Copyright © 1997
Прислано автором специально для сайта Цусима
Никогда раньше не брался писать что-либо, напоминающее рецензии (кроме, разве что, отзывов на различные дипломные и кандидатские работы из области техники, близкой к моей специальности), поскольку считаю это дело довольно склочным и только вызывающим очередной виток обоюдных претензий. Но тут, по просьбе некоторых моих коллег по увлечению военно-морской историей, решился это сделать. Благо повод оказался достаточно серьезным. Речь пойдет о недавнем “открытии” Р. М. Мельниковым “феномена Цусимы” или “секрета японского метода стрельбы”.
В целом, современных авторов, посвятивших свои работы Цусимскому сражению, можно разбить на две группы: на тех, кто придерживается традиционных взглядов, основанных на книгах В. П. Костенко, А. С. Новикова-Прибоя и других участников боя, где, что вполне естественно, эмоции преобладают над спокойным анализом; и тех, кто, обратив внимание на многие несоответствия, попытались в них разобраться, используя более достоверные данные английских наблюдателей, математические расчеты, моделирование с помощью военно-морских игр и просто здравый смысл. К первой группе безусловно относится и уважаемый Рафаил Михайлович Мельников.
Итак, “гигантская – дугой в 4–6 км – “струя” сотен снарядов” – тот самый “феномен Цусимы”, который открыл Мельников. На борт у японцев в начале боя могли действовать (в скобках начальная скорость в м/с): 16 12” (762 м/с), 1 10” (826), 30 8” (786), 80 6” (677–762), т.е. 127 стволов. Не принимая во внимание всякие “мелочи” (вроде различных начальных скоростей снарядов, их последующего уменьшения и разной скорострельности орудий), допускаем, что выстрелы производились с необходимым интервалом между каждым орудием и в воздухе образовывалась эта “струя”, но отнюдь не из сотен снарядов. Кто не забыл школьный курс физики, может подсчитать, что время полета снаряда до цели было менее 10 секунд, и чтобы “поймать хвост” струи для поддержания ее непрерывности (“как из брандспойта” – пишет Р.М.) орудия должны были стрелять каждые 10 секунд. А это под силу только 6-дюймовкам, да и то на полигоне. Учитывая утомляемость прислуги и – главное! – скорость подачи снарядов к орудиям, которая под обстрелом к тому же часто сильно снижалась, можно смело сказать, что практически это почти невозможно. Теоретически возможно, но на очень непродолжительный промежуток времени и для одного двух 6”-х орудий, к которым в принципе можно организовать достаточную подачу снарядов и зарядов, используя не только их элеваторы, но и соседние. Например, более физически мощные матросы флота “Его Величества” из 6”-го орудия на учениях показывали скорострельность около 5 выстрелов в минуту. Более высокие результаты относились уже к области рекордов. Р. М. любит оперировать именно полигонной скорострельностью, поражая читателей количеством снарядов, которые якобы обрушивались на “очередной русский корабль” каждую минуту. Скорее всего, японцы стреляли, просто соблюдая фиксированный интервал времени после залпа, например, переднего мателота, чтобы каждый корабль не путал “свои” всплески с “чужими”, чем устранялось главное препятствие при сосредоточенной стрельбе. А то, что могли увидеть (не наблюдать, а именно увидеть почти мельком, поскольку в бою у каждого есть более важное дело, чем постоянное наблюдение за падением снарядов противника) с крейсеров, наверное, было снарядами одного залпа какого-то из японских кораблей. Выпущенные примерно одновременно, они в полете естественно образовали подобие цепочки. Отсюда и “струя”. А уж прицеливание этой струей по Мельникову – не орудием, а сразу всем кораблем или даже отрядом – из-за полной нелепости оставим без комментария.
К тому же у японцев не было никакого “огромного расхода боеприпасов”, сопряженного с “принципом струи”. По данным кэптена Пэкинхема, английского наблюдателя на эскадре Того, которые привел в своей статье Кэмпбелл (ссылки на нее есть у В. Кофмана в “Навале” №1 и В. Грибовского в “Гангуте” №2), за дневной бой 12 кораблей их боевой линии выпустили 446 12”-х (кстати, в бою 28 июля 1904 года 603 снаряда), 50 10”-х, 1199 8”-х и 9464 6”-х снарядов – то есть меньше половины штатного боезапаса. Японские броненосцы, как и большинство их современников, имели по 60 12”-х и по 200 6”-х на ствол, броненосные крейсера – по 80–100 8”-х (только “Адзуме” приписывается 120) и 140–150 6”-х. Это не предположение, а справочные данные из иностранной литературы разных лет. Кое-что “из Пэкинхема”, в том числе и о стрельбе в сражениях 10 августа (28 июля) 1904 года и при Цусиме, можно найти в классической книге О. Паркса “British Battleships 1860–1960” в той ее части, где рассматривается опыт боев русско-японской войны. Простой арифметический подсчет показывает, насколько не прав был в своих оценках В. П. Костенко, согласно которому в “Орел” попало 42 12-дюймовых снаряда. Даже если предположить, что японцы расстреляли весь боезапас и добились фантастического 10%-го результата, то на долю бедного “Орла” пришлось почти половина всех 12”-х попаданий. Абсурдность очевидна. Я этот подсчет сделал лет 20 назад, поэтому появление данных Кэмпбелла не стало для меня неожиданностью, как для некоторых “старых историков”. К их сведению, В. П. Костенко впоследствии также осознал свою ошибку и в неизданной книге “Эволюция систем бронирования” (1949 г.) уже писал про 40 попаданий 12”-ми и 8”-ми снарядами. Можно понять всех участников боя и специалистов прошлых лет, которые, не имея данных о количестве выпущенных японцами снарядов и числе попаданий в японские и сдавшиеся русские корабли (главным образом в “Орла”), пытались объяснить жестокое поражение русского флота какими-то “хитростями” японцев, вплоть до применения ими подводных лодок. Понять нынешних их последователей труднее. Не верите данным Пэкинхема? Но ведь он находился на почти не обстреливаемом “Асахи” и имел единственную функцию – наблюдать. А после боя мог обследовать все поврежденные корабли и узнать о расходе боезапаса у японцев. Верить же непосредственным участникам ожесточенных сражений вообще опасно. Сколько “утопленных” по показаниям очевидцев кораблей (своими глазами видели!) затем оказывались целехонькими. Или вот еще пример из книги “На “Орле” в Цусиме”: попробуйте найти следы попаданий тех самых 300 снарядов на схемах повреждения “Орла”. Лично я не дотянул и до сотни (по данным Пэкинхема их было 76, включая мелкокалиберные и осколки). Число выпущенных японцами снарядов опровергает и всякие легенды о перегрузке боезапаса ночью в море из трюмов в погреба. Интересно бы узнать, где Р. М. Мельников раздобыл те “некоторые сведения”, согласно которым это произошло. Наверное в литературе, в огромных количествах появившейся сразу после поражения. Но там еще и не такое можно вычитать! Где и как можно хранить 386-килограммовые 305-мм и 113-килограммовые 203-мм снаряды, если не погребах? (Большинство 203-мм у японцев хранились непосредственно в башнях – сразу оговорюсь, что речь идет не только о боевом отделении башни). Как их можно было извлечь из трюмов и переместить в погреба ночью в неспокойном море при существующем тогда уровне механизации? Как можно идти в бой, имея столь опасный груз в трюмах, а не в предназначенных и оборудованных для этого погребах с их подъемниками, стеллажами, вентиляцией, системами затопления и т.п.? Тяжелые цилиндры снарядов и зарядные картузы – это ведь не мешки с рисом или углем, которые можно сложить где угодно. Как можно идти в бой на корабле, начиненном взрывчаткой? Насколько помнится, тактика “камикадзе” тогда у японцев не была в ходу.
Но и кроме “струи” в книге много других откровенных “ляпов”. Может ее писал какой-то другой Мельников? Как можно утверждать, что японцы на ближних дистанциях стреляли хуже, чем на дальних, или что заваленные борта повышают остойчивость? Французы, а также наши судостроители по их примеру на “Нахимове”, типах “Полтава” и “Бородино” применяли завал бортов для увеличения угла обстрела бортовых башенных орудий – чтобы при стрельбе вдоль ДП на малых углах возвышения не повреждалась палуба и надстройки. После русско-японской войны известный кораблестроитель У. Ховгард критиковал русские корабли, которые перед гибелью опрокидывались, за столь большой завал бортов. Те, кто внимательно изучал физику в школе, помнят: корабль заданной ширины и высоты корпуса с вертикальным надводным бортом может с безопасностью крениться на гораздо больший угол, чем корабль с заваленным, поскольку у первого с ростом крена увеличивается объем погруженной части (именно с того борта, на который корабль кренится) и спрямляющий момент.
Совершенно непонятны обвинения Рожественскому в его якобы нежелании осуществить “знаменитый принцип “fleet-in-being”, заняв угрожающее положение в тылу японцев. После падения Порт-Артура как раз только это он и предлагал в Петербург, не видя шансов на прямое противостояние японскому флоту. И потом: где этот тыл? Ведь русскую эскадру по мере приближения к Японии выгоняли из каждой бухты даже союзники. Поэтому для претворения принципа “fleet-in-being” как минимум нужно было прорваться во Владивосток – единственное подходящее (вернее, не столько подходящее, сколько единственно возможное) для этого место на театре. И потом, стоять в необорудованной бухте с целью экономии угля на “масляном освещении”, т.е. при отключенных динамо-машинах, значило подвергать себя риску оказаться безоружным при внезапном появлении противника, поскольку элеваторы боезапаса, башенные установки, прожекторы и многое другое приводилось в действие электрическим током. А что с экипажами при этом делать? Длительная стоянка в необжитом месте отрицательно сказалась бы на физическом, психическом и моральном состоянии личного состава.
И сколько же можно пережевывать эпизод с броском вперед пяти головных броненосцев в начале боя? Этот очень рискованный маневр мог быть осуществлен только при условии, что он отрабатывался до автоматизма на учениях (включая сигналопроизводство и предполагаемый образ действия остальных кораблей эскадры), а скорость перегруженных русских броненосцев, прошедших полмира без докования и ремонта машин, была бы достаточной. Сейчас не будем рассматривать тот случай, если бы состояние русских кораблей полностью соответствовало проекту (здесь, конечно, много вины и Рожественского) и они по взмаху руки командующего согласованно ринулись на врага, сразу развив полный ход. Что же могло получиться в реальности? Допустим, Рожественский, в котором бы проснулся дух Нельсона или Ушакова, с началом поворота Того решил броситься вперед. Первым делом надо было поднять соответствующий флажный сигнал, убедиться, что он правильно понят задними мателотами, и поднять “исполнительный” (опустить прежний). Сколько на это понадобилось бы минут? Думается, что от 2 до 5. Кстати, куда направить строй фронта? На точку поворота? На “Микасу”?... Далее, как известно, корабли с паровыми машинами медленно набирают ход (да и то при условии наличия в котлах достаточного давления). Интересны данные из “Хронологического перечня...”, составленного лейтенантом Н.В.Новиковым (ссылка на эту книгу есть у Мельникова, но, наверное, он ее невнимательно читал): 28 декабря 1904 года “24-узловые” “Олег” и “Изумруд” могли с экономического 11-узлового хода развить соответственно 18 и 19 узлов через ... 8 и 12 часов (!) после получения приказа, а миноносцы увеличивали скорость с 11 до 22–23 узлов в течение 2–3 часов. Конечно, в бою при соответствующих заранее принятых мерах скорость бы поднималась гораздо быстрее, но не мгновенно и не за 5 минут. А чтобы образовать строй фронта при том положении кораблей, а не атаковать строем пеленга с далеко выдвинутым вперед флагманом, на котором бы японцы сосредоточили огонь, “Суворову”, да и “Александру”, пришлось бы не так быстро набирать ход. Так что при расчете времени приближения к японцам получается средняя скорость не более 12 узлов.
В тот момент от “Суворова” до точки поворота японцев было примерно 38 кабельтовых. И, с учетом сказанного выше, чтобы преодолеть хотя бы 23 из них (выйти любимую дистанцию большинства сторонников этого маневра в 15 каб.) понадобилось бы не менее 15 минут. Вряд ли стрельба при столь быстром сокращении дистанции была бы эффективной с обеих сторон, но за это время японцы закончили бы поворот и пять русских кораблей оказались бы перед линией 12 японских кораблей, способных давать полные бортовые залпы против “носового“ огня. От остальных русских кораблей японцы были бы большей частью скрыты за дымом и всплесками. Даже чисто теоретически такое положение выглядит абсолютно проигрышным: 127 стволов против 28–30. Практически же вполне вероятно, что даже этого бы не получилось. Как мы знаем из многочисленных свидетельств русские корабли плохо держали строй, а все попытки дать полный ход заканчивались какой-либо аварией на одном-двух из них. Отчасти из-за этого Рожественский и выбрал 9-узловую эскадренную скорость, справедливо полагая, что на этой скорости по крайней мере не будет поломок, а строй будет сохранен. Так что Рожественский вполне логично решил не бросаться на противника в первые минуты боя, когда еще все корабли были целы, а попытаться реализовать то преимущество, которое ему временно дал Того. Что же до обвинений Рожественскому в дезорганизации огня эскадры, то они не понятны. Ну что мог сообщить флагман другим кораблям после пристрелки при том положении флотов в начале боя: от меня до “Микасы” 38 каб., а сколько от вас? От “Осляби” же было 50, от “Николая” – 74 каб. Какое уж тут централизованное управление стрельбой в таких условиях? Охват головы противника (палочка над “Т”) для того и делается, чтобы иметь прекрасные условия для своей стрельбы и усложнить стрельбу противника.
И потом, не нужно заблуждаться в отношении огромного преимущества “носового” огня русских броненосцев. В лучшем случае, кроме двух 305-мм, это было бы еще 4 6”-х орудия, поскольку стрелять строго параллельно ДП из бортовых башен никогда было нельзя – ни до русско-японской войны, ни после нее. Да и пробивали наши 6-дюймовки с 15 кабельтовых примерно 152-мм броню, а не “почти всю”, как пишет Мельников.
Совсем уж не понятно, чем перед Мельниковым провинился командир “Осляби”, которому досталось за отсутствие решительности. Но что это будет, если командиры кораблей начнут без приказа покидать строй и бросаться в атаку. Пример с “Ретвизаном” в данном случае ни к чему. Щенснович повернул на противника в критической ситуации, когда видел, что эскадра осталась без командования, а ее строй и так рассыпался. А для чего Бэру было нужно это делать в самом начале боя? Мне кажется, что ни к чему все эти попытки издалека лет давать советы, как можно было выиграть Цусимский бой. Это зная результат, можно пофантазировать, а вот попробовать в реальной или хотя бы игровой обстановке принять правильное решение или хотя бы проанализировать свой “совет” – на это у “старых историков” фантазии не хватает. Тогда нельзя было победить! Это все равно, что (да простят меня за такое сравнение) сейчас требовать у “Локомотива” выиграть у “Реала” на чужом поле да еще и с крупным счетом. А потом говорить: но вот если бы такой-то игрок не промазал, а судья в тот раз не свистнул, то может быть и выиграли бы. И не только в тренере (а тогда не только в Рожественском) дело. Не было у 2-й эскадры шансов на победу и многие это понимали еще до начала похода. Ее можно и должно было использовать только для политических целей.
А для любителей далее разрабатывать бессмертную Цусимскую тему предлагаю новую загадку. Принято считать, что “Орла” спасла прекрасно организованная служба живучести, чего не было на остальных кораблях. И одновременно считается, что из погибших в дневном бою броненосцев в него попало меньше всего снарядов. Значит, или в другие три корабля этого типа попало не намного больше снарядов, или заслуги службы живучести “Орла” сильно преувеличены.
Вообще у читателей (высказываю не только свою точку зрения, но и многочисленных коллег, с которыми приходилось беседовать), давно сложилось впечатление, что Р. М. Мельникову хорошо удаются те части его книг, где по архивным данным описываются, хотя часто слишком длинно и нудно, процессы проектирования и постройки корабля, а также где-либо задокументированные эпизоды службы. Те же места, где Рафаил Михайлович пытается высказывать собственные мысли, как в примере с пресловутой ”струей”, в лучшем случае вызывают недоумение.
Кстати, слова “баталер – он и есть баталер” об авторе “Цусимы” А.С. Новикове-Прибое сказал никто иной как С. Рощаковский, герой Порт-Артура и Цусимского боя, и как раз в ответ на просьбу высказать свое мнение об этой книге. Естественно, и для него не было секретом то, как и кем она писалась, но он имел в виду именно те впечатления и комментарии, которые высказывал бывший баталер по поводу морской тактики и стратегии, а также характеристики, которые давал “великий пролетарский писатель” офицерам и адмиралам Российского флота. Что до остального – описанных участниками боя, в том числе и Новиковым-Прибоем, трагических и героических событий – то именно это пробудило почти в каждом из нас интерес к флоту, и роман “Цусима” еще долго будет пополнять ряды военных моряков, кораблестроителей и просто любителей военно-морской истории. Но только не надо его канонизировать!
Не являясь поклонником вице-адмирала З. П. Рожественского, конечно виновного в неподготовленности своих кораблей к бою и в нерешительном маневрировании (ну не Нельсон он – что же тут сделать), хотел бы отметить, что на фоне “баталера” Новикова и “молодого и зеленого” Костенко (кстати, слово “зеленый” по отношению к нему использовал только сам Рафаил Михайлович; у “молодых историков” хватило ума и такта не применять этот эпитет к уважаемому человеку и специалисту) приравнивать Рожественского ко “всем самым страшным злодеям русской земли” все-таки некрасиво. И конечно, никакой он не “подлый предатель”, решивший в отместку за то, что его послали в бой, погубить всю эскадру, да еще при этом “демонстрируя ... готовность предаться мазохизму в его предельно-извращенной форме”. Бред какой-то! Если с такой меркой подходить, то добрая половина российских государственных и военных деятелей за все времена окажутся злодеями или предателями. Не многовато ли для России их будет? Да и “адмиральских апологетов” у нас нет, а есть люди, пытающиеся объективно, без “классового подхода”, разобраться в том, что произошло со 2-й Тихоокеанской эскадрой.
Сергей Сулига, кандидат технических наук,
бывший курсант кораблестроительного
факультета ВМИОЛУ им. Дзержинского