Контр-адмирал Небогатов,
второй командующий Балтийского флота в Цусимском сражении.
Материал подготовил Борис Лукьянчук
второй командующий Балтийского флота в Цусимском сражении.
Материал подготовил Борис Лукьянчук
От редакции. Уважаемые читатели! Предлагаемая вашему вниманию статья увидела свет в справочнике «Jane's Fighting Ships 1906/07» (Edited by Fred T.Jane). Материал представляет интерес, поскольку принадлежит перу одного из главных действующих лиц Цусимы — Николаю Ивановичу Небогатову. В дореволюционной России к нему относились по-разному. В основном — как к трусу и предателю; но нашлось немало тех, кто считал его человеком, решившимся ради сохранения множества человеческих жизней принять на себя всю тяжесть ответственности за капитуляцию. По нашему мнению, точка зрения адмирала Небогатова заслуживает того, чтобы с ней могли ознакомиться не только те, кто хорошо знает английский язык. К сожалению, приходится признать, что статья вряд ли выиграла от двойного перевода, но тут уж ничего не поделаешь... Перевод с английского выполнен Павлом СОЛОМОНОВЫМ. В оригинале иллюстрации отсутствуют.
В этой статье я далек от того, что-бы дать полную картину морского сражения в Цусимском проливе. Из этой катастрофы я выбрал только некоторые фрагменты, которые могли бы защитить меня от тех нападок, которым я подвергся.
После сражения меня подвергли самому тяжелому наказанию. В обычной жизни, лицо обвиненное в каком-либо преступлении, имеет возможность выступить в свою защиту и оправдаться. В моем же случае поступили совсем по другому. Меня лишили всех юридических прав. Неизвестные мне судьи даже и не подумали выслушать мои доводы в защиту.
Публикуя этот материал я надеюсь, что мои действия как командира Третьей эскадры не дадут почвы для любых обвинений. Все, что было на меня возложено, я исполнил. Катастрофа при Цусиме и захват кораблей не были следствием моих ошибок.
Сражение началось в 13:30. Мой корабль стоял девятым в колонне, а уже через час я был пятым, так как корабли второй дивизии вышли из линии, линкор «Ослябя» потерял все надстройки, и моя дивизия заняла разрыв между первой и второй дивизиями. Около 17:00 я был третьим, так как «Князь Суворов» и «Император Александр III» вышли из строя. Во время сражения мы видели, как наши корабли из первой и второй дивизий загораются один за другим. Без сомнения, горело дерево, не убранное с верхних палуб, а также уголь и бездымный порох. Я своими глазами видел, как линкор «Бородино» сперва накренился, затем самостоятельно выправился, медленно завалился на правый борт и спустя полторы минуты погрузился в воду вместе с мачтами, на которых находилось семь или восемь человек. Виденные мною ужасы не имеют аналогов в истории.
Линкор «Суворов», потеряв обе трубы, и весь охваченный огнем, покинул строй. Броненосные крейсера противника тут же бросились ему вдогонку. Я немедленно направил корабль на перерез им и открыл огонь. Этот маневр позволил команде линкора заняться спасением корабля. В результате обстрела вражеских крейсеров, как позднее подтвердил адмирал Того, несколько получили повреждения, а флагман контр-адмирала Дэва — крейсер «Касаги» — из-за полученных пробоин был вынужден отойти в залив Абурая и в дальнейшем бою не участвовал.
Около пяти вечера снаряд шести- или восьми-дюймового калибра попал в башню 12-ти дюймовых орудий моего линкора «Николай I», a осколками был убит лейтенант барон Мирбах, находившийся там в этот момент. Часть осколков через смотровые щели попала в боевую рубку и ранила в правый висок капитана 1 ранга Смирнова. Его тут же увели для перевязки, а мне пришлось лично командовать кораблем. За все это время с половины второго до шести часов вечера я не получил ни единого приказа или распоряжения от командира эскадры.
В пять часов вечера, учитывая то, что дальнейшие маневры в этом районе после захода солнца небезопасны, поскольку многочисленные миноносцы противника несомненно начнут атаковать нас торпедами и плавучими минами, мы взяли курс N 23 Е, проложенный ранее на Владивосток. Где-то в это время на транспорте «Анадырь» подняли сигнал: «Знает ли адмирал Небогатов...» продолжения не последовало. Около шести часов вечера миноносец «Блестящий", пройдя по правому борту «Николая I», передал голосом и семафором сообщение: «Адмирал Рожественский приказывает вам идти во Владивосток». Линкоры «Апраксин», «Сенявин», «Очаков» [От редакции: в тексте английского оригинала — Ouchakoff], «Орел», крейсер "Изумруд» и еще несколько судов следовали за мной. Было уже 19:00. Солнце садилось и вместе с этим заканчивалась дневная часть сражения. В этот момент линкор «Бородино», корму которого быстро охватило пламя, накренился на правый борт, и спустя полторы минуты перевернулся.
Ночное сражение состояло из непрекращающихся атак миноносцев, число которых доходило до 50. Корабли моей дивизии успешно избежали повреждений. По моему мнению, это произошло благодаря тому, что задолго до сражения мы отрабатывали маневрирование при торпедных атаках в темноте. Иллюстрацией успешного применения этой методики может служить пример «Николая I». Миноносец противника атаковал его с дистанции в кабельтов. Он выпустил по кораблю торпеду, но так как корабль был полностью затемнен, и вовремя, по моему личному приказу, произведен разворот, торпеда прошла за кормой линкора, не задев его. Во время этой атаки миноносцы также обстреливали корабли из своих орудий. Одним из выстрелов было ранено двое моих моряков. Мне кажется, что если бы линкоры «Наварин», «Сисой Великий» и «Нахимов» придерживались моей тактики, то могли бы избежать попадания торпед. К величайшему сожалению в ночном бою эти корабли использовали множество прожекторов, что делало их положение очевидным
для противника. Отразить нападение миноносцев было весьма затруднительно из-за того, что артиллерия «Орла» была выведена из строя, а устаревшие орудия «Николая I», «Сисоя Великого», «Наварина» и «Нахимова» производили только один выстрел в минуту, тогда как более новые — от 4 до 6 выстрелов в минуту. В добавок ко всему прочему, крейсера под командованием адмирала Энквиста бросили нас и направились в Манилу, а крейсер «Алмаз» — во Владивосток. Другими словами вся дивизия крейсеров, за исключением «Изумруда», удрала. От наших миноносцев я также не дождался никакой помощи.
На рассвете мои корабли располагались в следующем порядке: впереди «Николай I», слева от него «Изумруд», на траверзе линкоры «Орел», «Апраксин» и «Сенявин». Других кораблей рядом не было. Между пятью и шестью утра по левому траверзу я заметил пять столбов дыма. Вскоре стало видно, что это дивизия японских крейсеров типа «Мацусима», к которым вскоре присоединились еще два. Я немедленно подал сигнал: «Готовиться к бою» и отдал приказ всем кораблям повернуть на 8 румбов с намерением атаковать неприятеля спереди. Но как только они заметили наши маневры, сразу же развернулись к нам кормой и вскоре исчезли из виду.
Увидев, что наш противник уклонился от боя и не имея возможности догнать их, так как скорость моих кораблей была гораздо меньше, я вновь взял курс на Владивосток.
Между семью и восемью утра прямо по курсу мы заметили семь больших столбов дыма. Я немедленно отправил «Изумруд» им навстречу. По их данным это была дивизия японских крейсеров. «Изумруд» запросил разрешения прорываться во Владивосток независимо от остальной эскадры, надеясь на свою высокую скорость. Я ответил отказом, так как еще не потерял надежду отбиться от крейсеров противника, посчитав, что разница в силе еще не настолько велика.
Ближе к десяти утра на горизонте показались шесть больших японских кораблей и два крейсера: «Ниссин» и «Касуга». Спустя некоторое время с востока показались еще несколько кораблей и миноносцев, так что между девятью и десятью утра мы оказались окружены всем японским флотом — 27 кораблей, не считая миноносцев. Все они находились, если судить по внешнему виду, в полном порядке. Подойдя к нам на дистанцию 56 кабельтовых неприятель начал массированный обстрел, и снаряды вскоре начали попадать в «Николая I». Несколько снарядов угодили в борт ниже ватерлинии, вода начала поступать в пробоины и затопила носовую динамомашину. Освещение погасло. Пользоваться носовым артиллерийским погребом оказалось невозможно. В ответ на мой приказ открыть ответный огонь, артиллерийский офицер доложил, что противник находится на расстоянии 56 кабельтовых, а наши орудия рассчитаны на дистанцию до 50 кабельтовых, Несомненно мы были обречены на гибель. Не было ни малейшей надежды, ни единого шанса спастись. Две тысячи человек ожидали от меня своего приговора.
Занимая должность командира эскадры и защищая честь Российского флага я не мог поддаться эмоциям, но должен был трезво осмыслить состояние наших кораблей и честно, не взирая на свою собственную карьеру, рассудить о наших возможностях против неприятеля. Я пришел к следующим выводам:
1. 12-дюймовые орудия «Николая I» повреждены в предшествовавшем бою осколками снарядов противника. Фугасные снаряды к ним израсходованы полностью. Оставшееся вооружение не причинит неприятелю серьезного вреда.
2. Под моим командованием находится четыре броненосца и один крейсер. Окружают же нас 27 кораблей и большое число миноносцев.
3. Дальность стрельбы наших орудий 50 кабельтовых. Противник находится на расстоянии не менее чем 56 кабельтовых. Если мы попытаемся подойти ближе, то они, имея большую скорость, без труда отойдут дальше, не сокращая дистанции. Мы представляли бы собой чрезвычайно легкие мишени, не имея возможности ответить противнику.
4. Команда линкора, действовавшая с энергией, достойной восхищения во время дневного и ночного боя, осознавала свое положение.
5. Противник вел непрерывный огонь, убивая людей и калеча беспомощные суда. Через несколько минут мы могли быть полностью уничтожены.
Была ли какая-нибудь возможность спасти суда и людей?
а. Мы находились в открытом море, вдалеке от побережья, а вокруг ни одного дружественного судна.
b. Большая часть спасательных шлюпок разбита, а те, что остались, спустить под огнем противника невозможно. Сверх того, никаких средств спасения экипажа у нас не имелось.
c. Время, необходимое для любых расчетов, отсутствовало, так как противник планомерно уничтожал нас.
d. Люди потратили все силы в предшествовавшем сражении.
Не было ни малейших сомнений в том, что при потоплении или при взрыве кораблей все находящиеся на их борту офицеры и матросы погибнут. Нужно ли мне было поступать по закону или по совести?
Статья 354 Морского Устава гласит: «Во время боя командир обязан показывать образец храбрости и участвовать в бою так долго как только возможно. Чтобы избежать бессмысленного кровопролития, ему позволено — приняв это решение совместно с другими офицерами — сдать корабль, если все боеприпасы будут израсходованы, орудия выведены из строя, и если не будет другой возможности избежать гибели судна, а экипаж будет лишен возможности достичь берега на шлюпках».
Учитывая невозможность ведения боя и спасения корабля и в то же время обязанность спасти жизнь экипажа, я перед тем как принять решение, попросил капитана 1 ранга Смирнова и других офицеров корабля высказаться. Капитан Смирнов, чья храбрость и решительность не вызывала никаких сомнений, сразу заявил, что он не видит никакой возможности причинить вред противнику и спасти судно и находящихся на нем людей. Остальные офицеры были с ним согласны. Было известно, что ни один из них не способен утратить честь морского офицера. В их единодушии не было ничего чудесного, картина была слишком ясна, чтобы позволить какие-либо иные толкования. Мы были в океане, под огнем превосходящей эскадры, не имея ни малейшей возможности избежать гибели. Все чувствовали и понимали это, и все с ужасом понимали, что пришло время воспользоваться 354 статьей. Я прекрасно понимаю, что положения закона не всегда совпадают с требованиями морали, и готов защищать себя в соответствии с доводами морали. Я только прошу иметь в виду, что при решении вопроса о сдаче судна я ни на секунду не заботился о спасении своей собственной жизни. Во время дневного и ночного боя 17 мая, я рисковал своей жизнью достаточно, чтобы избегнуть подобных упреков. Если бы я боялся за свою жизнь, я бы смог найти достаточно оправданий тому, что не встретил адмирала Рожественского и мог закончить свою экспедицию. Если бы я опасался за свою жизнь, то мог бы поступить в соответствии со статьей 109 Морского Устава, которая гласит; «Если флагманский корабль сильно поврежден, и не может продолжать бой, или в случае опасности быть захваченным противником, адмирал имеет право перейти на любой другой корабль по своему выбору».
То есть ничто не мешало мне в соответствии с законом перейти на быстроходный крейсер «Изумруд» и,таким образом, благополучно добраться до Владивостока. У меня была возможность добраться до побережья, или до Манилы, как поступили многие. В моем распоряжении были все эти возможности, но я даже не думал о них. Мы шли вперед, в окружении противника с намерением дойти до Владивостока, как было приказано.
Для моего оправдания необходимо рассмотреть предшествующие события. В бою мы могли видеть, что наш противник сильно превосходил нас. Я могу подтвердить, что 27 и 28 мая в водах Тихого океана встретились не два равных соперника, это не было морским сражением, а планомерным уничтожением одной из сторон.
Первой причиной нашего поражения при Цусиме была нехватка судов и их плохая укомплектованность экипажем. Второй причиной был командующий нашей эскадрой — адмирал Рожественский. Я обращу внимание на некоторые из его действий.
1. До присоединения к его эскадре меня поразило безразличие адмирала в отношении моей эскадры. Он был обязан перед выходом из Носи Бэ или Мадагаскара отправить в Джибути офицера с инструкциями и указаниями, как найти себя в море. Как известно, Рожественский не отдавал подобных распоряжений. Я был вынужден разыскивать его эскадру без малейшей подсказки с его стороны.
2. По существующему порядку вещей, командующий флотом должен провести несколько совещаний с адмиралами и капитанами судов, на которых он разъясняет происходящее и генеральный план. Если подобные совещания проводятся, подчиненные, понимающие планы командующего, могут оказывать активную помощь. А здесь? Я, второй офицер после адмирала Рожественского, заместитель командующего флотом, за все время нашего похода видел адмирала единожды и не был приглашен для участия в совещаниях по текущим событиям, или даже к беседе о них. Я получал указания ежедневно, куда плыть, или какой курс принять, и это все, что мне было известно. Желая понять планы адмирала, я изучал его приказы, которые состояли в основном из погрузки угля, решений военного трибунала, замечаний по неправильному маневрированию кораблей при смене строя и ничего другого. Желая прояснить для себя все это, я просил своих офицеров поговорить с офицерами адмирала, но не смог выяснить чего-либо. Подобным образом мне удалось узнать только одно. Во время боя мы должны будем следовать за головными кораблями, сменяя их по мере выхода из строя. Если линкор «Суворов» выйдет из строя, мы должны следовать за «Александром III», и к началу боя я даже не знал о смерти адмирала Фелькерзама 25 мая и о том, что я являюсь непосредственным заместителем адмирала Рожественского. Подобная секретность и некоммуникабельность командующего не имеет примеров в истории флота.
Возможно, что адмирал не понимал, что он может быть одной из первых жертв в сражении, а я должен буду следовать плану.
3. Одной из главных ошибок, которые привели к гибели эскадры, без всякого сомнения является выбор Цусимского пролива для прохода к Владивостоку. В распоряжении адмирала имелось три пути через три пролива: Цусимский, Сангарский и Лаперуза. Протяженность маршрута через них приблизительно одинакова — около 450 морских миль, но географическое положение абсолютно различно. Вблизи от Цусимского пролива расположен крупный военный порт Сасебо. То есть японский флот, перекрывая нам Цусимский пролив, находился на своей основной базе.
Ожидая прохода нашего отряда через Цусиму, японский флот мог спокойно стоять на якоре вблизи Сасебо, спокойно готовить корабли к предстоящему сражению и оставить все, что представляет опасность для корабля на берегу. Благодаря этому японские корабли во время сражения были в полном порядке. Во время наших перемещений по проливу японцы свободно следили за кораблями эскадры. Помимо всего прочего, японцы учли следующее: Китайское море, расширяясь на север, окаймляется на востоке группой островов TivuKiou, за ними следуют острова Японского архипелага, на востоке — овом Quelpart, островами корейского архипелага и собственно Корейским полуостровом. Японцы организовали множество наблюдательных станций, оборудованных беспроводным телеграфом. Крейсера и коммерческие суда могли постоянно сообщать основным силам о перемещениях нашей эскадры. Противник мог точно выбрать время и место сражения. Помимо этого, существовали еще и другие преимущества, например, благодаря близости базы, матросы на японских кораблях были гораздо свежее и полны сил.
Русская эскадра могла оказаться совсем в другом положении, если бы выбрала пролив Лаперуза на расстоянии 500 миль от японской базы. Здесь не было ни военных, ни коммерческих судов, ни портов. Здесь оба флота находились бы в более или менее равных условиях. В мае в проливе Лаперуза, вдоль побережья Татарского пролива до Владивостока, обычно очень густой туман, так что был шанс ускользнуть от японцев.
Двигаясь через пролив Лаперуза, противник был бы вынужден тратить большие силы для защиты своих судов от атак наших миноносцев, которые, базируясь во Владивостоке могли бы спокойно укрываться в множестве заливов на побережье, ожидая неприятеля. Несомненно, пройдя пролив Лаперуза, мы бы не встретили того свежего и организованного противника, который ожидал эскадру в Корейском проливе. Двигаясь по нему, мы были лишены новостей о японцах, тогда как Сахалин давал бы нам возможность организовать наблюдательные посты, и при помощи паровых катеров, сторожевых кораблей и каботажных судов осуществлять сбор информации о перемещениях неприятеля.
Если бы адмирал проконсультировался со мной или любым другим офицером, он бы несомненно услышал множество доводов против похода через Цусимский пролив. Я думаю, что адмирал Рожественский не имел морального права использовать свою личную власть, принимая столь важное решение и делая нас слепым инструментом его воли. Изза этого было потеряно множество жизней, а выжившие, подобно мне, подверглись унижениям.
4. Войдя в корейский пролив, адмирал Рожественский выслал вперед разведывательные суда, но не принял никаких мер на случай случайного столкновения с противником, так же как не было сделано попытки затруднить сообщение противника через телеграф. 26 мая, непосредственно перед сражением, он дважды проводил строевые учения, чем сильно утомил экипажи.
5. Перегрузка кораблей. Все корабли эскадры по указанию адмирала Рожественского были перегружены до предела. Мы взяли такое большое количество угля, что броня над ватерлинией ушла в воду по меньшей мере на два фута. Вследствие подобной перегрузки корабли были защищены по ватерлинии только на словах.
На деле эта важнейшая часть была не защищена от противника, подобно торговому судну или транспорту. Уголь лежал не только в бункерах, коридорах и проходах, но и в фальшполах на жилой палубе, в офицерских каютах и на верхней палубе. На небольших кораблях уголь лежал даже в каюте капитана. Броненосец «Апраксин» 28 мая, утром после сражения и атак миноносцев ночью, все еще имел на 20% больше угля, чем по норме. Очевидно, что подобная перегрузка кораблей в сочетании с обрастанием подводной части снижала их скорость. Например, «Николай I» при максимальном давлении в котлах не мог развить скорость больше 12 узлов. В подобном состоянии наши корабли участвовали в бою. Невольно возникает вопрос — что побудило адмирала Рожественского загрузить корабли углем? Исходя из наших расчетов — в начале боя мы имели угля на 3000 миль, хотя путь через Цусимский пролив меньше 900 миль. Каков смысл подобной перегрузки, не было ли это ужасной ошибкой?
6. Пожары. Рассматривая возгорание пожаров, я обнаружил, что был прав, говоря о том, что командир флота не принял мер предосторожности для предупреждения возгораний. Я утверждал, что перед началом сражения, необходимо было удалить все деревянные части внутреннего убранства кораблей, надстройки, оставив только необходимые для затыкания пробоин. Все остальные деревянные изделия необходимо было разобрать и сдать на транспорты. Сделал ли это адмирал Рожественский? Нет! Выполнили эту работу только корабли моей эскадры, в соответствии с моим приказом, а из других линкоров только на «Орле» сняли все огнеопасные материалы по приказанию капитана.
На кораблях моей эскадры пожаров или не было или были, но небольшие, немедленно потушенные водой, доставленной во все отсеки кораблей. Нечто другое творилось на остальных кораблях. Вскоре после начала сражения «Князь Суворов», «Сисой Великий», «Бородино» и «Александр lit» были охвачены огнем. Пожар был особенно силен на «Князе Суворове». Я лично видел этот огонь. Он начался с носовой штурманской рубки, вспыхнувшей, подобно шалашу. Языки пламени выбивались из окон. Вскоре огонь начал распространяться на корму, деревянные шлюпки, кормовые каюты и деревянные изделия давали огню обильную пищу. Прошло еще немного времени и корабль горел весь. Тяжело себе представить, какой ущерб причинил огонь линкору. Сколько людей погибло в пламени? Изза огня вся артиллерия корабля вышла из строя.
7. Опрокидывание кораблей. Я уже описывал, как во время боя корабли один за другим кренились и уходили под воду, переворачиваясь кверху дном. Тысячи людей гибли, не имея времени отомстить неприятелю. Я уверен, что гибель наших кораблей была вызвана перегрузкой их углем и также в соответствии с приказами командующего флотом на них было слишком много машин, изза чего корабли были неустойчивы.
Кроме того, для тушения пожаров на них использовали воду, и отсутствие на них шпигатов вело к тому, что воде некуда было выходить. Постепенно над ватерлинией скопилась большая масса и корабли переворачивались.
8. Только между 5-ю и 6-ю часами вечера, когда я уже направлялся во Владивосток, я получил утверждение моего решения. Как можно охарактеризовать такое руководство? Перед сражением никто не был ознакомлен с планом, во время его никто не получал никаких приказов. До сражения не было организовано ни одного совещания. Мы не были предупреждены о выборе Цусимского пролива для прохода к Владивостоку даже накануне боя. Никто не руководил сражением. Перегрузка кораблей, оставленное на них дерево, пожары, опрокидывание кораблей, перегруженные транспорты, ослабленная эскадра крейсеров и миноносцев.
Обратив внимание на действия Рожественского, я должен сказать несколько слов об адмирале Энквисте, на которого была возложена обязанность охраны транспортов. Куда Энквист исчез во время боя? Принимал ли он в нем участие, помог ли нам во время ночных атак японских миноносцев?
Прочтя рапорты адмирала Энквиста, мы увидим, что, по его словам, он предпринял несколько попыток прорвать линию вражеских линкоров и крейсеров, чтобы уйти на север, но не достиг этой цели «изза непрекращающихся атак».
Вследствие этого адмирал Энквист «из-за непрекращающихся атак» вернулся обратно в Манилу. Возникает вопрос, как линкоры и крейсера могли ему помешать двигаться на север?
Сегодня точно известно, что с закатом японские крейсера и линкоры ушли на восток, к японскому побережью и не препятствовали нашим кораблям идти дальше на север, подтверждением чему служит перемещение моей эскадры. Мы знаем, что во время ночного боя нас атаковали только миноносцы. В подобном бою эскадра крейсеров особенно полезна, благодаря высокой скорости хода и наличию скорострельной артиллерии. Если бы крейсера адмирала Энквиста защищали тыл колонны, следующей за мной, мы могли бы потерять гораздо меньше кораблей ночью. Ничто, по-моему, не мешало Энквисту остаться с моей эскадрой подобно «Изумруду». Так как он находился под моим командованием с шести часов вечера, то не имел права, по военным законам, оставить нас и уйти в Манилу без моего разрешения.
Описанная мной картина сражения не всеобъемлюща, я рассказал не обо всех увиденных ужасах.
Все вышеизложенное, представлено мной не с целью очернить кого-либо, но с тем чтобы подтвердить тот факт, что на рассвете 28 мая я обнаружил, что нахожусь в совершенно ужасном положении не по своей небрежности, а по воле других и по обстоятельствам, от меня не зависящим. С момента присоединения к адмиралу Рожественскому я был его подчиненным. Он сделал меня слепым инструментом, и только в этом качестве я могу отвечать перед обществом. Я заявляю и признаюсь с чувством гордости, что во время самостоятельного командования не допустил ни единой ошибки как моряк. Выйдя из Либавы, я сумел сохранить эскадру во время сложного перехода в тропических морях, я преодолел все сложности на своем пути. Направляясь к эскадре Рожественского, мы совершили переход из Либавы в Камрань в кратчайшие сроки, не потратив ни одного лишнего дня. Я привел эскадру в хорошем состоянии. Предвидя атаки миноносцев, я обучил эскадру перемещениям в темноте. Учитывая возможность пожаров перед боем были сняты все деревянные части. Постоянными тренировками и учениями я собрал грамотный экипаж. Другие корабли горели, переворачивались, гибли от торпедных атак, но не мои. Встретив вражеские корабли 27 мая, моя эскадра нанесла значимый урон. Не получив 27 мая никаких приказаний я не понесся к побережью, не ушел в Манилу. Я подчинялся единственному приказу адмирала Рожественского идти во Владивосток.
Крейсера и миноносцы оставили нас в одиночестве. На рассвете 28 мая вся эскадра адмирала Рожественского, находившаяся под его командованием, была рассеяна, разбита и мы остались одни. Если бы стоял туман, японские корабли имели бы меньшую скорость, я бы имел под командованием исправные, приспособленные к действию в открытом море корабли, а не перегруженные углем каботажники, то мог бы дойти до Владивостока. Имея более качественные орудия, приблизительно равные японским, я мог бы принять бой, а мои офицеры и экипаж готовы были принять смерть в бою. К несчастью, действительность сильно отличалась от этого. Проклятье лежит на нас за вину других людей.
С точки зрения моих обвинителей, вынесших мне позорное наказание, я должен был взорвать корабли в открытом море и превратить две тысячи моряков в кровавые ошметки. Или открыть кингстоны и утопить их. Во имя чего? Чести Андреевского флага?
Но ведь флаг представляет символ России, пропитанный чувством долга службы великой нации, хранящей достоинство и жизни ее сыновей, а не посылающей их на смерть на старых кораблях с целью спрятать в море нравственное банкротство и воровство, некомпетентность, ошибки, умственную слепоту и полное пренебрежение элементарными принципами морского искусства. Ради такой России я не имел права обрекать на смерть две тысячи человек.