Впервые серьезно рассмотреть монархический принцип с политико-правовой точки зрения (не отвергая при этом утверждение о сакральной сущности монархии) попытался Тихомиров. Соглашусь здесь с исследователем А.С. Карцовым: «До появления “Монархической государственности” Л.А. Тихомирова русской консервативной мысли не удавалось дать систематизированное изложение своего представления о нише, которую в жизни государства надлежит занять праву» [47]. Единственный из всех консервативных мыслителей, Тихомиров дал целостную картину истории монархической власти в мировом масштабе. Характерно, что книга оказалась слишком «наукообразной» для российских правых и не пользовалась спросом. В 1911 году протоиерей Восторгов подготовил на ее основе краткое общедоступное изложение основных идей в форме вопросов и ответов, под заголовком «Что такое монархия? Опыт монархического катехизиса». Иоанн Восторгов отмечал: «В русской литературе имеется прекрасная и обстоятельная работа, выясняющая начала монархического строя, а именно: «Монархическая государственность» Тихомирова, в четырех частях. Большой объем книги и высокая ее цена делают ее доступной лишь для немногих. Кроме того, язык книги не приспособлен к пониманию широких народных масс. Вследствие этого мы даем краткое изложение главных мыслей указанного сочинения в катехизической форме, что значительно облегчает понимание и усвоение предлагаемого материала» [48].
Как верно констатирует М.Н. Лукьянов, «основным жанром для консервативных теоретиков оставалась газетная или журнальная статья, реже – доклад или брошюра <…> да и сами консервативные политики и идеологи часто с настороженностью относились к теоретическим изысканиям своих коллег» (неудачи на этом поприще преследовали не только Тихомирова, но и декана юридического факультета Новороссийского университета Казанского, выпустившего фундаментальный труд «Власть Всероссийского Императора», который даже единомышленники оценили, как «исключительно догматический») [49]. Исходя в своей концепции из существования законов, одинаково действующих в природе и обществе, Тихомиров в то же время оговаривал существование особого психологического источника, связанного с духовным источником, который невозможно было постичь разумом. Изучение этой высшей силы он относил к области не социологии, а философии.
Оригинальность Тихомирова состоит в том, что он попытался синтезировать религиозное и юридически правовое обоснование «монархической государственности». Он не стремился к механическому повторению идей консервативных идеологов, но привлекал для подтверждения своих мыслей многочисленные цитаты, начиная от работ Платона о государстве и учения Аристотеля о Верховной власти и заканчивая трудами славянофилов, Леонтьева, Каткова, Чичерина, Шарапова.
Первая часть исследования была посвящена теоретическому обоснованию монархической власти. Исходное положение о стремлении к организации в обществе и живой природе («принцип кооперации или корпоративизма») имеет много общего с органической теорией, излагаемой Леонтьевым. Власть и принуждение для Тихомирова неотделимы от сущности человеческого общества. Он связывает происхождение государства с психологическим стремлением человека к «исканию над собой власти, которой он бы мог подчиниться», поэтому «идея государства вытекает из самой глубины человеческого сознания» [50]. (Здесь Тихомиров брал на вооружение взгляды Победоносцева.) По мнению мыслителя, в государстве сосуществуют три формы государственности: монархия, олигархия и демократия. Ни одна из них не может возобладать, но когда государство стабильно и прочно, создается идеальное равновесие. Идеально, когда монарх опирается на олигархию, а в низовом звене, на уровне низшего самоуправления, действуют демократические принципы.
Тихомиров пытался соединить славянофильский либерализм и идею сильной государственной власти. Рассмотрев во второй части своей работы Византию как историческую аналогию российской государственности, он перешел непосредственно к истории России. Здесь особое внимание было уделено построению «правильных» отношений государства и церкви, когда обе эти константы дополняют друг друга, вера не противопоставляется политике, а идеологическим принципом для монархической системы объявляется основанный на православии моральный принцип. Таким образом, воспользовавшись и «органической теорией», и юридическими экскурсами, и авторитетом отечественных консерваторов, Тихомиров выдвигал на первый план наличие надгосударственной нравственно-религиозной идеи. Как и другие верующие монархисты, он считал, что власть ответственна перед высшим судией — Богом.
«Все условия политической сознательности были в России за все 1000-летие ее существования крайне слабы, и по своей спутанности и противоречивости едва ли не хуже, чем где бы то ни было», — сетовал Тихомиров [51]. Главную опасность для монархии он видел в том, что до Петра I не существовало законодательных определений царской власти, а после Петра I все государственное право испытывало сильнейшее влияние европейской правовой системы, базировавшейся на обязательной эволюции монархии в сторону республиканской формы правления.
Тихомиров пытался выработать такое правовое оформление монархической системы, которое доказало бы возможность эволюции монархии. Тезису о неизбежности в ходе модернизации смены монархической формы правления на республиканскую противопоставлялся тезис о том, что монархия может вписаться в происходящие изменения и сделать их плавными, облегчив болезненность трансформации отношений между государством и обществом. Не отвергая утверждение о монархе как помазаннике Божием, Тихомиров помещал монархический принцип в перекрестье государственности, религии и нравственности, дополняя прежние консервативные разработки историко-юридическим обоснованием своих взглядов.
Проблема адаптации самодержавной системы к происходящим в России модернизационным изменениям была только частью, хотя и немаловажной, проблемы глобальной модернизации традиционного российского общества. При этом попытки консервативных мыслителей выработать собственную позицию, отличную от традиционного славянофильства и западничества, но имеющую некоторые признаки обеих этих концепций, далеко не всегда встречали понимание даже у сторонников самодержавия, не говоря уже о политических оппонентах.
Большое внимание консерваторы уделяли подробному анализу различий между монархической (самодержавной) властью, абсолютизмом и диктатурой. Это разграничение, связанное еще со славянофильской традицией, служило обособлению «чистого» принципа самодержавия. Славянофилы отождествляли абсолютизм с Европой и петровскими реформами. Вслед за И.С. Аксаковым, его последователь Шарапов называл абсолютизм «прогнившим, антирусским, антинародным» и подчеркивал, что абсолютизм и самодержавие абсолютно противоположны по своей сути. Хомяков доказывал, что выступления «крайних абсолютистов» расшатывают ряды приверженцев самодержавия. «Самодержавие, – писал он, – ничего общего не имеет с абсолютизмом западно-кесарского пошиба. Царь есть “отрицание абсолютизма” именно потому, что он связан пределами народного понимания и мировоззрения, которое служит той рамой, в пределах коей власть может и должна почитать себя свободной» [52]. Из этого следовало, что самодержавие являлось такой формой правления, при которой носители царской власти определяли свое призвание как бремя, а не как привилегию, и не должны были заступать за рамки, поставленные им «верой и обычаями».
Для Тихомирова, как и для славянофилов, абсолютизм был выражением европейского духа, чуждым российским государственным традициям, поскольку «он все свел на безусловность власти и организацию учреждений, при помощи которых, эта безусловная власть могла бы брать на себя отправление всех жизненных функций нации. Идея же эта — демократического происхождения и способна снова привести только к демократии же» [53]. В качестве разновидностей монархической власти Тихомиров выделял истинную монархию (самодержавие), деспотическую монархию (самовластие) и абсолютную монархию. По его мнению, только самодержавие является приемлемым для России, поскольку оно имеет обязательства перед народом, то есть не деспотично, и опирается не исключительно на себя, то есть не абсолютно. Укрепление монархической системы выражается в приближении ее к истинному самодержавному типу, а ослабление выражается в отходе от этого истинного типа к деспотизму или абсолютизму. Подобный отход опасен для монархии, поскольку приводит к искажению монархического идеала и замене монархии на другие формы верховной власти – аристократию или демократию. Наиболее четко эти «искажения» проступают в переломные моменты, поэтому в свете происходящей модернизации российскому самодержавию грозит опасность, что общество не сумеет разглядеть за множеством «искажений» его подлинной сути и, разуверившись в монархической системе, станет искать альтернативные ей формы государственного устройства.
При «чистом» самодержавном правлении монарх поддерживает и укрепляет не только свою личную власть (это делает и диктатор), но и стоящий над ним нравственный идеал. Через этот идеал и осуществляется связь монарха с нацией. Монархия, отвернувшаяся от этого идеала или же сохранившая только внешне-показное уважение к нему, неизбежно обречена на крушение или переход в «чистую деспотию», когда высшими интересами оправдывается любая негативная деятельность правящей верхушки. Так, согласно Тихомирову, и произошло с абсолютистскими монархиями Европы. Отождествление личности правителя и государства свойственно и для восточного самовластия, имеющего сходные черты с абсолютизмом. В отличие от Леонтьева, считавшего восточную иерархическую структуру сходной со структурой российского государства, Тихомиров одинаково обособлял самодержавный идеал России и от европейского, и от азиатского идеалов. Тихомирова смущало, что в атрибуты власти на Востоке далеко не всегда включается нравственный элемент, а поступаться нравственностью во имя политической выгоды он не хотел. «Истинная монархическая – самодержавная идея нашла себе место в Византии и в России, причем элементами ее извращения в Византии было постоянное влияние восточной идеи, а у нас – западной, абсолютистской» [54]. Тихомиров считал, что в России монархический идеал подвергся деформации, и поэтому «наши ученые- государственники, когда переходят на почву объяснения самодержавия, то в лучшем случае – повторяют суждения публицистики», а в худшем смешивают самодержавие и абсолютизм [55]. Так, Чичерин, по мнению Тихомирова, относит к «слабостям» монархической формы правления то, что нужно отнести к «слабостям» абсолютизма (безграничная власть, предпочтение внешнего могущества и парадного блеска внутреннему содержанию, отсутствие инициативы, произвол и т. д.). Тихомиров не отрицал, что подобные явления проникли в государственную систему России, но считал, что от них можно избавиться. В противном случае монархию в России постигнет судьба европейских монархий и модернизация не обновит, а погубит существующий строй.
Чем же отличалась диктатура от сильной монархической власти? По мнению консерваторов, только осененная религиозной идеей власть имеет право требовать подчинения. «Консерватизм чисто экономический  <…> лишенный религиозного оправдания, в нравственной немощи своей, может отвечать на требования анархистов только одним насилием, картечью и штыком», – писал Леонтьев в статье с характерным названием «Религия – краеугольный камень охранения» [56]. При этом было бы излишне прямолинейным считать, что консерваторы хотели подчинения религиозных принципов утилитарным целям, как это бывает при диктатуре. Они, скорее, хотели поднять государственные принципы и цели до религиозной высоты, освятить их религиозной нравственностью. Диктатура же, если не использует религию себе на пользу, стремится, по замечанию И.А. Ильина, избавиться от нее как от конкурента. Между диктатором и церковью идет борьба за влияние на массы, что показала история ХХ века. Победоносцев также стремился к построению здания государственности на прочном религиозном фундаменте, считая, что государство в религиозных вопросах должно проявлять крайнюю осмотрительность, чтобы не причинить вред, вмешавшись в вопросы, к которым «не допускает прикасаться самосознание массы народной». Это, однако, не касалось многочисленных отклонений от православной догматики, которые должны были решительно и жестко пресекаться.
Тихомиров, подробно проанализировав проблему монархии и диктатуры, тоже пришел к выводу, что верховная власть находится под давлением своего идеала и сильна до тех пор, пока совпадает с этим идеалом. «Диктатура обладает огромными полномочиями, но все-таки это есть власть делегированная, власть народа или аристократии, лишь переданная одному лицу <...> Цезаризм имеет внешность монархии, но по существу представляет лишь сосредоточение в одном лице всех властей народа. Это — бессрочная или даже увековеченная диктатура, представляющая, однако, все-таки Верховную Власть народа <…> монархия есть нечто иное, а именно единоличная власть, сама получившая значение верховной» [57]. Диктатура может сыграть позитивную функцию на определенном историческом этапе, но только при монархической форме правления происходит не просто сдерживание негативных начал, но и совершенствование начал позитивных. Диктатура не может быть долговечной и служить развитию государства.
Консерваторы понимали, что власть может попасть в руки человека, склонного к диктатуре, и при монархической форме правления. Укрепить трон должна была подготовка государственных деятелей, окружающих самодержца. Эту идею отстаивал Тихомиров, утверждавший необходимость планомерного воспитания в будущем монархе целого ряда «идеальных» качеств, что должно было снизить элемент случайности. Победоносцев акцентировал внимание на том, что твердая власть возможна только при существовании школы, воспитывающей новых государственных деятелей на опыте старых [58]. Тихомиров считал, что для понимания народного духа монарху нужны и важны люди созидательного и охранительного слоя, которые могли бы говорить верховной власти «не то, что говорит толпа», а то, что могла бы сказать этой власти масса народа, если бы умела «сама в себе разобраться» и сформулировать свои мысли. Таким образом, российские консерваторы воспроизводили в своих концепциях старую идею о правителе и мыслителях, формулирующих для монарха народные чаяния, которые сам народ не в состоянии «оформить» в виде посланий, прошений и проектов.
На практике возможен вариант, когда к власти придет монарх, не только не способный управлять страной, но и отказывающийся слушать советы профессионалов. Или в его окружении окажется не «цвет нации», а своекорыстные или недалекие люди. В таком случае, считали консерваторы, важна не столько личность монарха, сколько сама идея монархии. Царь, по мнению Розанова, – это «синтетический смысл истории, любовь, сокровище наше, а вовсе не вьючное животное, которое мы бьем, когда оно дурно несет положенную на него ношу» [59]. Судьба страны не должна зависеть только от одних способностей носителя верховной власти, поскольку способности «есть дело случайности». Если будущий глава государства не готов к столь важному предназначению, он остается как символ, сохраняя легитимность, а основное бремя управления несут профессионалы. В идеале носитель верховной власти должен быть лишен индивидуальных человеческих черт и наделен достоинствами абстрактного государя. Отождествление личности монарха и политического курса страны Тихомиров относил к «искажениям» самодержавия, считая, что такое явление свойственно только абсолютизму, а в России «монарх стоит вне частных интересов, для него все классы, сословия, партии совершенно одинаковы, он в отношении народа есть не личность, а идея» [60].

Скученность большого количества береговых батарей на относительно небольшой территории, а это, как видно на карте, имеет место на острове Авадзи и острове Токушима, не только облегчает нам задачу ведения по ним огня. Ее следствием делается наложение их секторов обстрела друг на друга, что неизбежно приведет не к взаимному усилению батарей, а к тому, что они попросту будут мешать друг другу стрелять.