Азов написал:

Оригинальное сообщение #752448
Так это Шеманский за чехов получил Георгия!

3-й степени.
Там из чехов был один Гайда. Остальные наши дураки- большевики, меньшевики, эссеры. Нашли за кем идти.
А 4-ю степень он получил ранее, скорее всего у Семёнова. Гардемарины летом 1918г. из Сайгона и Гонконга перебирались именно к Семёнову, других не было.

Отредактированно Lot (14.10.2013 01:58:46)

Азов написал:

Оригинальное сообщение #752451
А могли перепутать Георгиевскую медаль, полученную им в 1917 г. (за что кстати? не за минирование Босфора?)  с крестом..? такое бывало... война а тем более революция... помню где то читал...во время ВОВ один воин получи

Думал на эту тему.
Тут какая ситуация, медаль в медальном статуте. Что бы получить Георгия 3-й степени, обязательно должен быть Георгий 4-й. Медали с крестами не мешаются, их может быть сколько угодно, но первый Георгий обязательно 4-й степени. Офицерские награды не рассматриваю, там правил Табель о рангах.

Практика была на Чёрном море на миноносцах, другой информации не нашёл. 
Это из воспоминаний гардемарина Рахманинова, мог и он перепутать с медалью. В мемуарах много путаницы.
Но если в архив делать запрос, думаю док-ты сохранились.

Отредактированно Lot (14.10.2013 00:55:23)

Азов написал:

Оригинальное сообщение #752448
Так это Шеманский за чехов получил Георгия!

Да, но приказ о награждении исходил от Колчака, списки утверждал и награждал лично генерал Розанов- вешатель в Енисейской губернии.
Так что, как говорится "бьют не по паспорту..."

Отредактированно Lot (14.10.2013 01:45:00)

Азов написал:

Оригинальное сообщение #752459
Это я знаю... но путаницу вполне можно предположить...тем более на фото он с двумя Георгиевскими ленточками.

А хрен его знает, фотка плохенькая может 3 ленточки, может 2. Скорее всего 2, как на фото выпуска.
Здесь остаётся только гадать, пока других сведений нет.

Юрий Шеманский, Гонконг, февраль 1918г. Здесь только планка медали, кресты будут позже.

Письмо Шеманского -Захарченко
Ленинград, 9 июля 1976 г.
Дорогой Константин Львович!
Спасибо за письмо и сообщения о Гарине, Псиоле, Казанском, Новакове... Печально сознавать, что больше и больше наших соучеников и соплавателей уходят в "очень далекое плавание" -  в небытие... Я сейчас же сообщил эти твои сведения Чигаеву /Одесса/. Для меня была новость, что жена Гарина — дочь нашего Григория Александровича Бутакова. Я его знаю с времен Великой Отечественеой войны, когда он был моим начальником в Отделе Вспомогательных судов КБФ, а я был командиром военного транспорта. А вот четвертому моему товарищу – Николаю Евгеньевичу Зандрок - я еще не успел сообщить, так как 5 июля по телефону я узнал, что он в этот день умер. Его жена из Вологды телефонировала об этом. Утром ему стало очень плохо и "скорая помощь" доставила его в госпиталь, где он и скончался. А он был и хороший товарищ, и отличный человек в жизни!
Сейчас я жду выхода из печати журнала "Катера и яхты" № 4 в котором будет моя статейка о дрейфе шхуны "Тюлень" и интересный рассказ Зандрока о том, как он вместе с Семеновым /Зопсом/ успешно провели на Черном море в двадцатых годах эксперимент по создании из большого баркаса небольшои шхунки на манер "Тюленя", на которой они выполняли перевозки грузов Внешторга. Проплавав около года с разными принлючениями на Черном море, они передали это свое суденышко безвозмездно Погранохране, а сами покинули море. Зандрок поступил в заочный Институт водного транспорта, а Семенов изучив геологию, принимал участие в ряде больших геологических работах, потом и руководил некоторыми,сцелал ценные открытия и был награжден орденом Ленина. Но в 1971 году тяжело заболел /рак легких/ и умер в Ленинграде.
С судьбе Чигаева было несколько версий. Официальные сведения говорили, что он геройски погиб в борьбе с фашистами в Испании. Потом выяснилось, что он был только тяжело ранен, выздоровел и вернулся домой. Вот он меня и просил узнать у тебя о судьбе Гарина, с которым был в большой дружбе в молодые годы.
Тераевич уже давно ослеп на один глаз, а недавно пытался избавиться от глаукомы на втором глазе, но операция не дала, видимо, положительного  результата. В результате наш дон Валериан почти совсем ослеп.
Дунаев и Чигаев тоже мучаются с разными старческими недугами. Я же в мае перенес два припадка сердечных и, как указала электрокардиограмма, у меня был микро инфаркт. Весной 1968 года в Архангельске умер Надеждин…

Меня очень заинтересовало твое сообщение, что Чайко написал на английском языке повесть о последних гардемаринах нашей страны. Жаль‚что это его произведение пока еще не напечатано.
Мои же "Последние гардемарины" прошли недавно еще просмотр в нашем крупном книгоиздателъстве "Молодая гвардия" в Москве и еще новейший, но сильно сокращенный по их просьбе вариант, опять у них на просмотре. О результате - сообщу.
Более успешны мои работы по спортивному любительскому рыболовству в пресных и особенно в морских водах. Кроме нескольких десятков разных очерков и статей на эти темы я выпустил четыре книги. Какие то из них я‚ кажется‚ тебе присылал?
А вот недавно Дальневосточное издательство приняло мою новую работу "С удочкой по берегам дальневосточных морей", но сможет ее выпустить только к 1978 году. Но доживу ли я? Все что удасться опубликовать, то я, конечно, сейчас же вышлю тебе. Вот, кажется, и всё, что я хотел тебе сообщить.
Еще раз спасибо и за письма и за присланные книги!
Дружески твой Юрий Шеманский.
P.S. Как  было бы хорошо, если бы тебе удалось раздобыть фото М.А.Китицына! У меня был снимок, где Китицын снят был вместе с Юингом и судовым священником. Но, к сожалению, это фото, вместе с альбомом погибло во время блокады Ленинграда. О Китицыне я рассказываю много хорошего и было бы кстати и его фото. Пораспрошай друзей — может быть кто-нибудь и поможет в этом?
Ю. Ш.

Сегодня от Николая Крицского, автора книг "Владивостокские гардемарины" и "Вспомогательный крейсер Сибирской Флотилии Орёл" получил письмо-
"На форумах не бываю, но на это обсуждения случайно наткнулся. Полностью со всем согласен. Ключевая фигура этой истории Ю. Шеманский. Он приезжал в конце в середине 70-х во Владивосток я его даже видел Он был действительный член Российского географического общества, и в нашем отделении пытался провести в печать своих гардемаринов, но без успешно. Я пытался найти рукопись, но пока безуспешно. В те годы был жив не менее интересный человек этого выпуска - Романовский. Его перу принадлежит роман "Верность". На дрейф Тюленя  Романовский написал разгромную рецензию, одна из копий хранится в местном архиве. У Романовского был свой архив, но я его не могу найти. Жил он в собственном доме не окраине, теперь престижный коттеджный поселок.  Никаких следов. Нашел несколько фотографий из его архива, много любопытного. О Шеманском у него действительно Георгиевская медаль 4 ст., а  Гк 4 ст. За бой в сентябре 1919 г.  на пароходе на Амуре у с Малмык (так в документах) правильно наверно Малмыж. В этом бою был смертельно ранен гардемарин ТАТАРИНОВ Виктор Викторович (21.03.1900 – 21.09.1919),
ну а 3 ст. за подавление Гайдовского восстания. Фото которое приводится - у меня оно в форме ксерокопии из Гуверовского архива, в овал его обрезал для статьи в Нумизматике и фалеристике, теперь гуляет по интернету.   

Отец Шеманского генерал-майор Ген штаба империи, в 1919 г. в Генштабе РККА. Он же основатель Российского императорского общества правильного рыболовства. Он же автор массы статей по Военной истории (легкое перо. читается с удовольствием). Умер очевидно во время блокады. Легко проверить по сайту жертв блокады, там даже его адрес есть. Ю. Шеманский написал статейку по моему "Летучий голландец" не трудно убедиться, что приведенный на фото  парусник послужил толчком к вспышке творческой фантазии. То же и Тюлень, не плохая маринистика,  но белые нитки торчат со всех сторон, особенно чисто морское описание крушения."

Азов написал:

Оригинальное сообщение #765039
Очень хорошая книга об эпопее "Адмирала Завойко"...Адриан Романовский. "Верность". Москва. Воениздат. 1979 г.

В младые годы читал, а сегодня оказалось, что автор из гардемарин ОГК. Проверил по спискам, есть такой.

ТРАГЕДИЯ ШХУНЫ «ТЮЛЕНЬ»

Ю. Шеманский, капитан дальнего плавания. Из сборника «Океан», М., Детская литература. 1972

Мужественные, смелые люди не раз выходили в едино­борство с грозной стихией океана. В наше время прославил себя Хейердал, совершивший путешествие на плоту «Кон-Тики». Джон Корнуэлл прошел на небольшой яхте от бе­регов Америки к Австралии. Чичестер в одиночку на яхте совершил кругосветное плавание.
Но история человеческого мужества в борьбе с морской стихией иногда бывает неблагодарна. Мне хочется расска­зать о забытом подвиге, опередившем на десятки лет плава­ние Чичестера и других, подвиге, совершенном тремя рус­скими юными моряками — воспитанниками военно-морского училища. После тяжелого кораблекрушения на небольшой шхуне на ее обломках они совершили тяжелейший дрейф в штормующем океане, пробыв в плавании почти четыре ме­сяца. Произошло это так.
Воспитанники военно-морского училища, отправленные из Петрограда еще до Октябрьской революции на Тихий океан в длительное учебное плавание, не смогли вернуться обратно: берега родины были блокированы белогвардейщиной и иностранными интервентами.
И вот три гардемарина, Георгий Семенов, Николай Коринтели и Федор Чигаев, по их просьбе были временно от­числены из училища и направлены на моторно-парусную шхуну «Тюлень» для получения практики в парусном пла­вании в северных водах Тихого океана.
Георгий Семенов, потомственный моряк, был племянни­ком В. А. Семенова, известного порт-артурца и цусимца, автора изобличавших царизм книг «Флот и морское ведом­ство», трилогии «Расплата», «Цусимский бой» и «Цена крови». Георгий Семенов был большим любителем парусного спорта, принимал участие в длительных переходах спортивных яхт на Балтийском море.
Федор Чигаев — также энтузиаст, виртуоз в парусном и гребном искусстве, победитель многих парусных и гребных гонок.
Николай Коринтели отлично знал штурманские дисцип­лины и увлекался техникой парусного дела. С юных лет он не раз плавал под парусами по Черному морю, у берегов родной ему Грузии. Он интересовался пароходной механи­кой и вместе с Семеновым готов был часами разбирать и со­бирать сложные судовые механизмы.
Шхуна, на которую были направлены три молодых мо­ряка, стояла уже на кладбище кораблей, но умельцы, бы­валые моряки, восстановили ее. Перед походом шхуну ре­шили «окрестить»: дать вместо номерного наименования но­вое имя — «Тюлень». Это было сделано в знак уважения и признательности за помощь Китицину, бывшему командиру знаменитой героической черноморской подводной лодки «Тюлень».
Шхуна отправилась на север из Владивостока во второй половине мая 1919 года. А вскоре и отряд судов с осталь­ными гардемаринами военно-морского училища, временно находившегося во Владивостоке, в составе канонерской лодки «Якут», посыльных судов «Улисс», «Диомид» и «Патрокл» направился к берегам Камчатки.
Отряд должен был охранять воды и берега нашей дале­кой окраины от участившихся нападений иностранных бра­коньеров, рассчитывавших, что русским в то тяжелое время не до таможенных и пограничных дел. Расхитители наших морских и прибрежных богатств то хищнически занимались ловом особо прибыльных лососевых рыб и крабов, то выса­живались в глухих прибрежных селениях и выменивали цен­нейшие меха за спирт, порох, плиточный чай или совсем уже грошовые товары. Для охраны от этих мошенников, преимущественно американских и японских, и был послан отряд кораблей, укомплектованный гардемаринами.
Когда отряд пришел в Петропавловск, выяснилось, что шхуна «Тюлень» здесь не появлялась. Потянулись дни и не­дели, тревога росла. Ни один из кораблей отряда, плавая полгода в этих северных водах, ничего не слышал о шхуне. Как раз ко времени возможного прихода «Тюленя» в Пет­ропавловск, судя по метеосводкам, в этих широтах бушевал жестокий шторм. Оставалось предположить, что шхуна по­терпела аварию и погибла. К такому печальному выводу пришли все командиры пограничных судов, вернувшихся в ноябре 1919 года во Владивосток.
Но «Тюлень» не погиб. Подробности того, что произо­шло со шхуной, удалось узнать только спустя полтора года, когда один из бывших на шхуне гардемаринов, Чигаев, су­мел наконец дать знать о себе товарищам. А в 1923 году автор этих строк встретил в Ленинграде Коринтели и Чигаева и выслушал подробный рассказ о катастрофе.
Я получил возможность познакомиться и c дневником Николая Коринтели.
Что же произошло со шхуной?..
Приведу некоторые записи дневника Коринтели:
«23 мая, Двигаемся хорошо. Вошли в Сангарский пролив. Заходили в японский порт Хакодате, где приобрели свеже­го хлеба, мяса, овощей. Вышли в океан. Слева проходим берега Японии. Показались далеко пики вулканов Куриль­ских островов. Но скоро и они скрылись за горизонтом. Дует свежий попутный ветер 5 — 6 баллов. Поддает с кормы большая, уже океанская волна...
25—27 мая. Все эти дни продолжаем идти на север. Ве­тер свежий, доходит временами до б баллов, южный, попут­ный, что ускоряет наше продвижение к Петропавловску-Завтра, видимо, будем уже в Авачинском заливе!
28 мая 1919 года. Ужасный день! Шхуна понесла тяже­лую аварию: погибли капитан, помощник, механик, боцман и три матроса. Писать из-за тяжелой качки очень трудно. Опишу все после.
5 июня. Все эти дни я не смог что-либо записывать в свою тетрадку, потому что я и оставшиеся в живых два моих товарища — Чигаев и Семенов — были настолько потрясе­ны случившимся, что писать было очень трудно. Сегодня шторм затих, хотя еще идет большая волна по океану, но качка стала спокойней, мягче, и я записываю все, что прои­зошло в эти страшные дни.
28 мая я сменился с вахты у руля в 16 часов и, взяв пе­ленг на только что открывшуюся белеющую снеговую вер­шину еще очень далекого от нас Авачинского вулкана, спустился в кубрик. Там уже был Чигаев, третий же наш товарищ, Семенов, в это время вступил на вахту в машинное отделение.
Мы оба устали после вахты, хотелось спать. Наверху оставались капитан, его помощник, механик, боцман и три матроса. Между тем шхуну стало так бросать и стремитель­но класть то на один, то на другой борт, что и сон пропал. Вдруг судно так невероятно накренило, что мы, лежавшие оба в койках, едва выскочили из них, думая, что шхуна пе­реворачивается. Затем послышался длительный треск. Не «девятый вал», а, видимо, целый водяной холм накрыл «Тюленя», потому что в кубрике стало совсем темно, иллюмина­торы были под толщей огромной массы воды. Новый удар потряс шхуну, она вздыбилась на крутой волне, перевали­лась на другой борт... Еще несколько ударов, от которых, казалось, все развалится на куски! Но шхуна снова подня­лась на гребень, должно быть, очень высокой волны, так как через стекла иллюминаторов на секунду-другую показались, мелькнули скалистые берега Камчатки. Только теперь они казались гораздо дальше, чем когда их видели с палубы до того, как налетел шквал. Значит, беспомощную шхуну уно­сит в океан...
После первых ужасных ударов шум работавшей машины разом смолк. В помещении кубрика наступила сравнитель­ная тишина, только скрипела и трещала обшивка судна. Наверху ураганный ветер продолжал неистовствовать, и размахи с борта на борт не уменьшались.
Все наши с Чигаевым попытки выйти на верхнюю палубу были безуспешны. Выход из кубрика оказался чем-то плот­но прижат. Что происходило наверху? Что делал остальной экипаж? Ждали, что кто-то все же спустится наконец в куб­рик. Но время шло, никого не было. Не слышно было и дви­жения людей по верхней палубе... Видимо, решили мы, все они находятся в рулевой и штурманской рубках.
Так как до нашей очередной вахты было еще далеко, мы перестали особенно беспокоиться и завалились в свои под­весные койки. При качке лежать более удобно, чем стоять на ногах или сидеть, держась обеими руками и упираясь то туда, то сюда ногами. Забравшись в койки, верней вспрыг­нув в них, как на бешеных коней, мы оба крепко подвяза­лись, чтобы не быть выброшенными.
Шторм бушевал всю, казалось, бесконечную ночь. Не раз мы, обитатели кубрика, думали, что идем ко дну, когда судно ложилось плашмя на борт и валы океана опять и опять покрывали чернотой иллюминаторы. Иногда качка боковая-бортовая переходила в килевую, шхуну то ставило на попа - носом вниз - то его задирало вверх почти от­весно.
Стало чуть стихать только утром следующего дня. Иллю­минаторы чаще выходили из воды, но поверхность океана, вся иссеченная, вся изрытая ураганом, выглядела пугающей. С катившихся один за другим пенящихся холмов лютый ве­тер срывал верхушки и кружил их тучами водяной пыли. Потом понемногу все сменилось мертвой зыбью — волнами без лохматых курящихся гребней, но все еще высокими, как многоэтажный дом.
Мы, заточенные в кубрике, снова и снова пытались выйти наверх, но безуспешно. Никто не спускался по-прежнему вниз, в кубрик, никто почему-то не вызывал нас на вахту. Дверь из кубрика все не поддавалась нашим усилиям, не открывалась. Что же делать?
Стали стучать в переборку, отделяющую кубрик от ма­шинного отделения. Послышался такой же ответ. По азбуке Морзе я передал, что мы не можем выйти, так как что-то заклинило снаружи выход из кубрика. Через несколько ми­нут послышались спотыкающиеся шаги по верхней палубе, а затем удары кувалдой. Наконец дверь открылась, и мы уви­дели своего третьего друга.
Выйдя из кубрика наверх, мы были поражены: палуба пуста, начисто снесены рулевая и штурманская рубки, кам­буз, единственная шлюпка. Все закрепленные на палубе гру­зы, бочки с жидким топливом, машинным маслом, пресной водой, ящики с продовольствием — все было смыто за борт. Обе мачты сломаны. Остатки такелажа путались за кормой; видимо, ими был заклинен руль и гребной винт.
Мы с отчаянием убедились, что на шхуне уцелело только нас трое. Остальные семь человек, в том числе капитан, по­гибли. Долго и упорно я и мои друзья всматривались в окружающую нас водную пустыню, ища какие-либо облом­ки, сорванные со шхуны, за которые, может быть, еще дер­жатся выброшенные наши товарищи... Ничего не было видно.
Освобожденная от своих надстроек и других тяжестей, шхуна несколько поднялась и, хорошо удифферентованная, не переворачивалась даже в такой болтанке. Но потерявшее управление и ход судно держалось лагом — боком к волне, подвергаясь резкой и стремительной боковой качке, которая выматывала нас.
Первое, что мы сделали — это очистили руль и винт от обвивших и опутавших их обрывков такелажа и штуртроса теперь уже не существовавшего штурвала.
В машинном отделении среди аварийного запаса деталей мы нашли металлический румпель и закрепили его на стеб­ле руля. Хоть и с трудом, но рулем стало возможно управ­лять. Вытащили из воды и одну сломанную мачту, которая волочилась на вантине. Очистили палубу на корме от остат­ков смятого и поломанного фальшборта, чтобы эти обломки не мешали движению румпеля, и поскорей запустили мотор, вывели судно против волны. Судового путевого и главного компасов уже не существовало — они погибли вместе со снесенными океанским валом рубками. Но у нас в кубрике среди штурманского имущества, полученного из училища, был шлюпочный компас, и он помог нам ориентироваться и взять правильное направление к берегам Камчатки.
Но земли уже нигде не было видно даже в бинокль, ко­торый, к счастью, сохранился в кубрике. Вокруг до горизон­та все безнадежно пусто. В расходных цистернах топлива оставалось в лучшем случае не более чем на два-три часа хода. Вернуться к побережью Камчатки своим ходом, да еще против сильной зыби, ветра и течения, нам нечего было и думать.
Посоветовавшись между собой, решили топливо сохра­нить на самый крайний случай, а сейчас лечь в дрейф. Для этого смастерили плавучий якорь. Квадратный кусок пару­сины натянули на два сколоченных крест-накрест шеста, от четырех углов протянули тросики и, связав вместе, соеди­нили с фалинем на носу судна. Опущенный в воду плавучий якорь держался в ней вертикально, упирался в нее и удер­живал шхуну носом против ветра и волны. Качка стала спо­койней, мягче.
Ветер стихал, уменьшалась постепенно и мертвая зыбь. Теперь мы особенно почувствовали голод...
9 июня. Прошли первые дни после катастрофы, запол­ненные наведением элементарного порядка на пострадав­шем судне; налажено ручное управление рулем, сделан пла­вучий якорь, который удерживал суденышко от беспорядоч­ной и изматывающей нас качки. И вот ребята пришли к мысли о необходимости создания хотя бы самого примитив­ного парусного вооружения. Но как это сделать? Думали, подсчитывали и наконец составили такой план.
Прежде всего надо было прочно укрепить нашу неболь­шую, короткую и слабенькую мачту. Для этого просверлили в месте ее стыковки с остатком основания старой мачты два отверстия и пропустили через них два железных болта, скрепив их с обеих сторон большими шайбами и гайками. Кроме того, на это место крепления мачты с ее основанием наложили прочный бензель (узел) из толстой проволоки. Затем мачту укрепили еще дополнительными креплениями к носу, с боков и в сторону кормы, использовав для этого прочный манильский трос, целая бухта которого нашлась в шкиперской кладовочке.
Но на парус не было материала: ни кусочка парусины, ни даже каких-либо остатков старых рваных парусов. Па­русина же, которую мы использовали для плавучего якоря, была уже порядочно истрепана в штормовых водах океана. Казалось, задача создания даже маленького паруса была не­выполнима. Но, подумав, мы нашли выход. Решено было по­пробовать использовать имевшиеся на судне четыре паруси­новые морские койки, полученные нами из морского учи­лища,
Соединив в длину две койки, а затем снизу еще две и связав вместе так все четыре, получили плотное полотно паруса...
Когда все было готово, рею подняли, захватив в ее се­редине прочным фалинем, продетым затем через блокшкив на вершине мачты. Поднятый новый парус, к нашей радости, сразу же «забрал», и мы с восторгом увидели, как суденыш­ко наконец получило видимый небольшой ход.
Карт не было — они погибли со сбитой за борт штур­манской рубкой. Случайно сохранилась только одна карта — «Южная часть Камчатки». К ней мы подклеили чистые лис­ты бумаги, на которые продолжили сетку карты, и исполь­зовали их для того, чтобы отмечать на них координаты на­ших астрономических обсерваций и по ним прокладывать путь двигающейся в океане нашей шхуны.
Мы научились ловить в океане рыбу простейшим спосо­бом — «на поддев»: опуская прочный утяжеленный рыболо­вецкий крючок на ту или иную глубину, а затем его по­стоянно подергивая, заставляя «танцевать» в воде и этим создавать тончайшие колебания, далеко улавливаемые рыба­ми. Способ этот хорош тем, что ловить можно без всякой наживки, притом на разных глубинах, даже не освещенных, и потому — в любое время дня и ночи, причем ночью даже более успешно. Видимо, зрение рыб в этих случаях совсем не участвует, а эти колебания улавливает какое-то особое «шестое» чувство, которым снабдила рыб природа...
Потрудней и пострашней было с пресной водой. Выпиты были последние остатки пресной воды, оставшиеся после аварии на донышках в бачках кубрика и в машинном отде­лении. Мы начали страдать от жажды. Это хуже голода: без пищи человек может прожить, говорят, почти месяц, а без воды не более десяти суток. И тут мы снова вспомнили со­веты Шестакова: для утоления жажды надо жевать свежую рыбу или высасывать ее соки.
29 июня. Несмотря на наше юношеское оптимистичес­кое настроение, на нас находят тяжелые порывы тоски и безнадежности. Наше путешествие идет, кажется, без конца, без какой-либо надежды на спасение. Ни островов на без­граничной пустыне океана, ни каких-либо кораблей мы не видим. Правда, несколько раз видны были в бинокль очень далеко, почти на самом горизонте, дымки, а ночью — огни проходивших пароходов. Но расстояния были настолько ве­лики, что никакими имевшимися у нас средствами сигнали­зации мы не могли привлечь их внимание.
30 июня. Дни проходят бесконечно медлительно. Ведь почти ничего нового мы не видим, а наблюдать движение времени нам приходится почти все двадцать четыре часа суток!..
12 июля. Я не записывал ничего в своем дневнике за эту последнюю неделю, так как нас опять порядочно трепали штормы, следовавшие один за другим, и записывать было трудно. Мы только по-прежнему вели регулярно записи в нашем вахтенном журнале... Вскоре нам стало ясно, что под нами идут уже воды теплого течения Куро-Сиво, быстро относившего нас на восток. Течению, конечно, помогают и штормовые ветры, которые так далеко уносят наш «Тюлень».
По астрономическим наблюдениям, отмечаемым на карте (самодельной), мы видим перемещение, и притом удивитель­но быстрое, «Тюленя» на восток... Видно, что течение и штормы очень быстро нас уносят к востоку. Сейчас мы, ви­димо, находимся севернее Гавайского архипелага, но где именно? Как нужна была бы теперь, да и вообще, мореход­ная карта!
Если нас и дальше так быстро будет нести на восток, то, вероятно, попадем к берегам Америки. И нашим глазам уже мерещатся покрытые тропической растительностью теплые берега Калифорнии! Эти мечты, должно быть, рож­даются из воспоминаний того, чему нас когда-то в стенах морского училища в Петрограде учила история открытий и освоения тихоокеанских берегов, и особенно то, что сде­лали в этом смысле наши предки...
16 июля. Сегодня после полудня, выполнив очередные астрономические определения, я внимательно всматривался во что-то появившееся на горизонте в западной его части. Вскоре можно было опознать два больших военных корабля, видимо крейсера, шедшие быстро в северо-восточном на­правлении. Чем-либо просигнализировать им у нас не было возможности — уж очень далеко они проходили. Скоро они оба скрылись за горизонт.
20 июля. Нашим надеждам, что «Тюлень» приблизится к берегам Америки, видимо, не суждено осуществиться. Но­вый очередной, но северный шторм сильно снес «Тюленя» к югу и юго-западу. Когда сегодня мы тщательно определи­лись по солнцу, то увидели, как далеко к югу нас вынес шторм. Мы прошли уже примерно меридиан, ограничиваю­щий архипелаг Гавайских островов с востока, и сейчас на­ходимся, видимо, уже южнее самого южного из них. Судно наше продолжает упорно двигаться на юг. Вероятно, мы по­пали уже в струи Калифорнийского течения, идущего дале­ко от берегов Америки на запад, а затем отклоняемся к юго-западу. Заметно потеплело, на наши удочки стали попадать­ся какие-то неизвестные рыбы. Ночью был большой улов планктона. Погода, к нашему счастью, стоит хорошая, океан спокоен.
22 июля. По нашим астрономическим определениям, мы проходим широту Гонконга.
Дорогая Родина! Как мы гордимся тобой! Но вернемся ли мы к тебе? Не погибнем ли в этих чужих, далеких во­дах?..
2 августа. ...Одна за другой следовали молнии, и над на­шими головами ударил гром, точно разорвался тяжелый сна­ряд. С неба хлынули потоки воды, полил тропический дождь сплошным водопадом. Гром и шум от бешеного ветра сли­вались в сплошной рев. Быстро разошлись волны, все выше и выше подбрасывая наш маленький «Тюлень»...
Опять и опять можем предаваться своим мечтам, думаем о нашей далекой Родине, близких людях, родном флоте. Вспоминаю я и свою родную Грузию, солнечные берега Чер­ного моря!
10 августа. Суденышко наше, вернее, оставшийся его кор­пус долгое время не давал большой течи — добросовестный ремонт себя оправдал, и «Тюлень» мужественно держался на волне. Если и поступало немного воды, то ее за несколь­ко минут работы ручной помпы наши вахтенные откачивали. Но когда пошел уже конец третьего месяца дрейфа, расша­танные крепления и обшивки потекли солеными слезами. Воды становилось с каждым днем все больше, ее часами вы­качивали ручной помпой в шесть рук. Щели, конечно, за­шпаклевывались, но качка и тропическое солнце делали свое. Вода продолжала прибывать в трюм, кубрик, машинное отделение. Все предвещало близкий конец. Теперь не то что шторм, но, возможно, сильный шквал и даже свежий ветер могут принести катастрофу.
13 августа. Утром, когда я проснулся и вступил на вахту, сменяя Чигаева, он меня очень удивил сообщением, что «Тюлень» опять изменил свой курс и сейчас идет на юго-запад...
Мы верим в возможность спасения! Ведь дошли мы почти до экватора и все пока живы и здоровы!
25 августа. Мы уже в Южном полушарии и продолжаем перемещаться на юго-запад, к островам Полинезии, которых, как помнится, здесь много. Надежду увидеть наконец землю поддерживают появившиеся большими стаями птицы. Сего­дня днем и особенно под вечер их было необыкновенно мно­го. Покружившись над нами, стаи одна за другой улетели прямо по нашему курсу — на юго-запад.
8 сентября. Сегодня ночью у нас произошли события, за­ставившие всех нас порядком поволноваться. Дело было в следующем. На вахте стоял Семенов. Около двух часов но­чи мы услышали его крик:
— Вставайте, вставайте! Вправо по носу огни встречного судна!
Мы с Чигаевым быстро выскочили на палубу и в кро­мешной темноте увидели огни идущего с запада корабля. Хорошо были видны оба его отличительных огня — красный и зеленый, а выше ходовые — два белых.
Мы тотчас же подняли два наших красных фонаря на мачте, затем я зажег фитилек и у белого ручного фонаря с открывающейся и закрывающейся дверцей. Этим фонариком можно передавать по азбуке Морзе световые сигналы — точ­ки и тире.
Чигаев стал к рулю, а Семенов спустился в машинное отделение и начал запускать мотор. Мотор зачихал, сделал несколько сильных выхлопов и наконец заработал. Я спус­тил парус и начал сигнализировать своим фонариком, пере­давая сигналы бедствия...
Мы развернулись направо, чтобы идти на пересечку кур­са встречного судна. Но оно двигалось очень быстро, скоро прошло наш траверз и стало все больше и больше уходить на восток...
На наши сигналы никакого ответа не последовало, ви­димо, их не видели. Наши надежды на спасение опять не сбылись...
20 сентября 1919 года. Знаменательный для нас день! Мы спасены! Кончился наш дрейф на обломках тонущего «Тю­леня»! Рано утром, когда мы были на палубе, то увидели у себя за кормой приближающееся судно, точно держащее курс на нас. Вскоре пароход подошел к нам и, увидев флаги бедствия, поднятые на нашей мачте, остановился и спустил на воду шлюпку, направившуюся к нам.
Молодой штурманский офицер, пришедший на шлюпке, заговорив с нами по-английски, выслушал наши рассказы о длительном дрейфе после тяжелой аварии у берегов Кам­чатки, посмотрел наш вахтенный журнал, журнал астроно­мических обсерваций и только все восклицал: «Это неверо­ятное происшествие! Это изумительный подвиг!»
Затем он осмотрел внутренние помещения и, увидев всю­ду обилие воды, все время поступающей из-за борта через многочисленные щели в обшивке судна, предложил нам не­медленно погрузиться с нужными вещами в его шлюпку.
Сборы наши были недолгими: забрав штурманское и другое небольшое имущество, мы покинули «Тюлень» и сту­пили на борт спасшего нас аргентинского парохода «Патрия», следовавшего в Сингапур.
По нашей просьбе нам дали чистую мореходную карту Тихого океана, на которую мы нанесли основные точки на­ших астрономических определений. В результате получили уже более точное графическое изображение пути шхуны во время нашего дрейфа, продолжавшегося 114 суток. За это время нас отнесло от берегов Камчатки более чем на четыре тысячи миль (около восьми тысяч километров), Это было зафиксировано актом, заверенным капитаном и штурманом этого парохода».
* * *
Долго с палубы парохода трое спасенных юношей смот­рели в бинокль, прощаясь с качающимися на океанской зы­би, исчезающими за кормой остатками верного «Тюленя». Им, казалось, хотелось верить, что корабль, как и полагает­ся тюленю, все же не утонет, доплывет до Антарктики и ляжет там на кромке южнополярных льдов среди своих лас­тоногих сородичей.
Кто знает, может быть, так и случилось?
Ведь в этих обломках кораблекрушения остались несокрушимая воля и упорство трех юных российских моряков!
В Сингапуре медицинский осмотр спасенных показал, что все трое сохранили здоровье, но сильно исхудали, по 18—20 килограммов каждый.
Двоим спасшимся пришлось наняться штурманами на иностранные пароходы, которые должны были зайти во Вла­дивосток. Третий попал на остров Ява. Там он работал по­мощником начальника порта в небольшой бухте. Случайно он узнал, что один из учебных кораблей прошел Сингапур и, по слухам, направился в Порт-Саид. Запросил этот порт, выяснилось, что учебный корабль ушел в югославский порт Дубровник. Написав туда, наш невольный «индонезиец» узнал наконец новый адрес своих товарищей.
По их просьбе он и сообщил подробности пережитой трагедии в океане на шхуне «Тюлень», о том, как обломки этой шхуны были отнесены ветрами и течениями далеко от берегов Камчатки, в Южное полушарие, и как их спас ино­странный пароход.
В 1923 году я встретил в Ленинграде Николая Коринтели и Федора Чигаева, и они рассказали мне все подробности катастрофы. Прочел я и их вахтенный журнал, который они вели во время этого долгого и тяжелого дрейфа, дневник Н. Коринтели, из которого сделал некоторые выписки. Про­чел я также английскую сингапурскую газету, где описыва­лась история «преодоленного кораблекрушения», видел помешенную там карту дрейфа шхуны «Тюлень». Газета вос­торженно описала историю шхуны «Тюлень», отдав долж­ное мужеству и мореходному искусству трех воспитанников русского военно-морского училища.
Катастрофа шхуны «Тюлень» так и не получила широкой известности на родине, а спустя полстолетия ее почти никто не помнит.
Какова же дальнейшая судьба мужественных моряков?
Преодолев все трудности, они вернулись на родину че­рез Владивосток. Николай Коринтели и Федор Чигаев после возвращения в Советский Союз плавали на севере — в Белом и Баренцевом морях на гражданских судах. Потом Н. Корин­тели некоторое время работал под Москвой, на строительстве канала Москва—Волга, а Чигаев — на Волге. Оба не раз наве­щали Ленинград, где у них были близкие и родные.
О местонахождении Георгия Семенова после его воз­вращения на родину ничего не удалось узнать.

Lot написал:

#1154040
Если интересно, могу рассказать

Безусловно будет интересно!

[

Отредактированно sergejj (04.09.2017 19:28:55)