Tsushima - Часть III

Семёнов Вл.

"ФЛОТЪ" и "МОРСКОЕ ВЕДОМСТВО" ДО ЦУСИМЫ И ПОСЛЕ

__________
Часть III. Ведомость 286 учений

Возвращаюсь к систем долгих стоянок и учений на якоре.

За последние годы перед войной редкий корабль эскадры Тихого океана насчитывал в год двадцать суток хода. В особен-ности броненосцы, т.е. именно те суда, которым в военное время принадлежит решающая роль в вопросе владения морем, — они-то и не шевелились. Эти корабли, стоявшие многими месяцами на якоре в укрытой бухте, отли-чались от казарм, находящихся на берегу, только материалом постройки. Было бы одина-ково целесообразно, но зато еще много дешевле и легче для личного состава, просто обучать команду на берегу, так как содержание ко-раблей стоит дорого, а тяжесть казарменной жизни на них еще усугубляется судовой об-становкой (теснота, в казарме не допускаемая).

Как я уже говорил выше, огромное значение в превращении осмысленных занятий в механическое отбывание номеров сыграла ведомость 286 учений.

Каждый легко может представить себе как оживленно и полно интереса, как затрагивает все элементы корабля и его личного состава учение по боевой тревоге, произведен-ное на ходу и соединенное с двухсторонним маневрированием, минными атаками, контр-галсовой стрельбой (или хотя бы вспомо-гательной стрельбой) по движущейся цели. Но разложите это учение на составные эле-менты, проделывайте их каждый отдельно, без общей связи и смысла — и эти элементы явятся мертвыми, сухими приемами, ничего не говорящими ни уму, ни сердцу, кроме: «так точно» и «никак нет».

Такое учение по приемам полезно и даже необходимо для начала, но возведение его в культ, занятие им изо дня в день целые месяцы и годы, мало-помалу отучает людей думать о смысле ими производимых; а раз этот смысл потерян, само действие становится скучным выполнением неизбежной формальности, отбыванием давно известного, надоевшего номера.

Старое изречение, что скука есть результат безделья, справедливо только с известной оговоркой. Есть такие роды деятельности, которые нагоняют скуку во время самой ра-боты. И такой именно характер носила наша система обучения личного состава флота. Осо-бенно губительно отзывалась она на молодежи, от которой зависит будущее нашего флота. Небезызвестно, что за последние годы перед войной наблюдался массовый уход из флота молодых офицеров (и не из числа неспособных), а со стороны флагманов и капитанов слышались сетования на равнодушие молодежи к службе. Для выяснения причин столь печального явления назначались комиссии, в которых большинство склонялось к тому мнению, что корень зла — в затянувшемся производстве по линии и в отсутствии на-дежды сделать быструю карьеру.

С этим мнением согласиться невозможно. Молодежь и теперь, как всегда, в огромном своем большинства живет настоящим и мало думает об отдаленном будущем. Для неё будущее — что-то смутное, но всегда хо-рошее. Опыт жизни еще не расхолодил фантазии; сил много, и каждому кажется, что именно ему суждено сделать что-то особенное, чем-то выдвинуться из толпы, стать голо-вой выше товарищей... Какие же тут расчеты на производство по линии? Есть о чем гово-рить!

Нельзя допустить также, чтобы в течение целого ряда лет в морской корпус поступали исключительно юноши, от природы не-способные интересоваться тем делом, кото-рому им придется служить.

Если одни из молодых офицеров пора-жали начальство отсутствием интереса к службе, а другие (и часто способнейшие) бежали в запас или в отставку, то не явля-лось ли это результатом постановки службы в нашем флоте?

Уничтожив плавание, превратив суда в плавучие казармы, стояния на мертвом якоре мы лишили службу её живого духа, сделали ее невыносимо скучной и однообразной. Доктора рекомендуют разнообразие даже в пище, говоря, что иначе желудок утомляется и работает вяло. То же правило, но в еще большей степени, применимо и к интеллектуаль-ной деятельности. Скука, если она не является продуктом безделья, но вызвана таким трудом, который, не давая физического утомления, исключает всякую работу мысли, есть опасная душевная болезнь. Нельзя не признать, что для привития этой болезни нашему флоту было сделано все возможное.

Кто станет оспаривать тяжесть и губи-тельность скуки (именно скуки) службы на окраинах? Сколько талантливых людей «заели» эти окраины! А между тем офицер сухопут-ной части, расположенной в Порт-Артуре, неся ту же службу, что и офицер броне-носца, стоящего в бассейне, был в лучших условиях жизни, нежели последний: он со службы уходил домой, к своей семье, а тот был лишен семьи и дома...

Представьте себе юношу, только что выпущенного в офицеры, который пароходом Добровольного флота или по железной дороге едет на эскадру. Если в нем нет прирожденного отвращения к морю, то, разумеется, он думает о конечной цели своего пути, о боевой эскадре, стоящей на страже интересов Poccии на Дальнем Востоке; он думает о том, как будет плавать на этой эскадре, владычествующей на водах Тихого океана, по которому пути ей никуда не заказаны; он соображает, к какому делу его назначат на корабле, может быть даже волнуется мыслью, сумеет ли исполнить то, что от него потребуют! — Напрасные мечты. На месте его ожидает полное разочарование. Ника-кой эскадры собственно нет, а есть собрание разных кораблей, которые стоят... не на страже, а просто на якорях и бочках. На всех живут, скучая и ссорясь между собой, господа и мужики, одетые в морскую форму. Только одни корабли стоят под вымпелом, а другие без него. Никаких волн Тихого океана, ни штормов, ни опасностей, ни широких путей, а просто тихая бухта и серенькая гаванская жизнь, с её скукой и сплетнями… Хорошо, если за весь год наберется дней двадцать ходовых, да и то: самый боль-шой переход — 1000 миль, самый долгий срок в море — четверо суток. Все остальное время — на якоре. Изо дня в день занятая по расписанию, но не такие, каких можно бы ждать на боевой эскадре, а нечто в роде давно всеми забытого учения маршировке по npиeмам или заряжанию ружья в 18 темпов. На корабле его назначают на определенную обязанность, но это только для проформы. Своих людей он видит только на учении, но в это время учить их (в настоящем смысле этого слова) нельзя, да никто и не позволил бы ему такого вольнодумства. Он должен стоять и смотреть, как они, чисто механи-чески, выполняют строго определенные действия. Кажется, все стремление направлено к достижению полнейшей автоматичности. Между тем, всякому свежему человеку до поразительности ясно, что в современном бою, при бесконечном разнообразии случайностей, при сложности устройства корабля, ничто не дол-жно делаться автоматически, но каждый шаг матроса должен быть вполне осмысленным. И напрасно боялся юноша, что не сумеет исполнить требования, который ему предъявят: с него ничего не требуют, кроме пассивного повиновения и благоговения перед установив-шимися порядками. Монотонная, серенькая су-довая жизнь, часто еще отравленная вспыш-ками раздражительности соплавателей, угнетаемых той же скукой, гонит молодежь на берег. Оторванные от круга родных, брошен-ные в чуждую им обстановку, кого встречают они здесь? — Товарищей по эскадре. Но при полном отсутствии как судовой, так и эскадренной жизни, никакой разговор о своем деле, никакой обмен впечатлений не могут иметь места. Передаются кое-какие сплетни, а затем беседа сводится на так называемые общедоступные темы, и вечер заканчивают — вино, карты и женщины. За отсутствием каких-либо других интересов, беседы о тех же предметах переносятся на корабль, и мало-по-малу атмосфера игорного дома и кафе-шантана водворяется в кают-компании. Очутившись в подобных условиях жизни и службы, более энергичные люди бегут, сознающие тяжесть положения, но слабо-вольные понемногу втягиваются и, чаще всего, спиваются; остальные (в большинстве — серенькая посредственность) составляют именно тот элемент, который отбывание номеров считает за серьезное дело, ничего лучшего не желает и, поражая начальство полным равнодушием к интересам службы и ску-достью познаний, успешно исполняет «ценз на дожитие» до тех пор, когда строго соблюдаемая линия доставит и им производ-ство в следующий чин...

И все это разыгрывалось в то время, когда адмирал Того восемь лет кряду не спускал своего флага, командуя боевой эскад-рой Японии, готовившейся к войне с Россией.

Если верить японским офицерам, то в этой войне «дух всего народа» был с ними. Каждый матрос на их эскадре понимал все значение войны для Японии, понимал важность задачи, возложенной на флот, и вполне сознательно готов был жертвовать собою, так как самые близкие и дорогие ему люди с гордостью благословляли его на этот подвиг. К сожалению далеко не тот дух царил на нашей эскадре...

Что касается «духа народа», то «он» не был с нами. Вести из России, вполне огра-дить от которых команду было невозможно, могли внести только смуту и сомнение в правоте своего дела.

На японской эскадре, выступившей против нас при Цусиме под общим начальством адмирала Того, было пять вице-адмиралов и восемь контр-адмиралов. Bcе они были или товарищами, или учениками Того. Отряды и отдельные суда понимали его движения без сигналов. Начальники отрядов, приученные к широкому проявлению личной инициативы, в бою 14-го мая действовали вполне самостоятельно, руководствуясь лишь общим планом. Они, смотря по ходу боя, то сражались каждый отдельно, то соединя-лись с соседями в более сильный группы. Минные суда японцев, по-видимому, только и ждали наступления темноты, чтобы проявить свою деятельность.

Жалеть ли, что против четырнадцати японских адмиралов, лично участвовавших в бою, с нашей стороны было только три?.. Возможно, что даже из этих трех — двое были лишними...

Недаром в Порт-Артуре, после гибели С. О. Макарова, офицеры и команды единодушно возлагали все свои надежды только на Дубасова, Чухнина и Рожественского. Больше никого не называли, хотя по спискам у нас адмиралов числилось втрое больше, чем у японцев. Глас народа — глас Божий.