мятежников, использовавших его для обстрела и взимания выкупа с судов, проходящих мимо перуанского побережья. Командующий Тихоокеанской станцией приказал «Шаху» покончить с этим. «Шах» являлся одним из спроектированных Ридом больших безбронных крейсеров типа «Инконстант» (Inconstant), вооруженных двумя 12-тонными 9-дюймовыми и шестнадцатью 7-дюймовыми дульнозарядными нарезными пушками; на дистанции 100 ярдов первые были способны пробить 9.5-дюймовую, последние – 7.5-дюймовую броню. Но результаты боя отличались от теории. С дистанции полторы – две с половиной тысячи ярдов «Шах» и бывший с ним крейсер меньшего водоизмещения «Аметист» (Amethyst), вооруженный бесполезными 68-фунтовками, отметили шестнадцать-семнадцать попаданий в перуанский броненосец. В результате более чем двухчасовой стрельбы и 280 выпущенных «Шахом» снарядов, лишь один 9-дюймовый снаряд пробил тонкий пояс «Гуаскара» и убил одного человека. 7-дюймовый снаряд лишь повредил 5.5-дюймовую башенную броню. Конечно, у британских кораблей были свои сложности; им приходилось постоянно маневрировать, чтобы скомпенсировать полное отсутствие защиты, и в то же время стараться избежать попаданий в прибрежный городок, в агавни котрогов итоге и укрылся «Гуаскар». На следующий день мятежники сдали броненосец перуанскому флоту. Этот бой, едва ли принесший славу британскому оружию, помогает лучше понять состояние морской артиллерии тех лет.

Два года спустя «Гуаскару» пришлось принять участие в намного более кровопролитном сражении с двумя чилийскими казематными броненосцами – спроектированными Ридом. Каждый из них был вооружен шестью 9-дюймовыми 12-тонными пушками. Сражение шло на дистанции выстрела прямой наводкой – так, что винтовки и картечницы Гатлинга смогли внести свою лепту в его исход. «Гуаскар» получил двадцать семь попаданий – при том, что чилийцы выпустили семьдесят шесть тяжелых снарядов. Из своих башенных орудий «Гуаскар» добился трех попаданий – при том, что ни один снаряд так и не пробил брони чилийскихк кораблей. Потеряв шестьдесят четыре человека «Гуаскар» сдался противнику. Его повреждения были исправимы, и он вошел в состав чилийского флота – в котором состоит и поныне в качестве корабля-музея. Возможно, что британские артиллеристы стреляли бы точнее (хотя британские авторы и говорят о стрельбе чилийцев как о «превосходной»), но несоответствие числа пушек, участвовавших в бою на минимальных дистанциях не вполне решительному результату показывает, что умение стрелять – несмотря на техническое совершенствование самих пушек – оставляло желать лучшего. [14]

В состоявшейся в 1882 году бомбардировке британским флотом Александрии (с дистанций от нескольких сотен до трех тысяч восьмисот ярдов) повреждения, нанесенные пушками, нельзя было назвать серьезными. Хотя командующий и докладывал, что стрельба была «хорошей» и «очень точной», последующее изучение показало, что его слова не вполне соответствовали истине. [15] Только «Инфлексибл» и «Темерер» (Temeraire), оснащенные гидравлической системо наведения пушек, стреляли по настоящему эффективно. Коммандер флота США, подробно изучивший форты после обстрела, заметил, что «удачное попадание означало или большое везение, или феноменально точный выстрел». [16] Его мнение подтвердается кэптеном Перси Скоттом, получившим задание собрать неразорвавшиеся британские снаряды (которых, к слову, было множество). По свидетельству Скотта, лишь десять из сорока двух египетских крепостных пушек были выведены из строя британским огнем, [17] хотя броненосцы выпустили 1617 снарядов калибра 7 дюймов и более, в практически штилевых условиях.

Официальные артиллерийские руководства Адмиралтейтсва также могут разделить вину за плачевное состояние артиллерийского дела. В руководствах 1868 и 1873 года собственно прицеливанию тяжелых пушек посвящалось не болеее страницы. [18] Большая же часть была посвящена тому, что безымянный автор Naval Science с горечью назвал «гимнастикой» – наведению пушек вручную, муштре расчетов, и собственно стрельбе. [19] Мишени зачастую представляли собой не более, чем бочонки с флагами, скидываемые за борт с каждого корабля, для обстрела даже когда эскадра шла строем. [20] Естественно, что повышение эффективности стрельбы занимало не самую большую часть корабельной жизни; до 1903 года при инспектировании корабля чинами из Адмиралтейства этот вопрос даже не затрагивался. По мнению многих офицеров, военный корабль был некой плавучей гимнастической школой, в которой матросы учились работать в лабиринте рангоута и такелажа, и развивать такие необходимые для «улучшения моряцкой породы» качества как бесстрашие и отвага. По лаконичному определению адмирала Скотта, практически в одиночку революционизировавшему морское артиллерийское дело в начале двадцатого века, «артиллерийскому делу не придавали значения». [21] Военно-морской колледж даже не располагал преподавателем артиллерийского дела, среди матросов и офицеров не было специально подготовленных наводчиков, прицелы были малопригодны для стрельбы на изменяющихся дистанциях – средств же измерения этих изменяющихся дистанций не было вовсе. [22] В результате современник имел право написать: «Мы, конечно, могли понять заинтересованность офицеров и матросов в ловкости обращения с парусами, или чистом мытье палуб, и тому подобном, что демонстрировалось ими во время стрельб, но едва ли можно было найти хоть несколько офицеров, предпочитавших направить свою энергию в направлении, могущем дать какие-нибудь результаты – в смысле артиллерийского дела». [23] Принимая во внимание столь плачевное состояние последнего, не стоит удивляться тому, что таран так привлекательно выглядел в глазах наиболее здравомыслящих офицеров.

Другой возможной причиной небрежения артиллерийским делом было положение с броней и пушками у возможных противников Royal Navy. Достижения французского броненосного флота в этой области вряд ли могли напугать Адмиралтейство. Даже если броня французских броненосцев имела ту же – или большую – толщину, чем у их британских сверстников, деревянные корпуса делали их более уязвимыми в силу отсутствия тонкой внутренней железной обшивки, способной удержать осколки и отлетающие болты. (Вряд ли стоит переоценивать надежность защиты, которую обеспечивала в этом отношении «тонкая внутренняя железная обшивка» – Прим. пер.) Вдобавок, Специальный артиллерийский комитет знал, что в ходе эксперимента, устроенного Специальным комитетом по броне (Special Committee on Iron), была изготовлена и обстреляна секция корпуса французкого броненосного фрегата «Фландр» (Flandre); при этом для пробития французской брони потребовалась энергия, отнесенная к площади вдвое меньшая, чем дял брони «Уорриора». [24] Испытания американской «слоеной» брони, проведенные в Шуберинессе (Shoeburyness) показали, что она уступает британской; 4.5-дюймовая броня «Уорриора» обеспечивала ту же защиту, что и 6-дюймовая «слоеная» броня. [25]

Что до иностранной артиллерии, то угроза со сторны американцев определенно могла считаться наименьшей. Пресловутая главдкоствольная 15-дюймовка федералистов, с зарядом пороха пятьдесят фунтов, стрелявшая сферическим стальным 480-фунтовым ядром могла пробить броню «Уорриора» на дистанции до пятисот ярдов. Британская 7-дюймовая нарезная пушка, с зарядом в двадцать пять фунтов пороха, стрелявшая 100-фунтовым снарядом, могла сделать то же самое с дистанции шестьсот ярдов. Опровергая утверждения о непобедимости американской пушки на ближних дистанциях, эксперименты показали, что самая толстая броня и подложка «Лорда Уордена» не может быть пробита 15-дюймовой пушкой даже в упор. [26] Что до французских пушек, то Рид считал, что французская 21¾-тонная казнозарядная пушка примерно соотвествует британской 18-тонной, 13¾-тонная – британской 12-тонной и так далее. [27]

Таким образом, основной причиной стремительного роста калибра и мощи пушек было не получение информации о совершенствовании иностранных пушек и броневых плит, ни, конечно, изучение боевого опыта британского, французского, или русского флота. Скорее, такой причиной можно считать то, что во всех стычках – начиная с Хэмптонского рейда, продолжая Лиссой и заканчивая бомбардировкой Александрии в 1882 году броня обычно одерживала верх над снарядом. Неуязвимость «Монитора» и «Вирджинии» была хорошо известна, и за всю Гражданскую войну артиллерия так ни разу и не пробила брони монитора; при Лиссе броневые плиты австрийских и итальянских броненосцев также не были пробиты. [28] При бомбардировке Александрии английская броня осталась неуязвимой – хотя египтяне и располагали достаточно современными 9- и 10-дюймовыми пушками Армстронга. Способность «Гуаскара» противостоять снарядам уже упоминалась.

Однако решимость Адмиралтейтсва увеличивать мощь и калибр пушек подреплялась не только неуязвимостью брони; в таком случае, скорее, можно было ожидать возлагания надежд на средства защиты. Объяснением политики Адмиралтейтсва может считаться как искуственность условий тестов в Шуберинессе, так и не вполне четкие, но от того не менее настойчивые требования со стороны изобретателей и производителей пушек – а также и прессы. По словам биографа комнадира «Экселлента» кэптена Кея, «На самом деле большую роль играла целая толпа изобрететалей, проектировщиков и производителей, давших волю своей изобретательности и готовности творить, стоявших на своем и не дававшим никому как-то согласовать их работу с работой других». [29] Наиболее громкие заявления делались производителями пушек, утверждавших, что их изделия пробьют любую броню – и производителями брони, гарантировавшими, что их плиты новейшие плиты выдержат любое попадание. Чтобы новые броненосцы не превратились в орудийные небронированные платформы, или же неуязвимые плавучие форты, не имеющие практически никаких средств нападения, требовалось жесткое управление Рида и Робинсона. Изобретатели, промышленники и публицисты были склонны совершенно игнорировать такие качества броненосцев как мореходность и остойчивость, равно как и забывать об экономии. Конечно, недостатки организации департаментов, занимающихся морской артиллерией, только затрудняли оценку Адмиралтейством противоречивых обвинений и заявлений. На примере испытаний в Шуберинессе можно отметить, что между результатами тестов и реальными сражениями была немалая разница, и мощь пушек явно преувеличивалась. [30]

Еще до 1863 года Адмиралтейство, входя в броненосную эру, допустило крупную и дорогостоящую ошибку, приняв на вооружение 110-фунтовую 7-дюймовую нарезную казнозарядную пушку Армстронга. Хотя от этой пушки ожидали многого, в 1863 ее сняли с вооружения из-за мехнических проблем – особенно с затвором. [31] Пушка Армстронга была слишком сложна для технологий тех лет. Однако метод ее производства применялся долго после того, как пушку сняли с вооружения: в деле изготовлении ствола из колец, в напряженном состоянии надетых на внутреннюю трубу или другой слой колец Армстронг был пионером. Но его пушка оказалась бесполезна против броненосцев, и Адмиралтейство списало ее со счета – вернувшись к старой 68-фунтовой, 4¾-тонной пушке, способной стальным ядром пробить с дистанции до двухсот ярдов броню в четыре с половиной дюйма. [32] Выглядело бы вполне логичным, если бы Адмиралтейство удовлетворилось бы этой пушкой – возможно, увеличив ее мощь, приняв пироксилин и стальное ядро вместо дымного пороха и чугунных ядер. [33] Но сэр Уильям Армстронг, жаждавший восстановить свое реноме после фиаско казнозарядной пушки, потребовал испытания на «Экселленте» своей новой нарезки – «шунтовой» системы с выступами на снаряде и нарезами в канале ствола. Основные преимущества нарезных пушек заключались в большей точности и дальности стрельбы – и сохранении высокой скорости снаряда на большой дистанции. Но Адмиралтейство, по разумным причинам, не было слишком заинтересовано в точности стрельбы на больших дистанциях. Как традиции, так и примитивность методов управления огнем препятствовали проведению «дуэлей» броненосцев кроме как на коротких дистанциях. [34] В самом деле, подавляющее большинство экспериментов на тему «пушки против брони» проводились на дистаницях до 200 ярдов.

Но Армстронг разработал принцип изготволения тяжелых пушек, просуществовавший до конца века, и обеспечивший возможность практически неограниченного увеличения их калибра и мощи. Он занимал пост главного инженера по конструкции нарезных орудий на Королевском Вулвичском орудийном заводе, и благодаря этому смог отработать метод изготовления пушек, впервые примененный в неудачной казнозарядной модели. Поверх стальной калиброванной трубы с нарезкой внатяг надевались железные детали казенной части, вдоль остальной части ствола также внатяг надевались кольца, тольщина которых уменьшалась к дульному срезу. Эта система, усовершенствованная и удешевленная инженером Вулвича в 1865 году стала называться системой Армстронга-Вулвича. Сэр Уильям обнаружил, что Адмиралтейство готово использовать этот метод в принятой вскоре программе разработки тяжелых пушек. Одним из недостатков пушек такой системы была их недолговечность; их надо было тщательно проверять или ремонтировать после едва ли сотни выстрелов. Уже упоминавшаяся невысокая точность стрельбы представляла собой, возможно, даже более серьезный недостаток – но в то время, когда тысяча ярдов являлись едва ли не наибольшей дистанцией морского боя, она не казалась чем-то слишком страшным. [35]

Система Армстронга-Вулвича дала флоту пушку, намного превосходящую его нужды. По мнению кэптена Кея, эти нужды могли быть полностью удовлетоврены гладкостовольной 68-фунтовой, 6.5-тонной пушкой. Нарезные же пушки, по его мнению, не имели никаких преимуществ перед гладкоствольными на дистанциях до полутора тысяч ярдов. [36] Мнение Кея о превосходстве гладкостовольных пушек, возможно, сильнее сказалось бы на решении Совета Адмиралтейства, если бы не прогресс в развитии снарядов. Сплошное круглое ядро уступало новым остроконечным снарядам Паллизера как в точности, так и бронепробиваемости, и годилось только для боя на коротких дистанциях; снарядами же можно было стрелять только из нарезных пушек. [37] В начале 1863 года адмирал Робинсон предупреждал, что броня всех британских броненосцев может быть пробита с дистанции восемьсот ярдов. [38] Это утверждение подразумевало, что вражеские броненосцы смогут пробивать своими снарядами броню британских, оставаясь неуязвимыми для их гладкоствольных пушек. Робинсон, конечно, имел в виду и броненосцы типа «Минотавр» – 5.5 дюймовая броня которых была неуязвима для 68-фунтовой гладкостволки. [39] Поскольку французские броненосцы имели такое же, если не более сильное бронирование, переход к нарезным пушкам и снарядам становился приоритетным. Еще до конца года герцог Сомерсет мог с удовлетоврением написать премьер-министру о снятии с вооружения гладкоствольных пушек. [40]

В мае 1864 года Кей был вынужден согласиться, что армстронговское 7-дюймовое, 6.5-тонное нарезное дульнозарядное орудие превосходит любую тяжелую гладкостовольную пушку, однако полагал, что вряд ли необходимо устанавливать ее на все броненосцы. [41] Тем не менее, Адмиралтейство отмело возражения Кея, и в 1865 заказало 7-дюймовые пушки Армстронга для деревянных броненосцев. [42] На испытаниях в Шуберинессе новые пушки легко доказали, что броня «Уорриора» не является для них серьезным противником. [43] Новые пушки также были заказаны для гигантских броненосцев типа «Минотавр» и перворанговых броненосцев Рида. Некоторые малые броненосцы, впрочем, все еще вооружались предпочитаемым Кеем гладкоствольным «Сомерсетом». Однако в то время стремление усиливать мощь пушек было столь сильным, что за в период между проектированием и сдачей броненосца флоту его вооружение могло смениться два-три раза, и по 1864 год броненосцы часто несли смешанное вооружение из 7-дюймовых казнозарядных нарезных, 9-тидюймовых дульнозарядных гладкоствольных и надежных гладкоствольных 68-фунтовых пушек.

Хотя новая дульнозаярдная 7-дюймовая нарезная пушка и могла легко пробить броню «Уорриора», 5.5-дюймовая броня на дистанции 200 ярдов оказалась в 1864 году на испытаниях в Шуберинессе таким же достойным противником для нее, как и для 68-фунтовки. [44] Так как «Минотавр» и «Лорд Клайд» были защищены такой броней, а Рид намеревался использовать на переделанных дервянных броненосцах и более толстую броню, то Адмиралтейтсво приказало испытать армстронговскую 12-тонную 9-дюймовую нарезную пушку. В 1864 году такая пушка снарядом Паллизера пробила 5.5-дюймовую броню «Лорда Клайда». [45] Впервые эта пушка была установлена на «Принце Альберте» и «Беллерофоне» (1866). С появлением этой пушки процесс концентрации брони и пушек стал более очевидным. В отличие от состоявшего из тридцати одной пушки вооружения «Минотавра» и тридцати пяти пушечной батареи «Ройял Оука» «Беллерофону» для того, чтобы дать много более мощный залп требовалось всего пятнадцать тяжелых пушек. Такое сокращение числа пушек позволило сократить экипаж и упростить внутреннюю организацию броненосца. Меньшее число пушек и меньшая площадь бронирования позволили Риду воплотить, наконец, в жизнь его концепцию более короткого, широкого и маневренного корабля. Отказ от многочисленных орудийных портов, бывших характерной частью облика как деревянных, так и броненосных фрегатов, стал еще одним шагом к созданию современного капитального корабля.

Однако процесс роста калибра не был непрерывным. У кэптена Кея имелись замечания относительно новых пушек Армстронга. На самом деле, когда «Беллерофон» еще был на стапеле, Адмиралтейство не раз высказывало признаки нежелания иметь дело с тяжелыми пушками. Лорд Кларенс Пэйджет заявил в феврале 1864 года перед Палатой общин, что 7-дюймовая нарезная пушка является самой тяжелой пушкой, с которой можно управляться на корабле в открытом море – исключая, возможно, башенные установки. [46] Герцог Сомерсет заверил лорда Рассела, что французские мореходные броненосцы не смогут противостоять британской 7-дюймовой пушке, и что он считает 12-тонную 9-дюймовку «чрезмерно тяжелой» для установки на борту корабля. [47] Тремя днями позже в письме к Пальмерстону он выражал готовность принять установку на «Беллерофоне» 9-дюймовых пушек, но все еще хотел заменить 68-фунтовки пушками не более тяжелыми, чем 7-дюймовки.

Когда давление со стороны Рида и, возможно, сэра Уильяма Армстронга, вынудило Адмиралтейство принять 9-дюймовую нарезную пушку, Специальный артиллерийский комитет также попытался остановить рост калибра морской артиллерии. Столь дорогой и непросто давшийся опыт по созданию 7- и 9-дюмовых пушек глупо было отбрасывать прочь. [49] На самом же деле к сентябрю 1866 года только башенный «Принц Альберт» и «Беллерофон» были хоть частично вооружены новыми пушками. [50]

Эти соображения, однако, были перебиты отчетом с проведенных в том же (1866) году в Шуберинессе испытаний, на которых снаряд принятой на вооружение за год до того 9-дюймовой пушки был остановлен 9-дюймовой броневой плитой – предназанченной для нового броненосца Рида «Геркулес». [51] В Шуберинессе явно опережади события – ведь «Геркулес» должен был войти в строй не раньше 1868 года. Кэптен Кей вновь посоветовал вести более острожную политику – указав, что броневые плиты такой толщины должны были защищать толкьо батарею «Геркулеса»; другие части защищались 6-8 дюймовой броней, или не бронировались вовсе. [52] Однако Крупп в Эссене разрабатывал еще более мощные пушки, британские заводчики выполяняли ту же работу для русского флота. Однако Специальный комитет был настолько впечатлен неуязвимостью 9-дюймовой брони, что возник вопрос – не является ли такая броня излишней, и не достаточно ли будет 8-дюймовой? [53] Это предположение, вкупе с прошлогодней рекомендацией комитета, что рост калибра должен ограничиться девятью дюймами, могли привести к равенству брони и снаряда; в этом случае не исключено, что та энергия, которую в Шуберинессе направляли на пробитие брони, могла быть обращена на улучшение управления огнем, наведения и нарезки пушек. Однако комитет изменил свое мнение, сочтя, что «прогресс, достигнутый иностранными правительствами и британскими производителями, изготовляющими для них более тяжелые пушки, требует достойного ответа со стороны Британии». [54] Таким образом, хотя работы по усовершенстовнаию 7-, 8-, и 9-дюймовых пушек для броненосцев второго ранга и были продолжены, Адимралтейство заказало много более мощную 10-дюймовую 18-тонную пушку для казематных броненосцев, должных войти в строй после 1867 года. [55]

Однако развитие башенных кораблей позволило размещать на военных кораблях еще более тяжелые пушки. Когда, наконец, беспрерывные усилия кэптена Кольза дали результат в виде постройки двух мореходных броненосцев, и «Кэптен», и «Монарх» получили самые тяжелые в британском флоте, 25-тонные 12-дюймовые дульнозарядные пушки, способные на бумаге на дистанции в 1000 футов пробить 13 дюймов брони – намного больше, чем могло защищать борт броненосца тех лет. Прототип этих тяжелых пушек был испытан в декабре 1863. Два года спустя, на дистанции в шестьсот ярдов они весьма грубо обошлись с 9-дюймовой плитой, оказавшейся не по зубам 9-дюймовой пушке на двухстах ярдах. [56] Обе пушки – и 9- и 12-дюймовая – были испытаны почти одновременно, но и-за сложности обращения с 25-тонной пушкой на борту корабля была выбрана более легкая. Однако, если такая пушка устанавливалась во вращающейся башне, проблемы исчезали. Рид, однако, полагал, что вооружать столь тяжелыми пушками и казематные броненосцы будет возможно благодаря совершенствованию орудийных установок; в 1860-х годах он подстегнул работы в области их механизации.

III

В начале десятилетия стандартным лафетом оставался старый добрый деревянный, не сильно изменившийся за последнее столетие. Развитие установок тяжелых пушек было замедлено требованием перекатывать пушки от одного порта к другому. В дни паруса ээто требовнаие было существенным, но использование пара дало кораблям такую маневренность, что проще стало повернуть корабль, чем перекатывать пушку; естественно, это требование превратилось в анахронизм. Всегда осторожный кэптен Кей использовал примитивность деревянных лафетов в качестве подкрепления своих возражений против создания сверхтяжелых пушек. В начале 1864 года он утверждал, что 6.5-тонная пушка является самой тяжелой, с которой только можно управится на батарейном броненосце в открытом море. Однако он заключал, что деревянные лафеты могут быть заменены железными станками, и необходимости перетаскивать пушки между портами более нет. Позднее в том же году Кей оценил железный станок коммандера Р. А. Е. Скотта (R.A.E. Scott) в которых вместо прежних талей для работы с пушкой использовались мощные компрессоры и катки. [57] Адмирал Робинсон продемонстрировал гораздо большее желание принять станки Скотта, чем Кей – консерватизм котрого в данном случае оправдать намного сложнее чем в вопросе о росте калибров. [58] Когда сэр Уильям Армстронг усовершенствовал станок Скотта, добавив автоматический компрессор, то тем самым он сделал возможной установку в батарее сколь угодно мощных пушек; Кей неохотно порекомендовал принятие новых станков, хотя, как и подобало старому моряку, он с недоверем относился ко всякого рода машинерии, могущей выйти из строя в бою. [59] Осторожность Кея была усилена действиями Департамента орудийных установок (Royal Carriage Deprtment), который в стремлении модифицировать и якобы улучшать станки совершенно игнорировал и Кея, и Адмиралтейтсво. [60]

Годом позже Кей признал, что станок Скотта позволит управляться с 12-тонной пушкой в практически всех ситуациях, могущих возникнуть во время боя. [61] В 1866 году Комитет по станку к 12-тонной пушке (Committee on Carriages dor Twelve-Ton Gun) одобрил, с оговорками, станок Скотта. После всесторонних испытаний Комитет доложил, что этот станок отвечает всем возможным требованиям морской службы, но его устройство довольно сложно. Станок Армстронга, которому отдавал предпочтение Департамент орудийных установок, оказался лишь вторым по предпочтительности; оценку снизила слабость его конструкции и медленность работы. Комитет заключил, что рекомендуется соединить вместе станок и компрессоры Армстронга с running - in - and - out geaСкотта. [62] Тем не менее, кэптену Скотту, как основоположнику механизации артиллерийских установок, была выражена благодарность. [63]

Несмотря на рекомендацию, и к немалому раздражению Робинсона и Рида, станок Скотта-Армстронга не был принят флотом до осени 1868. [64] До той поры использовался пестрый набор из станков Скотта, Армстронга и других, усовершенствоанных Королевским лафетным заводом (Royal Carriage Factory); со станками по прежнему управлялись посредством талей. Учитывая примитивный уровень артиллерийского дела, и огромные трудности в обращении с тяжелыми пушками в батареях, то, что система Скотта не была принята полностью выглядит из ряда вон выходящим ретроградством. В 1865 году командир «Гектора» отметил, что при использовании старого станка для обслуживания 6.5-тонного «Сомерсета» при крене броненосца в шесть градусов требуется двадцать два человека. Месяцем позже кэптен Скотт продемонстрировал, что при крене семь градусов для тех же операций с пушкой на его станке нужно лишь девять человек. В начала того же года Скотт заверял, что его станок на стрельбах позволяет сэкономить три и пять минут в сравнении со станками Армстронга и Вулвича соответсвенно. Немаловажно и то, что для работы со станком Скотта требовалось девять человек вместо девятнадцати – для установки Арсенала или Армстронга. [65]

Возможно, что командир «Экселлента» являлся серьезнейшим препятсвием на пути развития орудийных установок; но общая неясность и антагонизм по этим вопросам между Военным минситерством и Адмиралтейством служили Кею хорошей опорой. Биограф кэптена Кея, описывая причины нежелания его участвовать в технологическом прогрессе, дает картину, которая применима ко многим офицерам Адмиралтейства и Флота, заклейменных «друзьями прогресса» как «отъявленными реакционерами». Кей был верен «обоснованной с точки зрения администрации, что в существующих условиях следует делать все возможное, но не заходить слишком далеко». [66]

Когда, в конце-концов, станок Скотта был принят, скорость роста калибра морских пушек увеличилась, чему – наряду с этим техническим преимуществом – поспособствовало введение поста начальника отдела артиллерийского вооружения флота. Впрочем, сказать, был ли на тот момент этот шаг прогрессивным, довольно сложно, так как этот пост занял Кей, ставший к тому времени контр-адмиралом. Теперь он уже не возражал против 10-дюймового 18-тонного орудия, ставшего дополнением к стандартному 9-дюймовому нарезному, но возражал против пушек, предназначенных для «Монарха» и его соперника «Кэптена». По мнению Кея, морская битва должна была вестись на малых дистанциях, и не было смысла ставить на башенные корабли 25-тонные пушки. Адмирал Кей отчаянно боролся с тем, что его биограф назвал «внешними силами» (подразумевая, вероятно, сторонников башенных кораблей) и Ридом. В 1869 году, когда он ушел в отставку, его разочаровнаия должно было стать полным – благодаря закладке несущего 25-тонные (впоследствии замененные на 35-тонные) пушки «Девастейшна». [67]

Еще до своего ухода с поста начальника отдела артиллерийского вооружения флота Кей использовал свое влияние, чтобы отвергнуть рекомендацию специального артиллерийского комитета, порекомендовавшего продолжить исследование вопроса о казнозарядных пушках. Кей составил меморандум, в котором ссыласлся на неудачную пушку Армстронга и на неприятности с казнозарядными крупповскими и французскими пушками. Кроме того, он привел еще одну причину – возможно, еще более важную в глазах Совета. По его словам, если бы флот начал переходить на казнозарядные пушки, то он почти наверняка столкнулся бы с проблемами, схожими с теми, что имел место при введении нарезных дульнозарядных пушек: в этом случае флот оказался бы беззащитен, а флоты прочих государств таких бы проблем не испытали. Кроме того, Адмиралтейству вновь пришлось бы заняться утомительным улаживанием споров соперничающих изобретателей, и устраивать общие конкурсы, чтобы успокоить подозрения в фаворитизме. «Цена таких мер выходит за возможные рамки», заключил Кей. Очевидно, что Кей не привел никаких серьезных технических соображений; в основном он свел вопрос к чистой политике, чем и привлек Совет на свою сторону. [68]

Технические преимущества, в первую очередь точность и бронебойность на дальних дистанциях – были на стороне казнозарядных пушек. Но Адмиралтейство и Кей полагали, что морские бои будут проходить на малых дистанциях, и, следовательно, переход к казнозарядной артиллерии есть ни что иное как дорогая, отнюдь не необходимая и даже опасная роскошь. Можно было добавить, то помимо цены и путаницы при перевооружении флота, казнозарядная артиллерия гарантировала, что флот сможет выдержать бои как на коротких, так и на дальних дистанциях, так как с их преимущества казнозарядных пушек проявлялись и на первых, и на вторых. Держась же за дульнозарядные пушки Адмиралтейство гарантировало, что артиллерия флота будет эффективна только в ближнем бою.

В то же время калибр и вес дульнозарядных пушек продолжали расти. Адмирал Кей должен был, видимо, ужаснуться, глядя на то, как на смену отвергаемой им 25-тонной пушке для «Кэптена» пришла сперва 35-тонная пушка «Девастейшна», а затем и 80-тонная пушка «Инфлексибла» – самая большая и медленная в обращении из всех британских дульнозарядных. Еще до того, как «Инфлексибл» в 1881 году вошел в строй, техологическое развитие сделало дульнозарядные пушки анахронизмом. Медленно горящий порох позволил усилить мощь пушек за счет удлинения ствола, а не роста калибра; длиянный же ствол и заряжание с дула были несовместимы. В итоге, неповоротливые механизмы, необходимые для заряжания 80-тонных пушек с дула, вместе с взрывом на «Тандерере» (при заряжании пушки которого в ствол умудрились отправить двойной заряд – что конечно, было невозможно при использовании казнозарядной пушки) вынудили Адмиралтейство и Военное минситерство, после проволочек и неразберихи оговорить, что заложенные в 1882 году броненосцы «Колоссус» (Colossus) и «Эдинбург» (Edinburgh) должны быть вооружены казнозарядными пушками. Продолжая полагаться на дульнозарядные пушки еще долго после того, как от них отказались на континенте, Royal Navy в 1870-х годах по артиллерии отстал от других флотов. [69] Аргументы, выдвинутые в 1860-х кэптеном Кеем вряд ли были актуальны десятилетие спустя. Простота и надежность дульнозарядных пушек казалось, должны были сделать их подходящим оружием ближнего боя. Европейские и американские орудийные заводы все еще не вышли из стадии становления, и по словам Рида британские пушки «превосходили все те, что были в распоряжении французов и американцев». [70] Тем не менее, уровень британских пушек относительно европейских продолжал снижаться вплоть до реформ, проведенных в 1886 году Джоном Фишером, и усовершенствованиями кэптена Перси Скотта, осуществленными на рубеже веков.

Изучение схем первых броненосцев позволяет сказать, что развитие их бронирования шло по кругу. Так, первоначальная концепция бронирования предусматривала защиту от новых бомбических пушек лишь для орудийных расчетов. «Уорриор» был бронирован (в том числе и по ватерлинии) на протяжении батареи, остальная часть корпуса была предоставлена в бою своей участи. [71] На «Гекторе» и «Вэлианте» (заложенных в 1861 году) броня полностью прикрывала всю орудийную палубу, но по ватерлинии заканчивалась в 30 футах от носа и кормы. На «Ахиллесе», также заложенном в 1861, была впервые применена ставшая стандартной концепция бронирования – полный пояс по ватерлинии, и защита расположенной в центре корпуса батареи. Применение такой схемы стало возможно благодаря увеличению ширины корабля, обеспечившей необходимую плавучесть, и улучшению способов работы с железом.

Единственным исключением из схемы «пояс и батарея» во всем броненосном флоте были переделанные из деревянных кораблей броненосцы, которые из-за угрозы пожара имели полное бронирование надводной части. Кроме того, деревянный корпус означал невозможность установки водонепроницаемых переборок, следовательно возможность затоплений следовало свести к минимуму. Первые башенные броненосцы Кольза также имели полное бронирование: поскольку они не предназначались для действий в открытом море, угроза перегрузки корабля из-за большой массы брони не была чрезмерной. Благодаря их низким корпусам, представлявшим довольно неудобную цель для вражеских артиллеристов, они могли нести более толстую броню, нежели высокобортные батарейные броненосцы. [72]

Рид продолжал защищать свои броненосцы по методу «пояс и батарея», но стремительные перемены в области артиллерии вынудили его серьезно модифицировать эту систему; тяжелые пушки вынудили изменить старые стандарты бронирования. Чтобы защитить корабль типа «Ахиллеса» более толстой броней, споосбной выдержать снаряды новых дульнозардныхт пушек, значило серьезнейшим образом перегрузить его. Рид понял, однако, что более тяжелая артиллерия позволяет обойтись меньшим количеством пушек, и уменьшить протяженность бронированной батареи. Следовательно, меньшая по длине батарея могла быть защищена более толстой броней. До начала карьеры Рида стнадартной считалась броня в 4.5 дюйма; более толстые плиты были только на гигантских броненосцах типа «Минотавр» и башенном «Ройял Соверен»; на первых это стало возможно благодаря их необычной длине, на последнем – благодаря большей ширине деревянного корпуса. На первом ридовском перворанговом броненосце «Беллерофон» десять 9-дюймовых нарезных пушек были установлены в центре корпуса под защитой 6-дюймовой брони; пояс такой же толщины шел по всей ватерлинии. Многочисленые 68-фунтовые пушки и 6.5-тонные «сомерсеты» лучшего «до-ридовского» броненосца «Ахиллес» были защищены лишь 4.5-дюймовой броней. Процесс концентрации брони был продолжен Ридом при создании «Геркулеса», несшего 9-дюймовую броню и вооруженного восемью 10-дюймовыми пушками. Учитывая контраст между столь солидным бронированием и возможностями стандартных для тех дней 9-дюмовых пушек, Times мог заявить, что «сегодня корабли берут верх над пушками». [73] Вскоре после закладки «Геркулеса» Рид объявил, что только корабль с подобным бронированием «годится для боя с большими броненосцами американского флота». [74] На самом деле защита «Геркулеса» намного опережала требования того времени, так как американские пушки на проведенных англичанами экспериментах уступили британской морской артиллерии при обстреле всего лишь 5.5-дюймовой брони деревянного «Лорда Уордена».

«Геркулес» стал воплощением излюбленной Ридом системы бронирования, возможно – лучшей для казематных кораблей. Хотя низкий надводный борт первых мореходных башенных безрангоутных броненосцев оказалось возможным забронировать почти полностью, дальнейшее усилени артиллерии потребовало вновь увеличить толщину брони и уменьшить ее площадь. Уже поминавшийся «Инфлексибл» мог служить примером крайнего выражения этой концепции: центральная часть корпуса была защищена броней чудовищной двухфутовой толщины. Остальная часть корпуса, за исключением башен, бронированных 16-дюймовыми плитами, и 3-дюймовой броневой палубы, была «защищена» лишь угольными бункерами, пробкой, и разделением на отсеки.

В 1860-х и начале 1870-х годов схема бронирования французских броненосцев мало отличалась от принятой в Royal Navy – что по толщине, что по площади. Когда мощь артиллерии начала расти, французы также перешли к системе «пояс и батарея». Однако, вскоре французы столкнулись с трудностями, поскольку оставшиеся без броневой защиты борта их деревянных броненосцев могли быть уничтожены пожарами.

О броне американских мониторов Адмиралтейство беспокоилось еще меньше. Хотя на бумаге оно было очень мощным – 6-дюймовый пояс и 12-15-дюймовая башенная броня – на деле она была набрана из листов толщиной не более дюйма. Прибегнуть к такому методу пришлось из-за неспособности американской промышленности прокатывать более толстые плиты, и лишь один публицист – Джон Берн (John Bourne) – считал его чем-то большим, чем просто вынужденной мерой. [75] Сталелитейная промышленность Британии могла гарантировать, что британские корабли будут иметь железный корпус, и качество их брони будет выше.

Со времени первых броненосцев каждое совершенствоание в области артиллерии провоцировало утверждения о том, что броня будет бесполезна против снарядов и бомб новых пушек. Конечно, тесты в Шуберинессе показали, что сколь бы ни была толстой броневая плита, всегда в конце концов найдется пушка, способная ее пробить. Теоретики же приходили к выводу, что любая броня, кроме непробиваемой, будет хуже, чем бесполезна, так как тонкая броня взведет взрыватель снаряда, вызвав разрушительный взрыв внутри корпуса. Если практический предел увеличения толщины брони был достигнут, по их мнению было бы лучше проектировать корабли так, чтобы «снаряд вылетал с другого борта также быстро, как влетал в первый». [76] Однако Комитет по проектам был более реалистичен, и, несмотря на требования сэра Уильяма Армстронга резко уменьшить броневую защиту, отметил, что в бою бронированный корабль всегда может нанести поражение небронированному и остаться неуязвимым благодаря правильному выбору дистанции. [77]

Толщина брони продолжала расти, а ее площадь – сокращаться вплоть до того, как совершенствование методов производства не позволило делать более тонкие и при этом более прочные плиты. Мощное бронирование оставалось важнейшей и постоянной особенностью британских капиатльных кораблей.

Неуязвимость бронированных кораблей в бою стимулировала разработки подводного оружия, благо успехи конфедератов, потопивших при его помощи несколько броненосцев федералистов, свидетельствовали о правильности идеи. Из этой войны стала ясна возможность практического применения трех видов подводного оружия – подводных лодок, а также стационарных и движущихся мин. Взрыв монитора «Текумсе» (Tecumseh) на мине в бухте Мобайл стало первым примером внезапного уничтожения столь мощного военного корабля в бою, своего рода предвестником тех многочисленных катастроф, которым еще предстояло произойти в следущие полвека и далее.

Royal Navy, однако, начал воспринимать угрозу мин и торпед всерьез лишь десять лет спустя. В 1866 году Комитет по плавучим заграждениям (Committee on Floating Obstructions) сосредоточил свое внимание на боновых заграждениях для гаваней, заявив, что прочие виды подводного оружия «все еще рассматриваются». [78] В том же самом году австрийцы использовалди плавучие мины, чтобы заставить итальянский флот держаться подальше. [79]

Royal Navy выказал определенный интерес к шестовым минам, нести которые дожны были небольшие катера. В 1866 году Робинсон охарактеризовал это проект как «имеющий огромную важность», [80] и в следующем году «Экселлент» провел атаку шестовой миной, в результате которой корпус корабля-цели был поврежден. [81] В 1868 году в «Руководстве по артиллерийскому делу» (Manual of Gunnery) описывался способ переделки судовых катеров в носители шестовых мин. [82] Но эти любительские, да в общем и самоубийственные поделки уже устаревали, поскольку в 1866 году Роберт Уайтхед разаработал важнейшую часть самодвижущейся мины – пневматический двигатель. [83] В 1868 году он довел до ума гидростат, гарантирующий, что торпеда при движении будет находиться под водой. Прошло еще два года, в течение которых австрийские специалисты экспериментировали с изобретением Уайтхеда, прежде чем британское Адмиралтейство обратило внимание на новое оружие. Затем Адмиралтейство, заключив сделку, крайне выгодную для Уайтхеда, в 1870 году приступило к серии испытаний. Первым впечатляющим достижением самодвижущеся мины Уайтхеда стало уничтожение мишени на дистанции 136 ярдов. Это достижение, проиллюстрированное фотографиями (что было одним из первых применений ее при проведении испытаний оружия) позволило Комитету по торпеде Уайтхеда (Committee on Whitehead’s torpedo) рекомендовать оснащение этим оружием всех кораблей, на которых это было возможно сделать. [84]

В течение следующих четырех лет Королевский арсенал занимался повышением точности торпеды и улучшением методов производства. Однако прогресс был достаточно медленным, и большая часть внимания и энергии ушла на буксируемая мину коммандера Гарвея (Harvey), которая должна была подводиться под борт вражеского корабля и подрываться. [85] Помимо громоздкости самого устройства, то, что трос мог запутать винт, и подвести мину к борту буксирующего ее корабля, означало, что мина Гарвея будет оставаться на вооружении относительно недолго.

Рид, занимая пост Главного Строителя, вполне осознавал угрозу мин и торпед. Хотя он и мог выражать сомнения в практической применимости этого оружия в открытом море, [86] Рид заботился о должном разделении корпусов своих судов – особенно «Глаттона» (Glatton) и «Девастейшна» – водонепроницаемыми переборками.

В 1868 году тогда еще только коммандер Джон Фишер опубликовал A Treatise on Electricity, [87] заложив основы будущего развития минного дела. Вышедший в 1877 году Torpedo Manual содержал главы и торпедах Гарвея и Уайтхеда, минах с электрическими и механическими взрывателями, тралении и защите броненосцев от торпедных атак. [88] Однако в 1860-х годах развитие минно-торпедного дела было сильно ограничено нехваткой средств. Лишь успешная защита германского побережья в 1870-71 годах побудила Адмиралтейство более серьезно заняться экспериментами в этой области и ускорить закупки торпед Уайтхеда. [89] До того момента стандартной британской миной было плавучее устройство, подрывавшееся с берега по кабелю после получения сигнала с замыкателя цепи, установленного на самой мине. [90] В то время, впрочем, не было даже решено, какой заряд потребен для гарантированного потопления броненосца. [91]

Боевые субмарины в то время еще не появились – хотя всю первую половину девятнадцатого века экспериментальные подводные лодки и проектировались, и строились. Гражданская война в США продемонстрировала возможность использование подводных лодок. Однако первая подводная лодка, достойная этого названия, спроектировання во Франции еще до начала Гражданской войны, совершила первое удачное подводное плавание в 1863 году. Но, как и предсказывал британский военно-морской атташе, «Плонжер» (Le Plongeur) не стал удачным боевым кораблем. Его способность удерживаться на заданной глубине была сомнительной, время нахождения под водой – довольно ограниченным. На то, чтобы оснастив субмарину двигателями внутреннего сгорания и электрическими моторами, и вооружив торпедами, превратить ее в грозное оружие понадобилось еще тридцать-сорок лет. Поэтому вполне естесвенно, что в 1860-70-х годах Адмиралтейство не сильно опасалось угрозы подводных лодок.

Новое подводное оружие – что мина, что торпеда, что подводная лодка – оставалось в 1860-х годах – да и в следующем десятилетии – в младенческом состоянии, и не могло оказать серьезного влияния на облик броненосца. Разбиение судна на водонепроницаемые отсеки имело целью минимизиацию затоплений скорее от таранных ударов и случайных пробоин, нежели от мин и торпед. [93] Еще в 1877 году основным способом защиты ото торпедных атак были импровизированные проволочные сети и патрульные катера. Даже на учениях (mock warfare) «Монарх» был легко поражен как миной Гарвея, так и торпедой Уайтхеда. [94] Единственной защитой от субмарин в то время было контрминирование и траление. [95] Конструкторы военных кораблей не могли опереться на должный боевой опыт, поскольку подводное оружие во время Гражданской войны в США было еще слишком сырым, и на примерах его применения было рискованно делать далеко идущие выводы. [96] Пока что подводное оружие скорее намекало на то, чем оно может стать, и привлекало внимание, скорее, не за счет своей реальной мощи, а за счет психологического эффекта. [97] Естественно, что проектировщики и британских, и европейских броненосцев не слишком принимали его в расчет. Броненосцы, вооруженные торпедными аппаратами и скорострельными пушками для отражения атак миноносцев, начали появляться лишь в начале 1880-х годов.

В умах же офицеров и контрукторов пушка – и особенно – таран – оставались основным оружием, «вокруг» которого и создавались броненосцы.