В.Л. Петров
Почему «Потемкин» не участвовал в Цусимском сражении?
(Гангут #10)
OCR - Keu
1904 год... Для России он стал прежде всего годом тяжелых поражений на Дальнем Востоке. Неудачи вызвали огромное количество откликов в русской прессе. Особенно выделялись статьи капитана 2 ранга Н.Л. Кладо. В его книге под названием «После ухода Второй эскадры Тихого океана» рассматриваются обстоятельства, связанные с увеличением морских сил России на Дальнем Востоке. Одна фраза из книги особенно знаменательна: «...если будет послан на Дальний Восток Черноморский флот, то завладение морем, а следовательно, и участь кампании, можно считать для нас почти обеспеченными». Эти слова нельзя назвать случайными или брошенными вскользь.
Вопрос о переброске Черноморского флота на Тихий океан для участия в военных действиях до настоящего времени не привлекал особого внимания историков: в двух исследованиях, специально посвященных дипломатии периода русско-японской войны, ему уделено всего несколько строк. А между тем в свое время этот вопрос приковывал к себе пристальное внимание крупнейших государственных деятелей Европы, в решении его — каждая держава по-своему — были заинтересованы Великобритания, Россия, Япония, Германия и Турция. Перед нами яркий пример так называемой закулисной дипломатии, когда истину можно установить лишь на основании тщательного анализа секретных депеш, записок, меморандумов, скрытых тогда от широкой публики. По существу, о происходившем знал очень узкий круг лиц, от действий которых, как дальше будет показано, в немалой степени зависели судьбы мира. Поэтому данная проблема заслуживает того, чтобы, по крайней мере, вновь заявить о ней (научная постановка ее уже сделана в некоторых работах). В настоящей статье автор пытался вскрыть ее глубинные корни, исходя из доступных источников.
На протяжении XIX века одной из главных внешнеполитических задач России было овладение водным путем из Черного моря в Средиземное; пользуясь языком тех лет, она намеревалась «получить ключи от собственного дома». Начиная с 70-х годов эти ключи находились в руках Великобритании. Появление- новой силы на Средиземноморье не могло ее не беспокоить. Кроме того, с открытием в 1862 году Суэцкого канала претворение в жизнь русских планов создавало серьезную угрозу британским интересам, ибо в этом случае великая держава Россия могла контролировать сухопутный и морской подступы к Индии. Именно наличие в Средиземном море мошной британской эскадры помешало России действовать более активно в районе Босфора и Дарданелл в 90-е годы. Свидетельством ее постоянного внимания к этому вопросу служат попытки обеспечить пропуск через проливы своих военных кораблей, постоянно встречавшие противодействие Великобритании (как, например, во время инцидентов 1902—1903 годов).* [* В этот период ряд русских военных судов, по согласованию с турецким правительством, пересек проливы в обоих направлениях, несмотря на то, что (вплоть до подписания 20 июля 1936 года в Монтрё ныне действующей конвенции о режиме проливов) Россия не имела права свободного прохода своих военных судов через черноморские проливы. — Примеч. ред.] К началу 1904 года положение еще более осложнилось в связи с ростом напряженности на Дальнем Востоке.
Русско-английские противоречия принимали порой настолько острый характер, что едва не приводили к военным действиям, но до полного разрыва дело не доходило: слабость британской сухопутной армии являлась общеизвестной, с моря же Россия была почти неуязвима. Немалое значение имели и внешнеполитические факторы, накладывавшие определенные ограничения на действия великих держав. Англия, долгое время проводившая политику «блестящей изоляции», не вмела союзника, способного помериться силами с опаснейшим из ее врагов. Тем не менее как только в этом возникла необходимость, такой союзник нашелся. На рубеже двух веков произошло быстрое сближение Англии и Японии, закончившееся подписанием союзного договора 30 января 1902 года.
Англо-японский союз с самого начала был призван обеспечить интересы двух стран в их соперничестве с Россией. Первый период его существования ознаменовался трогательным единством взглядов: обе державы как бы соревновались в том, кто из них займет более антирусскую позицию. В 1902—1903 годах действия агрессивной японской дипломатии всегда получали скрытое, реже явное, одобрение Великобритании.
Что касается отношений между Англией и Россией, то их характер в значительной степени определялся наличием англо-японского союза со всеми вытекающими отсюда последствиями. Положение России к 1904 году являлось даже лучшим, чем в 1902—1903-м, поскольку из состава британского кабинета вышли два враждебно настроенных к ней министра – Дж. Чемберлен и герцог Девонширский. Это позволило Англии удержаться на позиции нейтралитета в намечавшемся русско-японском столкновении.
Английский нейтралитет оставался в начале 1904 года, пожалуй, единственным пунктом, по которому внутри кабинета министров не существовало серьезных разногласий. Причиной этого было не только сближение с Францией — союзницей России, — но и испытываемые Соединенным Королевством финансовые трудности. По поводу же конкретных действий британской дипломатии мнения разошлись: оживленная дискуссия велась между премьер-министром и руководителем внешнеполитического ведомства.
Первый из них (А. Дж. Бальфур) избегал выносить определенные суждения по вопросам первостепенной важности, но тема «Британия и русско-японская война» относилась к проблемам, о которых он имел ясное представление. Оценивая Японию как державу слабую по сравнению с Россией, он все же твердо считал, что вторжение на территорию островной империи невозможно, а значит, японские интересы в ходе войны не сильно пострадают. Успехи же России на материке приведут к тому, что та получит «бесполезную провинцию» (то есть Корею), а вместе с ней — «недремлющего врага» на Дальнем Востоке. Поэтому Бальфур рассматривал попытки оказать давление на Японию как в высшей степени вредные: «Мы должны предоставить Японии самой искать путь собственного спасения». Главной его ошибкой стало убеждение, что даже если Япония и будет «покинута» Англией, сближение ее с Россией окажется невозможным из-за их глубокого антагонизма. Как известно, события на Дальнем Востоке накануне Первой мировой войны не подтвердили эти выводы —Япония и Россия стали союзниками.
Министр иностранных дел лорд Ленсдаун являлся сторонником намного более осторожной, уравновешенной и дальновидной политики. Он хорошо понимал, что необходимо учитывать прояпонский настрой английского общественного мнения, и то, что в Японии политика невмешательства могла быть воспринята как «предательская». Ленсдаун полагал, что русско-японский конфликт нанесет ущерб Великобритании во всех отношениях и прежде всего ударит по ее престижу. Глава Форин Оффис* находил желательным достижение «согласия» с Россией в отношении дальневосточных дел, но не хотел лишаться ценного союзника в лице Японии. [* Форин Оффис (англ. Foreign Office) — обиходное название британского министерства иностранных дел. — Примеч. ред.] Отсюда и основная идея Ленсдауна: Британия должна выступить в качестве посредника между двумя державами, заставив их в какой-то степени умерить свои требования. Министр заявлял: «Я хотел бы, чтобы Правительство Его Величества протянуло руку как посредник или, при всех обстоятельствах, как дружески настроенный советчик, чем ждать, когда можно будет выйти на сцену в роли освободителя». Однако кабинет не поддержал его усилий: получив «дружеский» отказ Японии от посредничества, британское правительство решило предоставить событиям идти своим чередом. На практике это означало проведение политики благожелательного в отношении Японии нейтралитета.
Ознакомившись в самых общих чертах с настроениями, господствовавшими в Лондоне перед началом войны, перейдем к основной интересующей нас теме — вопросу о возможности прохода кораблей русского Черноморского флота через Босфор и Дарданеллы.
Каким было отношение Великобритании к проблеме проливов в начале 1904 года? После гигантского отвлечения сил и средств России на Дальний Восток в возможность ее вооруженной акции на пороге Средиземноморья, подобной тем, что планировались в 1882—1896 годах, никто в Англии всерьез не верил. Большие опасения возбуждало, однако, то, что Россия воспользуется слабостью султанского правительства для посылки через проливы своих военных судов или сделает это без его согласия. Тревоги, вызванные инцидентами 1902—1903 годов, не только не улеглись, но даже возросли. Состояние русской Тихоокеанской эскадры (11 броненосных кораблей против 14 японских) могло возбудить намерение усилить ее за счет судов из европейских вод. Черноморский флот, имевший в своем составе восемь эскадренных броненосцев, как нельзя лучше подходил для этой цели.
Это сразу же привлекло к нему внимание англичан. Можно выделить три периода, когда со стороны британского правительства оно становилось особенно пристальным: январь — февраль, июнь и ноябрь 1904 года. Каждый из них нашел отражение в британских дипломатических документах.
В январе 1904 года, когда вопрос о начале войны с Россией был в Токио в принципе решен, как в Англии, так и в Японии возникла необходимость обсудить дальневосточные проблемы. Японская сторона проявила инициативу, и 11 января состоялась беседа посланника в Лондоне Хаяси с Ленсдауном. Упомянув о желательности нейтралитета Китая, Хаяси прямо поставил вопрос о возможности прохода через проливы русского Черноморского флота, заявив, что рассчитывает в этом деле на «добрые услуги Правительства Его Величества». Поскольку под «добрыми услугами» подразумевалось многое — от любезной беседы британского посла в Петербурге с Ламздорфом* до уничтожения русского флота у выхода из Дарданелл — Ленсдаун также дипломатично ответил, что не знает, какого рода действия предприняла бы Великобритания, но она посмотрела бы на это, как на тяжкое нарушение договорных обязательств. [* Ламздорф Владимир Николаевич (1844— —1907), граф — министр иностранных дел Российской империи (1900—1904, октябрь 1905—1906). — Примеч. ред.] Этим министр и ограничился, но Хаяси мог быть уверен, что последствия «нарушения обязательств» окажутся для России достаточно серьезными.
Не исключено, что неопределенность фраз Ленсдауна исходила от недостатка информации. Во всяком случае, он поспешил запросить точку зрения британского Адмиралтейства, прибавив, что пренебрежения к договорам нельзя допускать и что общественное мнение не позволит сделать этого; даже если русский флот выйдет в Средиземное море, его остановят у Суэцкого канала и откажут снабжать в дальнейшем углем. В морском ведомстве Великобритании на этот счет имелись серьезные сомнения: советники первого лорда Адмиралтейства Селсборна предостерегали, что другие державы вряд ли присоединятся к Великобритании. Однако первый лорд разделял точку зрения Ленсдауна: «... это (нарушение режима проливов. — В.П.) больше того, что наш народ захочет или сможет вынести». Итак, со стороны британского морского командования поддержка Японии была обеспечена.
Следующим, кого Ленсдаун познакомил с содержанием беседы, стали члены кабинета. Бальфур немедленно откликнулся пространным письмом, в котором предлагал дать подробные инструкции в Петербург послу Ч.Скотту. Если бы к тому поступила информация о передвижении Черноморского флота в сторону Босфора, давление на Россию должно было неуклонно нарастать: сначала предлагалось потребовать объяснений, затем уведомить «в очень серьезном тоне» о твердой позиции Великобритании и уже после форсирования проливов поставить вопрос об отзыве посла из Петербурга, но, конечно, без объявления войны. Одновременно требовалось сосредоточить соответствующие военно-морские силы в Восточном Средиземноморье. Кроме того, Бальфур планировал обратиться к заинтересованным державам «за помощью в поддержке европейского порядка», то есть организовать коллективный протест, а может быть, и морскую демонстрацию. Все это свидетельствует о том значении, которое в Лондоне придавали месту нахождения русской эскадры в Черном море (посол, по мысли Бальфура, обязан был требовать объяснений у российского МИДа в связи с любыми передвижениями флота), но одновременно и о том, что до принятия крайних мер дело бы не дошло.
Поддержанный Бальфуром и Адмиралтейством, Ленсдаун начал действовать. 27 января он сообщил японскому посланнику об одобрении кабинетом своего заявления от 11 января. То, что нужно было сделать в Петербурге, в сущности, уже наметил Бальфур: Ленсдаун лишь перевел его предложения на дипломатический язык. Скотту предлагалось сообщить Ламздорфу, что британское и японское правительства консультировались друг с другом и что Великобритания рассчитывает на выполнение Россией взятых ею на себя обязательств. В противном случае может возникнуть «величайшая международная опасность» и «подобная политика будет одинаково гибельной для Великобритании и России».
Нет никаких оснований расценивать эти действия как угрозу войны, они оказались не более чем предостережением. Ленсдаун хорошо помнил замечание Бальфура о противодействии России, «конечно, без объявления войны». Он постарался максимально смягчить тон своего заявления. Поскольку при отсутствии в то время у России каких-либо намерений в отношении использования Черноморского флота на Дальнем Востоке британский меморандум могли посчитать в Петербурге оскорбительным, Скотт должен был передать его Ламздорфу только в случае неоспоримого подтверждения их возникновения. В ответном послании от 4 февраля посол подтвердил, что русское правительство ничего не предпринимало, и заверил Ленсдауна в неукоснительном выполнении инструкций, если возникнет в том необходимость. «Дело о Черноморском флоте» не получило дальнейшего развития. Последним его отголоском стали парламентские дебаты 15 февраля, когда депутаты направили в правительство запрос, как оно смотрит на сведения о предполагаемом проходе через проливы русских военных судов. Правительственный ответ гласил, что такие сведения не поступали.
Можно отнестись с иронией к излишней подозрительности британского кабинета, но нельзя не признать, что принятые им меры обеспечили достаточно эффективный механизм противодействия интересам России — если учесть, что Форин Оффис проинструктировал не только Скотта, но и посла в Константинополе О'Конора, хотя и в намного более общих выражениях. Из-за осторожности Ленсдауна самолюбие России не было задето, но при других обстоятельствах язык британского правительства стал бы совершенно иным. Доказательством этому служат последующие события.
Весна 1904 года принесла миру англофранцузское «Сердечное согласие» (Entente cordiale). Но сразу же после заключения соглашения от 8 апреля новый союз подвергся серьезным испытаниям, и причиной их стал вопрос о проливах. До Лондона в очередной раз «дошли известия» (какие именно — британские документы умалчивают) об «угрожающих замыслах»
России. Ленсдаун предупредил французского посла в Лондоне Поля Камбона, что они неизбежно повлекут ухудшение в отношениях между Англией и Россией, в надежде на передачу этих слов русскому послу в Лондоне Бенкендорфу (обычная практика Форин Оффис в то время). И если февральский эпизод объяснялся простым желанием принять меры предосторожности, то апрельские «известия» были чрезвычайно сомнительными -- новый посол в Петербурге Гардинг хранил полное молчание. В этот момент Эдуард VII, уже сыгравший немалую роль в англофранцузском сближении и мечтавший сделать то же самое в отношениях между Англией и Россией, решил проявить инициативу. Имеются сведения, что король не только возражал против необоснованного, по его мнению, заявления Ленсдауна, но и считал уступку России в вопросе о проливах вполне возможной — разумеется, за соответствующие компенсации: он хотел сделать ее одним из предметов будущих англо-русских переговоров. Но в разговоре с Камбоном Эдуард VII счел возможным только выразить желание радикально улучшить отношения между двумя странами. Содержание беседы Камбон передал Ленсдауну.
Министр иностранных дел понял, что имел в виду король, но высказался весьма решительно: «Имеется только один пункт, по которому может возникнуть действительно серьезное беспокойство, и это — вопрос о проливах. В случае, если русские корабли пройдут через них, они должны быть остановлены силой». Угроза войны прозвучала недвусмысленно — Ленсдаун мог разговаривать с Камбоном гораздо свободнее, чем Скотт или Гардинг — с Ламздорфом. Реальных последствий разговор не имел, но русское правительство теперь получало информацию по французскому дипломатическому каналу (не исключено, что по единственному, так как неизвестно, получил ли Гардинг после своего назначения те же инструкции, что в свое время Скотт).
Последний инцидент такого же характера произошел в июне. Британский посол в Вене сообщил Ленсдауну, что тамошний японский посланник узнал из секретных документов о запросе Россией турецкого правительства, может ли она рассчитывать на проход своих судов в Средиземное море. Официально Порта будто бы ответила категорическим «нет», а неофициально дала понять России, что якобы не будет возражать при соблюдении полной секретности. В настоящее время из опубликованных русских документов известно, что информация посланника оказалась ложной. Однако Ленсдаун отнесся к ней с вниманием: О'Конору поручили действовать так, чтобы у турецкого правительства создалось впечатление, что Британия следит за всеми его действиями. Более того, Ленсдаун решил привести в действие тот рычаг, который оставался нетронутым в феврале и в апреле. Известен доклад французского поверенного в делах в Петербурге Бутирона, в котором он сообщает (11 июня) о беседе, состоявшейся между Гардингом и Ламздорфом (британский посол передал французскому коллеге ее содержание). Речь зашла о возможности соглашения между Россией и Англией: Гардинг заверил Ламздорфа, что он гарантирует «в высшей степени корректную» позицию Великобритании в русско-японском конфликте, если Россия, со своей стороны, обеспечит сохранение статус-кво. Бутирону британский посол объяснил, что намекнул на возможность выхода русского флота из Черного моря и что Ламздорф его понял, но не подхватил эту мысль. Таким образом, русский министр получил долгожданное предупреждение. Опытный дипломат без труда разгадал, что стояло за вежливыми словами Гардинга, и потому поспешил сменить тему разговора. С тех пор отношение российского МИДа к планам переброски Черноморского флота на Дальний Восток оказывалось неизменно отрицательным.
Неизбежно встает вопрос: каков смысл дипломатических ходов Великобритании в этом направлении? Ведь еще в феврале 1903 года имперский Комитет обороны пришел к выводу о том, что оккупация Россией Дарданелл или свободное использование ею водного пути из Черного моря в Средиземное «не внесет заметных изменений в наше стратегическое положение по сравнению с существующими условиями». Ответ в наши дни может быть дав следующий.
Во-первых, проход Черноморского флота через Босфор и Дарданеллы поставил бы британское правительство перед дилеммой: позволить ему следовать дальше, так как даже в случае закрытия англичанами Суэцкого канала оставался свободным Гибралтарский пролив, или пойти на столкновение с Россией. Первое стало бы доказательством очевидной слабости Великобритании, второе сулило чрезвычайно серьезные осложнения в отношениях с Францией (вплоть до полного разрыва). Во-вторых, в этом случае создался бы опаснейший прецедент нарушения международных договоренностей, по большей части выгодных для Соединенного Королевства. В-третьих, после февральской беседы Ленсдауна с Хаяси Англия взяла на себя определенные обязательства перед Японией. Можно представить, какая проблема встала перед британскими дипломатами: проход Черноморского флота через проливы ставил Великобританию перед необходимостью выбора между англо-французским «согласием» и англояпонским союзом.
В этих обстоятельствах единственным выходом из положения стала политика, осуществлявшаяся английским кабинетом — направить все усилия на недопущение выхода флота из Дарданелл. Россия, несомненно, могла считать себя уязвленной и даже униженной; но нельзя не признать, что долговременные интересы европейских держав требовали от них проведения именно такой политики. Если русский флот в Тихом океане и не получил пополнения судами из Черного моря, то не уравновешивалось ли это для России выгодами, проистекавшими из сохранения порядка и спокойствия в Европе?
Ближайшее будущее показало, что опасения британских властей подтверждались, по их мнению, рядом фактов. Потеря русских военных судов и трагическая гибель вице-адмирала С.О. Макарова, поражение их армий на реке Ялу, установление блокады Порт-Артура побудили, наконец, Морское министерство России принять меры для пополнения флота на Дальнем Востоке. Началось, хотя и медленными темпами, формирование 2-й Тихоокеанской эскадры.
Если судить по архивным документам, мысль о присоединении ко второй эскадре нескольких кораблей Черноморского флота возникла у ее командующего контрадмирала З.П. Рожественского еще в мае 1904 года. Однако в практическую плоскость вопрос перевели несколько позднее, в июле, когда подготовка эскадры к отплытию уже развернулась. Планы были очень скромными: предполагалось отправить лишь два броненосца — «Князь Потемкин Таврический» и «Три Святителя» — по той причине, что степень готовности кораблей на Балтийском море оставалась весьма низкой. Вместе с ними планировалось отправить несколько миноносцев и минный транспорт «Дунай». Рожественский считал, что начатые слишком заблаговременно переговоры с Портой «могли бы быть несвоевременно разоблачены и вызвали бы, по всей вероятности, энергичный протест Англии», не зная о том, что фактически этот протест (правда, не «энергичный») уже дошел до Российского МИДа. Вскоре из рапорта командующего Черноморским флотом вице-адмирала Г.П. Чухнина стало известно, что и такой небольшой отряд невозможно подготовить к сроку: «Потемкин» еще достраивался, а готовившийся ему на замену эскадренный броненосец «Ростислав» требовал переделки отопления котлов с нефти на уголь — общее топливо для отправляемой эскадры. Остальные суда, по мнению Чухнина, можно было приготовить к 1 августа.
Окончательное решение о посылке 2-й Тихоокеанской эскадры приняло Особое совещание, состоявшееся 11 августа. Рожественский настаивал на возможно более скором ее уходе в существующем составе, так как был убежден в невозможности провести Черноморский флот через проливы («из Черного моря, конечно, не выпустят англичане»). Возражал ему в письменной форме только вице-адмирал Н.И. Скрыдлов (на совещании не присутствовавший), который заявил, что без включения в состав эскадры всего Балтийского и части Черноморского флота едва ли возможно рассчитывать на успех. Как известно, победила точка зрения Рожественского, проблема же использования черноморских кораблей осталась нерешенной. Безрезультативно закончилось и ее обсуждение в правительственных сферах (сентябрь 1904 года).
Тема участия черноморских кораблей в боевых действиях вызвала появление летом и осенью 1904 года значительного числа статей в русской периодической печати. В Морское министерство присылалось большое количество записок от разных лиц. Некоторые были составлены в духе статей капитана 2 ранга НЛ. Кладо, многие претендовали на наукообразие, но, по существу, они мало чем отличались друг от друга. Уже не доказывалась необходимость нарушения режима проливов, ясная всем, — обосновывалась законность такого нарушения! Беспомощность аргументации, приводимой авторами, была видна невооруженным глазом. В министерстве и не рассматривали такие записки всерьез. Но одну из них оно использовало весьма умело.
В конце 1904 года стала очевидной неизбежность падения Порт-Артура. К тому же уход на Дальний Восток 2-й эскадры не позволял и дальше затягивать решение вопроса о присоединении к ней кораблей Черноморского флота. В связи с этим Морское министерство обратилось в МИД с целью выяснить точку зрения дипломатов. Но это сделали не в форме прямого запроса — управляющий министерством Ф.К.Авелан препроводил Ламздорфу статью профессора Киевского университета О. Эйхельмана, касающуюся возможности прохода флота через проливы. 9 января 1905 года Авелан получил довольно язвительный комментарий к ней юрисконсульта МИДа Мартенса.* [* Мартенс Федор Федорович (Фридрих Фромгольд) (1845—1909) — русский юрист и дипломат, крупнейший специалист в области международного морского права. — Примеч. ред.] Посчитав такой ответ недостаточным, Ламздорф направил в морское ведомство текст изданной МИДом ранее «Записки по поводу отправления на Дальний Восток судов русского Черноморского флота». На этот раз удар по зарождавшимся планам оказался сокрушительным.
Дипломаты, хорошо зная существо дела (в отличие от Авелана, Рожественского и Скрыдлова), поставили успех задуманного предприятия в зависимость от позиции Англии. Энергично выразив свое отношение к «современным политиканам-любителям», для которых «английские угрозы» не более чем «пустые слова», составители «Записки» сразу перешли к трудностям, стоящим на пути претворения в жизнь русских планов. Обращение с просьбой к султану невозможно, так как после пропуска кораблей он лишится всех гарантий, предоставляемых ему договорами о проливах. Немыслимо и секретное соглашение с ним, предполагающее защиту Турции от последствий нарушения трактатов, на что у России нет ни сил, ни средств. На тайное содействие местных властей рассчитывать не приходится, мысль о форсировании проливов представляется просто несерьезной. Намерения Англии вполне выяснены, и она без объявления войны легко может закрыть выход из Дарданелл своей эскадрой (45 боевых единиц), после чего военные действия придется начать русскому адмиралу. Британское правительство способно также помешать русским судам пройти Суэцким каналом. Неутешительное резюме дипломатов гласило: «В общем, стало быть, получилась бы следующая картина: тяжелая война с Японией, требующая все большего напряжения морских и сухопутных сил; разрыв добрых отношений с Турциею; столкновение русского и английского флотов в Средиземном море и, наконец, война с Афганистаном и Великобританией в Средней Азии».
И все же Ламздорф и его коллеги великодушно предоставили адмиралам выход из положения: если бы те признали посылку Черноморского флота единственным средством добиться перелома в войне, то над правомерностью нарушения договоров о проливах нечего было бы и задумываться. Выражалась даже готовность с помощью дипломатических рычагов уменьшить опасные для России последствия этого шага. Об известной гибкости позиций Ламздорфа свидетельствует и его записка от 14 апреля 1905 года. В ней указывается на возможность вывода из Черного моря еще не снаряженных и не вооруженных судов.
Тем не менее руководство Морского министерства, по-видимому, серьезно опасалось последствий столь рискованного дела (ведь оно всегда находилось в стороне от «политических соображений»). Во всяком случае, после непродолжительных устных переговоров между представителями обоих ведомств вопрос о проходе кораблей Черноморского флота через проливы окончательно сняли с повестки дня. Запоздалые призывы ждавшего подкрепления Рожественского, посылаемые с Мадагаскара («если ожидание не увенчалось бы соединением с Черноморским флотом, то плодом сего было бы физическое и нравственное утомление»), уже не могли ничего изменить.
Стоит сказать о том, что в конце 1904 года (вероятно, после издания типографским способом «Записки...») посол Японии в Англии Хаяси снова побеспокоил Ленсдауна по поводу русского Черноморского флота. Министр заверил его в неизменности позиции британского правительства. Впоследствии ни Великобританией, ни Россией, ни Японией вопрос этот больше не поднимался.
Естественным образом возникает вопрос: стал бы Черноморский флот в случае успешного прохода через проливы средством для достижения победы России на море? Однако такая постановка его представляется отвлеченной. Все ходы британской дипломатии были великолепно рассчитаны и направлены на то, чтобы подобные действия России сделать неосуществимыми в принципе. Сыграли свою роль и традиционная английская тактика устрашения более слабого противника, и концепция «fleet in being»:* одно присутствие в Средиземном море 14 английских броненосцев являлось сильнейшим сдерживающим фактором, лучшим доводом для Российского МИДа воспрепятствовать планам своего Морского министерства. [* Fleet in being («Флот действует уже тем, что существует» — англ.) — понятие, введенное английским адмиралом Гербертом. Под этим термином понимается флот, который уклоняется от встречи с противником, но остается в постоянной готовности нанести удар. — Примеч. ред.] Таким образом, любые попытки совершить что-либо в этом направлении с самого начала обрекались на неудачу. Но даже если предположить, что они увенчались бы успехом, последствия их немедленно дали бы о себе знать. Сомнительный выигрыш в результате присоединения ко 2-й эскадре двух-трех броненосцев свелся бы на нет тяжелыми дипломатическими и, вероятно, военными поражениями. В заключение укажем, что неучастие судов с Черного моря в русско-японской войне послужило скорее к выгоде России: Черноморский флот сохранился как боевая единица, облегчилось налаживание отношений с Великобританией и создание тройственной Антанты в качестве инструмента для поддержания европейского равновесия.
Источники и литература:
-
Записка по поводу отправления на Дальний Восток судов русского Черноморского флота. СПб., 1904.
-
РГАВМФ, ф. 417, оп. 1, д. 2707, 3056; ф. 418, оп. 1, д. 5961; ф. 763, д. 6.