ТРАГЕДИЯ мрк “МУССОН”
глазами и сердцем офицера походного штаба.

16 апреля 2005 года на одном из поисковиков набрал: мрк “Муссон“, – и наткнулся на сайт памяти этого корабля. Пульс ещё более участился, когда увидел фотографии. Этот день я никогда не забывал, но почему ничего не искал в Интернете раньше – затрудняюсь ответить даже себе. А вот когда начал читать материалы журналистской банды “Пасько и Ко“, мне стало по настоящему плохо.

У меня никогда не возникало желания о чём-либо спорить с ними даже бесконтактно. Кроме Аркадия Мамонтова, перед которым фуражку с “крабом“ снимаю за “Курск“, на темы, связанные с Флотом, я и разговаривать бы ни с кем не стал.

Но проходили дни и недели. Осадок от всей прочитанной лжи, некомпетентности, которые выплеснули в разное время на страницы различных изданий жулики, не подозревавшие о существовании норм морали и этики, не рассасывался, а наоборот. Подумал, а может быть моё мнение кому-то будет интересным или предложит посмотреть на некоторые известные эпизоды событий 16 апреля 1987 года под другим ракурсом. Писать в какие-нибудь издания или на какой-нибудь форум через несколько лет после тех публикаций – глупо, да и не напечатают. Что со всем этим буду делать – ещё не определился.

Я спокойно посмотрю в глаза любому, кто это прочтёт. Писал только о том, что видел, чувствовал, анализировал, слышал из первых уст. Говорю только от себя и ни чьи интересы не отстаиваю. Если есть неточности, то они легко объяснимы прошедшим временем и уровнем компетентности. Соглашусь с любыми доводами тех, кто знает детали лучше меня. При внутренней потребности извинюсь.

ЧАСТЬ 1

Из переписки с членом первого экипажа мрк “Муссон”, офицером-ракетчиком.

То, что я попытаюсь тезисно и предельно кратко изложить, не несёт в себе внезапно вскрывшихся или переосмысления известных ранее фактов по причине изменения возраста, статуса или политических пристрастий. Сразу же мягко отвергаю гипотетические претензии уважаемых мной старших товарищей, знающих может быть не меньше и глубже об этом: “А ты – с какой стати?..“ В особенности, прошу извинить тех, через кого эта катастрофа прошла непосредственно, если что не так.

Мои аргументы:

– (главный). К тому времени я прослужил на Приморской флотилии (в отделе боевой подготовки) всего 8 месяцев (из них – два в отпуске), с должностными лицами, указанными в акте о расследовании причин катастрофы не пересекался по службе ни до, ни после. Поэтому капитана 3 ранга трудно обвинить в предвзятости или, следуя журналистскому штампу, защите чести мундира;

– в роли “подносчика снарядов“ я участвовал в оформлении плана той совместной стрельбы. Именно я принёс и развернул в кабинете Командующего этот план, подписанный капитаном 1 ранга Р.Г. Тимирхановым, для постановки утверждающей и согласующей подписей. Так как главный идеолог и разработчик плана находился в море, на все вопросы отвечать пришлось мне, а, значит, я был в курсе;

– в конце марта – начале апреля 1987 года заместитель Командующего ПрФлРС по боевой подготовке выписал мне командировочное удостоверение на 15 суток для работы на 165 бррка. Всё это время я находился в штабе и на кораблях бригады. Выходил в море на “Вихре“ и дважды на “Муссоне“ для отработки расчётов ПВО по самолётам Су-17м, поэтому был в курсе хода подготовки сил;

– за минуту-две до съёмки первый заместитель Командующего ПрФлРС капитан 1 ранга Тимирханов отправил меня с “Муссона“ на мпк-117. Трап уже был убран, и пришлось прыгать с борта;

– 16-17 апреля – вначале на мпк-117, а затем на Р-85 – в течение всех событий находился при Командующем ПрФлРС в роли вахтенного офицера походного штаба;

– с первой до последней минуты принимал участие в обеспечении работы комиссии по расследованию причин катастрофы, присутствовал на всех её открытых заслушиваниях и заседаниях;

– лично готовил доклад для Командующего ПрфлРС на разборе катастрофы, проходившей под руководством Главкома ВМФ адмирала флота Чернавина в штабе ПрФлРС.

Так нескромно участие скромного клерка в тех событиях привёл лишь с одной целью: если бы даже я захотел, то не мог бы не знать, не видеть, не думать, не анализировать. Итак…

1. Акт

Обвинительная часть акта комиссии по расследованию причин катастрофы никого не удивила. Это не значит, что с ней были согласны. (Как и с выводами комиссии Уоррена). Даже в глубоко неформальной обстановке мне не встретился никто из людей, заслуживающих уважения, кто хотя бы частично разделял выводы комиссии по причинам катастрофы и её виновникам. Это не говорит о том, что их не было. Дело в другом: они не выявлены. Есть ли другие варианты? Есть. Например:

а) кто-то знает, но хранит тайну;

б) кто-то даже не догадывается, что он что-то сделал не так;

в) другие (но тоже!) домыслы, догадки и предположения.

Вывод комиссии, на мой взгляд, должен был быть честным и лаконичным:

“В результате работы комиссии, причины, приведшие к катастрофе, и лица, виновные в ней,

НЕ УСТАНОВЛЕНЫ“.

Повторюсь: это не значит, что их не было. Это значит, что они не установлены.

Далее в частном определении могли быть перечислены выявленные недостатки в деятельности сил и органов управления при подготовке и проведении практических стрельб и принятые меры с наказанием виновных.

Опять же, для посвящённых людей не секрет, что подобных выводов быть не могло и никогда не будет. Изучение расследований нераскрытых катастроф линейных кораблей “Императрица Мария“ и “Новороссийск“ не даёт усомниться в верности данного предположения, хотя эти три трагедии произошли в интервале семи десятков лет в трёх совершенно различных эпохах. Но дух и буква официальных выводов, тем не менее, оказались аналогичными.

2. Виновные.

Прекрасно осознавая, что нельзя в эту тонкую деликатную тему влезать, как слон в посудную лавку, всё же следую принципу: лучше быть, чем казаться, – хотя и понимаю, что имею все шансы быть посланным в определённом направлении. Пережившим этот кошмар, не известны детали подготовки к стрельбе, да это им по прошествии времени уже и ни к чему. В их анализе катастрофы, естественно, превалирует эмоциональный фактор. Это вполне объяснимо и не вызывает у меня ни вопросов, ни досады. В одном я согласен с газетчиками: больно и стыдно, что с "муссоновцами" никто не поговорил честно по-мужски, не оправдываясь, и не поведал подноготную планирования и подготовки стрельбы. Тогда и было бы меньше недомолвок, и ребята могли бы иметь иное представление об общей картине произошедшего. Я имею ввиду не тактические, технические или иные нюансы, а совершенно другое. С лёгкой руки комиссии при поддержке СМИ чётко нарисована напрочь лживая и отвратительная картина: Флот против "Муссона”. И это главная причина того, почему я пишу. Всё остальное - лишь аргументация для обозначения несостоятельности приведённого выше тезиса. Если бы мне были известны любые, даже незначительные нюансы преступной халатности, я бы их вывалил, не задумываясь.

Далее мне придётся (вынужденно) вступить в полемику с недобросовестными журналистами (Пасько и Ко), с публикациями которых случайно познакомился в Интернете. Никогда бы до этого не опустился, но их ложь растиражирована по стране. Для большинства читателей это было первой информацией по катастрофе, и, увы, исправить уже ничего нельзя.

Меня не удивляет, что с этими журналистами отказался общаться контр-адмирал Головко – иначе и быть не могло. Судя из этих же публикаций, В.Виткевич и С.Желиба им тоже ничего не сказали, за что я ещё больше зауважал этих достойных офицеров. (Я тоже ни за что не согласился бы сотрудничать с подобными авторами на одном гектаре.)

Приведу лишь некоторые “перлы” из различных публикаций, где трагедия зачастую использовалась журналистами для любования собой и приобретения грязных корпоративных вистов. Они-то и показывают уровень дремучести корыстных правдолюбцев, типа Пасько:

– …я был первым журналистом, который написал об этом…

– … почему план изменили, думаю, объяснять не надо – очень уж кому-то хотелось заработать хорошую отметку…

– … показуха на учениях погубила корабль…

– … что один из представителей вышестоящего штаба (он погиб, и мы фамилию его решили не называть)…

– … малому противолодочному кораблю (МПК) предстояло отразить ракетную атаку надводного "противника". "Муссон" и другой МРК "Вихрь" были, как говорят военные, на “достреле” …

– … погибли также нескольких офицеров проверяющих- наблюдателей из штаба…

– … попадание в зону наибольшего радиолокационного отражения на корабле – радиорубку…

– …Более того, я предполагаю, что сам Головко и приказал изменить план учений… (а кто, кроме него, это мог сделать? – авт.) и т.д. и т.п.

Чего никогда нельзя простить авторам этих строк, – это ни махровая дремучесть, ни искажение фактов, ни убогий слог. Главное – моральное лихоимство. Если комиссия по расследованию причин в своём акте необоснованно назвала конкретные фамилии, то, ничуть не оправдывая её членов, скрипя зубами, можно попытаться рационально их хотя бы понять:

– уже упоминалось об “Императрице Марии“, “Новороссийске“ – среди причин этих нераскрытых катастроф фигурируют не очевидные и не доказанные факты. Так было на Флоте, и так, скорее всего, будет всегда;

– не будем забывать, что это был ещё только 1987 год. Адмирал флота Смирнов на первом заседании комиссии, глядя на дверь, сценическим шёпотом произнёс с выражением лица, с каким Платон поведал Сократу величайшую тайну: “В Политбюро рассматривался вопрос целесообразности публикации сообщения о катастрофе в открытой печати“;

– на акте был гриф “Совершенно секретно“ и не так много людей могли с ним ознакомиться. Пересказы, разносимые “сарафанным радио“ – всё-таки это качественно другая информация.

И вдруг через полтора десятка лет личность, именующая сама себя правозащитником, выносит фамилии огульно и бездоказательно обвинённых погибших и живых офицеров на страницы своих жёлтых изданий. Читайте эту ложь матери и отцы, вдовы и жёны, повзрослевшие дети и внуки!

Воздастся!

3. План стрельбы и его изменение.

План стрельбы разрабатывал авторитетнейший ракетчик, за плечами которого были многие десятки значительно более сложных совместных стрельб на 10 ОпЭск. Любое расследование начинается с анализа плана. План априори не может быть совершенным (как и закон), и оценка одного и того же самого гениального плана всегда находится в диапазоне: орден – тюрьма. Так вот: на всех этапах расследования никаких претензий к плану стрельбы не предъявлялось.

Что касается изменения плана. Специально для Пасько: поправки вносятся даже в американскую конституцию теми, кто имеет право это делать, по установленной процедуре. Командующий флотилией имел право вносить изменения в СВОЙ план, оформив их установленным образом. Это были рабочие изменения, которые всегда возникают в случае, когда от утверждения до реальной работы проходит достаточно много времени. Я не могу без документов через столько лет детально вспомнить эти изменения. Но зато ответственно утверждаю, что главные элементы замысла стрельбы: дальность пуска ракет-мишеней, целераспределение, принцип построения ордера ПВО, меры безопасности – всё это не могло быть изменено даже теоретически, потому что всё это строки и цифры руководящих документов, боевые возможности оружия и технических средств.

Дальность пуска ракет-мишеней.

Специально для “газетных специалистов“: она не определяется волевым распоряжением для получения отличной оценки, а рассчитывается. Но как объяснить это Пасько? Во-первых, к этим сведениям он не допущен. Но если даже попытаться объяснить, что такое Ez, курсовой параметр – он этого, просто, не поймёт. Написать, как он, что по первой ракете-мишени должен был стрелять мпк, а мрк стояли на достреле, мог только находящийся в “тихой грусти“ не опохмелившийся хроник. Но чтобы это ему понять, необходимо хотя бы в первом приближении знать, в чём разница между П-15 и “Термит-Р“, между ЗРК “Оса-М“ и “Оса-МА“, в чём суть построения системы управления ЗРК самообороны, и чем организация стрельб с их участием отличается от стрельб ЗРК коллективной обороны. Понятно, что это тоже не реально.

Так вот, запланированная дальность пуска ракет-мишеней – это максимально возможная дальность(!) в условиях той стрельбы в соответствии с действовавшими в то время Правилами выполнения практических ракетных стрельб. И она была, практически, выдержана.

Скорость “Муссона“.

У меня нет причин не верить рулевому “Муссона“ ст.2 ст. Копалину, который, будучи раненым и контуженым, повторял, как заклинание: “Курс… , обороты… , курс… , обороты… , курс… “. Обороты соответствовали ходу около 9 узлов. Да, это меньше, чем в плане. Но мне даже неловко повторять то, что все нормальные люди и так знают:

– манипулирование ходом при выполнении совместных зенитных стрельб может производиться для удержания секторов и других элементов стрельбы в соответствии с планом (в первую очередь, в целях безопасности, а также для обеспечения самой возможности стрельбы) и для удержания места в ордере. Реальные учения не имеют ничего общего с прекрасным кинофильмом “В зоне особого внимания“. Это всё значительно тяжелее, прозаичнее и тягомотнее

Если рассматривать, как доказанную, версию попадания ракеты-мишени в мрк вследствие изменения её траектории после подрывов ЗУР (но, увы, опять же только версию), всё равно я считаю, что попадание РМ в корабль нельзя рассматривать иначе, чем роковую случайность. Меня всегда бесили "умные" формулировки, типа "заклинило рули", которыми злоупотребляют дилетанты. А изменение аэродинамики при повреждении планера? А повреждения осколками бортовой системы управления, при которых на "живые рули" могли выдаваться такие команды, что мало не покажется?

Вряд ли “газетные” специалисты когда-нибудь поймут, что пеленг стрельбы - это абсолютное понятие только для карты. Учитывая, что рассеивание на той дальности пуска плюс-минус несколько сотен метров, что “Муссон”мог уйти от точки прицеливания на 1-1,5кбт за счёт хода, можно "настрогать" массу самых разных вариантов. А если приплюсовать сюда изменение высоты поражённой РМ, то получим вероятность попадания одной пулей в другую.

Здесь чётко фокусируется проблема (к сожалению, известная не всем), что добиться того, чтобы сама стрельба состоялась, иногда значительно сложнее, чем поразить цель. Определяемые практическими ПРС для ЗУР максимальные курсовые параметры ракет-мишеней были в два с небольшим раза меньше, чем в боевых документах. Почти все формальные нарушения происходят именно по этой причине. И всегда несостоявшаяся стрельба имела не меньший резонанс (со всеми последствиями), чем непоражение.
Я на днях дома перерыл всё вверх дном и нашёл-таки плохонький снимок с экрана РЛК "Монолит" стрелявшего Р-42, где зафиксирован момент пуска или взрыва РМ. В качестве часов там присутствует будильник, поэтому трудно достоверно определить время. Но так как между этими событиями приблизительно одна минута, можно сделать определённые выводы. Там чётко виден ордер и цифры с номерами целей, пеленгами и дальностями. Мне трудно представить, чтобы "Муссон" стопорил ход, находясь в ордере, и не вывалился из него. Точно помню, что мпк-117 в ордере тупо шёл 12 узлами. "Муссон" на том снимке даже немного впереди линии симметрии ордера ( относительно стреляющего катера). Дальность до "Муссона" по данным РЛК, зафиксированная на фотографии, и есть запланированная дальность. На этой дальности величина рассеивания Еz - … м(знаю сколько!). Необходимо было иметь 4Еz по корме, что являлось ровно предельным курсовым параметром при практических стрельбах "Осой" - … м. Но (со слов Ф-РО бригады Н.Иванова при докладе комиссии) система не имеет возможности выпустить РМ просто по пеленгу в несуществующую точку прицеливания. Поэтому стреляли по мрк, который за время полёта ракеты-мишени должен был уйти с пеленга стрельбы за счёт своей скорости. Все пуски ракет-мишеней с катеров этого проекта всегда выполнялись только таким способом. Припоминаю, что через три-четыре месяца из УРАВ ВМФ пришла методика выполнения подобных пусков, где указывается, как исправить этот казус. Предлагалось стрелять в режиме КВНП. Но, как мне сказали, такой режим был только на катерах 205 проекта.

Гипотетически представим, что поражённая ракета-мишень попала в корабль на полном ходу. Очевидно, глупо было бы говорить после этого, что, мол, если бы стреляли на "стопе", то всё бы обошлось. Все стрельбы по РМ - это игра в "русскую рулетку". Я несколько раз (для себя) вычерчивал траектории подбитых РМ по данным ВДЗ ( внутридивизионной записи) системы управления зрк “Шторм, благо она позволяла это делать с высокой степенью достоверности. Так вот, во всех координатах получались такие замысловатые кривые, что их невозможно было подогнать под какие-нибудь более-менее читаемые линейные зависимости.

4. Другие вопросы.

– никто из “офицеров проверяющих-наблюдателей из штаба“ (так пишет какой-то умник в своей газете) не погиб. В переводе на русский язык – это офицеры походного штаба или офицеры штаба руководства учениями;

– почему аварийная партия оказалась в ЦПУ – знаю, но обсуждать это ни с кем не собираюсь. На эту тему можно только ночью в одиночестве выть и плакать в подушку;

– с фамилиями погибших и спасшихся определились меньше, чем за час;

– хронология переносов стрельбы, которую приводит Пасько – это ложь, … и провокация. Мне очень смешно было её читать, потому что я знаю кем, когда и для чего это было написано. А при чём здесь мрк “Бриз“?

5. Об АМг.

Ещё об одном гневном обличении Пасько, который и здесь не придерживается требований русской пословицы: “Сапожник судит не выше сапога“. Интересно, когда же и от кого он услышал эту аббревиатуру АМг (кстати, так надо правильно писать), чтобы удивить всех своей эрудицией и в очередной раз раскрыть заговор военно-промышленного комплекса.

О проблеме АМг говорится и пишется много (и не только у нас), и однозначных ответов здесь не наблюдается до сих пор. Но всё-таки, специально для Пасько привожу выдержку из книги “Наши авианосцы“ В.В. Бабича (руководителя конструкторского бюро по авианесущим кораблям Черноморского судостроительного завода).

Стр.240. “После гибели бпк “Отважный“… на такр “Баку”, только начиная с 5-го яруса, часть надстройки массой 120 т сделана из АМг. (На первых трёх корпусах этого проекта вес АМг – 650 т). На “Адмирале Кузнецове объём конструкций из АМг по массе надстройки составил 15%, а на “Варяге“ – 9%”.

Такр “Баку“ заложен в 1978 г. Если отложить 3-4 года назад с учётом проектирования и создания проектно-технической документации, то получится, что “враги“ из ВПК опомнились после “Отважного“ и без помощи Пасько.

К сожалению, получилось всё более многословно, чем планировал вначале, хотя и так сдерживал себя, как мог.

Неужели всё так гладко и правильно было? Нет, конечно. Всё было не лучше, но и не хуже, чем обычно.

Плюсы? Были. Незадолго до этого “Муссон“ “завалил“ РМ-35.

Проблемы? Выше крыши. Даже само наличие ЗРК “Оса“ на кораблях 3 ранга – это уже чрезвычайное происшествие.

Я думаю, не все забыли, что в 1987 году боевая подготовка начала планироваться и проводиться по новому документу КПНК-87, где все боевые упражнения должны были выполняться комплексно. Это предъявляло значительно более жёсткие требования для сил, штабов и средств обеспечения.

Стрельба в таких условиях бригадой выполнялась впервые, но ничего надуманного в ней не было. Она была обязательным элементом курсовой задачи соединения, а определённые успехи в выполнении стрельб на эскадре, где на ордер запускалось до 6 ракет-мишеней, не позволяли относиться к этому, как к чему-то из ряда вон. Правда, РМ-120 с мрк “Бриз“ недели две назад “прошуршала“ почти между мачт тркра “Фрунзе“, но все успокоили себя тем, что такие высокие мачты в море встречаются не так часто.

На самом деле, безопасных стрельб ракетами-мишенями не может быть по определению. ПРС говорил: (близко к тексту) “Опасной зоной ракеты-мишени, по которой произведен пуск, считается круг с центром в точке подрыва ЗУР радиусом дальности полёта РМ с остатком топлива.“ Вот и всё. Спланировавшие стопроцентно безопасную стрельбу в соответствии с этим постулатом вполне могли бы стать лауреатами Нобелевской премии.

А было ли поражение первой ракеты-мишени после подрыва двух ЗУР? Не исключено, но и документально не установлено. Я, как сейчас, вижу командира батареи Гринько на баке смертельно раненного “Муссона” с магнитофоном, на котором писалась стрельба, в руках. Думалось: “Эх, если бы он захватил кассеты с КЗА!“. Но попробуй там в той обстановке сообрази!

Что касается версии не отключения головки самонаведения – бессмысленно умничать и ломать копия о чёрную дыру предположений и догадок. Без комментариев…

И ещё. Мы служили на том Флоте, на котором служили. Другого у нас не было. Все его мачты и трюмы – это и наши удачи и промахи тоже. Самый простой путь к достижению полной боеготовности и райской жизни на Флоте, который нам пытаются высветить люди типа Пасько – это отмена штабов и института адмиралов и генералов. Лично я от этой болезни излечился ещё капитан-лейтенантом на “Минске“.

Почему ракета-мишень попала в “Муссон“? На этот вопрос ещё никто не ответил.

Вечная память!

ЧАСТЬ 2.

В ней – написанное мной более трёх лет назад. Это выдержка из книги “В кругах “Минска“, которую я написал для своих друзей-“минчан“. В ней есть глава “… ДО и ПОСЛЕ…“. Заостряюсь на этом моменте и цитирую материал полностью, чтобы было понятно, почему я там пишу о себе. Вырванное из контекста упоминание себя рядом с событиями 16 апреля 1987 г. будет дурно пахнуть…

ИСТОРИИ, КОТОРЫХ ЛУЧШЕ Б НЕ БЫЛО.

(Глава из книги “В кругах “Минска”).

Но мне хочется верить, что это не так,

Что сжигать корабли скоро выйдет из моды…
В. Высоцкий.

Честное слово, в картинах будущих жарких схваток с морской стихией, которые часто рисовались в моём детском и курсантском воображении, не находилось места кораблекрушениям. О них я достаточно начитался в раннем детстве, чем данная ниша и оказалась заполненной до краёв.

Я - свидетель кораблекрушения.

Впервые увидеть тонущий корабль мне довелось в 1985 году с борта такр “Новороссийск“. Тонуло сравнительно небольшое судно размагничивания, изображавшее вместе с морским буксиром на тактическом учении отряд боевых кораблей противника. Этому деревянному сооружению, основным местом боевой деятельности которого был сравнительно спокойный и защищённый залив Стрелок, тот переход в десятке миль от берега оказался не под силу. Ветхость вкупе с разыгравшимся штормом сделали своё чёрное дело.

СР тонул в окружении кучи кораблей: “Новороссийск“, “Ташкент“, “Варяг“, буксир – никто не мог оказать помощь. Заведённые буксирные концы рвались, и прозвучавшие в радиосети истеричные слова от имени Командующего флотом: “Позор 10-й эскадре!“ – не блистали интеллектом. Форс-мажор!

В критический момент было принято решение: снимать команду. Люди прыгали на ставший “на укол“ буксир, который с диким скрежетом вначале вздымался над судном, а затем, проминая носовым кранцем борт, менял фазу колебательного процесса на 180 градусов. Зрелище – не для слабонервных! Не смогла прыгнуть то ли к спасению, то ли прямо на небеса только буфетчица. Её и оставшегося с ней члена экипажа в последний момент успел снять вертолёт с “Новороссийска“.

И вот на фоне кроваво-красного заката из бугристой белой пены торчит вертикально уже только нос судна. Ещё момент – и в образованном кораблями круге ничего не напоминает о причине их нахождения здесь.

В ту ночь не засыпалось долго…

Через годы так жалко становится газетчиков и телевизионщиков, которые не смогли насладиться радостью от того скромного события по причине ещё не наступившей свободы от слова. Уж они бы рассказали, что нужно было делать и как!

Несостоявшийся выход на бпк “Николаев“.

В июле 1986 года, когда уже был подписан приказ о назначении в штаб Приморской флотилии, я должен был выйти на ракетную стрельбу на большом противолодочном корабле “Николаев“. Руководители учения и флагманские специалисты размещались на других кораблях отряда, поэтому командир БЧ-2 Серёга Плакин приготовил для меня свободную флагманскую каюту, которая была сделана в заводе путём объединения кают №7 и 9 в одну. Поэтому в шутку на корабле она именовалась 79-ой.

За минут десять до выхода меня срочно вызывают на бпк “Таллин“, ошвартованного у этого же причала, и приказывают выйти в море на нём в связи с необходимостью закончить регулировку систем управления к стрельбе по самолёту со специальной аппаратурой.

– Да не расстраивайся ты, – успокаивал командир бригады Москалёв, – дойдём до пролива Лаперуза, развернёмся на обратный курс – там я тебя и пересажу обратно на “Николаев“.

Конечно, я расстроился, но ещё больше расстроились командир БЧ-2 “Николаева“ и флагарт бригады, мой однокашник Саша Кузин. Свой последний выход на большом корабле хотелось совершить в барских условиях, к чему всё уже было готово, а не на верхней койке в крохотной каюте №17 “Таллина“, трещавшего по швам от представителей штаба руководства учениями. И только гарантии комбрига грели душу в ожидании предстоящего комфорта.

Ночью поднялся в последний раз насладиться атмосферой ходовой рубки. Подходили к точке поворота на обратный курс. Радиометристы доложили о цели “слева-тридцать“ по левому борту. Увидев в бинокулярный визир только ходовые огни, определил для себя: военный корабль. Он – наверняка, японец – обошёл кильватерную колонну из четырёх наших кораблей по корме последнего и пристроился справа на траверзе между третьим и четвёртым.

– Давай я лучше пересажу тебя рано утром, – предложил комбриг, – а то будем тут перед японцами свалку устраивать.

Утром меня растолкал взволнованный флагарт бригады:

– Ты почему ещё здесь? – и возмущённый рванул в ходовую.

Вскоре, спустившись оттуда в пришибленно-взволнованном настроении, он уже в красках рассказывал, как сменивший комбрига начальник штаба так организовал поворот, что корабли начали ворочать в сторону “японца“. Опуская массу известных мне нюансов и подробностей, сразу перейду к главному: в возникшей неразберихе бпк “Строгий“ врезался форштевнем в правый борт “Николаева“. На этом учение было свёрнуто и силы отправлены в базы.

Уже у причала, рассматривая разрушения и слушая рассказы очевидцев, утвердились в мысли: повезло! Мгновения спасли корабль от получения пробоины ниже ватерлинии. Ни одного погибшего или раненого! Каюты с первой по девятую – всмятку! А ведь столкновение случилось в середине ночи, когда обитатели тех злополучных кают должны были мирно спать.

Не буду отягощать внимание подробностями о том, как кто-то решил именно в это время сходить в гальюн, что кто-то из обитателей тех кают стоял на вахте, а кого-то просто не было на выходе. Уставший более, чем обычно, финансист в каюте №1 решил не ложиться на верхнюю койку, где он обычно спал, а прилёг снизу. После столкновения верхняя койка имела вид буквы “зю“, а мичман, если бы спал в ней, имел бы ещё более фантастический вид.

Но самое жуткое зрелище представляла каюта №7-9, в которой после праздничного банкета по случаю расставания с кораблями 10 ОпЭск должен был спать я: по всей её длине обшивка борта была выдавлена до линии коридора так, что даже обычному ботинку не было предоставлено ни малейшего шанса остаться в целости.

Как говорится: Бог любит троицу, – и ждать третьего случая оставалось недолго. И снова в последний момент неведомые силы отправили меня на другой корабль.

16 апреля 1987 г. “МУССОН“.

Я вообще не должен был выходить в море в тот день, 16 апреля 1987 года. Но на Флоте планы часто корректируются в последнюю минуту.

– Ульянич, вам срочно убыть на второй причал для выхода на совместную ракетную стрельбу, – приказал начальник штаба флотилии, – все офицеры походного штаба уже там.

– Есть!

Малые ракетные корабли “Муссон“ и “Вихрь“ вместе с малым противолодочным кораблём (мпк-117) должны были выполнить совместную зенитно-ракетную стрельбу по двум ракетам-мишеням, выпущенным с ракетных катеров. Я участвовал в разработке плана этой стрельбы, представлял его на согласование и утверждение, и поэтому и был отправлен на выход вместо убывшего в штаб Флота своего начальника.

Такие неожиданные вводные, конечно, радости не доставляют. Цветные носки, туфли “Цебо“, причёска, не вписывающаяся в интерьер переживаемого момента, – всё это являлось серьёзной заявкой на роль пассивной стороны в неминуемом воспитательном процессе.

И вот я на борту “Муссона“. Это был отличный корабль, недавно сбивший ракету-мишень РМ-35, что предполагало оптимистические прогнозы на предстоящую стрельбу. Я хорошо был знаком со многими его офицерами, так как раньше неоднократно приходилось бывать на нём и выходить в море на боевую подготовку. Сразу же попросил помощника командира найти мне парикмахера, чтобы устранить хотя бы одно перспективное замечание. Уже вовсю шёл “аврал“, был убран трап, и я, стриженный, в хорошем настроении вышел на верхнюю палубу понаблюдать за съёмкой с якоря и швартовов.

– Ты что здесь делаешь? – голос внезапно появившегося на левом шкафуте первого заместителя Командующего флотилией капитана первого ранга Тимирханова нарушил светлое одиночество истосковавшегося по морю военного моряка.

– Прибыл в ваше распоряжение на ракетную стрельбу!

– Давай, дуй немедленно на мпк-117 в походный штаб Командующего. Ты сегодня – не ракетчик, а оператор.

– Но ведь трап уже убран, – этим последним аргументом я пытался лишить себя радости общения с Командующим флотилией, – сейчас отходим.

– Прыгай с борта – чай не авианосец! – Ринат Гафанович был неумолим.

Прыжок на причал – и через пару минут “Муссон“ под моим расстроенным взором отходит от причала.

На мпк-117 я представился Командующему, получил на левую руку повязку вахтенного офицера походного штаба, с которой не расставался до самого конца выхода. Снялись мы следом и в ордере ПВО заняли исходную точку выполнения зачётной совместной стрельбы.

Всё шло по плану. Находясь на ГКП, я не видел обстановку непосредственно на море и ориентировался в происходящем по экрану РЛС, докладам и радиообмену.

– Ракеты-мишени в воздухе! – и следом шла какофония переговоров и докладов, являющая собой ни с чем не сравнимую симфоническую музыку ракетных атак.

Приказание внезапно появившегося на ГКП Командующего повергло всех в шок и оцепенение. Слова, звеневшие в установившейся тишине, казались полной фантасмагорией и абсурдом:

– Сигнал “Авария“ – немедленно! Ракета попала в мрк “Муссон“.

Следуем полным ходом к “Муссону“, и взору представляется душераздирающее зрелище. По ветру от дрейфующего корабля высоко в небо уходит расширяющийся шлейф клубящегося чёрного дыма – это, по-видимому, горят твердотопливные крылатые ракеты. Серый дым от горящих надстроек стелится по воде, заслоняя линию горизонта. На воде виден плавающий колпак РЛС “Титанит“ и ещё какие-то обломки. В двух красных спасательных кругах, отнесённых течением и ветром далеко друг от друга, – два человека, один из которых в белой одежде. Я тогда подумал, что это кок.

Подходим ближе и вот уже чётко различимы статичные силуэты моряков на баке, что говорит о невозможности борьбы за живучесть и ожидания любого самого трагичного развития события. Первоначально Командующий, контр-адмирал Головко, принимает решение сходу швартоваться к борту, но вид горящих крылатых ракет, пять из которых в боевом снаряжении, несколько остужает это импульсивное решение. Что случится в следующую секунду с ракетами? Взорвутся? стартуют? просто сгорят? На этот вопрос нет ответа ни у кого, хотя на борту мпк-117 находятся начальник ракетно-артиллерийского управления Флота, начальник артотдела Приморской флотилии и другие специалисты. Нет ответа и у меня, офицера-ракетчика, привыкшего критиковать начальников. Не учили нас этому! Не преподавали в наше время в училищах, академиях, на специальных курсах уроки и выводы из катастроф “Новороссийска“, “Отважного“ и других. Больно и грустно! Но “времена не выбирают, в них живут и умирают…“.

Рисковать в той ситуации двумя кораблями и их экипажами Командующий не счёл возможным и лично по громкоговорящей связи приказал личному составу покинуть малый ракетный корабль.

От кормы “Муссона“ отошёл единственный сохранившийся спасательный плотик. Все остальные сгорели, а этот случайно был выброшен взрывом на ют. Спасательные плотики, сброшенные с мрк “Вихрь“ тут же были унесены течением. С борта мпк-117 спустили единственный четырёхвесельный ялик, который погрёб к “Муссону“. С его бака почему-то никто в воду не прыгал, хотя в любую секунду в результате взрыва или старта ракеты на нём никого бы не осталось.

Что происходило на баке, я воспроизвожу со слов находившегося там капитана Валерия Михайлова, начальника лаборатории технического обслуживания ЗРК “Оса“.

Помощник командира корабля старший лейтенант Игорь Голдобин в момент попадания ракеты находился в ходовой рубке. Судьба распорядилась так, что находившиеся в этом тесном помещении были разделены на живых и мёртвых почти в равных пропорциях. Обгоревший, с повреждённым позвоночником, помощник выполз откуда-то из огня и приказал оставаться всем на баке, хотя разрешение на покидание корабля уже прозвучало. Он распорядился спуститься в кубрик и сбросить в воду все находившиеся там матрацы и аварийные брусья. Затем приказал достать из огня два транспортировочных контейнера для “осиных“ ракет, да не просто сбросить их в воду, а закрепить на концы, чтобы не унесло течением. И только после выполнения этих мероприятий приказал покинуть корабль, хотя сам не мог этого сделать по причине полученных травм. С ним остались лейтенант и матрос, которые не бросили помощника одного, несмотря на грозившую всем смертельную опасность.

Эти на первый взгляд простые решения Игоря Голдобина спасли жизнь большинству из почти трёх десятков моряков, поднятых из воды. Об этом я писал в докладе Командующего для Главкома и говорил оставшимся в живых “муссоновцам“ на встрече в день десятилетия со дня гибели корабля. Температура забортной воды в этот день была где-то в районе 4-5 градусов, и разбросанных течением моряков не успели бы собрать с помощью одной шлюпки. При такой температуре – 5-7 минут – и к господу Богу! Когда поднимали из воды находившихся в спасательных кругах раненых штурманов Новикова и Багдулина, для оказания им помощи был спущен на воду офицер с “Вихря“ в спасательном жилете. Вскоре он потерял сознание от переохлаждения. А что было бы с рассыпанными, как горох, по воде людьми, прыгнувшими в воду без спасательных средств.

В результате только некоторых поднимали из воды в шлюпку, а остальных, гроздьями висевших на “осиных“ контейнерах, буксировали за благоразумно привязанные концы к борту мпк-117, что позволяло свести до возможного минимума время нахождения людей в воде. Когда все без потерь были подняты на борт, шлюпка забрала с “Муссона“ помощника и тех, кто с ним остался.

Вид десятков переохлаждённых людей представлял собой жуткое зрелище. Помогали всем, как могли, хотя трудно было помочь так, как надо, при наличии на небольшом корабле одного фельдшера-матроса с горстью медикаментов. Как и положено у русских, всем подносили чистый спирт. Даже в такой ситуации отдельные “индивидуумы“ проявили себя. Заместитель начальника одного из управлений ТОФ, о поведении которого на “Муссоне“ многие рассказали такое, чего не хочется пересказывать, уже взяв стакан в руку, поинтересовался, находится ли на борту его начальник. Услышав положительный ответ, пить не стал, что стало прекрасным подарком для начальника РТС Трубина, неожиданно получившего вторую порцию разогревающего флотского лекарства.



Крылатые ракеты на “Муссоне“ не взорвались и не стартовали, а просто сгорели дотла. Командующий принял решение швартоваться к борту терпящего бедствие корабля. Высадившаяся на борт аварийная партия ничего полезного сделать не могла. Все люки и двери, ведущие внутрь, находились в зоне огня или были заклинены. Трупов на верхней палубе обнаружено не было. Постоянно взрывались какие-то баллоны, бочки, бидоны с краской. Не по себе становилось от мысли, что где-то за тонкими листами стали находятся люди, и им ничем нельзя помочь. Безжизненный корабль с громко хлопающей на качке дверью в надстройке, казался пылающим “Летучим голландцем“, и эта картина превосходила по своему эмоциональному воздействию любой из виденных ранее фильмов ужасов. Вот и сейчас, когда пишу, явно вижу детали происходящего, и противный холод опять прокрадывается в душу.

Я обратил внимание Командующего на полоски дыма, сочащиеся из погреба “Осы“, где находилось восемнадцать зенитных ракет в боевом снаряжении. Пришлось отходить от борта и ожидать спасательный отряд. Неожиданно в небе появились самолёты Ил-38 и сбросили зачем-то на парашютах спасательные лодки, которые тут же были унесены течением. А в воде к тому времени уже давно никого не было.

Спасатели подошли через часа три, когда уже стемнело. “Муссон“ представлял собой пылающее зарево – некоторое подобие гигантского бенгальского огня. Было произведено несколько пенных атак, которые, увы, уже ничего не могли изменить. Зарево уменьшалось в размерах, и вот, когда уже казалось, что огонь побеждён, вверх взвивался мощный протуберанец, и всё начиналось заново. Затем раздались сильные взрывы – это сдетонировал артиллерийский боезапас, и “Муссон“ ушёл на дно, став братской могилой для тридцати девяти моряков.

Мпк-117 со спасёнными отправился в базу, а походный штаб пересадили в море на ракетный катер Р-85. После поисковых действий в районе гибели “Муссона“, в которых принимало участие более десятка кораблей и судов, под утро наш катер был отправлен ко второму причалу бухты Абрек за гидрографической партией. Стояли мы там не более пятнадцати минут, и, несмотря на запреты, я побежал к береговому телефону на КПП.

У меня были причины поступить именно так. Жена была на пятом месяце беременности, а слухи в гарнизонах распространяются быстро. Нам уже было за тридцать пять, и две предыдущие попытки родить второго ребёнка закончились на аналогичном сроке. Звоню в штаб флотилии:

– Помощник дежурного по штабу мичман Прусаков, слушаю Вас!

– Срочно набери мне номер военного ателье!

– Кто говорит?

– Ульянич говорит! Побыстрее, пожалуйста!

– Прекратите эти ваши дурацкие шутки!

На непонятную борзость, как мне показалось, я ответил адекватно, что привело мичмана в чувства:

– Владимир Алексеевич, это вы?..

– А кто же ещё, Саша! Соединяй срочно!..

Нехорошие предчувствия меня не обманули. На КП флотилии, получив список тридцати семи спасённых, поступили от обратного: тех, кого не было в этом списке, включили в другой. А если я и офицер ракетно-артилерийского отдела Евгений Частов (его перевели на “Вихрь“ по служебной необходимости) должны были выходить на “Муссоне“ и в первом списке нас не оказалось, то значит…

У Евгения начальники оказались более дисциплинированными, чем мои. Как и положено, командир и замполит пришли к нему домой и сняли перед женой фуражки. Слава Богу, что я дозвонился. Не хочется думать, что могло бы произойти, если бы…



Комиссию по расследованию причин катастрофы возглавлял Первый заместитель Командующего ВМФ адмирал флота Смирнов. Все члены экипажа были переодеты в подводницкие РБ и изолированы от внешнего мира. Ими вплотную занялись дяди из известного ведомства. Наш походный штаб с другими присутствующими на том выходе офицерами почти неделю работал в штабе Флота. Спали мы не более часа-полутора в сутки, писали различные пояснительные записки, чертили схемы, таблицы, графики. Флагманский штурман флотилии уснул непосредственно во время черчения линии под линейку. Громкий удар “фэйсом об тэйбл” не стал веской причиной для прекращения сна. Со временем мы стали частью интерьера коридора, где размещались апартаменты Командующего ТОФ и его заместителей: ходили в носках по коврам, могли позволить себе немного полежать на сдвинутых стульях в приёмных.

Я был хранителем бесценного богатства: у меня на руках находились по четыре экземпляра объяснительных записок всех членов экипажа “Муссона“ и всех офицеров штабов и управлений, принимавших участие в планировании и подготовке ракетных стрельб и выходивших для их выполнения в море. До сих пор корю себя за то, что не догадался снять для себя копии с отдельных объяснительных. Ну, да что сейчас об этом говорить!

Люди делали всё, что могли, в трагической безвыходной ситуации. К находящимся в завалах горящей надстройки серьёзно раненым штурманам Новикову и Багдулину, рискуя жизнью, добрались матросы и, облачив в спасательные круги, сбросили их за борт. Повезло, хотя страшно говорить так, тем, кто погиб сразу от взрыва при попадании ракеты в надстройку. Многие моряки были заблокированы во внутренних помещениях, и о том, что они пережили в свои последние минуты, лучше не думать. Особенно много людей оказалось в посту дистанционного управления двигательной установкой. Кроме расписанного по тревоге личного состава там дополнительно находилась аварийная партия и курсанты находкинской мореходки, проходившие на “Муссоне“ военно-морскую практику.

Главный старшина, хорошо знавший устройство своего заведования, сумел выйти из ПДУ через внутренний иллюминатор и коффердам в машинное отделение, а затем подняться наверх по скоб-трапу шахты вентиляции. В повседневной обстановке выбраться наружу таким образом невозможно, но “грибок“, закрывавший эту шахту, оказался сорванным взрывом, что и освободило путь. Следом, обжигая руки о раскалявшийся металл, по этому же пути смогли выйти ещё два человека. Последний видел, что следом за ним поднимался матрос, на спине которого висел товарищ, но среди спасённых этих людей не оказалось.

С первых же часов работы комиссии наступило глубокое разочарование в стилях и методах её работы. Показалось, что основной задачей огромного количества военных и гражданских специалистов была защита чести мундира своего ведомства. То все уходили в какие-то псевдотеоретические дебри, то с дотошностью, достойной лучшего применения, ковырялись в допускающих различное толкование лабиринтах боевых и эксплуатационных документов.

Составлялись списки с указанием количества классных специалистов, отличников боевой и политической подготовки, партийной принадлежности, национальности и прочей белибердой. В результате исполнения очередного бумаготворческого шедевра выяснилось, что на кораблях, выходивших в этот день на стрельбу, присутствовали офицеры семи различных штабов. При пофамильном прочтении этого списка выявилось, что в нём нет ни одной фамилии политработника. Это повергло в шок Члена Военного Совета Приморской флотилии. Необходимо было видеть, как недавний и будущий вершитель человеческих судеб заискивал перед начальником штаба бригады катеров, входящим на беседу к адмиралу флота Смирнову:

– Станислав Иванович, не забудьте ему сказать, что за сутки до выхода я разговаривал с вами по телефону и интересовался как дела.

Комиссия пыталась привести свои выводы к общему знаменателю: нарушены правила выполнения ракетных стрельб при запуске ракеты-мишени. Действительно, в правилах сказано, что ракета должна запускаться с таким расчётом, чтобы пройти по корме отражающего атаку корабля на определённой дистанции. А то, что система управления комплекса была рассчитана только на боевое применение и не позволяла запускать ракету в несуществующую точку прицеливания, – это никого не волновало. Всегда на подобных стрельбах прицеливание осуществлялось по кораблю, который за время полёта ракеты уходил от директрисы пуска, и, в случае непоражения, ракета-мишень с отключенным самонаведением проходила на заданной высоте по корме атакуемого корабля. Раньше это не вызывало нареканий, а тут – на тебе! Да и какое отношение это имело к попаданию ракеты в “Муссон“?

А почему же всё-таки произошла катастрофа? “Муссон“ выпустил по ракете-мишени две “Осы“ и произвёл несколько выстрелов из артустановки. Была версия, что ракета была поражена и, изменив направление, попала в корабль. Объективных подтверждений этому предположению выявлено не было. Да и подрывы ЗУРов могли произойти от воды.

Страшная гипотеза: а может быть, при подготовке ракеты на ракетно-технической базе не отключили устройство самонаведения? От этих слов – озноб по коже: такого не может быть, потому что не может быть никогда! При наличии на руках всех официальных материалов расследования, у меня не было причин склоняться к этой версии. Только мучил вопрос: почему после посещения этой базы у Члена Военного Совета ВМФ адмирала Медведева случился удар, от которого он больше не оправился? Не исключено, что это – просто совпадение. Может быть. И может, увы, быть всё, чего быть не должно по определению. В особенности на Флоте.

Капитана 1 ранга Тимирханова, отправившего меня на другой корабль за минуты перед съёмкой “Муссона“, среди спасшихся не было. После взрыва его никто не видел. Он мог бы не идти на тот выход, потому что уже давно был назначен на другую должность. Судьба шла за ним по пятам.

За месяц до этого случился пожар с угрозой взрыва на подводной лодке 641-го проекта Б-103 в районе острова Аскольд. Тимирханову, случайно оказавшемуся недалеко от этого места на морском тральщике “Якорь“, было приказано высадиться на борт аварийной подводной лодки, не входящей в состав нашей флотилии, и возглавить борьбу за живучесть. Сделать этого он не успел. Командир выбросил субмарину на песчаную отмель, пожар ликвидировали, но без жертв не обошлось.

Не выходит из памяти пример управления аварийной ситуацией из Москвы, за что разбирает стыд за родной Флот. Обстановку с подводной лодки докладывали голосом на “Якорь“, с него по радиосвязи на защищённый КП Приморской флотилии, откуда по телефону ЗАС шёл доклад на ЦКП ВМФ. Из Москвы после небольшой паузы по тому же длинному связному ухабистому мосту в обратном направлении шла команда:

– Главком приказал: вывести людей из задымленного отсека, включить ЛОХ! - и ещё что-нибудь в этом роде.

Краснея и пряча глаза, должностные лица репетовали эти вчерашние щи и фиксировали ценные указания в журналы событий.

Разбор итогов работы межведомственной комиссии производил Главком ВМФ в штабе Приморской флотилии. Я готовил доклад Командующему ПрФл РС для этого разбора. Никаких вразумительных выводов по сути катастрофы так и не прозвучало. Снова общие фразы, придирки со ссылками на буквы документов, уничтожающие выводы по деятельности органов управления и отдельных должностных лиц. Прямо из конференц-зала Командующего Приморской флотилией контр-адмирала Головко отвезли в госпиталь с сердечным приступом. Впоследствии он был снят с занимаемой должности и назначен с понижением.

Ни тогда, ни после у меня не возникло никаких личных внутренних претензий к поведению Командующего в той сложной обстановке. Все команды отдавались без паники, желчи и психоза ровным уверенным голосом. Не переводились “стрелки“ на других должностных лиц, ни на ком не вымещалось зло. Во всём произошедшем я не вижу вины Головко, если не считать планетарной ответственности вроде той, что у Ельцина: простите, что не уберёг защитников Белого Дома.

Как же так: погибло тридцать девять человек, а виновных нет? По моему мнению, среди привлечённых к ответственности по итогам выводов комиссии – нет. Все подобные ракетные стрельбы, проводимые ранее и впоследствии, могли закончиться трагически при определённом стечении обстоятельств. Уже через непродолжительное время после гибели “Муссона“ несмотря на все принятые меры и предостережения ракета-мишень имела контакт с антеннами однотипного корабля на Балтийском флоте.

Чтобы с высокой долей вероятности исключить риск при проведении стрельб по ракетам-мишеням, необходимо было разрабатывать и внедрять специальные технические системы обеспечения безопасности или вообще не стрелять. На первое, наверное, не было денег, а что касается второго, то – а “холодная война“ как же?

Скоро исполнится шестнадцать лет с того трагического дня.

Настоящий мужчина и герой, русский моряк Игорь Голдобин уволен с Флота без наград и выслуги. Нет, его никто не выгонял, но и никто не удерживал.

Адмирал Головко умер в неподходящем для этого события возрасте.

Основной пункт базирования Краснознамённой 165 бригады ракетных катеров в бухте Большой Улисс разгромлен и уничтожен. Хочется верить, что памятник славному малому ракетному кораблю Военно-Морского Флота СССР “Муссону“ перенесли в достойное место.

Перед глазами памятная доска с фамилиями погибших:

– Первый заместитель Командующего Приморской флотилией капитан первого ранга Тимирханов Р.;

– Командир 192-го дивизиона малых ракетных кораблей капитан 2 ранга Кимасов Н.;

– Командир малого ракетного корабля “Муссон“ капитан 3 ранга Рекиш В., –

и ещё тридцать шесть фамилий офицеров, мичманов, старшин, матросов и курсантов.

Вечная память “Муссону“!