МОРСКОЕ УЧИЛИЩЕ ВО ВЛАДИВОСТОКЕ
Осенью 1917 года правительство Керенского решило распустить Морское училище. Наличный состав кадет должен был закончить общее образование, старшей роте представлялась возможность закончить курс, 3-я рота гардемарин должна была быть пополнена “демократическим” элементом, в который вошли даже коммунисты, назначенные Центрофлотом Гуркало, Кожанов и Дажин. Эта рота 3 октября 1917 года была направлена во Владивосток на учебный отряд в составе вспомогательного крейсера “Орел” и миноносцев “Бойкий” и “Грозный”. 12 ноября 1917 года отряд вышел в плавание. В Нагасаки, куда пришел отряд, стало известно о перевороте в Петрограде, уже здесь пяти гардемаринам пришлось бежать с корабля по политическим причинам. В Гонконге среди матросов началось брожение, которое кончилось тем, что команда была разоружена и отправлена во Владивосток. Из матросов остался только один, 20 гардемарин также были списаны и отправлены во-свояси. Таким образом 205 гардемарин уже потеряли 25 соплавателей. Заведующий гардемаринами кап. 1-го ранга Китицын разошелся во мнениях с старшим лейтенантом Афанасьевым и уехал в Японию. Вследствие некомплекта в команде пришлось “Бойкий” сдать англичанам, а “Грозного” французам в Сайгоне. После некоторого времени и “Орел” разоружился в Сайгоне, а гардемарины начали занятия на базе, во французских казармах. Число гардемарин уменьшилось, так как группы гардемарин начали разъезжаться, пробираясь в Россию.
В начале ноября 1918 года в освобожденной от соввласти Сибири военно-морским министром адмиралом Колчаком был отдан приказ о сборе и отправке морских кадет, гардемарин, юнкеров флота и воспитанников Морского Инженерного училища во Владивосток, для организации и начала занятий. 19 ноября 1918 года прибыла во Владивосток из Сайгона первая большая партия гардемарин — 62 человека, таким образом у кап. 1-го ранга Китицына после чисток осталось 99 гардемарин. Сначала гардемарины размещались в казармах 35-го Сибирского стрелкового полка на Русском Острове, затем были переведены в город, в Шефнеровские казармы.
Прибывшая вторая партия гардемарин из Сайгона была профильтрована и часть была отправлена в военную школу на Русском Острове. В конечном результате рота имела 129 гардемарин, которые и начали занятия. Занимались по запискам, так как учебников не было. Только позднее удалось наладить печатание некоторых учебников, таблиц логарифмов в Шанхае. Практические занятия легко были организованы в богато оборудованных портовых мастерских. Все внимание было обращено на главные предметы, второстепенные предметы были отброшены, гимнастика, фехтование и спорт проходилось постольку поскольку этого требовала строевая служба.
К апрелю 1919 года был объявлен прием в младшую роту. В докладной записке начальник училища так объяснял свое решение: ... “Самая большая ценность нынешнего выпуска состоит не только в том, что он даст русскому флоту через полтора года сотню лишних мичманов, а в том, что он сохранит непрерывность морского воспитания, сильный дух, налаженность и порядок... влияние старшего выпуска на новый, это обеспечит преемственность и сохранит с таким трудом добытые результаты...”.
В начале апреля 1919 года морское училище участвовало в освобождении отряда генерала Волкова, окруженного красными в поселке Владимиро-Александровском. Первая попытка, предпринятая незначительными силами, не принесла ничего, кроме ненужных потерь (было убито несколько морских офицеров), и отряд вернулся обратно. Вторая попытка была удачнее, значительные силы, — 4 роты Инструкторской Школы, рота Амурской флотилии, при 10 пулеметах, гаубице, 2 полевых орудиях, под прикрытием артиллерии с “Свири”, “Якута”, миноносца “Лейтенант Малеев” были свезены благополучно на берег, причем десантная партия гардемарин состояла из 70 человек.
Десант был свезен в бухте “Находка” и увенчался полным успехом. 19-го апреля гардемарины вернулись обратно во Владивосток, чтобы продолжать занятия.
В начале лета гардемаринам был произведен экзамен, после чего они были произведены в старшие гардемарины и назначен был прием в следующую роту молодых людей, кончивших средние учебные заведения, большой контингент которых был из кадет сухопутных корпусов, несколько кадет Морского корпуса, находившихся в Сибири.
Эта младшая рота отправлена была летом на практические занятия на к. л. “Манчжур”, который вывели из дока и, приведя в порядок, поставили в бухте Новик на Русском Острове. Там, под руководством нескольких специалистов, вновь принятые все лето работали по приведению его в порядок, и к концу лета старик “Манчжур” торжественно, под своими парами, вернулся во Владивосток. К “Манчжуру” (командир ст. лейт. Королев, брейд-вымпел Нач. Уч. Отряда) капитаном 1-го ранга Китицыным был прикомандирован миноносец “Смелый”.
Старшая же рота ушла в плавание на других трех судах учебного Отряда — “Якут” — ст. лейт. Коренев, “Улисс” — ст. лейт. Винокуров и “Диомид” — лейт. Иванов. Последние два были ледоколами, которых вытащили из порта, где они стояли у стенки, и привели в порядок.
“Якут” поднялся на север дальше других, дойдя до порта Номе на Аляске. Это первый раз воспитанники Морского Корпуса совершали учебное плавание на север, причем путь их был в направлении плавания Беринга. Условия плавания были тяжелые. Погода была бурная и ледоколы сильно валяло. Несмотря на лето, было холодно и теснота была большая, особенно на “Якуте”, где гардемарины были сверх нормального комплекта команды и должны были помещаться в трюме, где для спанья были устроены так называемые “гробы”. Гардемарины были везде разбиты на две группы: строевую и штурманскую. Последняя была занята исключительно практикой навигации, астрономии и морской описи. Заведывавшие этим морские офицеры, хотя и совершенно разные по характеру, были фанатиками своего дела и блестящие штурмана: “Якут” — лейт. Рыбин, “Улисс” лейт. Цветков, “Диомид” — мичман Троян настолько высоко поставили обучение, что встретившаяся с учебными кораблями гидрографическая партия для описи берегов, под начальством полковника корпуса гидрографов Давыдова, воспользовалась для себя работами гардемарин.
В середине плавания группы переменились, и с “Якута” было послано 8 человек из окончивших штурманские занятия сменить на “Манчжуре” 8 инструкторов, назначенных в младшую роту. Однако последним не удалось добраться до “Якута”. Спускаясь по Амуру, чтобы попасть на нужный пароход, они были атакованы красными партизанами, переранены и один из них — Виктор Татаринов — скончался от ран. С опозданием остальные 7 прошли свое плавание на “Диомиде”. В самом конце октября обе роты вернулись во Владивосток, в помещение училища. К этому же времени, в качестве автономного отделения 2-ой роты, были приняты 25 чехословаков, — старшина кап. Оденгал, в большинстве бывшие студенты, пожелавшие изучить морское дело для будущего чехословацкого флота. Они старательно занимались и несли службы наравне с гардемаринами. Расстались с Морским Училищем уже в Сингапуре после экзаменов, получив дипломы.
К осени 19-го года деятельность Морского училища достигла своего расцвета. Летом через Владивосток проехало много морских офицеров, и начальник училища смог пополнить офицерский состав, что было необходимо при развертывании в две роты. Командиром младшей роты был назначен ст. лейт. Королев, а в старшей роте мичмана Скупенского заменил ст. лейт. Бунин. В младшую роту были назначены “капралы”, и занятия начались. Но с неудачами на фронте местные красные подняли голову, и гардемаринам приходилось часто спать одетыми и, не расставаясь с винтовками, сидеть в классах в полном походном снаряжении, нести караулы и патрули и проводить иногда целые дни в разнообразных военных операциях, по усмирению восстаний Гайды и др., — ничего общего с флотом и учением не имеющими.
К декабрю месяцу вернулись во Владивосток, наконец, из-за границы миноносцы “Бойкий” и “Грозный” и крейсер “Орел”.
В половине января 1920 г., после того как взбунтовалась инструкторская школа на Русском Острове, — ген. Нокса, — во всем Приморье единственными надежными частями остались Морское училище и Военно-Морская Учебная команда — 70 матросов под начальством кап. 2-го ранга Потолова. Рассчитывали еще на Юнкерское Артиллерийское училище на ст. Раздольная. Но два взвода гардемарин, посланные с офицером для установления связи и привода юнкеров во Владивосток, вернулись с извещением, что на эту часть, как на боевую единицу, рассчитывать нельзя.
Тогда контр-адмирал Беренс приказал начальнику училища кап. 1-го ранга Китицыну сформировать отряд судов особого назначения из всех способных двигаться кораблей Сибирской флотилии, исключая миноносцев. Удалось захватить только “Орел” и “Якут”, да ледокол “Байкал”. Эвакуация была решена. Морское училище и Военно-Морская Учебная команда погрузились на корабли, гардемарины снова заняли свои посты по всем специальностям. На миноносцах были сняты замки с орудий — во избежание сюрпризов. На корабли было взято около 500 человек флотилии с членами их семейств, но с выходом в море еще медлили. Обстановка была сложной. Помимо несогласия между морским и сухопутным командованием, на Владивостокском рейде стояла эскадра союзников, которая вела двойную игру. Они не хотели разрешить отхода отряда из Владивостока. Американцы прямо угрожали открыть огонь в случае выхода русских кораблей. Только личное вмешательство японского флагмана вице-адмирала Кавахара разрешило вопрос.
Ночью с 30-го на 31-ое января контр-адмирал Беренс прибыл на “Орел” и дал приказ об эвакуации. В 5 ч. утра ледокол “Байкал”, ломая лед, начал выводить “Орла” и “Якута” из Золотого Рога. Американский крейсер “Бруклин”, наведя орудия и прожекторы, начал угрожать открыть огонь, но японский броненосец “Миказа” сыграл боевую тревогу и, в свою очередь, навел орудия и прожекторы на “Бруклин”. Отряд судов, увеличивая скорость, прошел мимо обоих кораблей к выходу из Золотого Рога. Следующая большая опасность — батареи Русского Острова — не проявили признаков жизни. Ледокол “Байкал”, пожелав счастливого плавания, вернулся затем во Владивосток. Так вышли из Владивостока “Орел” и “Якут” и направились в Цуругу, имея небольшой запас свежей провизии, довольно много консервов и сухой провизии, нормальный запас угля, а в кассе — остатки расходных сумм училища, которые удалось обменять перед уходом на валюту и 10.000 иен, личный подарок японских морских офицеров с “Миказы”.
В Цуруге съехали на берег эвакуированные офицеры и их семьи, контр-адмирал Беренс, кап. 2-го ранга Потолов, несколько офицеров училища и несколько гардемарин.
Оставшиеся были сведены в 3-ю кадетскую роту — 60 человек, а всего на кораблях осталось 40 офицеров и 250 кадет и гардемарин. Из Цуруги суда пошли до Моджи, а оттуда на Гонконг и на Сингапур, в котором корабли стали в док на починку. В Сингапуре 1-я рота закончила экзамены и 11 апреля 116 старших гардемарин были произведены в корабельные гардемарины. Взяв фрахты на Калькутту, двинулись туда. По выходе из Калькутты корабли разделились: “Якут” с 3-ей ротой пошел на Цейлон, а оттуда на Порт-Саид. На этом переходе “Якут” ставил паруса и довел свой ход порой до 10 узлов. “Орел” пересек океан напрямик.
В Порт-Саиде застряли надолго, потому что агент Добровольного флота, поддержанный нашим консулом, требовал передачи “Орла” обратно Добровольному флоту, вследствие чего английские власти не давали разрешения на выход из порта. Капитан 1-го ранга Китицын тогда поставил ультиматум Верховному Английскому Комиссару в Египте: если через 36 часов не будет дано разрешение на выход из порта и все необходимое, то корабли будут введены в канал и там затоплены поперек него. Через несколько часов англичанами было предоставлено все необходимое и, в начале августа, наши корабли вышли из канала и взяли курс на Дубровник — Югославия, — куда и пришли 12 августа.
В Дубровнике, по приказу Штаба Флота в Севастополе, “Орел” был передан обратно Добровольному флоту, а “Якут” со 111 гардемаринами направился в Севастополь, куда и пришел за пять дней до начала эвакуации Крыма — 27 октября 1920 года. Прочие остались в Югославии.
За весь переход Владивосток-Севастополь был потерян только один человек — корабельный гардемарин Ландышевский, умерший от отравления испорченными консервами.
49 гардемарин, ушедших в Крым, были произведены генералом Врангелем в мичмана на переходе из Севастополя в Константинополь.
Весь материал взят из книги “Колыбель флота”, издание Всезарубежного Объединения морских организаций. Париж, 1951 года, — с необходимыми сокращениями. (Стр. 258-259).

ГАРДЕМАРИНСКИЙ КЛАСС СИБИРСКОЙ ФЛОТИЛИИ 1921—1922 ГОДЫ.
Специфические условия Владивостока в 20 году — наличие японской оккупации, которая смягчалась ревнивым контролем их американцами и англичанами, при существовании местной красной власти, не имевшей ни силы, ни возможности осуществлять свои права, давали возможность противникам большевиков действовать в том или другом направлении. На суше это было образование в Гродекове в июне 1920 года “Отряда войсковой обороны” Уссурийского казачьего войска, на море -- увод ст. лейт. Чухниным минного заградителя “Патрокл”, 900 тонн, 15-го августа 1920 г. и увод его за границу. Увод произошел следующим образом: “Патрокл” должен был идти по маякам, для службы снабжения. Когда все работы были закончены, грузовые люки были задраены по походному, приняты уголь, вода и провизия, команда получила время для отдыха перед походом. На борту осталась только очередная вахта и вахтенный начальник, остальные же были уволены на берег. Ночью ст. лейтенант Чухнин — сын адмирала Чухнина, с 12 своими сподвижниками ворвался на “Патрокл”, поднял пары и вышел в море. У Скрыплева оставшаяся команда была выстроена и ей было предложено на выбор: или остаться на корабле или сойти на берег. Часть решила вернуться во Владивосток, их погрузили с вещами на шлюпку и ссадили на берег.
“Патрокл” после этого взял курс на Гензан. Несмотря на то, что на корабле был поднят Андреевский флаг, японцы в Гензане отнеслись к нему подозрительно и переменили свое отношение к нему только тогда, когда Атаман Семенов заявил, что берет корабль под свою ответственность и на свое содержание. После этого “Патроклу” было разрешено перейти в Нагасаки. После свержения власти коммунистов во Владивостоке, 27 мая 1921 года, “Патрокл” вышел из Нагасаки и пришел обратно в первых числах июня 1921 года.
Во Владивостоке, из могущих ходить кораблей, была сформирована снова Сибирская Флотилия, однако и материальная часть и внутреннее положение были крайне печальными. Личный состав делился на “семеновцев”, “каппелевцев” и “умеренных” — тех, кто был на службе при красных. Материальное состояние 12 миноносцев, ветеранов войны 1904-1905 годов, к. л. “Манчжур”, буксира “Свирь”, минных заградителей: “Патрокла”, “Улисса”, “Магнита”, “Батареи”, “Взрывателя”, тральщиков “Парис” и “Аякс”, транспорта “Охотск” и полдюжины катеров было самое печальное: все требовало самого серьезного ремонта, а денег не только что на ремонт, но даже на покупку угля правительство Меркулова не отпускало. Если наши при красных увели “Патрокла”, то красным удалось увести посыльное судно “Лейтенант Дыдымов” и “Диомид”. Каково было состояние судов, еще ходивших, показывает случай с “Батареей”: она была послана в сентябре 1921 года на поимку английского парохода, который вез на Камчатку оружие, закупленное красными, снабжение для партизан и 2 политкомиссаров, которые сопровождали груз. Вне всякого сомнения, только с помощью японской разведки был известен маршрут парохода, а также то, что он зайдет в Хокодате взять воду и уголь. Когда “Ральф Моллер” подошел к порту Муроран, то был опознан, и “Батарея” погналась за ним. Однако, когда довела ход до 12 узлов, то лопнуло коромысло в машине, пришлось на границе территориальных вод открыть стрельбу для того, чтобы задержать приз. Однако, в территориальных водах не удалось захватить груз и по компромиссному решению японцев груз был продан с аукциона, оружие и обмундирование задержано. Таким образом кап. 1-го р. Петровский только отчасти смог выполнить порученную ему задачу.
Все это положение вызывало необходимость сгруппирования некоторого числа молодежи, долженствующей не только поддержать флотилию изнутри, но и создать в будущем какую-то смену офицерскому составу. Поэтому в июне 1921 года ст. лейтенантом Гарковенко была сформирована гардемаринская группа в 12 человек. В состав этой группы вошел один гардемарин Морского училища В. Киркор, один окончивший во Владивостоке в 1919 году Школу радиотелеграфистов — Лашков, остальные были кадеты Омского и Хабаровского корпусов, кончившие корпус в том году.
Эти гардемарины были размещены в казармах Сибирского флотского экипажа. Курс был предположен в 2 года 8 месяцев, то есть нормальный. Одеты гардемарины были во флотскую форму, которая была найдена в складах экипажа. Довольствие во Владивостоке было хорошим, необходимыми учебными пособиями и учебниками были обеспечены, за исключением артиллерийского вооружения, иметь которое в условиях японской оккупации было невозможно. Зимой Сибирская флотилия выставила один бронепоезд на Хабаровский фронт, но гардемарины на нем не служили, и зима прошла в усиленных классных занятиях.
Практическое плавание проходилось на к. л. “Магнит”, 1200 тонн водоизмещения. Плавание началось 1 мая 1922 года и закончилось 27 марта 1923 года в Олонгпо — Филиппины, когда были произведены экзамены, и 8 апреля 1923 г., когда выдержавшие были произведены в корабельные гардемарины.
Выходя в поход, “Магнит” был нагружен, как Ноев ковчег: в шлюпках были размещены три десятка промысловых собак, на палубе — необходимая живность, в носовом помещении и трюме правительственные агенты промыслов и рота морских стрелков — 100 человек, отправленная на подкрепление гарнизона города Петропавловска на Камчатке. В задачу “Магнита” входила охрана котиковых промыслив на Беринговых островах от хищников, в первую очередь японских, которые не только выбивали котиков, но, сбрасывая продырявленные банки с нефтью, загаживали лежбища и принуждали котиков селиться на лежбищах, находившихся на юге Курильских островов, в японских водах. Высадив в Петропавловске морских стрелков, “Магнит” пошел в бухту Провидения, где с великой радостью ссадили промысловых собак, провонявших своим кормом — рыбой — весь корабль. От Анадыря пошли к берегам Аляски — в Ном, откуда вернулись на Беринговы острова, где начали наводить порядок: одна хищническая шхуна была потоплена, другие поспешили убраться по добру, по здорову. Для разбора дела японцы прислали свой крейсер “Ниитака”, однако неудачно: к его приходу разыгрался свирепый шторм; “Магнит”, успевший отойти от островов, сильно трепало, но все окончилось благополучно. Крейсер же задержался с выходом в море и его выбросило на берег, при этом так неудачно, что из 400 человек команды утонуло 150.
В то время пришло сообщение об эвакуации Владивостока и приказ о возвращении обратно. Вначале пошли на Петропавловск, где взяли обратно морских стрелков, оттуда пошли на Гензан, в котором соединились с остальными кораблями и уже вместе пошли на Фузан, а оттуда на Шанхай. После полутора-месячной стоянки в Вузунге, — укрепления перед Шанхаем, — флотилия, ссадив на берег большинство морских стрелков, оба кадетских корпуса и беженцев, пошла дальше на Филиппины, где в Олонгопо и интернировалась. Во время перехода Шанхай-Олонгопо погибло посыльное судно “Лейтенант Дыдымов”, у которого во время шторма сорвались котлы, и тральщик “Аякс” разбившийся на каменной банке у Пескадорских островов. На “Лейтенанте Дыдымове” где гибло около 30 кадет Омского и Хабаровске! корпусов, в числе команды погибли гардемарины Алексей Поляков и Халютин. В Шанхае остались еще 3, так что экзамены сдавали только оставшиеся 7.
Сведения получены от корабельного гард марина Лашкова и взяты из книги “Белоповстанцы” Б. Филимонова.
П. С. Сибирская флотилия только тогда упрочила свое положение, когда в сентябре 1921 года из Месопотамии, из лагеря Танум англичане на пароходе “Франц-Фердинанд” перебросили часть личного состава Каспийской флотилии, которая пожелала выехать во Владивосток. Тогда появилась возможность укомплектовать корабли надежными людьми, опытными специалистами по всем отраслям корабельной службы.

Ниже представлены воспоминания о событиях в Охотско-Камчатском крае в начале 1920-х гг. жителя Петропавловска М. Ф. Орлова. Михаил Филиппович Орлов в революционное время и до конца октября 1922 г. занимал должности помощника уездного начальника Гижигинского и Петропавловского уездов, заведовал финансовым отделом Камчатского областного правления. Приведенные им сведения имеют особую ценность, ибо они собраны непосредственным очевидцем событий.
М. Ф. ОРЛОВ.
НА КАМЧАТКЕ В 1921 И 1922 ГОДАХ

В первых числах июня 1921 г. Камчатский Ревком получил телеграмму от Крайисполкома, в которой сообщалось, что для исследования Командор на Камчатку прибудет тов. Якум с двумя сотрудниками, и ему предлагалось оказать всяческое содействие.
Дня через четыре "Адмирал Завойко" прибыл в Петропавловск и отшвартовался у угольной пристани. Спустя час т. Якум со своими сотрудниками был принят председателем Ревкома И. Лариным. Тов. Якум представлял из себя типичного коммивояжера. Курчавый брюнет, орлиный нос, правый глаз косил, держал себя самоуверенно.
На второй день после экстренного заседания Областного Ревкома, тов. Якум с сотрудниками на пароходе "Адмирал Завойко" ушел в море. Курс был взят на Командоры. Во Владивостоке в это время уже произошел переворот, и было образовано Приамурское Национальное правительство.
Командоры отстоят от Петропавловска в расстоянии восемнадцати часов плавания. Эти острова обладают морскими бобрами, котиками и голубыми песцами. Промысловое население состоит из 300 алеутов. Закон 1893 г., изданный по соглашению с канадским правительством, устанавливает тридцатимильную запретную зону около Командорских островов.
На эти острова и прибыл т. Якум. Он собрал здесь всех алеутов острова Беринга, а потом и Медного, и объявил, что отныне острова принадлежат алеутам, и они должны управляться на выборных началах. Была устроена манифестация. Алеуты табуном пошли на кладбище и на могиле умершего от спирта запели нестройными голосами вместо: "Вы жертвою пали…" - "Ми жиртвую пули в бурьбе руковой…"
На второй день т. Якум забрал пушнину и объявил алеутам, что они за пушнину получат все, что захотят, то есть от дегтя до бриллианта, и он, Якум, постарается поторопить груженые пароходы, якобы стоящие во Владивостоке и ждущие только распоряжения т. Якума о выходе.
Ждали алеуты якумовских кораблей до закрытия навигации, так и остались на зиму голодными и холодными.
Недели через две в Петропавловск на имя председателя областного Ревкома Ларина была получена шифрованная телеграмма следующего содержания: "Прибыли благополучно. Завойко отдал якорь Вампу, Шанхай. Якум".
Вторая радиотелеграмма гласила: "Пушнина реализована за 175 тысяч. Плавучий штаб ЧеКа учрежден порту Шанхай борту Завойко. Работа ведется среди китайских студентов, иностранных моряков, старшинок артелей. Разрабатываем ряд крупных забастовок. Почва дает хорошие плоды. Якум".
6 мая 1922 г. пишущий эти строки приказом особоуполномоченного Временного правительства в Охотско-Камчатском крае был командирован на Командорские острова для наблюдения за выполнением договора, заключенного Акционерным обществом "Нихон-Моохи" от 11 апреля 1922 г., купившим командорскую пушнину, упромышленную в зиму 1921-1922 гг.
Комиссия состояла из уполномоченного, пищущего эти строки, государственного контролера, двух представителей от фирмы "Нихон-Моохи", двух офицеров и десяти охранников.
8 мая пароход "Взрыватель" подошел при большой качке к острову Беринг. К борту парохода с берега подошли два вельбота с алеутами. После опроса старосты острова, комиссия отбыла на берег. На другой день были обследованы склады, в коих кроме тощих крыс и порченных консервов, ничего не оказалось. Срочно было приступлено к выгрузке товаров и всех продуктов, предназначавшихся для населения.
У алеутов коммунистическая зараза, оставленная т. Якум, слетела, как шкурка с котика и, несмотря на истощенность от голода, все были настроены празднично.
Спустя неделю рано утром ко мне резко постучал в дверь надсмотрщик за промыслами и таинственно сообщил: японцы с крейсера высадили десант. Наскоро одеваюсь, выхожу и вижу: на рейде действительно стоит японский крейсер "Ивами", который зимовал в Петропавловске. По отливу по направлению к селению двигался беспорядочной толпой десант. Беру направление на соединение с десантом, который остановился и сбился в кучу. Подхожу вплотную и своим глазам не верю - без головных уборов стоят алеуты, одетые в японскую морскую форму. Впоследствии было выяснено, что с крейсера было сброшено несколько тюков старого обмундирования, которое и было алеутами подобрано.
Собранная пушнина на Командорских островах на 100 тысяч золотом была сдана представителям фирмы "Нихон-Моохи". Согласно договора, фирма полностью снабдила население островов всеми продуктами и товарами необходимой потребности.
22 декабря 1922 г., когда мы с Камчатки прибыли в Шанхай, на рейде в Вампу мы обратили внимание на облупленный, грязный, обросший ракушками "Адмирал Завойко".
Тов. Якум израсходовал полученные за пушнину на насаждение коммунизма 175 тысяч золотых долларов и, втянув в это дело местных китайских компрадоров на несколько десятков тысяч, отправил "Адмирал Завойко" во Владивосток, а сам остался в Шанхае для продолжения намеченной цели - коммунизации Китая.
Наступала осень 1921 г. Жители Петропавловска стали поговаривать о перевороте, но кто и когда будет переворачивать, никто указать не мог, а перевернуться охота: уж больно долго советчики засиделись у власти и уж очень всех прижали. Шутка сказать, с декабря 1919 г. - срок порядочный.
В Петропавловске на почте и на телеграфе была введена строгая цензура, но для пассажиров японского парохода, прибывшего из Владивостока в Петропавловск, ее не существовало, и они таинственно передавали последние новости, из которых самой большой было - готовиться к перевороту.
Камчадалы не верили разговорам и просили подтвердить это фактами. Пассажиры удовлетворили это их любопытство и сообщили, что есаул Бочкарев, несмотря на рогатки, поставленные ему во Владивостоке, продолжает грузиться с отрядом на пароходы и что он, вероятно, очень скоро будет на Камчатке.
Местная власть заволновалась. Заработали радио и телеграф. Власти предупреждали из центра свои органы по уездам о надвигающейся опасности. Представитель от Охотска Щербаков находился в Петропавловске и поспешил послать радио следующего содержания: "Охотск Ревтройке. Белобандит Бочкарев с отрядом вышел из Владивостока. Вероятно, зайдет в Охотск. Примите самые строгие меры. 127. Уполохотска Щербаков".
На второй день Щербаков получил ответ на свою телеграмму: "Уполохотска Щербакову. Петропавловск. 127. Самые строгие меры приняты. Охотская ревтройка шлет привет из Охотской каталажки. Есаул Бочкарев".
Эта радиограмма буквально ошарашила Губисполком, и для него стало ясно, что Охотск пал и занят бочкаревцами. Стали готовиться к эвакуации Петропавловска и таскать в сопки провизию и оружие…
Была темная октябрьская ночь. У одного из чиновников собрались на семейное торжество сослуживцы разных ведомств. После выпитой бражки стали смелее обсуждать политические вопросы.
"Но вот, представьте себе, господа, - заявил доктор, - что камчатская власть покидает Петропавловск, уходит в сопки и т. д."…
В это время Бочкарев успел уже занять Охотск и, оставив там маленький отряд на месте, со штабом и отрядом высадился в Наяхане, а своего начальника штаба генерала Полякова с сотней казаков на посыльном судне "Свирь" отправил занять столицу Камчатки - Петропавловск.
"Свирь" не дошла до маяка на пушечный выстрел. Заметив на горизонте шлюпку, ей был дан сигнал подойти к борту. В шлюпке оказались два охотника-камчадала. Одному их них генерал вручил пакет, который должен был быть доставлен в Петропавловск представителям власти, но власть уже бежала в сопки, и пакет был передан председателю городской управы.
Вот с этим-то пакетом и влетел, как метеор, городской голова на семейное торжество, с возгласом: "Господа, сенсация! Мною получен приказ от какого-то начальника Северного экспедиционного отряда". Содержание приказа примерно таково: как начальник Северного экспедиционного отряда предлагаю завтра к восьми часам утра доставить на борт парохода "Свирь" все имеющееся на руках у жителей огнестрельное оружие, не оказывать вооруженного сопротивления чинам вверенного мне отряда и т. д. Заканчивался приказ следующими словами: "Разобью весь город - не оставлю камня на камне. Начальник штаба СЭО Генерального штаба генерал-майор Поляков".
Доктор предложил всем присутствующим на торжестве отправиться в Народный дом на собрание. Забили в набат. Горожане стали собираться. Горожанам был зачитан приказ грозного генерала. Самым трудным делом был вопрос о сдаче оружия, так как в городе было уже безвластие. Горожанами был организован немедленно Комитет общественной безопасности и избрана мирная делегация, на обязанности которой и легло собрать оружие и доставить таковое на "Свирь".
Всю ночь бегали по домам и уговаривали сдавать оружие. Некоторые интересовались пушками генерала: "Однако, паря, большие, если камень на камне не оставит".
И вот наступило зловещее утро. Такого утра камчадалы не знали со времени наступления англо-французской эскадры в 1854 г. К семи часам утра оружие было собрано. Члены Комитета обратились к домовладельцу Захарову с просьбой предоставить его катер для перевозки собранного оружия на "Свирь".
Городской голова заявил ему: "Ну, Захаров, катер у тебя хороший, хочешь подряд сломать?" "Дак, пошто не так, от хорошего заработка не отказываемся". "Ну, тогда подавай катер к пристани". Когда из казенного склада принесли и положили на катер первую партию оружия, Захаров, побледнев, дрожащим голосом заявил: "Нешто православных можно на убоину посылать"…
Городской голова торопил: "Господа, живее, уж полчаса восьмого". "Все готово, ну, с Богом!"
Члены комиссии прыгнули в катер, и он отвалил. Захаров сел за руль. На мачте взвился белый флаг мирной делегации. Обогнули мыс Никольской сопки. На горизонте Авачинской бухты стоял грозный двухтрубный "Свирь". С пушек чехлы были сняты и наведены на катер мирной делегации. С Захаровым случился грех - у него от перепуга оказался сильный приступ медвежьей болезни…
Подошли к "Свири". Наскоро выгрузив оружие, Захарова отправили домой. Члены мирной делегации были приняты генералом в кают-компании.
Десант высаживался не сразу. Сперва генерал высадился на берег с начальником личной охраны, отрядным священником и с несколькими казаками. Только после полной инспекции всего города генерал отдал приказ выгружаться. Генерал оказался человеком добрым и общительным.
Как-то после оккупации города местный уездный врач спросил генерала: "Никита Андреевич, скажите, пожалуйста, с каким вооружением и боевыми припасами Вы пришли занимать столицу Камчатки?"
"Извольте слушать. "Свирь" при выходе из Владивостока имела две маленьких пушки (макленки) и ничтожное количество к ним снарядов. В Охотске пришлось обстрелять берег, чтобы дать возможность высадиться десанту. Петропавловск я шел занимать без денег, без продовольствия, без обмундирования, без оружия и снарядов. На весь отряд я имел десять берданок с ограниченным количеством патрон. Вот и все вооружение моего отряда".
"Местные партизаны гораздо сильнее Вашего отряда, они имеют автоматы, неограниченное количество патрон и бомбы. Выходит, что Бочкарев говорил Вам неправду?"
Генерал посмотрел на доктора и ответил словами Л. Андреева: "О, какое безумие быть человеком и искать правды".
Уста генерала молвили истину.
Вскоре прибыл в Петропавловск пароход "Взрыватель", на котором оказался особоуполномоченный по Камчатской области Х. П. Бирич и штат областной администрации (Бирич прибыл на "Кишиневе". - Ред.).
Так был освобожден Петропавловск небольшим отрядом Оренбургского казачьего войска, с честью пронесшим борьбу за Национальную Россию с Урала до крайних пределов нашей Родины - Камчатки.
Приезд членов Особого совещания при правительстве. Вскоре после занятия Петропавловска между военными и гражданскими властями возникли разногласия, принявшие затяжной и весьма прискорбный характер. Создавшееся в Петропавловске тревожное положение вынудило Приамурское правительство в декабре 1921 г. отправить на Камчатку пароход "Охотск" (это был первый зимний рейс на север) с членами Особого совещания при правительстве А. А. Пуриным и И. Д. Добровольским.
После месячного плавания вокруг Японии с заходом в разные ее порты, "Охотск" 21 января 1922 г., обледенелый до верхушек мачт, прибыл в Петропавловск, доставив сюда казенные грузы и различные товары для фирмы "Фукуда-Гуми", открывшей в Петропавловске отделение.
Прибывшими было доставлено на Камчатку от Временного Приамурского правительства обращение к населению Охотско-Камчатского края, в котором население призывалось принять участие в общем великом и святом деле возрождения нашей Родины.
"Те, кто с оружием в руках, волей или неволей, боролся против русской национальной власти Приамурского правительства, пусть оставят оружие и возвращаются к своим домам, где живут их семьи, где так надобен их труд. Те, кто служил, так или иначе, павшей власти, если в них бьется русское сердце и сохранилась любовь к Родине - России, - пусть идут работать вместе с нами…", - говорилось в этом обращении. Оно было разослано по деревням и селениям и тепло встречено населением.
Прибывшими было созвано под председательством особоуполномоченного Х. П. Бирича совещание начальников учреждений, ведомств и представителей города, на каковом было достигнуто примирение, и была установлена известная градация подчинения воинских групп начальнику гарнизона Петропавловска Генерального штаба генерал-майору Н. А. Полякову. Было также установлено, чтобы впредь все распоряжения, касающиеся вооруженных военно-морских сил, отдавались гарнизону не особоуполномоченным, а через начальника гарнизона.
Прибывшие вошли в связь с начальником Северного экспедиционного отряда полковником В. И. Бочкаревым и обещали ему оказать помощь в переброске из Петропавловска в Наяхан находящейся здесь части отряда во главе с генералом Поляковым. Из разных мест Камчатки приезжали представители населения, чтобы повидаться со старыми приятелями, прибывшими из Владивостока. Все говорило за то, что порядок в крае наладится, ибо население не сочувствовало большевикам.
Партизанский отряд, прекрасно снабженный и вооруженный, не был своевременно ликвидирован. Агенты красных разъезжали по рыбалкам и селениям и вербовали анархически настроенных русских. Им стало известно о неладах в Петропавловске, и это привело к активным выступлениям красных.
Прибывший в Петропавловск вместе с гг. Пуриным и Добровольским полковник кирасирского полка Лукомский генералом Поляковым был отправлен в селение Завойко, отстоящее от Петропавловска в тридцати верстах. По пути туда полковник Лукомский был перехвачен красными и около проезжей дороги умучен. Приезжавшие крестьяне рассказывали, что он был привязан к дереву и поливался водой, пока не замерз. Труп оставался в таком обледенелом виде до весны. Вслед за этим на окраине города были убиты три казака, поехавшие за сеном, а затем Петропавловск был обложен красными, с которыми проходили частые стычки. Отряд красных партизан быстро возрастал и достиг пятисот человек. В его составе было много лиц, принимавших в прошлом участие в отряде Тряпицына в Николаевске-на-Амуре. В Петропавловске создалось чрезвычайно тяжелое положение. Сообщение с Владивостоком было прервано. Транспорт "Охотск" замерз в Авачинской бухте, и только в конце апреля, благодаря тому, что командир японского транспорта "Канто" и начальник японских десантных войск капитан 1-го ранга г. Сицида предоставил "Охотску" уголь, он мог выйти в Японию и дальше во Владивосток, куда и отбыли гг. Пурин и Добровольский, и где ими был сделан доклад правительству о положении дел на Севере.
Вскоре после этого из Владивостока на Камчатку был отправлен капитан 1-го ранга г. Ильин с отрядом моряков на канонерской лодке "Магнит". По прибытии в Петропавловск капитан 1-го ранга Ильин вступил в управление областью и вооруженными силами вместо особоуполномоченного Х. П. Бирича. Генерал Н. А. Поляков с частью своего отряда выехал в Наяхан и присоединился к полковнику Бочкареву.
Во Владивостоке тем временем произошел новый переворот, приведший к власти генерала Дитерихса.
В числе мероприятий в отношении русского Северо-Востока было: 1) Предоставление Якутии прав автономного самоуправления и отправка в Аян для действий в Охотско-Якутском крае экспедиции генерала Пепеляева и его начальника штаба генерала Вишневского и 2) Назначение начальником Камчатской области генерал-майора П. М. Иванова-Мумжиева и его помощником по гражданской части знающего Камчатку и популярного там А. А. Пурина. Еще до прихода новой администрации в Петропавловск ходили слухи, что Владивосток пал, и что Петропавловск будет эвакуирован.
Новая администрация и эвакуация. 25 октября в Петропавловск прибыла новая администрация области, отряд пластунской сотни под командой полковника Лаврова, епископ Даниил, офицерский состав и лица гражданских ведомств. В тот же день был отдан приказ о вступлении генерал-майора Иванова-Мумжиева в управление краем и о назначении капитана 1-го ранга Ильина начальником всех войск и частей флота, оперирующих в водах Камчатской области.
Когда сведения о крушении Приморской государственности подтвердились, был собран военный совет, который и постановил эвакуировать Петропавловск 2-го ноября. Против таковой эвакуации было население и большинство военных и гражданских начальников. Зная хорошо край и его возможности, А. А. Пурин был сторонником создания из северо-восточных областей буфера, который при наличии неисчерпаемых естественных богатств мог бы не только защитить себя, но и дать возможность сотням тысяч русских людей жить и работать у себя на родине. Еще задолго до отъезда на Камчатку начальник тылового района адмирал Старк неоднократно вызывал к себе А. А. Пурина и вел с ним разговоры о возможности создания на территориях Камчатской и Якутской областей автономной государственности. Перед отъездом из Владивостока новой администрации адмиралом Старком было указано, что Владивосток продержится недолго, и что он решил эвакуировать корабли и военные силы на Камчатку и предложил подготовить Петропавловск и его окрестности для размещения тридцати тысяч человек. Все это казалось весьма естественным, так как в Охотском, Гижигинском и Якутском краях находились значительные антисоветские вооруженные силы и сочувствующее им население.
План создания краевого Северо-Восточного правительства был сочувственно встречен и поддержан представителями соседних стран. Огромный Камчатский край мог бы вместить миллионы людей, которые пожелали бы заняться мирным трудом. Кроме необходимых продуктов - муки, чая, сахара, масла - все остальное для жизни можно иметь на месте, а что недостает - получить из Японии, Канады и Америки. Уголь, золото, рыба, пушнина, китовый промысел, огородничество давали возможность работать всем, кто только пожелает.
Полезные и целесообразные советы знатоков края во внимание приняты не были, и 2-го ноября Петропавловск был оставлен, а находившиеся в Гижиге, Охотске и Аяне военные силы предоставлены сами себе без кораблей и без связи. Они были обречены на гибель, которой, по общему мнению, можно было бы избежать, если бы Петропавловск не был эвакуирован, и туда, вместо Гензана, был бы направлен флот и вооруженные силы Дальнего Востока.
Нам вспоминаются слова генерала Полякова, сказанные им накануне отъезда в Гижигу к полковнику Бочкареву: "Пускай я не вернусь. Я твердо верю, что победа будет за нами. Пусть только возможные неудачи не останавливают других бойцов. Я прошу лишь об одном: если мы погибнем - продолжайте и закончите наше дело…"
Никита Андреевич Поляков, В. И. Бочкарев и все чины отряда погибли в Гижиге в начале 1923 г. Х. П. Бирич был расстрелян во Владивостоке. Скоро сдался в плен и отряд генерала А. Н. Пепеляева, и на Северо-Востоке воцарилась советская власть.
Северо-Восток России оказался местом последней схватки между белыми и красными, и разыгравшиеся здесь эпизоды полны глубокого трагизма.
                            На положении эмигрантов.
В середине ноября 1922 г. мы стояли в Хакодате, выжидая решения нашей дальнейшей участи. "Магнит" с капитаном 1-го ранга Ильиным ушел в Гензан на соединение с эскадрой адмирала Старка. А. А. Пурин отбыл в Токио для выяснения нашей судьбы и изыскания средств на нашу дальнейшую переброску в Шанхай, если нельзя будет расселить нас в Японии. Сообщения с берегом не было, и более трехсот человек проживало в железной коробке, называемой пароходом "Сишан", в трюмах, скудно питаясь из общего котла. Периодически японцы привозили нам кое-какие деликатесы, детям молоко и изредка под свою ответственность свозили нас на берег, угощали в ресторанах, возили на горячие ключи в Юнакава и опять доставляли на пароход. Отношение со стороны японцев ко всем нам было сердечное, но, понятно, никто не мог переступать закона и выпустить нас на берег.
Из Мурорана прибыли новых 60-70 эмигрантов, выбравшихся из Охотска, и присоединились к нам. Тем, кто пожелал выехать во Владивосток, не препятствовали. Их снабжали документами и деньгами по 50-60 иен на человека и с миром отпускали в советский рай.
В трюмах царила зеленая скука. На нарах два сидевших сотника за рюмкой рисовой водки, вспомнили, что они не представлены друг другу. Один из них сказал:
- Разрешите представиться: по флоту матрос 1-й статьи, по-казачьему - сотник Любченко.
- Очень приятно. По казачьему сотник, а ежели считать по якутскому тракту - командующий северной армией Бороденко.
- Скажите, пожалуйста, - спросил Любченко, - на каком участке находилась ваша армия?
- Вы что, сотник, с луны упали? Про армию якутского тракта знавали за пределами Камчатки.
- Холодно было командовать армией?
- Да нет, также как в Сибири. Знаете, сотник, несмотря на морозы, я проделал зимние маневры. Было у меня четыре адъютанта: по строевой, оперативной, хозяйственной части и адъютант-переводчик. Только я, командующий, был один русский, а остальная команда состояла из инородцев. Был отдан мною приказ: разделить армию на белых и красных поровну. Ввиду того, что армия находилась в стадии формирования, в день маневров в ней числилось 150 человек. Одна половина, белых, спряталась за сопку, а вторая половина, красных, в котловину. Был дан сигнал с наблюдательного поста наступать. Стали постреливать. Смотрю, что-то стали отставать цепи, как у красных, так и белых. Был послан адъютант подтолкнуть лежащих, который, возвратясь, доложил, что все лежачие оказались убитыми…
С большим трудом удалось прекратить огонь… Красные заявили, что белые первые стали залповать боевыми патронами, но мы тоже залпанули по белым. Результат - 25 убитых, никого раненого. Спрашиваю адъютанта-переводчика: "Почему ни одного раненого?" "Мы, северяне, привыкли охотиться на зверя, чтобы шкуру не портить, бьем в голову"…
Разговор их был прерван тревожными гудками парохода "Сишан". Все обитатели трюма выбежали на палубу, где выяснилось, что кочегары парохода не желают продолжать дальнейший рейс и старались с корабля спустить на воду шлюпки… Полковник Баженов хотел этому воспрепятствовать, но был остановлен генералом Ивановым-Мумжиевым и между ними произошла крупная перебранка.
Команда парохода "Сишан" состояла из большевиков и им сочувствующих и была японской полицией возвращена с берега на корабль.
На второй день агент Добровольного флота Данич и консул Лебедев доказали японским властям, что пароход "Сишан" тридцатипятилетней давности и без капитального ремонта выйти в море не может
На выхлопотанные А. А. Пуриным и переведенные из Токио деньги был зафрахтован пароход "Кинки-мару", куда и перегрузились все эвакуирующиеся. Через несколько дней пароход направился в Шанхай, куда прибыл 22 декабря 1922 г. после двадцати дней плавания.
Все выехавшие с Севера после долгих мытарств высадились в Шанхае и начали нести тяжкий крест русского эмигранта. С тех пор прошло восемнадцать лет. Многие сложили свои головы в Шаньдунской армии, но оставшиеся в живых полны воспоминаниями о Севере, его чарующих красотах и ждут того счастливого часа, когда судьба вернет их на Родину.
Приведенный выше и последующий материал позаимствован нами из юбилейного сборника "Камчатка 1740-1940", выпущенного в Шанхае в честь двухсотлетнего юбилея города Петропавловска-Камчатского, отмечавшегося в 1940 г. камчатской колонией местных эмигрантов. Копию сборника в распоряжение камчатских исследователей любезно предоставил владивостокский историк А. А. Хисамутдинов.

В этой, уже обещающей стать традиционной, рубрике мы помещаем документы, дополняющие картину гражданского противостояния в Охотско-Камчатском крае в 1918-1922 гг. Данному трагическому периоду отечественной истории уже были посвящены публикации первого выпуска "Вопросов…" и значительная часть содержания настоящего издания.
Открывают рубрику доклады официальных лиц, представлявших "белую" и "красную" стороны: особоуполномоченного Временного Приамурского правительства в Охотско-Камчатском крае Х. П. Бирича и заместителя председателя Камчатского областного народно-революционного комитета М. И. Савченко-Славского.
Х. П. БИРИЧ
Доклад о занятии Охотско-Камчатского края

Особоуполномоченный Временного Приамурского правительства в Охотско-Камчатском крае. 21 ноября 1922 г. № 219. г. Петропавловск-на-Камчатке
Господину Председателю Временного Приамурского правительства
Экспедиция в Охотско-Камчатский край вышла из Владивостока в ночь с 24 на 25 сентября с. г. на двух кораблях: гражданское Управление во главе с Особоуполномоченным, часть воинского отряда, главный груз и пассажиры на пароходе "Кишинев" и боевая часть воинского отряда во главе с Войсковым Старшиной Бочкаревым, его штабом и всем вооружением на пароходе "Свирь". По выходе за о. Аскольд поднялся сильный норд-ост, перешедший в шторм, барометр сильно пал, корабли могли продвигаться вперед со скоростью не больше 3 миль в час, и вскоре со "Свири" был дан сигнал следовать за нею в бухту "Врангеля". Здесь оба корабля оставались до утра 26, когда снова вышли в море, но, встретив вновь сильнейший шторм, вынуждены были вернуться в ту же бухту "Врангеля".
К утру 27 шторм стих, и оба корабля снова вышли в море, держа курс вдоль берега. Не доходя миль 60 до залива Св. Ольги, корабли взяли курс на пролив Лаперуза. Не доходя пролива, "Свирь" дала сигнал, что обгонит нас и пойдет вперед прямо в Охотск, а в случае шторма будет ждать нас в одной из бухт Тауйской губы.
4 октября вечером показались очертания Охотских берегов. Корабль бросил якорь милях в 10 от берега. За туманом и темнотою "Свири" не было видно. Рано утром продвинулись ближе к Охотску и застали здесь "Свирь", которая пришла на сутки раньше. Оказалось, что отряд, находившийся на "Свири", сделал уже 4 октября ночную рекогносцировку в сторону города, переправившись через реку Охоту на кунгасах. Была абсолютная темнота, шел дождь и производившая рекогносцировку часть отряда не могла достигнуть серьезных результатов, блуждая в темноте по незнакомой местности и произвели лишь переполох в стане красных, которые, по словам Войскового Старшины Бочкарева, продолжали стрельбу еще долгое время после возвращения нашего отряда на свои позиции.
Во время этой рекогносцировки в нашем отряде было двое ранено, убитых не было.
Из расспросов местных жителей выяснилось, что у красных всего около 180 человек, вооруженных разным оружием. По правую (нашу) сторону реки Охоты оказалось до 30 местных жителей Булгинцев, получивших это название от местечка Булгин, в котором они имеют свою базу. Булгинцы во главе со своим Начальником Яныгиным и Сентяповым боролись с большевиками весь летний сезон, выбивали большевиков и из Охотска, но по своей малочисленности не могли удержать его за собой и ограничивались последнее время только тем, что не давали возможности красным переправляться на правый берег реки Охоты и старались не допускать приходящие суда к каким-то бы ни было сношениям с большевиками.
Из рассказа Войскового Старшины Бочкарева выяснилось, что наш отряд прибыл и произвел высадку как раз вовремя, чтобы помешать прибывшему в тот же день отряду красных из Якутска соединиться с Охотскими большевиками. Прибыло, по словам Бочкарева, в этот день из Якутска всего около 90 коммунистов на лошадях.
Этот отряд под начальством Вердервского, очевидно, ищя переправы на ту сторону реки Охоты, наткнулся неожиданно на 11 человек наших людей из отряда, возившихся около кунгасов, обезоружил их и взял в плен. Несомненно, им пришлось бы плохо, если бы в это время не показались наши цепи рекогносцировочного отряда. По словам самих попавших в плен, увидев наши цепи, красные моментально сели на коней, и все скрылись в том же направлении, откуда пришли, т е. по дороге на Якутск, не успев даже дать знать о своем приходе Охотским большевикам.
Если бы вновь прибывшим большевикам, отлично вооруженным (винтовками и пулеметами облегченного типа), удалось ликвидировать сначала булгинцев, соединиться с Охотскими большевиками и иметь в своих руках таким образом оба берега реки Охоты, овладеть Охотском нашему отряду было бы чрезвычайно трудно.
Теперь же Войсковой Старшина Бочкарев выражал полную уверенность в том, что в эту же ночь займет Охотск.
Около одного часу дня со стороны Охотска показалась лодка, в которой сидели два американца. За ними был послан катер, и они были доставлены на пароход "Кишинев". Один из американцев, говоривший по-русски, объяснил, что занимающие Охотск большевики просили их съездить на "Кишинев" для переговоров.
Войсковым Старшиной Бочкаревым было им объявлено, что никаких переговоров не может быть, сила на его стороне, и все красноармейцы должны стать оружие. Только в этом случае они могут рассчитывать на пощаду, в противном случае город будет подвергнут во время атаки бомбардировке, и пострадает много невинных людей. В таком роде им был дан Войсковым Старшиною Бочкаревым письменный ответ, адресованный Начальнику отряда красноармейцев и Председателю Совета города Охотска.
В течение дня была высажена с "Кишинева" еще одна сотня для усиления высаженного со "Свири" отряда. К вечеру "Свирь" встала против города и освещала его прожектором. На "Свири" была взята для поддержки отряда пушка Гачкова (системы Гочкиса. - Ред.), принадлежавшия Булгинскому отряду. Ночью на "Кишиневе" слышны были выстрелы со "Свири", из чего можно было заключить, что большевики оружие не сдали. Утром 6 октября над одним из зданий Охотска за церковью был виден большой белый флаг, а в два часа дня на том же месте взвился трехцветный Национальный флаг.
Около 4 часов дня была поручена записка от Войскового Старшины Бочкарева, в которой он извещал, что занял Охотск без боя и без потерь. Вечером Войсковой Старшина Бочкарев прибыл на "Кишинев" и рассказал подробности занятия Охотска. Ночью, по его словам, никаких операций не производилось. Утром он переправился на другой берег реки Охоты на двух кунгасах во главе 20 человек и увидел над городом белый флаг, вошел в Охотск, не дожидаясь подкрепления. Красноармейцев в городе уже не было. Они покинули город в количестве от 100 до 120 человек и унесли с собой оружие. Остались только насильственно мобилизованные и перебежчики, которых Войсковой Старшина Бочкарев после должного внушения отпустил по домам. Радость населения была неописуема. Получили, наконец, возможность вернуться в город, к своим семьям, многие, ушедшие от большевиков на ту сторону реки Охоты и не видавшие своих семейств уже месяцев пять. Так, во власти большевиков оставалась семья священника, в то время как сам батюшка вынужден был укрыться под защиту булгинцев на той стороне реки Охоты.
В тот же вечер я с лицами Гражданского Управления высадился на берег и прибыл в Охотск. По моему распоряжению было расклеено обращение мое к населению Охотско-Камчатского края и приказ мой о прибытии моем в Охотск, с предложением всем должностным лицам оставаться на своих местах под угрозой предания военному суду, в случае ухода, неотдачи дел и вверенного по службу имущества…
7-го был созван сход, на котором жители выбрали пока от себя уполномоченного для сношения с новыми властями. Собравшиеся на сход были мною и Н. М. Соколовым информированы о всех событиях, предшествовавших перевороту во Владивостоке и обусловивших его, о переходе власти к Временному Национальному Правительству, о составе Правительства, его ближайших задачах, о Приамурском народном собрании, о Дайренской и Вашингтонской конференциях, о целях экспедиции и чрезвычайной важности в настоящий исторический момент, чтобы хозяином Тихоокеанского побережья было Национальное Русское Правительство. Сделано было сообщение о жизни в Советском "раю" и указаны факты, свидетельствующие о скором конце Советской власти в России и о крушении идей большевиков и коммунистов в мировом масштабе. Все слушали с большим вниманием и не меньшим удивлением. Видимо, местные жители вследствие ложной информации имели совершенно неверное представление о том, что делается в Советской России и смутно представляли себе события во Владивостоке.
8 и 9-го производилась выгрузка людей отряда и продовольствия ему. В это время снова пришел в Охотск пароход "Взрыватель", который до нашего прихода не был допущен булгинцами к выгрузке людей и груза, ввиду имевшихся сведений о том, что он везет оружие для большевиков и рабочих, намеревающихся влиться в ряды большевиков. О причине задержания "Взрывателя", о реквизиции находящихся на нем грузов по распоряжению Начальника отряда Войскового Старшины Бочкарева мною одновременно предъявляется в особом докладе по жалобе хозяина реквизированного груза.
Так как "Взрыватель", имея осадку всего одиннадцать футов, намерен разгрузиться, пройдя через бар и зайдя в устье реки Охоты, то, по соглашению с командиром парохода "Взрыватель", на последний были перегружены с "Киева" мука и некоторые другие грузы отряда, для более скорой и удобной выгрузки на берег. После тщательного промера бара, "Взрыватель" сделал попытку войти в реку, но ввиду уменьшения высоты прилива в эти дни месяца и сильного берегового ветра, сел носом на мель на 2-м баре, имея под носом 101/2 фут и под кормой 16 фут.
Немедленно же были приняты меры к разгрузке "Взрывателя", чтобы уменьшить его осадку, но благодаря начавшемуся сильному шторму, разгрузку пришлось прекратить.
В это время прибыл на Охотский рейд еще пароход "Тунгуз", принадлежащий Ставракову и зафрахтованный Свенсоном и К-о.
Вследствие начавшегося шторма, оба корабля "Кишинев" и "Свирь" вынуждены были сняться с якоря и уйти отстаиваться в одной из бухт по Охотскому побережью. Не зная, с какими целями пришел "Тунгуз", и опасаясь, что он мог привезти оружие и припасы для большевиков, Начальник отряда приказал ему следовать за собою для осмотра его в одной из ближайших бухт. 13-го все три корабля отдали якорь в Ейринейской бухте. На "Тунгузе" оказалось лишь некоторое количество нарезного оружия, принадлежащего Свенсону. Оружие это г. Свенсон согласился уступить для отряда на договоренных условиях, и "Тунгузу" было разрешено дальнейшее плавание, 13 и 14-го с "Кишинева" перегружался на "Свирь" и "Тунгуз" уголь. "Тунгуз" просил уступить ему 50 тонн угля.
Начальник отряда Войсковой Старшина Бочкарев еще в Охотске заявил мне, что он по стратегическим и некоторым другим соображениям решил изменить первоначальный план экспедиции и вместо образования базы отряда в районе Аян - Охотск находит более целесообразным организовать базу в районе селения "Ола", отстоящем от Охотска около 400 миль к западу.
Для меня такое изменение плана было совершенно неожиданное и непонятное, но, не зная, что такое представляет из себя "Ола", каковы средства сообщения ее с Охотском, и, не имея ни достаточных сведений в военном деле, ни авторитета для того, чтобы убедить Войскового Старшину Бочкарева отказаться от изменения первоначального плана, я до прибытия нашего в Олу должен был ограничиться тем, что выразил Бочкареву свое крайнее удивление и сомнение в правильности принятого им решения.
Не допуская никаких изменений своего решения, Войсковой Старшина Бочкарев заявил мне, что в Охотске он оставляет самостоятельный отряд около 200 человек под командой капитана Грандульса.
Вопреки мнению Бочкарева, считая Охотск в стратегическом и административном отношениях важнейшим пунктом, главенствующим на всем Охотском побережье, я с своей стороны решил оставить в Охотске своего помощника Полковника Покровского, представив ему замещать меня по всем делам Гражданского Управления. Полковник Покровский вместе с Начальником уезда Соболевым благополучно высадился в Охотске и приступили к отправлению своих должностей. Как для размещения отряда, так и для квартир лиц Гражданского Управления в Охотске оказалось достаточно помещения без притеснения местных жителей.
14 Октября "Свирь" с частью отряда отправилась обратно в район Охотска и Иня для участия в ликвидации большевиков в этом районе и для того, чтобы помочь, в случае надобности, "Взрывателю" сняться с мели, а мы на "Кишиневе" отправились далее в Олу. По дороге заходили в Аматонский залив против устья реки Яна и в бухту Гертнера. Войсковой Старшина Бочкарев исследовал эти бухты и условия стоянки в них судов. Бухты эти оказались совершено пустынными. 18-го прибыли в бухту против селения Ола. В Оле большевиков не оказалось, напротив, сюда укрылись несколько семейств, бежавших от большевиков из Якутска и из Охотска. По осмотре бухты и окружающей местности, Войсковой Старшина Бочкарев отказался от создания в Оле, главным образом вследствие того, что Ольская бухта была слишком открытой и для ветров, и для стоянки судов неудобной. В Ольской церкви священником отряда был отслужен молебен, на который собрались все жители селения.
После молебна Н. М. Соколовым, так же как и в Охотске, были разъяснены собравшимся жителям цели экспедиции и нарисована картина современного политического положения в Советской России и на Дальнем Востоке. В Оле оказались два склада: один Центросоюза и другой бывший казенный, перешедший в ведение Союза Камчатских Кооперативов. Моим приказом для последнего было восстановлено название казенного склада, и склад этот подчинен Уполномоченному Охотского уезда. В Оле для несения административно-полицейских обязанностей назначен пристав, в район которого входит все побережье от Тауйска до Ямска и в глубь на 150 верст, с подчинением его Уполномоченному Охотского уезда. В помощь приставу оставлено несколько солдат отряда. Название полицейского пристава применено мною по просьбе населения, как более знакомого ему и понятного. Для руководства приставам в их деятельности Н. М. Соколовым оставлена особая инструкция, мною утвержденная. Ольское население выражало искреннюю радость по поводу прибытия, обеспечивающего им жизнь и устранение опасности со стороны Охотских большевиков.
Во время пребывания нашего в Оле получено по радио известие из Охотска, что "Взрыватель" снялся с мели, а "Свирь" по выполнении возложенных на нее задач выходит в Олу.
21-го числа "Кишинев" вышел в Тауйск и стал против устья реки Яна. В Тауйске большевиков также не оказалось.
Заведывание Тауйским казенным складом поручено местному священнику. 22-го посетили бухту Арман и 23-го вернулись в Олу, где застали возвратившуюся из Охотска "Свирь". Прибывший на "Свири" Генерал Поляков доложил, что вся местность от Охотска до Иня очищена от большевиков. Несколько большевиков было захвачено в плен и привезено на "Свири".
Более опасные и активные, на которых указывали Сентяпов и булгинцы - Ведерников и Бедрищев, были переданы 23 Октября военно-полевому суду, образованному на "Свири" при участии представителя от Гражданского Управления. По недостатку улик оба подсудимые были судом оправданы. 24 Октября "Свирь" с частью отряда в количестве 100 человек под командой Генерала Полякова была отправлена вперед для занятия Петропавловска. Ввиду Портсмутского договора, запрещающего нам содержать войска на Камчатке, пришлось отправляемый отряд назвать Петропавловской жандармской командой. Генерала Полякова я до моего прибытия уполномочил особым предписанием меня замещать и действовать от моего имени.
В Оле с Н. М. Соколовым вновь убеждали Войскового Старшину Бочкарева отказаться от мысли создать базу на Охотском побережье, ввиду отрезанности всех этих пустынных мест от главной части отряда в Охотске и от населенных пунктов Камчатки, но Войсковой Старшина Бочкарев остался при своем мнении и категорически заявил нам, что он устроит базу отряда и сам останется в Наяхане, верстах в 80 от Гижиги, куда мы и отправимся. Выйдя из Олы, мы 26 Октября бросили якорь в бухте Наяхан, где и простояли до 6 Ноября.
В Наяхане на берегу оказалась только радиотелеграфная станция и несколько построек при ней для размещения ея служащих. Небольшое селение дворов в 8 оказалось верстах в 8 от станции. Войсковой Старшина Бочкарев, осмотрев бухту, станцию и побережье, нашел это место пригодным для устройства здесь своей базы и приступил к выгрузке своих запасов.
Одновременно делались промеры лагуны и бара, в предположении, что удасться завести в лагуны пароход "Взрыватель", который Войсковой Старшина Бочкарев имел намерение оставить на зимовку при себе в бухте Наяхана. Несмотря на благоприятные, казалось бы, результаты промеров, "Взрыватель" ввести в лагуну не удалось даже при самой большой высоте прилива, и Бочкарев вынужден был отказаться от мысли оставить при себе на зиму "Взрыватель". Между тем начались уже сильные холода (до 15о ниже нуля по Р[еомюру]) при сильнейших северных ветрах. Все побережье покрылось также льдом, затруднявшим выгрузку.
Все три взятые нами с собою кунгаса были при попытках начать выгрузку разбиты и затоплены. Рабочие-китайцы, участвовавшие в выгрузке, отморозили себе ноги и отказались от работы. Катера во льду также с трудом работали и беспрестанно портились. К счастью, с 2 Ноября ветер стал утихать, стало значительно теплее, и можно было приступить к выгрузке катерами, при помощи небольших лодок. С величайшим трудом вечером 6 Ноября, работая днем и ночью, Войсковому Старшине Бочкареву удалось выгрузить все, что он находил нужным, и он остался зимовать с отрядом в 40 человек, а "Кишинев" и "Взрыватель" отправились в Петропавловск.
Во время пребывания нашего в Наяхане, 29 Октября было получено радиодонесение от Генерала Полякова о том, что Петропавловск занят без боя. 11 Ноября вечером "Кишинев" бросил якорь на внешнем рейде Петропавловской бухты. Прибывший на корабль на лодке Генерал Поляков доложил подробности занятия Петропавловска.
"Свирь" подошла к Петропавловской бухте 28 Октября. Необходимо было в первую очередь занять маяк. Для этого вызвалось шесть добровольцев, которые высадились на шлюпке, заняли маяк и пошли далее по берегу, равняясь со "Свирью" и освещая местность до Соловарки.
При переходе по бухте (по внешнему рейду) со "Свири" была замечена лодка, переплывавшая бухту.
Так как лодка ни на какие сигналы со "Свири" не обращала внимания, то по направлению к ней были произведены три выстрела, и подплыла к "Свири". На лодке оказалось четыре охотника, выехавшие на охоту на ту сторону бухты. Двое эти охотников оставлены были Генералом Поляковым в качестве заложников, а двое других были отправлены в город для передачи требования большевикам сложить оружие и сдать город. На другое утро на "Свирь" явилась депутация от города во главе с Городским Головой с приветствием и с сообщением о том, что большевики оставили город, узнав о приближении "Свири", еще в 3 часа дня 28-го, все же оставшееся население не только не окажет никакого сопротивления отряду, а, напротив, встретит отряд, как избавителей от захватчиков власти.
По высадке на берег, отрядом без всяких затруднений были заняты оставленныя большевиками и пустующие казенныя здания. Свободных казенных зданий оказалось достаточно для размещения отряда, гражданского Управления и для квартир офицеров и чиновников. Все здания в порядке и требуют лишь небольшого ремонта.
На другой день утром "Кишинев" вошел на внутренний рейд и пришвартовался к берегу. Вскоре прибыл на пароход Городской Голова, некоторые представители населения и представители фирм. Все приветствовали меня и выражали радость и благодарность Приамурскому Правительству за спасение от большевиков и за восстановление в крае нормальных, спокойных условий жизни. Для того чтобы немедленно же осведомить население о задачах экспедиции, я просил Городского Голову пригласить всех желающих выслушать нашу информацию в Народный дом на следующий день. Вопрос об информации населения сильно осложнился тем, что большевики, уходя из города, испортили единственную Типографию Областного Правления в городе.
В тот же день у меня были с визитом на "Кишиневе" Китайский консул Сун-ин-тун, являлись с приветствием два офицера от Командира находящегося здесь японского стационера "Канто". На другой день в воскресенье 13 Ноября мною вместе с Н. М. Соколовским были сделаны визиты представителям Городского Самоуправления, Японскому и Китайскому консулам и Командиру японского корабля "Канто".
У всех встретили чрезвычайно радушный прием и обменялись взаимными приветствиями и пожеланиями.
В 3 часа дня в здании Народного Дома я передал собравшимся жителям г. Петропавловска и ближайших селений приветствие от Приамурского Правительства, поздравил с благополучным и бескровным избавлением от власти большевиков и выразил уверенность, что Камчатские старожилы, помня подвиги и заветы предков, окажут должную поддержку Национальному Приамурскому правительству в его героической борьбе за сохранение в целости единственного уцелевшего от общего разрушения и грабежа Дальневосточного угла нашей родины. После меня приветствовал собрание от имени Правительства Н. М. Соколов, как представитель Правительства и ближайший его сотрудник за время борьбы с большевиками. Н. М. Соколов описал затем современное состояние Советской России, сделал обзор деятельности социалистов на Дальнем Востоке после власти Адмирала Колчака и Атамана Семенова и изложил ход событий, предшествовавших революции во Владивостоке и вызвавших переворот 26 Мая. После этого им было доложено Собранию о личном составе Приамурского Правительства, о его ближайших задачах, о Приамурском Народном Собрании, о будущем Учредительном съезде, о Дайренской и Вашингтонской конференциях и о важности переживаемого исторического момента и укрепления на всем нашем Дальневосточном побережье русской национальной власти.
Последним говорил М. А. Баранов, сделавший более подробное описание событий, предшествующих перевороту 26 Мая, давший обзор исторической работы несоциалистических организаций и несоциалистического съезда, и нарисовал яркую картину самого революционного дня 26 Мая. Все слушали ораторов с напряженным вниманием. Не смотря на полное отсутствие какой бы то ни было полиции и наряда войск, порядок на Собрании самими участниками его поддерживался образцовый, ни шума, ни возгласов, не смотря на то, что в здании было до 500 человек самой разнообразной публики. Высказав еще раз пожелание собравшимся совместной дружной работы, я после речи М. А. Баранова закрыл собрание.
При ближайшем ознакомлении затем с Петропавловскими Правительственными учреждениями, с Городским Самоуправлением и личным составом служащих казенных и общественных учреждениях и с работой этих учреждений за последнее время, мы могли констатировать, что влияние большевиков за время их властвования в Петропавловске было поверхностное и весьма осторожное. Каких-либо произвольных захватов частной собственности на Камчатке, например, не было вовсе. Это объясняется, отчасти, может быть, тем, что на Камчатке большевики нашли достаточно казенного имущества в казенных складах и Центросоюзе. Для использования казенных складов был учрежден Союз Камчатских кооперативов, взявший в свое ведение казенные склады, сделавший пока из этой операции источник дохода и кормления коммунистических агентов. Этот Союз мною ликвидируется, его склады и имущество возвращаются в ведение казны и подчиняются одному из отделов Областного Управления. Часть имущества Центросоюза, особенно ценную пушнину, полученное в обмен на товары, большевики успели вывезти через своих агентов.
Распоряжение делами и имуществом Центросоюза в Охотско-Камчатском крае принял на себя по доверенности члена Правительственной комиссии М. А. Баранова и Н. М. Соколова.
Этим я и закончу обзор операции по занятию находящимся в моем распоряжении экспедиционным отрядом Охотско-Камчатского края.
О финансово-экономических мероприятиях, которые желательно осуществить в первую очередь, мною одновременно делаются представления Правительству в особенных докладах.
Подлин. подпис. Особоуполномоченный Х. П. Бирич
С подлинным верно: Заведывающий Канцелярией Стецюк.
Уполномоченному представителю Р.С.Ф.С.Р в Китае Адольфу
Абрамовичу Иоффе.
Заместителя председателя Камчатского Областного
Народно-Революционного комитета

И.И.Серебренников “ВЕЛИКИЙ ОТХОД”
Согласно плану эвакуации, японцы должны были совершенно оставить Владивосток 26 октября. План эвакуации белых войск также был разработан, и были подготовлены меры к его осуществлению. Труднее было разрешить вопрос об эвакуации семей военнослужащих армии. Эти семьи были сосредоточены во Владивостоке. Для отправки их морем не хватало мореходных средств, и генерал Дитерихс приказал нанять для перевозки японские транспорты, которые с 20 ноября и начали переброску семей военных к Посьету, самому южному району Приморской области.
После 14 октября белые войска Приморья начали отходить по тем направлениям, которые были намечены заранее. Группа генерала Смолина стала отступать в район станции Пограничной Китайской Восточной железной дороги. Войсковые группы генералов Молчанова и Бородина направились по западному берегу Амурского залива к Посьету. Казачья колонна генерала Глебова отошла к Владивостоку. Красные следовали по пятам за отступавшими белыми, но особенно на них не наседали.
Во Владивостоке большие затруднения вызвал вопрос об эвакуации больных и раненых. Генерал Дитерихс хлопотал об оставлении их в городе под покровительством американского и английского Красного Креста, но они не верили ни в какие устные гарантии безопасности, и все пожелали выехать из города. В невероятно тяжелых условиях больные и раненые были переброшены в Посьет, а затем переотправлены в корейский порт Гензан.
21 октября в Посьете происходила выгрузка семей с японских транспортов; 24 октября сюда же прибыл со своей казачьей колонной генерал Глебов. Часть его людей, со своими лошадьми, была высажена в Посьете, остальные же чины его группы, включая семьи забайкальских казаков, были направлены в Гензан.
Еще через день, 25 октября, в Посьет прибыла из Владивостока вся флотилия адмирала Старка, имея на своих судах около семи тысяч человек. Этой флотилии было приказано идти далее также в Гензан.
26 октября 1922 года Владивосток был окончательно оставлен японцами, и этот русский город и порт был немедленно занят красными.
Посьет, Гензан, а затем Гирин, Шанхай и Манила стали новыми пунктами скопления и рассеяния оттуда по свету последних остатков русских белых армий.
Наиболее значительная группа белых войск, намеревавшихся эвакуировать Приморье, скопилась в Посьете.
Здесь находилось около 9000 человек с 3000 лошадей. Вся эта масса людей пробыла в районе Посьета и Новокиевска до тех пор, пока не закончилась эвакуация Владивостока и из Посьета не ушли на Гензан последние суда. В Новокиевске в течение нескольких дней собирали конные подводы для отправки в Хунчун, китайский пограничный город, семейств военнослужащих, а также больных, раненых и инвалидов. Нужно было переотправить до 700 женщин, 500 детей, 4000 человек больных и раненых. Некоторое время ожидали результата переговоров с китайскими властями гор. Хунчуна, которые не знали, что делать с готовым свалиться на них таким множеством русских. Красные держались далеко от мест скопления белых, получив в районе Славянки сильный удар от их арьергардных частей.
Женщины и дети были отправлены за несколько дней до оставления войсками Новокиевска, но переезд их до Хунчуна оказался весьма печальным. Дождливая погода превратила дороги, перерезанные канавами, в море сплошной грязи, и короткий путь, в два перехода, колонне с семьями и больными пришлось идти более трех суток, причем люди во время дождя ночевали в открытом поле, так как населенных пунктов в этом районе встречалось очень мало. Было много несчастных случаев с детьми, невинными жертвами русской гражданской междоусобицы; оказалось много простуженных и заболевших...
В последних числах октября китайские власти Хунчуна приготовились к встрече эвакуируемых войск, и 31 октября последние тронулись в путь, выслав вперед артиллерию и обозы. Ночевали на таможенной заставе и 1 ноября перешли русско-китайскую границу, обрекши себя мукам скитания по чужой, незнакомой земле...
Впереди не было никакого просвета. Всех придавило чувство горечи и страха за будущее. Весьма неохотно сдали белые бойцы китайцам свое оружие, с которым многие из них не расставались уже более четырех лет, а иные — почти со времени мировой войны.
Справедливость требует отметить, что в Хунчуне местные китайские власти и население отнеслись к русским тепло, несмотря на беспокойства и стеснения, которые причиняли им нежданные пришельцы.
В середине декабря 1922 года после переговоров с Мукденом Хунчунская группа русских начала свое продвижение эшелонами в район Гирина, перестроившись для этого в беженские группировки по территориальным и профессиональным признакам. В Волжской и Камской группировках оказалось 3036 военных, при них 208 женщин и 148 детей; в Оренбургско-Уральской — 808 военных, 37 женщин и 39 детей; в Сибирско-Енисейской — 459 военных, 18 женщин и 14 детей; в Забайкальской — 280 военных; в остальных группах насчитывалось 2952 военных, 390 женщин и 260 детей. В этой армии беженцев было свыше 1200 человек различных мастеровых, до 340 человек с разнообразными техническими знаниями и более 600 лиц с разного рода интеллигентными профессиями.
Как ни труден был путь от Посьета до Гирина по гористой, малонаселенной местности в суровую зиму, как ни тяжелы были условия ночлегов в пути — все же все были рады выйти из глухого угла, каким был Хунчун, к железной дороге, на которой стоял Гирин, главный город провинции того же наименования. Путь сюда около 500 верст длиною каждая группа беженцев проходила в 12–14 дней.
В феврале 1923 года движение было закончено. Люди в Гирине были размещены в лагерях, которые просуществовали до осени этого года.
В лагерях внутренний порядок в группах беженцев поддерживался прежним начальством, которое не было отделено от солдат. Только в мае по приказу китайских властей были удалены из лагерей генералы Дитерихс, Вержбицкий и Молчанов.
Зимой и весной 1923 года не обошлось в большевистской прессе Советской России без криков о разных замыслах «белогвардейцев» в Гирине. Большевиками сочинялись и приписывались гиринским затворникам всякие ужасные планы, один нелепее другого. К счастью, эти большевистские вопли не причинили белым в Гирине какого-либо существенного вреда.
В Гиринских лагерях вся весна 1923 года прошла в поисках людьми заработка, но устроить беженцев на работы группами не удалось, за весьма малыми исключениями. Безнадежность положения заставила людей искать другого выхода. Часть их решила вернуться домой, в Россию, часть направилась в Америку, часть постепенно рассеялась потом по Маньчжурии и Китаю.
В район станции Пограничной отступила группа войск под командой генерала Смолина в количестве до 3000 человек. Станция Пограничная была местом пребывания командующего войсками Суйнинского военного пограничного округа Маньчжурии, генерала Чжанцзучана, который дружественно относился к белым русским. Казалось поэтому, что войска, эвакуировавшиеся в районе ст. Пограничной, будут находиться в хороших условиях, тем более что они выходили здесь прямо к железной дороге, в местность, которая была уже более или менее знакома им.
На самом же деле эти войска попали в весьма скверное положение. Через несколько дней по переходе границы и после сдачи оружия русские солдаты по распоряжению главноначальствующего полосы отчуждения железной дороги генерала Чжан-Хуан-сяна были отделены от офицеров и, несмотря на все протесты и просьбы, отправлены эшелонами в сторону станции Маньчжурия для передачи их красным властям Забайкалья. Мотивировалось все это тем, что солдаты якобы сами выразили желание отправиться в Советскую Россию, что было, разумеется, неверно.
Но китайцы не сумели все же довезти кого-либо до советской границы: несмотря на охрану эшелонов, все солдаты бежали самыми различными способами, вплоть до взлома вагонных крыш.
Бежавшие после долгих мытарств кое-как устраивались постепенно на работы в полосе отчуждения Китайской Восточной жел. дороги; некоторые, устав от скитаний, вернулись потом добровольно в Советскую Россию.
Офицеров группы генерала Смолина отправили в Цицикар, где они были интернированы в лагере; там они пробыли некоторое время и затем были, группа за группой, освобождены.
В своих мемуарах, относящихся к описываемому времени, полковник В. А. Зубец записывает следующее:«Из Харбина я по некоторым своим делам выехал на станцию Пограничную. Здесь я еще смог наблюдать проход через станцию воинских частей группы генерала Смолина. На станции и базаре станционного поселка шла продажа и обмен конского состава и различного эвакуированного имущества.
Генерала Смолина я застал на станции в небольшом штабном вагоне. Как я узнал потом, в первые дни своего пребывания на ст. Пограничной он находился в весьма подавленном состоянии и опасался выдачи его красным. Чины его штаба были заняты сдачей воинского имущества и снаряжения представителям китайского командования. Еще стучали пишущие машинки, готовились длинные списки сдаваемого имущества, но с каждым днем зловеще пустели вагоны...»
Генерал Смолин находился некоторое время под домашним арестом, но затем получил возможность выехать в Пекин.
В корейском порту Гензан собралось теперь около 5500 человек; из них военных было 2500, невоенных около тысячи человек, и до 2000 человек составляли эвакуированные семьи — женщины и дети.
Эта группа оказалась по сравнению с другими в лучшем положении благодаря заботам японских властей и иностранных благотворительных учреждений, в том числе американского Красного Креста. В декабре заботы о большей части людей взяло на себя Японское правительство, установив для них вполне удовлетворительное довольствие.
Весной 1923 года часть людей, преимущественно забайкальцы, получили работу в Корее, но ненадолго; к лету эта работа уже прекратилась.
К зиме этого же года гензанская группа беженцев стала быстро распыляться по Китаю и Маньчжурии. Часть людей отправилась на пароходах к Шанхаю, многие выбрались в Тяньцзинь, Харбин и т.д.
Нужно ли говорить о том, что по рассеянии и ликвидации русских беженских групп, эвакуировавшихся из Приморья, памятниками пребывания этих групп в Хунчуне, Гирине и Гензане остались многие могильные холмы...
Русская революция усеяла могилами безвременно погибших не только Россию на всем ее колоссальном протяжении, от Прибалтики до Тихого океана, но и все прилегающие к ней территории огромного Китая — кладбище жертв налетевшего на Россию грозного шквала...
Страшные дни, полные тревоги и боязливой суматохи, хаоса и неразберихи, переживал Владивосток накануне белой эвакуации. Больше всего боялись, что в город внезапно ворвутся красные партизаны и начнется резня и грабеж.
«Это длилось несколько дней, и всего страшнее было под вечер исхода, 22 октября, — вспоминает о днях эвакуации Владивостока журналист В. Н. Иванов. — Целые дни у покосившейся набок туши моего парохода «Фузан-Мару» толпились кучи народа. Толпы людей метались с озабоченными лицами, таща чемоданы, корзины, весь свой оскудевший скарб».
«Октябрьское солнце быстро свершало свой круг над этой пестрой толпою, охваченной паникой уезжания, и приходил вечер, темный, без электрического уличного освещения, так как электрическая станция бастовала.
Кого не было в этой толпе? Офицеры, чиновники, священники, члены правительства, члены парламента и националистических организаций Дальнего Востока и, наконец, рядовые члены, участники национальных организаций, бегущие из Владивостока.
Все это суетилось и грузилось. Тарахтя в темноте, подъезжали телеги со скарбом и с семьями.
Печальная картина этого исхода не ограничивалась одним нашим пароходом. Рядом стоял другой пассажирский пароход «Нодо-Мару», который тоже впитывал в себя как губка рыхлый цимес национального движения.
Рейд был занят судами Сибирской флотилии и реквизированными на один рейс пароходами Добровольного флота и графа Кейзерлинга. На них грузились семьи военнослужащих, сами военнослужащие — одним словом, все, что имело отношение к действенному Приморью последних полутора лет.
Крах, полный крах, катастрофа — вот что читалось на растерянных лицах несчастных русских людей, вновь пускавшихся в безвестную даль».
В эти тревожные дни эвакуации Владивостока группа сибирских областников, выступив под флагом правительства Автономной Сибири, пыталась заявить о своем существовании как власти, не смущаясь ролью «калифа на час». Над одним из зданий Владивостока ими был поднят тот самый бело-зеленый флаг, под которым более четырех лет тому назад возникло противобольшевистское движение в Сибири. Фактически же власть принадлежала адмиралу Старку, ставшему теперь диктатором города, доживавшего свои последние «белые» дни.
Старк Флотилия адмирала Старка, состоявшая из полутора десятков легких судов, вышла из Владивостока 24 октября и на следующий день была уже у залива Посьет. Постояв здесь немного, флотилия приняла на свои корабли группу забайкальских казаков и затем в сопровождении двух японских миноносцев отправилась в корейские воды.
Следующая остановка флотилии была в Гензане, корейском порту. В первые же дни стоянки здесь к флотилии присоединились три парохода, получившие еще до эвакуации приказание идти из Владивостока на север. Предупрежденные в пути японским крейсером о занятии Владивостока красными, эти суда повернули на юг для соединения с флотилией адмирала Старка. Эти же суда приняли на себя некоторые группы пассажиров, чтобы разделить людскую скученность на других пароходах.
Суда «Маньчжур» и «Охотск» из-за неисправности и плохих машин были приведены флотилией в Гензан на буксире.
«На них находился главный контингент женщин и детей из семей глебовских казаков, спавших за недостатком места под открытым небом и при холодном проливном дожде во время последнего шторма.
На обоих кораблях был такой недостаток пресной воды, что все полторы тысячи человек получали лишь по пол-кружке воды в день. При этих убийственных условиях сейчас же начались детские заболевания. На «Маньчжуре» появились корь и тиф, и за последний переход двое детей умерло.
Потом, во время стоянки в Гензане, смертные случаи среди детей участились. Почти каждый день один из кораблей флотилии стоял под приспущенным флагом, а по узеньким улочкам японского города проносили маленький гроб из простых досок. Следом шел священник и несколько певчих — шел на особое «русское» кладбище, разбитое за городом, за длиннохвойными соснами корейских сопок...
Японцы поняли, что необходимо хоть немного разделить население флотилии и отвели под беженцев несколько сотен пустых таможенных бараков на молу, без отопления, с земляными полами, отгороженных от остального города прочной решеткой с полицейским постом.
Чтобы пробраться через это сторожевое охранение, требовалось иметь не только пропуск от штаба флотилии, но еще и доброе расположение японского переводчика, выдававшего особые карточки, действительные до четырех часов вечера. Позже ворота запирались, и выбраться в город становилось почти невозможно.
В сколько-нибудь сносных условиях оказались на берегу одни раненые, и в этом сказался дух Японии. Их взял на свое попечение Японский Красный Крест...»
В Гензане из-за отказа маршала Чжанцзолина принять в Маньчжурию казаков генерала Глебова положение дел крайне осложнилось. Флотилия не решалась дальше везти на полную неизвестность тысячи людей — для этого у нее не было ни запасов продовольствия, ни денег. Японцы же не давали разрешения казакам оставаться в пределах Кореи. Необходимо было найти какой-либо выход, и между генералом Глебовым, адмиралом Старком и японскими властями начались переговоры, затянувшиеся почти на три недели. Эти переговоры закончились компромиссным решением: японцы позволили глебовцам временно остаться на четырех кораблях в Гензане и обещали им некоторую материальную помощь.
21 ноября, покинув в Гензане взятые во Владивостоке пароходы Добровольного флота, флотилия адмирала Старка вновь вышла в Японское море. Во главе флотилии был флагманский корабль «Байкал». Затем в состав ее входили суда «Магнит», «Взрыватель», «Батарея» и «Свирь», составляющие первый дивизион флотилии; «Патрокл», «Улисс», «Диомид», «Илья Муромец» и катер «Страж» входили во второй дивизион; «Лейтенант Дыдымов», «Аякс», «Парис» и «Фарватер» — в третий дивизион.
На борту кораблей находились военнослужащие армии и флота, их семьи, отряды морских стрелков, русско-сербский отряд, кадеты Омского и Хабаровского корпусов.
Следующей остановкой флотилии был корейский порт Фузан, куда флотилия дошла 23 ноября. Здесь, в Фузане, окончательно выяснилось, что флотилия пойдет далее в Шанхай, каковое обстоятельство чрезвычайно обрадовало бедных скитальцев. Запасшись в Фузане водой, углем и провизией на 10 дней, флотилия при бодром настроении людей вышла утром 2 декабря из Фузана.
По дороге в Шанхай она попала в жестокий шторм, и с большими затруднениями стала собираться 7 декабря на Вузунгском рейде Шанхая. Собрались все корабли флотилии, кроме «Лейтенанта Дыдымова», который затонул во время шторма, будучи отнесен куда-то в сторону. Из его команды и пассажиров не спаслось ни одного человека. В числе погибших было несколько десятков мальчиков — кадетов Хабаровского кадетского корпуса.
Китайские власти Шанхая по поводу прибытия сюда флотилии адмирала Старка запросили Пекинское правительство о том, может ли быть разрешена русским беженцам высадка на берег. Пекин эту высадку запретил. Однако после того, как флотилия простояла в порту некоторое время и бдительность властей ослабела, некоторым группам пассажиров удалось сойти на берег и потом разделить судьбу местной русской колонии.
Простояв у Шанхая около четырех недель и произведя необходимый ремонт судов, флотилия 4 января 1923 года пустилась в дальнейшее плавание, положившись на возможность американского гостеприимства. У берегов Формозы ей пришлось выдержать крепкий муссон. Здесь затонуло еще одно судно флотилии — пароход «Аякс», с которого удалось спасти лишь несколько человек.
Испытав в пути многие затруднения, мореплаватели достигли наконец Манилы, столицы Филиппинских островов. Генерал-губернатор Манилы разрешил русским сойти на берег, а местный Красный Крест принял их на свое попечение. Всех беженцев в то время насчитывалось уже только около 800 человек.
Когда выяснилось, что на Маниле русские не смогут найти себе заработка, генерал-губернатор Филиппин решил отправить их всех в Соединенные Штаты на военном транспорте «Меритт».
1 июля 1923 года, т.е. восемь месяцев спустя после отъезда из Владивостока, русские эмигранты из флотилии адмирала Старка добрались до Сан-Франциско, где и нашли себе источники существования и могли начать в гостеприимных Соединенных Штатах свою новую, мирную, жизнь.
Много позднее, почти через полгода после ухода флотилии адмирала Старка из Шанхая, туда прибыли из Гензана еще четыре парохода, на которых были привезены казаки и солдаты, находившиеся под командой генерала Глебова. Это были пароходы «Охотск», «Маньчжур», «Монгугай» и «Защитник».
Чтобы получить средства для питания своих людей, генерал Глебов вынужден был продать эти пароходы. Один из них, «Монгугай», был насильно захвачен большевиками и уведен во Владивосток при содействии генерала Анисимова, бывшего ранее помощником атамана Дутова, а теперь перекинувшегося к большевикам.
Среди командного состава флотилии адмирала Старка видную роль играли так называемые «месопотамцы». Это — моряки русского флота, принадлежавшие ранее к составу Каспийской флотилии. Они прибыли во Владивосток в середине сентября 1921 года из Месопотамии на пароходе «Франц Фердинанд».
Все это были участники Гражданской войны на юге России. На их долю выпало немало передряг и суровых испытаний во время этой войны, когда она коснулась своим зловещим дыханием берегов Каспийского моря.
Им пришлось пережить интернирование у англичан в Энзели, в Персии.
Здесь при взятии этого города большевиками им угрожала выдача их в руки красного врага. Однако морякам удалось вырваться из Энзели под обстрелом артиллерийского огня большевиков.
Дальше последовал поход моряков пешком по Северной Персии, до Решта и Казвина, откуда при содействии англичан они проследовали группами на грузовых автомобилях в Месопотамию, где были интернированы вблизи порта Басра на реке Тигр. Здесь в непривычных условиях, отягчаемых сильной жарою и тропическими болезнями, «месопотамцы» пробыли полтора года и наконец были отправлены англичанами во Владивосток.
Один из «месопотамцев» в своих воспоминаниях об отплытии их из Басры во Владивосток рассказывает следующее:
«Приблизительно в марте 1921 года англичане объявили нам, что отправят нас во Владивосток, где в то время были еще, по нашим сведениям, большевики. Командующий нашим отрядом заявил протест, указав англичанам, что, согласно условию, с ними заключенному, они не имеют права отправлять нас к большевикам. Через месяц в ответ на наш протест мы получили уведомление, что все-таки мы будем отправлены во Владивосток.
Надо было что-то предпринимать...
Белоприморье Мы выработали план захвата парохода, на котором нас будут отвозить на Дальний Восток, с тем чтобы потом уйти на нем в Манилу, на Филиппины.
В мае из английских газет мы узнали, что во Владивостоке происходят какие-то события, но что именно, понять было невозможно.
Наконец в августе 1921 года пришел в Басру пароход «Франц Фердинанд», чтобы увезти нас во Владивосток... На пароход для его охраны был помещен взвод шотландцев с пулеметами. Было похоже на то, что англичане пронюхали о нашем заговоре.
В плавании шотландцы первое время исполняли свои караульные обязанности очень строго, но постепенно строгости уменьшились, и, если бы было нужно, мы всегда могли бы выполнить наш заговорщический план.
Придя в Гонконг, мы постарались узнать что-либо определенное о Владивостоке. К нам приехал один русский, капитан китайского парохода, и привез пачку русских газет.
Только теперь мы наконец узнали о том, что происходит во Владивостоке, где находилось в это время антибольшевистское правительство, во главе с братьями Меркуловыми. После этого уже никто не стал думать о захвате парохода, а, наоборот, начали мечтать о скорейшем приходе на Русскую землю...»
Этой «месопотамской» группе моряков флотилия адмирала Старка была в значительной степени обязана успехом эвакуации белого Владивостока. Благодаря нахождению «месопотамцев» во флотилии в корне была пресечена возможность выступления матросов в пользу красной власти в критические дни Владивостока.
Эти испытанные в боях мужественные люди, не задумываясь, пошли в новые странствия по свету на кораблях, из коих некоторые были явно не пригодны для дальнего плавания. И на посыльном судне «Лейтенант Дыдымов», погибшем во время шторма на пути к Шанхаю, почти весь командный состав принадлежал к «месопотамцам».
Пройдя через многие опасности Гражданской войны, сохранив жизнь во время тягчайших испытаний, эти доблестные люди нашли нежданную гибель вдали от родины, в волнах Тихого океана.

Томас Генри Джеймсон
Экспедиция в Сибирь. 1919 год.
В 1919 году писатель Леонид Андреев, придя в ужас от зверств большевиков, написал воззвание “S.O.S.!”, в котором обратился за помощью к мировой общественности. Несколько высокопарно, по-старомодному, но выстраданно и страстно он взывал к воображаемому американцу, французу, англичанину: помогите! Но его призыв (как и вопль всей России) услышан по большому счету не был. Страны Антанты ограничились символическим пребыванием своих кораблей в ряде российских портов, доставкой некоторым белым соединениям оружия и снаряжения и моральной поддержкой белого движения.
Тем более удивительна эта одиссея небольшой группы англичан, добровольно поспешивших в 1919 году на помощь к Колчаку. Воевать за нашу свободу.
Автор мемуаров — генерал-майор Королевской морской пехоты Томас Джеймсон (1880-1970), написал их в 1968 году.
Мемуары публикуются (с небольшими сокращениями) по рукописи, хранящейся у наследников автора. Редакция благодарит Ника Джеймсона (Оксфорд), внучатого племянника автора, любезно предоставившего нам текст
Публикация и перевод — Михаила Новикова.

Эти воспоминания об экспедиции 1919 года были написаны по просьбе офицеров, моих товарищей по службе, считающих, что такой рассказ мог бы стать интересным дополнением к истории Королевской морской пехоты.
Наш небольшой отряд добровольцев принял участие в боевых действиях на Каме, притоке Волги, на расстоянии 4500 миль от базового судна — крейсера “Кент”, стоявшего во Владивостоке. Участники экспедиции надеялись дойти до Москвы.
Работая над записками, я использовал мой рапорт о боевых действиях, написанный в 1920 г. и возвращенный мне начальником штаба Королевской морской пехоты, а также дневники, вырезки из газет и различные документы; мне осталось только сложить их в связный рассказ о событиях почти пятидесятилетней давности.
Надеюсь, рассказ этот будет интересен читателю, ведь речь в нем идет о единственной в своем роде одиссее маленького подразделения морских пехотинцев и офицеров флота, которыми мне выпала честь командовать. Этим людям хочу я посвятить мой рассказ в знак признательности за безупречную службу и cтойкость во всех превратностях гражданской войны в огромной чужой стране.
Военно-морская помощь адмиралу Колчаку

В течение первой половины 1918 г. крейсер “Суффолк” стоял во Владивостоке вместе с другими судами Антанты, наблюдая за постепенным распространением большевистского влияния к востоку.
Во Владивостоке высадились сухопутные силы и военные миссии Америки, Японии, Франции и иных союзных держав. Было видно, что международный интерес к этой части России продолжает быстро расти.
В начале осени 1918 г. по просьбе белого командования, испытывавшего крайнюю нехватку артиллерии, небольшое подразделение морской пехоты с одним шестидюймовым и четырьмя двенадцатифунтовыми орудиями высадилось с “Суффолка”. Орудия были установлены на бронированные платформы и отправлены на Уссурийский фронт, где шестидюймовая пушка поддерживала огнем чехов, гнавших большевиков на запад. Бронепоезд патрулировал железную дорогу между Омском и Уфой до конца ноября, когда из-за сильного мороза замерзли накатники и стрельба стала невозможной. Русские орудия с масляными компенсаторами отката замерзли в тот же день.
Поезд отвели в Омск. Люди были измучены морозами и недоеданием, и адмиралтейство приказало солдатам вернуться во Владивосток в конце марта, а офицерам остаться в Омске в качестве морской миссии для содействия адмиралу Колчаку в формировании русской речной флотилии на Каме, как только сойдет лед и начнется навигация.
Морскую миссию возглавил командор Уолф-Муррей, которому было присвоено звание капитана флота. В феврале он приехал во Владивосток с предложением установить орудия бронепоезда на судах Камской флотилии, начинавшей формироваться в Перми.
Адмиралтейство дало согласие при условии, что для расчетов найдется достаточно добровольцев из числа солдат роты морской пехоты крейсера “Кент”.
“Кент” вышел из Плимута в июне 1918 г., чтобы сменить “Суффолк” во Владивостоке, но вынужден был прервать плавание и зайти в Гонконг, так как его машины требовали серьезного ремонта. “Кент” был старым кораблем, это был его пятый выход на китайский театр морских действий.
Перед Рождеством 1918 г. “Кент” покинул Гонконг и, пройдя через Шанхай и Нагасаки, 3 января 1919 г. пришел во Владивосток.
Формирование отряда
После того как капитан Уолф-Муррей посетил “Кент” и адмиралтейство дало согласие на формирование отряда, об этом было объявлено в роте, и через несколько дней началась запись добровольцев в сибирскую экспедицию. По ее окончании старший унтер-офицер доложил, что из 64 унтер-офицеров и солдат отряда записалось 63. Один находился в карцере и записаться не мог. Такое единодушие удивляло, так как 450 членов команды были мобилизованы только на время войны, а война окончилась четыре месяца назад.
Морские пехотинцы вызвались добровольцами на службу, которой предстояло быть нелегкой по ряду причин:
А. Базовое судно должно было вскоре уйти.
Б. Мы становились участниками гражданской войны, в которой прогнозы на будущее были весьма неясными.
В. Лежавшая перед нами огромная страна до сих пор пребывала в когтях сибирского мороза (35* ниже нуля) а голод, болезни и трудности общения с местным населением были лишь частью ожидавших нас испытаний.
Г. Наша база находилась во Владивостоке, а действовать, вероятнее всего, предстояло в Европейской России.
Отряд был вооружен одним шестидюймовым и четырьмя двенадцатифунтовыми орудиями и состоял из капитана морской пехоты, лейтенанта флота (помощника командира), старшего артиллериста (унтер-офицера флота), семи унтер-офицеров и 22 рядовых морской пехоты, флотского оружейного мастера, санитара, военврача из добровольческого резерва флота. Расчет шестидюймового орудия состоял из десяти человек, а расчет двенадцатифунтового — из шести, включая командира орудия. Впоследствии, учитывая дальность подноса снарядов от артпогреба к шестидюймовому орудию, его расчет был пополнен тремя русскими военнослужащими.
Приготовления
Прежде всего следовало запастись зимней одеждой. В этом нам помогла канадская армия, имевшая во Владивостоке вещевые склады. Каждый член отряда получил полный комплект теплого обмундирования, включавший высокие ботинки, бриджи, свитер, куртку из толстой кожи и меховую шапку-ушанку.
Было решено, что мы возьмем двухмесячный запас консервов и часть продуктов с корабельного склада, собранных для нас всем экипажем. Надо было также позаботиться о защите от инфекционных заболеваний, свирепствовавших в стране. В холодном климате трудно было соблюдать хотя бы элементарную гигиену. Поэтому мы взяли с собой большое количество дезинфицирующих средств, их вес вдвое превышал вес нашего продовольствия. Мы быстро убедились, насколько разумной была эта предосторожность.
Затем следовало найти переводчика. Здесь нам повезло: господин Блер иеловека, работавшего у него во Владивостокской газете “Эхо”. Лейтенант Юинг служил в русском морском училище и по ночам подрабатывал в газете, публиковавшей все статьи параллельно по-русски и по-английски. Сын англичанина и итальянки, он работал в России, когда началась война. Он посчитал своим долгом вступить в британскую армию, но не прошел медицинскую комиссию из-за плохого зрения. Тогда он решил служить у русских, по протекции царицы был зачислен вольноопределяющимся в Гвардейский флотский экипаж и вскоре произведен в офицеры. Он бегло говорил на нескольких языках. Адмиралтейство приняло его на службу в качестве переводчика со званием, окладом и льготами лейтенанта флота. Он был во всех отношениях неоценимым сотрудником на протяжении всей нашей экспедиции. По возвращении во Владивосток я устроил ему назначение в штаб генерала Нокса, однако позже господин Блер написал мне, что он попал в плен к большевикам в Нижнеудинске в феврале 1920 года. Боюсь, они не колеблясь лишили его жизни.
Дорога на запад
Наш отряд выехал из Владивостока экспрессом в 10 часов вечера 6 апреля 1919 года. Мы ехали с комфортом в спальных вагонах и питались в вагоне-ресторане.
Дорога была одноколейной, поезда шли в двух направлениях, часто останавливаясь на разъездах. Почти каждый день мы узнавали о новых действиях большевиков. Пока мы были в пути, конные отряды красных дважды пускали поезда под откос, недалеко от Харбина мы сами увидели разбитый поезд под насыпью. После этого примерно за милю впереди нашего поезда всегда шел паровоз с платформой, груженой запасными рельсами.
Мы быстро поняли, что в первом классе ехало много евреев, везших контрабандные товары в Омск, где их можно было продать с баснословной прибылью. Занятно было видеть, как их попутчицы толстели перед станциями, где вещи пассажиров обыскивали. Каждая надевала под шубу несколько шелковых платьев и оставалась в них до конца обыска. На одной станции мы видели трупы нескольких красных, повешенных на телеграфных столбах. С ними был повешен местный староста, уличенный в том, что помогал красным пускать поезда под откос.
Все увиденное напугало наших попутчиков, и, поскольку наш отряд был единственной наличной вооруженной силой, нас попросили обеспечить охрану поезда. Я согласился и взял на себя роль коменданта.
Была установлена система постов, в дополнение к которой все здоровые мужчины из числа пассажиров обязаны были по очереди выходить в патрули по обе стороны поезда в темное время суток.
Чита — Иркутск
Мы доехали до Читы. Станция напоминала растревоженный улей. Проверка паспортов и досмотр вещей проводились под вооруженной охраной. На выездах со станции стояли пулеметы.
Чита была контрольным пунктом на выезде из Забайкалья. Здесь находился штаб знаменитого казачьего атамана Семенова.
Семенов поднял знамя контрреволюции, быстро собрал примерно 750 человек и с ними обратил в бегство красные части, действовавшие вдоль магистрали.
Это принесло ему поддержку союзников. В феврале 1918 г. британское правительство дало ему 10 тыс. фунтов стерлингов и пообещало выплачивать такую же сумму каждый месяц впредь до дальнейшего уведомления. Французы сделали то же самое, а японцы прислали ему оружие и “добровольцев”, которые прибыли в полном обмундировании и составили цвет семеновской пехоты.
На вокзале в Чите сбиры Семенова придирчиво проверяли паспорта у всех проезжающих и взимали пошлины. Мы как представители союзных войск, пользовались неприкосновенностью, однако нам пришлось войти в контакт с властями, чтобы помочь русскому офицеру, задержанному ими. Офицера звали Федотов-Уайт, до приезда во Владивосток он служил в британских военно-морских силах. Случившееся тогда и его последующая служба в Камской речной флотилии описаны им в книге “Выживший в русской войне и революции”, опубликованной в Америке в 1939 году.
Он ехал в нашем поезде из Владивостока с намерением вступить в Омске в колчаковскую армию, но по прибытии в Читу разговорился в поезде с офицером забайкальских казаков, и тот заподозрил в нем большевика и донес о своих подозрениях коменданту станции. В своей книге Федотов-Уайт пишет, что встретил “британского офицера со взводом легкой морской пехоты, представлявших в поезде вооруженные силы союзников”, и выражает благодарность англичанам за их вмешательство. Федотов-Уайт посвящает две главы своей книги описанию путешествия до Омска и своего последующего назначения в штаб командующего Камской речной флотилией адмирала Смирнова.
Но вернемся к нашему путешествию. Мы увидели озеро Байкал. Железнодорожный путь в объезд длиной примерно в 150 миль шел вдоль южного берега. Интересно отметить также, что к востоку от Байкала Транссибирская магистраль построена без туннелей, очевидно из экономии, и следует рельефу местности. Медленно, с трудом наш поезд добирался до конца подъема и начинал спускаться, изгибаясь по склону, так что в окно можно было видеть другой конец поезда, движущийся почти параллельно в противоположном направлении.
Однообразие путешествия прерывалось прибытием на станции. Сюда сходились местные жители, ставили столы с продуктами на продажу, пели и плясали под гармони и балалайки, развлекая своих и проезжих.
14 апреля наш поезд прибыл в Иркутск. Этот город был оплотом большевиков, пока их после жестоких боев не разбили чехи. Красные в Иркутске беспощадно расправлялись с каждым заподозренным в сотрудничестве с белыми. Об их зверствах свидетельствовали фотографии, выставленные в людных местах.
Большой, с высокой крышей вокзал был битком набит людской массой, ожидавшей возможности уехать на восток. Многие из этих людей просидели здесь большую часть зимы, и, хотя вокзал защищал от сурового климата, смертность от тифа была очень высокой.
16 апреля мы прибыли в Омск, где располагались Колчак и правительство Сибири.
Нас встречали капитан Уолф-Муррей и два других офицера, составлявшие британскую военно-морскую миссию. Они жили в железнодорожном вагоне, который позже прицепили к поезду, доставившему нас в Пермь.
Омск — Екатеринбург — Пермь
Столица Сибири — большой город с тремя соборами. Он был перенаселен и страдал от лишений гражданской войны. Канализация замерзла, в городе свирепствовал тиф и другие заболевания.*
Главная железнодорожная станция состояла из вокзала и двенадцати путей. По двум путям на запад и восток проходили поезда. Остальные были забиты вагонами всех видов, в основном теплушками (вагонами для скота), наполненными до отказа. В некоторых жили солдаты, но большинство занимали целые гражданские семьи, и было видно, что они прожили здесь всю зиму. Трудно описать вонь и грязь, царившие здесь, но нужно дать читателю представление о том, как выглядели эти вагоны.
Расстояние между путями равнялось примерно 12 футам. Обитатели вагонов не снабжались водой, уборной служила дыра в полу, пищу готовили на маленькой печке в центре вагона. Трудно было представить, что здесь произойдет с наступлением весенней оттепели.
Мы были рады покинуть Омск 26 апреля и продолжить наш путь в Пермь, лежащую примерно в тысяче миль к западу, за Уральским хребтом. Магистраль проходила через Екатеринбург, где некоторые из нас имели возможность посетить оперу. Это было приятной передышкой.
По дороге на вокзал мы прошли мимо дома, где 16 июля 1918 г. была варварски убита императорская семья. Дом был окружен двойной оградой из толстых и высоких кольев, полностью скрывавшей его от взглядов с улицы.
28 апреля мы прибыли в Пермь, большой город на Каме. Пермь была отбита у красных чехами генерала Гайды, но крестьянство успело испытать непрекращавшиеся зверства большевистского режима. Тела замученных спускали в прорубь, мы видели их после того, как наступила оттепель.
В первую ночь после приезда в Пермь нас неожиданно разбудил громовой рев. Это ломался на реке лед, в толщину достигавший трех футов. Погода стала заметно теплее, и лед за два дня весь сошел вниз по реке.
Я явился в штаб Камской речной флотилии, где встретил адмирала Смирнова и нескольких штабных офицеров. Они занимались превращением речных буксиров и барж в боевые корабли.
Мне сказали, что нам будет выделен камский буксир, а также баржа, на которой мы должны установить шестидюймовое орудие. Оба судна предполагалось подвести к железнодорожной ветке, чтобы облегчить перегрузку с платформ на корабли.
Камская речная флотилия
Камская речная флотилия должна была состоять из трех боевых дивизионов. 1-й и 3-й дивизионы вооружались в Перми, а 2-й дивизион — в Уфе, на одном из притоков Камы, в 300 милях южнее. В состав каждого входили шесть боевых судов, несущих орудия калибром 3 или 4,7 дюйма и четыре пулемета, одно судно с зенитными орудиями, баржа с одним или двумя 6-дюймовыми орудиями, минные заградители и вспомогательные буксиры. Помимо этого, каждый дивизион имел свою плавбазу, ремонтное судно, топливные баржи, аэростаты наблюдения, склады боеприпасов и иные склады. Подготовка всех этих кораблей к бою была нелегким делом из-за нехватки материалов, и приходилось проявлять немалую изобретательность во всем, особенно когда полевые орудия надо было превратить в корабельные.
Именно в эти дни я познакомился с капитаном 2-го ранга Вадимом Макаровым. Его отец, адмирал, был главнокомандующим русским флотом в русско-японской войне, а сам он прекрасно говорил по-английски, блестяще командовал эсминцем в совместных с британским флотом операциях и был удостоен «Креста за отличную службу». В 1964 г. «Таймс» сообщил о его кончине в Нью-Йорке.
Штаб направил к нам еще одного переводчика, Михаила Гольфина, служившего ранее на оружейном заводе. До этого он воевал в казачьих частях, получил три Георгиевских креста. Он и лейтенант Юинг были для нас не только переводчиками, но и бесценными помощниками в повседневной жизни.
Кроме баржи, нам выделили быстроходный буксир, ходивший на мазуте или дровах. Оба судна были зачислены в 3-й дивизион, которым командовал капитан 1-го ранга Федосьев.
Мы назвали буксир «Кент», а баржу — «Суффолк» в честь родных кораблей, оставшихся во Владивостоке. «Кент» имел 170 футов в длину и 40 футов в ширину, считая восьмифутовые гребные колеса. Баржа, у которой был свой буксир, была столь велика, что на ее фотографии шестидюймовое орудие выглядит небольшой точкой. Оба судна стояли недалеко от Мотовилихинского завода, который раньше строил и ремонтировал паровозы, а теперь занимался установкой артиллерии на речные суда.
Пока что лишь палубы наших кораблей были усилены подпорками, и предстояло сделать многое для того, чтобы мы могли пойти в бой. Двенадцатифунтовые орудия не имели опорных тумб, снятых перед установкой на платформы. Тумбы остались где-то в Сибири, а без них наводчики могли вести огонь, только стоя на коленях. Таким образом, к достройке на «Кенте» носовой и кормовой платформ добавлялась необходимость изготовить цоколь для каждого орудия и закрепить его. После долгих споров Макаров и главный инженер капитан 2-го ранга Берг решили сделать на заводе деревянные тумбы. Каждая состояла из пяти дисков толщиной 5 дюймов и диаметром 2 фута, положенных один на другой и составлявших таким образом подставку высотой 25 дюймов. Эта работа была выполнена в замечательно короткий срок, но при установке на тумбы орудийных лафетов со стволами возникли новые серьезные затруднения. Дело в том, что русские рабочие, уложив диск, притягивали его к предыдущему толстыми винтами, расположенными произвольно. Лафет же крепился к тумбе посредством 13 болтов, отверстия под эти болты шли по краю его основания. При нашей конструкции необходимо было найти болты длиной более четырех футов и прогнать каждый из них сквозь тумбу, три бруса настила платформы, палубу и стальную пластину под ней, подложенную для упора гаек при зажиме. Болты докрасна раскалили в кузнечных горнах и кувалдами вогнали в тумбы.
Полученные таким образом отверстия были, однако, несколько шире болтов по диаметру. С местных складов доставили несколько бочек смолы. Смолу разогрели и залили в отверстия.
В то время как мы занимались креплением двенадцатифунтовок, работа по перестановке шестидюймового орудия с железнодорожной платформы на баржу шла своим чередом. Здесь тоже не обошлось без трудностей. Не последней из них было отсутствие крана, достаточно мощного, чтобы поднять семитонный ствол и примерно такого же веса лафет. Из-за паводка вода в реке каждый день поднималась на фут, грозя затопить подъездные пути, поэтому ничего не оставалось, кроме как тащить пушку волоком. Эту тяжелую ручную работу делали в основном женщины, так как все мужчины призывного возраста служили в Сибирской армии Колчака.
Одновременно с вооружением на кораблях производились и другие работы. На «Кенте» были изготовлены и установлены две мачты. Для этого к судну по воде подогнали сосновые стволы, и русские плотники, используя в работе очень мало инструментов, в основном тесла (узкое лезвие, перпендикулярно, как мотыга или кирка, насаженное на ручку), быстро соорудили мачты, по качеству не хуже, чем в наших доках. Каждая была установлена между двух стоек и закреплена двумя шкворнями. Вытащив нижний шкворень, можно было положить мачту на палубу для прохода под низким или разрушенным мостом.
Надо было расширить кубрики (команда удвоилась по сравнению с прежней), подготовить кладовые, артпогреба и многое другое. Предстояло также установить броневые плиты для защиты орудийных платформ и колесных кожухов. Кроме того, русские могли дать нам пулеметы «Виккерс», но без станков, а значит, снова пришлось проявлять изобретательность. Мы прибили к палубе вагонные буфера стержнями вверх, а к стержням приварили верхние части пулеметных треног. Самодельная конструкция оказалась очень удачной и даже позволяла вести огонь на больших углах возвышения, чем с треноги. Это качество пригодилось нам позже в бою у Сарапула.
Много торговых судов одновременно и ускоренно переоснащались в боевые. Разумеется, это вызвало большую потребность в квалифицированной рабочей силе, и нашему отряду пришлось взять на себя значительную часть работы. Все дружно взялись за дело, и в поразительно короткий срок «Кент» был готов выйти вниз по течению в качестве полноценной боевой единицы Камской речной флотилии. Четыре корабля первого дивизиона, закончившие переоборудование раньше нас, уже ушли из Перми, поэтому «Кент» получил приказ на время войти в состав первого дивизиона.
Запись в моем дневнике от 4 мая 1919 г. указывает, что работа началась в 6.00. Было закончено крепление орудий, установлены броневые плиты вокруг орудийных платформ и колесных кожухов. По указанию главного инженера мы пришвартовались к стенке и сыграли аврал, чтобы принять на борт 400 пудов мазута. Рукав удалось подсоединить не сразу, и было уже 10.30, когда в баки пошел мазут. Затем мы провели испытательные стрельбы. Результат их был удовлетворительным, однако под одним из орудий проседал помост. Инженер-конструктор и его рабочие быстро устранили этот недостаток.
В 14.00 отбыла морская миссия. Мы загрузили в артпогреба по 150 снарядов на орудие, договорились, что другое судно, «Страшный», возьмет наши орудийные щиты, которые мы установим позже, и затем проследовали на завод для получения продовольствия. Ведя на буксире «Страшный», в 1.15 мы пошли вниз по течению, завершив долгий и утомительный день.
Бои на Каме
После семи дней почти непрерывных приготовлений мы получили распоряжение спуститься вниз по реке, взяв на борт нескольких русских рабочих. Они должны были на ходу установить орудийные щиты и устранить остававшиеся недоделки.
Все в России казалось нам огромным. Река, вздувшаяся от паводка, иногда достигала двух миль в ширину, мосты были громадны, а баржи столь велики, что длина одного только румпеля была 30-40 футов. Многочисленные мели делали русло небезопасным даже при нашей осадке в 4 фута 6 дюймов, но, к счастью, наш капитан хорошо знал Каму.
9 мая мы прошли мимо Сарапула, большого города, расположенного примерно в 300 милях от Перми, и на следующий день прибыли в Елабугу. Отсалютовав флагману, мы пришвартовались к плавбазе первого дивизиона «Наталья».
Я явился к адмиралу Смирнову. Он информировал меня о ходе боев и расположении войск, с которыми нам предстояло взаимодействовать.
Адмирал Смирнов долгое время служил в британском флоте, был награжден крестом Свв. Михаила и Георгия, в совершенстве говорил по-английски. До революции он был начальником штаба у Колчака, когда тот командовал Черноморским флотом. Став верховным правителем и командующим Сибирским фронтом, Колчак назначил адмирала Смирнова морским министром в омском правительстве.
Боевые задачи, стоявшие перед нами, были следующими:
А. Поддерживать огнем армейские соединения, ведущие бои в прибрежной зоне и прикрывать переправляющиеся через реку части.
Б. Атаковать и уничтожать корабли красных.
«Суффолк» завершил монтаж шестидюймового орудия до нашего выхода из Перми, но во время испытательных стрельб у него обнаружились задержки при возврате из-за неисправных пружин. Поломка произошла еще зимой, при стрельбе с замерзшим накатником, однако не была замечена вплоть до испытаний в Перми. Попытки усилить пружины за счет подкладки шайб дали некоторый результат, но возврат продолжал оставаться очень медленным. Мы запросили новые пружины из Владивостока, а пока «Суффолк» двинулся вниз по реке и 14 мая пришел в Елабугу, где был встречен налетом двух большевистских гидропланов. Две или три бомбы упали недалеко от «Суффолка», не нанеся ему вреда. Суда флотилии открыли огонь по второму гидроплану, он снизился, приводнился рядом с базой и сдался. Тем временем вернулся первый, был нами обстрелян и тоже приводнился и сдался. Ни один самолет не имел повреждений, и, хотя показания летчиков расходились, удалось доказать, что первый гидроплан совершил вынужденную посадку из-за неисправности в моторе, а экипаж второго, увидев первый внизу, принял нашу базу за свою. Пилоты были моряками, то есть считались самыми ревностными из большевиков и подлежали немедленному расстрелу.
В этот же день флотилия красных впервые появилась у впадения Вятки в Каму и и открыла огонь по сторожевому кораблю третьего дивизиона «Гремящий», который ответил из своих трехдюймовых орудий. Сразу же стало очевидно, что большевики намного превосходили «Гремящий» в дальности стрельбы, и вскоре прямым попаданием в котельное отделение он был выведен из строя.
Шесть судов нашей флотилии вышли вниз по течению из Котловки и вступили в бой. Наше положение было невыгодным, так как большевики поставили свои батареи на высоком берегу, господствующем над местом впадения Вятки в Каму. Кроме того, как сказано выше, дальнобойность орудий противника превышала нашу — нередко более чем вдвое.
Позиция красных была выбрана удачно: против солнца, в тени берега. Нам это затрудняло наводку, а мы представляли для них прекрасную мишень.
Следуя за флагманом третьего дивизиона, «Кент» пошел на сближение с противником, однако, не имея дальномеров и полагаясь лишь на доклады корректировщиков, мы не могли накрыть цель. Вражеские снаряды ложились не только вокруг наших кораблей, они долетали до плавбазы и деревни Котловки. Река в этом месте казалась широкой, но затопленные берега и прибрежные мели не позволяли рассредоточиться и заставляли держаться фарватера. Поэтому флотилии было приказано повернуть назад. В это время подошел «Суффолк» и из своего шестидюймового орудия подавил батарею, укрытую за церковью в деревне Сальковке. Затем он перенес огонь на корабли красных и заставил их уйти вниз по течению.
Части Сибирской армии, сражавшиеся к югу от Камы, отходили теперь на восток. Из-за половодья было очень трудно поддерживать с ними связь. Большевики после двух неудачных попыток форсировали Вятку и вынудили Сибирскую армию оставить северный берег. Вследствие этого флотилии был дан приказ вернуться в Елабугу. Уровень воды в реке начал быстро падать, и маневрировать приходилось с большой осторожностью, особенно в ночное время.
17 мая «Кент» оказал помощь одному из судов флотилии, севшему на мель в среднем течении. Пришлось выгрузить с него уголь, боеприпасы и много чего еще, прежде чем удалось его снять.
«Кент» получил приказ войти в реку Белую, впадавшую в Каму с юга примерно в пяти милях выше по течению. 23 мая вся флотилия, пополнив запасы горючего, возвратилась в Елабугу. Переход приказано было совершить после наступления темноты (23.00), так как южный берег был занят большевиками и в случае обнаружения нам пришлось бы туго.
Приняв все меры по обеспечению скрытности, мы полным ходом вышли на Елабугу и прибыли туда без происшествий 24 мая в 3.40. Позже мы узнали, что переброска флотилии на Белую была обманным маневром, задуманным, чтобы заставить противника отказаться от наступательных действий в этом секторе. Наше возвращение на Каму осталось неизвестным большевикам.
Разведка сообщила, что около полудня флотилия красных вышла вверх по течению для поддержки своих частей, наступающих на Елабугу вдоль северного берега Камы. В 13.00 наше судно, стоявшее в сторожевом охранении, доложило об их подходе. В 13.30 флотилия подняла якорь, и первый дивизион, за ним третий дивизион и «Суффолк», всего семь кораблей и одна баржа, полным ходом пошли навстречу врагу. «Кент» шел в кильватерном строю третьим. Противник занял выгодную позицию на фоне темного берега (его суда были выкрашены в темно-серый цвет) в восьми верстах от Елабуги и начал обстрел нашей базы. Флотилия, не теряя ни минуты, шла на сближение, и уже с дистанции 8100 ярдов «Кент» открыл огонь по головному судну красных. Наши снаряды, в отличие от русских, были начинены лиддитом, и по характерному желтому цвету их разрывов мы могли корректировать стрельбу. Первые снаряды упали с недолетом, но по мере продвижения дистанция сокращалась, и противник оказался в зоне нашей досягаемости. Мы наводили по вспышкам орудий, и через некоторое время «Терек», его головной корабль, загорелся и выбросился на берег.
У красных было 11 судов. Потеряв лидера, оставшиеся начали разворачиваться и уходить вниз по течению. Укрывшись за косой у поворота реки, «Кент» перенес огонь на второй в строю корабль, вначале одним кормовым орудием, стрелявшим поверх косы, затем из обоих носовых. С расстояния 4700 ярдов мы по разрывам лиддита могли наблюдать несколько прямых попаданий. Этот корабль, «Русалка», был флагманом красных, и вскоре он тоже вынужден был направиться к берегу с течью и сильным пожаром на борту. Команда выбралась на берег, их белые спасательные пояса были превосходной мишенью для наших пулеметов.
Сила и темп нашего огня привели большевиков в замешательство. Будь наша скорость выше, мы могли бы воспользоваться этим, начать преследование и обратить их в беспорядочное бегство.
Второй в нашем строю корабль пришвартовался к «Русалке», чтобы попытаться потушить пожар и удержать ее на плаву, а флагман третьего дивизиона и следовавший за ним «Кент» пошли вслед за противником. Его флотилия уже скрылась за поворотом, кроме одного катера, который был для нас легкой целью и затонул у южного берега. Его команде удалось спастись вплавь.
Капитан Федосьев на «Гордом» и «Кент» продолжили движение вниз по течению, но уже за поворотом «Гордого» встретил сильный огонь. Прямым попаданием были выведены из строя оба носовых орудия и поврежден мостик. «Гордый» повернул назад, семафором приказав «Кенту» отходить в арьергарде. «Кент» прошел за кормой «Гордого» и, разлив по воде мазут, поставил дымовую завесу, а затем открыл огонь шрапнелью по противнику, скрытому высоким мысом. Большевики не пытались преследовать нас.
«Суффолк» занял позицию в пяти верстах ниже Елабуги. Его мощное орудие оказывало действенную поддержку флотилии на всем продолжении боя. За это время он выпустил 42 снаряда, «Кент» — 288. Ни тот ни другой не получили прямых попаданий и имели только незначительные повреждения от осколков.
В последующие дни «Кент» и «Суффолк» участвовали в боях как с сухопутными силами противника, в основном на северном берегу, так и с его флотилией, когда она была в пределах досягаемости наших орудий. Эти столкновения обычно были случайными, так как у нас не было достоверных данных о противнике, а без них трудно было издалека отличить своих от чужих. Чувствовалось, что белая армия не имела единого сильного командования. Неудивительно поэтому, что неграмотные сибирские крестьяне, мобилизованные силой, плохо обученные и лишенные надежных командиров, не особенно хотели воевать. Обмундирование и питание их были просто нищенскими, и, когда пропаганда большевиков обещала оплату серебром, хорошие пайки и награды за успехи в боях, многие солдаты переходили на сторону врага, иногда целыми ротами.
29 мая адмирал Смирнов поднял свой флаг на «Кенте», и мы вышли вниз по течению к месту, где под прикрытием первого дивизиона выставлялись минные заграждения.
Разведка донесла, что сухопутные силы противника, наступая по южному берегу, продвинулись до впадения Белой в Каму и пытались захватить или уничтожить стоявшие там наши баржи. Одна из них, с большим грузом мазута, была оставлена на якоре ушедшим буксиром. «Грозный», единственный корабль, имевшийся в тот момент в распоряжении третьего дивизиона, поднялся по течению до устья Белой и в 19.00 приблизился к барже. Красные с берега открыли ураганный ружейно-пулеметный огонь, но «Грозному» удалось задним ходом подойти к барже и завести трос на ее якорную цепь, а затем, дав малый вперед, тросом выбрать якорь и повести баржу за собой. В этой операции «Грозный» понес потери, в частности был убит его артиллерийский офицер.
Было принято решение перевести суда на позицию к северу от Белой. Вскоре после наступления темноты колонна с «Кентом» во главе добралась до устья Белой, где горели четыре большие баржи. В свете пожара противник попытался задержать флотилию, ведя интенсивный огонь из прибрежных строений и с единственной уцелевшей баржи. «Кент» прикрывал проход судов своими орудиями и пулеметами. Противник стрелял со слишком высоким прицелом, потерь у нас не было, только в мачты и трубу попало несколько пуль, подтвердив тем самым хорошо известную истину о безрезультатности прицельного огня из стрелкового оружия в темноте.
«Суффолк» в это время вел огонь с позиции недалеко от устья Белой и, как подтвердил впоследствии штаб армии, уничтожил по меньшей мере одну батарею. Кроме того, его огонь по поселку Дерябинскому заставил большевиков покинуть укрепления на высоком берегу реки незадолго до прохода флотилии.
Шестидюймовое орудие «Суффолка» продолжало доставлять его расчету немало забот. После каждого выстрела приходилось ускорять накат, руками толкая ствол. Чтобы увеличить сжатие пружин, было предложено изготовить и установить новые заглушки накатника. Поэтому «Суффолк» направился в Сарапул, где находились плавучие мастерские флотилии.
Сарапул, расположенный более чем в 50 милях выше устья Белой, был городом, большая часть которого лежала на правом берегу реки и соединялась с другой частью длинным, стоявшим на четырех опорах мостом. Здесь находились несколько трехпалубных пассажирских пароходов, в них помещались штаб, госпиталь и ремонтные мастерские. Кроме того, в Сарапуле стояли баржи, использовавшиеся для перевозки горючего и переправы войск.
Корабли снабжались продовольствием и горючим по мере необходимости и возможности сделать это в боевой обстановке. Рацион наш состоял в основном из черного хлеба, мяса и картофеля. Хлеб выдавали большими, до восемнадцати дюймов в поперечнике, караваями. Мясо, часто медвежатина, было в бочках, засоленное и переложенное льдом еще с зимы. Разнообразием нас не баловали, разве что хлеб нередко был горьким или заплесневелым, а мясо не всегда съедобным из-за плохого качества бочек.
Любопытно вспомнить, как однажды мой вестовой, отправившись в деревню в надежде раздобыть яиц, принес небольшой мешочек белой муки, который ему удалось выменять за мыло, — роскошь, много месяцев не виданную в здешних местах. Вернувшись на корабль, он решил испечь для нас белый хлеб, но, подумав, отказался от этой идеи, так как у него не было дрожжей. Вестовой, однако, не сдался и уже на следующий день подал к столу белый каравай. В ответ на восторженные расспросы он объяснил, что использовал вместо дрожжей зеленоватую серединку мякиша нашего солдатского хлеба. В жизни не ел я белого хлеба вкуснее!
В машинах «Кента» обнаружились неисправности. После осмотра и нескольких проб было решено, что нужен ремонт с заменой нескольких частей. Новые детали должны были изготовить для нас в плавучих мастерских.
Так «Кент» и «Суффолк» одновременно оказались в Сарапуле, придя туда с интервалом в день. Наш корабль был готов уже через 48 часов. При ходовых испытаниях машины работали безотказно, а максимальная скорость «Кента» даже увеличилась до 11 узлов против течения и 15-ти — по течению.
«Кент» получил приказ присоединиться к флотилии, стоявшей у Николо-Березовки, в 25 милях ниже по течению. Мы вышли из Сарапула 2 июня в 16.30 и прибыли туда в 21.00.
Пройдя под Сарапульским мостом, мы заметили батарею полевой артиллерии, окапывавшуюся на огневой позиции примерно в двух милях от города. Пушки были направлены в сторону Сарапула. Трудно было поверить, что вражеские орудия стоят так близко у города, где еще недавно располагались штаб белой армии и командование водных сил. По прибытии я немедленно доложил о замеченном адмиралу Смирнову. Он ответил, что несколько минут назад получил радиограмму (его корабль был единственным, имевшим радио) о начале штурма Сарапула большевиками. Командиры кораблей собрались на совещание и решили послать два самых быстроходных судна, «Грозный» (капитан Федосьев) и «Кент», к мосту для удержания его до прохода флотилии в Сарапул.
Эта ситуация — типичный пример того, насколько нам не хватало достоверной информации и в каких трудных положениях мы оказывались из-за этого.
«Грозный» и «Кент» подошли к мосту в 3.25 и с облегчением увидели, что один его пролет еще был пригоден для прохода судов. Остальные были уже разрушены.
Вставало солнце, на берегу было тихо, только изредка можно было наблюдать небольшие передвижения войск. Мы сочли разумным не начинать бой и продолжать вести наблюдение до подхода основных сил флотилии.
Перечитывая мой дневник, я нашел запись: «В 5.35 флотилия с баржами на буксире показалась из-за поворота. Первый дивизион сразу же вступил в бой с артиллерией противника на правом берегу».
В 5.50 «Грозный» и «Кент» стали во главе флотилии, и все корабли дали полный вперед. Артиллерия противника открыла заградительный огонь, перенося его выше по течению по мере продвижения флотилии. Мне трудно было давать целеуказание, поэтому каждый расчет стрелял самостоятельно как по строениям, так и по живой силе противника на берегу. Наши пушки вели беглый огонь разрывными снарядами, практически в упор и прежде всего по целям у среза воды.
Я указал наводчику на полевое орудие, стрелявшее сквозь дверной проем из домика у реки, и вскоре крыша домика и обломки стен взлетели в воздух от разрыва снаряда. Капитан Федосьев, говоря о «Кенте», заметил позже: «Они стреляли из пушек, как из револьверов. Поразительное зрелище».
Флотилии понадобился примерно час, чтобы пройти мимо города. У красных было немного орудий, но, проходя под их фланговым огнем на сравнительно длинном участке реки, мы могли понести тяжелые потери. Однако у нас был потоплен только один корабль, «Страшный», шедший в строю сразу вслед за «Кентом». Мы повернули назад, чтобы выловить из воды уцелевших членов команды, но им уже помог следующий в строю корабль. Несколько снарядов легли в непосредственной близости от «Кента», один разорвался у левого борта и повредил гребное колесо. Поломка была быстро устранена и не задержала нас надолго. Еще один снаряд разорвался перед носовой платформой как раз в тот момент, когда один из орудийных номеров поднимался на нее с ящиком снарядов из артпогреба. Его лицо было в крови, и я подумал, что он был ранен осколком, но на самом деле его лишь оцарапало направленными вверх головками снарядов, когда ящик подбросила взрывная волна. Это был единственный наш раненый.
Мы были довольны этим боем, в котором, несмотря на слабую подготовку и неопытность белых, большевики действовали неумело и упустили блестящую возможность уничтожить нашу флотилию. Нам повезло, что они совершенно не стреляли по единственному открытому пролету моста, хотя их орудия стояли от него на расстоянии прямой наводки.
Подход красных и взятие города показали, как немного стоили разведка белых и их размещенные в Сарапуле боевые части и армейские штабы. Штурм грянул, как гром с ясного неба, и вызвал паническое бегство защитников, в том числе кораблей базы флотилии. Приведу отрывок из дневника флаг-сержанта Тейлора, который служил на «Суффолке» старшим унтер-офицером и в то утро сошел на берег выгулять корабельного пса. Он увидел «войска белых в полном беспорядке, а их вооружение в самом плачевном состоянии. Солдаты в чем-то едва похожем на военную форму были совершенно не готовы к бою. По улицам метались перепуганные обыватели, в городе царила дикая суматоха».
Все речные корабли либо уже ушли, либо готовились к отходу. Ушел и «Суффолк», оставив буксир, чтобы забрать Тейлора. С буксира дали сигнал к возвращению — четыре винтовочных выстрела, однако за общим шумом флаг-сержант не услышал их. Буксир отчалил, но капитан заметил Тейлора на берегу и послал за ним лодку. Далее Тейлор пишет: «Как только лодка подошла к берегу, в нее со всех сторон полезли обезумевшие от страха солдаты и почти потопили ее». Положение было серьезным, и Тейлор, вынув револьвер, должен был объяснить этому сброду, чем грозит чрезмерная перегрузка. Он продолжает: «Дальше было еще хуже. Уже в лодке я обнаружил, что пес остался на берегу. Я скомандовал поворачивать назад, и тогда поднялся настоящий скандал. Мне это надоело, и я сказал, что перестреляю их всех к чертям, если они не заткнутся. Право, я готов был это сделать! К этому времени красные уже были в городе и спускались по главной улице к реке. Я пошел за собакой, это и вовсе была потеха. Псу захотелось порезвиться, и, когда я приблизился, он стал удирать. Люди в лодке снова подняли крик, но они уже знали, что я никуда не уйду без моего пса, и помогли мне поймать его. Мы убрались как раз вовремя. Когда мы отталкивались от берега, первые шеренги кавалерии красных были чертовски близко». В это время одно из наших судов открыло орудийный огонь, задержавший красных, и флаг-сержант Тейлор смог вернуться к своим товарищам.
База флотилии расположилась в Галовой. Здесь была конечная станция железной дороги, шедшей от Воткинских заводов, рабочие которых были настроены очень антибольшевистски. В 1918 г., когда их окружили красные, они защищали свое добро оружием собственного производства и были вынуждены сдать завод только после долгой и изнурительной осады. В наказание большевики расстреляли на месте несколько тысяч рабочих. В 1919 г. эти зверства повторились в еще большем масштабе.
Флотилия в эти дни действовала между Галянами и Галовой, обеспечивая огневую поддержку армии, и «Суффолк», чье орудие после ремонта доставляло расчету меньше хлопот, постоянно был в деле. Галяна несколько раз переходила из рук в руки и 7 июня была наконец сдана большевикам. С 7 по10 июня «Кент» и «Саффлок» обстреливали пехоту и полевые батареи противника. Эти операции неизменно разочаровывали нас, так как армейские части редко использовали результаты нашего огня. Упадок их боевого духа был очевидным.
8 июня орудие «Суффолка» заставило большевиков отступить в небольшой лесок. Когда они появились на опушке с другой стороны леса, несколько наших кораблей открыли по ним огонь бризантными гранатами и шрапнелью, нанеся значительные потери.
Начало отступления белых

Уровень воды в реке упал до нормального, и суда нашей базы, имевшие большую осадку, вернулись в Пермь. Большевики поступили так же, их корабли больше не угрожали нам, и нас в основном использовали для прикрытия переправ, по которым непрерывно отходили за реку войска и обозы. С каждым днем красные становились все сильнее и увереннее в себе. Сибирская армия отступала почти ежедневно. Дисциплина явно падала, большую часть раненых составляли самострелы, дезертирство участилось, временами становясь повальным. Солдаты бежали из окопов еще до атаки противника. Большевики быстро приближались к хлебным районам Урала, захват которых был целью их наступления в то лето. Урожай впервые за много лет был хорошим и как раз поспел, когда попал в руки красных.
Стояла сильная жара, было много комаров, хоть и не малярийных, но очень беспокоивших нас. Пища оставалась все такой же недоброкачественной, однако, несмотря на это, все наши люди были здоровы.
Примерно в это же время шел оживленный обмен рапортами и телеграммами между адмиралом Колчаком, адмиралом Смирновым, британским верховным комиссаром генералом Ноксом, главой британской военной миссии и командующим эскадрой во Владивостоке. В посланиях сообщалось о боях на Каме, в частности говорилось о роли «Кента» и «Суффолка» и выражалась благодарность им за помощь белым войскам в боях.
Адмирал Колчак подписал приказ о награждении ряда наших военнослужащих орденами Св. Владимира и Св. Анны и Георгиевскими крестами. Однако несколько дней спустя сэр Чарльз Элиот сообщил верховному правителю об инструкциях, полученных из Лондона: правительство Великобритании не могло далее признавать омское правительство и отзывало свои войска из Сибири.
Когда адмирал Колчак сообщил верховному комиссару о наградах, сэр Чарльз заявил, что они не могут быть приняты.
Русские ордена стали бы для их кавалеров драгоценной памятью об экспедиции, и эта мера очень огорчила нас, особенно когда мы узнали, что на Северном и Южном фронтах русские награды британским военнослужащим были вручены.
В соответствии с посланием верховного комиссара адмиралу Колчаку британские армейские части, входившие в состав формирующейся англо-русской бригады, были отозваны и возвратились в Англию. Мы же не имели никаких указаний из адмиралтейства. Некоторые склонны были считать эту забывчивость намеренной, так как сэр Уинстон Черчилль был сейчас государственным секретарем по военным делам.
Из-за плохо организованной связи до нас доходили очень скупые сведения о том, что происходило в верхах. Адмирал Смирнов мог получать информацию по радио, но его приемник был, я думаю, единственным на всю округу.
Большевиков явно беспокоило наше присутствие. В одной из их радиопередач сообщалось: «Действия наших судов на Каме весьма затруднены британскими миноносцами». Ложь была лестной и вызвала у нас смех.
Радио и пресса несколько раз упоминали о нашем отряде. Однажды до нас дошло обращение из Москвы, написанное по-английски и адресованное «Джеку Кенту». В нем нас призывали сложить оружие в обмен на освобождение от наказания и беспрепятственное возвращение домой.
Примерно в это же время ко мне пришли офицеры контрразведки из штаба флотилии и потребовали вызвать для допроса корабельного инженера и одного из судовых механиков. Их подозревали в сотрудничестве с большевиками. Допрос сопровождался обыском, во время которого среди инструментов механика были найдены документы, неоспоримо свидетельствовавшие о подготовке диверсии с целью уничтожить «Кент». Причастность офицера не была доказана. Я узнал впоследствии, что в русской команде буксира работал агент контрразведки, направленный к нам адмиралом Смирновым. Этот агент и раскрыл заговор. Инженер-лейтенанта перевели на «Грозный», а к нам назначили другого офицера. Позже я слышал, что механик был расстрелян.
Для любой гражданской войны характерна атмосфера подозрительности и недоверия, которая может быстро подорвать боевой дух небольшого отряда, воюющего в чужой стране. Неустойчивое положение белых порождало слухи о нависшей катастрофе, может быть, даже подобной сарапульской, и нужно было немедленно сделать что-нибудь, чтобы рассеять эти сомнения и страхи.
С этой целью были приняты меры по обеспечению личного состава более достоверной информацией. Кроме того, русской и британской командам были запрещены контакты с посторонними. Эти меры оправдали себя, и люди почувствовали себя уверенней.
После боя под Сарапулом флотилии выпало четыре относительно спокойных дня. «Кент» воспользовался ими для ремонта машин и поврежденных надстроек. Тем временем на правый берег непрерывно подходили войска и беженцы и требовали переправить их через реку. Все деревни к западу от нас спешно эвакуировались, на восток сплошным потоком шли телеги с семьями мирных жителей, скарбом и скотом. Видеть их было грустно, а оттого что война была гражданской, зрелище казалось еще трагичнее.
12 июня мы получили письменную благодарность от командира крейсера «Кент» коммодора Эдвардса, которого, как и генерала Нокса, адмирал Смирнов информировал о боевых успехах нашего подразделения.
В начале моего рассказа я упомянул о воинском контингенте союзников в 80 тыс. человек, высадившемся во Владивостоке. К этому следует добавить более 40 тыс. чехов, отведенных с фронта в 1918 г. и занимавших теперь ключевые пункты вдоль Транссибирской магистрали.
Питер Флеминг в своей книге «Судьба адмирала Колчака» упоминает об отряде с крейсера «Суффолк», говоря: «Они организовали на Каме англо-русскую флотилию вооруженных судов с базой в Перми. Эта горсточка британских моряков и морских пехотинцев была, если не считать чехов, единственным союзным подразделением, воевавшим на фронте». В сноске он добавляет: «Суда военного флота часто высаживали морскую пехоту для участия в боевых действиях на берегу, но никогда ранее моряки не отрывались так далеко (4350 миль) от своего корабля». Приведу также, что пишет о нашем отряде Д.Федотов-Уайт; «Два корабля, вооруженное судно «Кент» и пушечная баржа «Суффолк», были укомплектованы британцами и плавали под Георгиевским флагом. В Перми была британская морская миссия, возглавляемая капитаном флота Уолф-Мурреем, но британские корабли не являлись отдельным подразделением и входили в состав русской флотилии. Иногда адмирал Смирнов держал свой флаг на «Кенте». Это, я думаю, был единственный случай, когда британский боевой корабль нес на стеньге флаг русского адмирала».
Добавлю, что у меня был свой брейд-вымпел, сделанный русским парусным мастером. Я поднимал его на нок-рее, когда командовал в бою более чем одним судном. Этот вымпел и приказ с его описанием хранятся у меня до сих пор.
Вернемся к 12 июня. В моем дневнике за этот день записано, что «Суффолк» совместно с двумя русскими шестидюймовыми орудиями, установленными на баржах, подавил три батареи противника и уничтожил большой полевой склад боеприпасов.
Обстановка ухудшалась на глазах. 15 июня я записал в дневнике: «Плохие новости. Пехота стремительно отступает, и я не удивлюсь, если нас вскоре отведут в Пермь».
Река становилась слишком мелкой для больших судов, они постепенно отходили к Перми. В этих условиях возможности нашего боевого применения были весьма ограниченными, и я воспользовался встречей с адмиралом Смирновым, чтобы обсудить положение. Адмирал признал, что в сложившейся ситуации пользы от нас было немного, армия больше нуждалась теперь в наземной артиллерии.
Тогда я предложил поставить наши двенадцатифунтовые орудия на полевые лафеты и действовать на суше. Адмирал согласился, и я немедленно сообщил о моем предложении капитану Уолф-Муррею. Он тут же дал во Владивосток телеграмму с просьбой срочно прислать полевые лафеты.
На протяжении следующих дней «Кент» обеспечивал переправу войск и обозов или находился в сторожевом охранении. Несколько раз мы сходили на берег для учений.
Побывав в деревне, я отметил в дневнике 18 июня, что местные жители были с нами очень добры. Жили они бедно, питаясь в основном хлебом и чаем из тутовых ягод, а молоко и яйца, если оставалось немного, меняли на мыло, которое было редкостью. Я записал также, что подарил одному старику трубку и жестянку с табаком. Тот был счастлив и настоял, чтобы я принял от него кувшин молока и полдюжины молодых луковиц.
Приняв под охрану караван больших барж, мы поднялись по течению и прошли мимо Оханска, делая остановки, чтобы взять на борт гражданских беженцев.
20 июня я записал, что накануне мы находились всего в 45 верстах от Перми. Стояла жара, провизии не оставалось никакой. В артельной было только немного черного хлеба, позеленевшего и очень кислого на вкус.
Вечером того же дня мы с третьим дивизионом полным ходом пошли на Пермь, делая по 15 верст в час. На следующее утро в 5.00 мы начали погрузку топлива и боеприпасов, чтобы в случае необходимости быть готовыми снова отбыть вниз по реке. Стоянка в Перми позволила мне посетить морскую миссию и офицеров из британской железнодорожной миссии.
Я узнал, что ситуация была весьма неясной, трудно было с достоверностью утверждать, что происходило на фронте, а это значило, что «Суффолк», возможно, уже остался позади отступавших войск и фактически отрезан.
В этой обстановке британская морская миссия решила переехать в Омск.
Эвакуация
Перед отъездом капитан Уолф-Муррей возложил на меня ответственность за эвакуацию «Кента» и «Суффолка» в случае сдачи Перми красным. Получив это распоряжение, я немедленно направился на базовый корабль «Марианна» и встретился с представителями речного и армейского командования. Разговор с ними не оставил у меня сомнений в том, что положение стремительно ухудшалось. Главной моей заботой был «Суффолк», и я постарался объяснить русским офицерам, в какой он будет опасности, если внезапно обрушится фронт. Однако они принялись уговаривать меня не отзывать «Суффолк», ибо это могло плохо отразиться на войсках Пермского фронта, и без того деморализованных.
В тот же день я попросил адмирала Смирнова принять меня, чтобы решить вопрос об эвакуации «Кента» и «Суффолка». Мы договорились, что «Кент» подойдет к пристани Мотовилихинского завода для перестановки орудий на бронепоезд, где они были установлены ранее. Демонтаж вооружения и выгрузка боеприпасов должны были начаться немедленно.
Я был информирован также, что красные приближались к Кунгуру, крупному городу в 70 милях к югу от Перми, расположенному на железной дороге, которая через несколько часов должна была оказаться у них в руках. Это значило, что теперь мы могли рассчитывать только на одноколейную ветку длиной в 300 миль, идущую до Екатеринбурга.
На следующий день, получив сводки о продолжении отступления белых, я отдал «Суффолку» приказ незамедлительно возвращаться в Пермь. Мое решение оказалось еще более своевременным, чем я предполагал. Когда «Суффолк» прибыл, я узнал, что он израсходовал последние боеприпасы за день до получения приказа и не имел возможности сообщить об этом. За два дня после ухода «Кента» «Суффолк» выпустил 256 снарядов.
В Перми появились первые признаки хаоса. Город заполнили беженцы, всеми возможными средствами уходящие на восток. В день через него проходило до 8 тыс. повозок с людьми и их имуществом. Поезда отправлялись по северной ветке набитыми до отказа.
Сразу же после прихода «Суффолк» начал демонтаж шестидюймового орудия. Нам не выделили русских рабочих, и я хотел послать на помощь команду «Кента», но в это время прибыла баржа со всеми остававшимися у нас снарядами. В барже была течь, пришлось разгружать боеприпасы немедленно. Команда «Суффолка», почти не спавшая в течение двух предшествующих суток, должна была снять орудие с баржи, перевезти его по узкоколейке через весь завод до железной дороги и установить на платформе.
По сравнению с апрелем река сильно обмелела, стало невозможно подвести «Суффолк» близко к узкоколейке. Поэтому для перестановки орудия с палубы на тележки пришлось построить помост.
Единственный имевшийся кран не мог поднять больше 5 тонн, шестидюймовое орудие без лафета весило семь, но, приподнимая и передвигая поочередно дульную и казенную часть, мы поставили орудие на тележки. Затем с помощью работавших на заводе женщин мы вручную провели тележки через всю огромную заводскую территорию до мостового крана над широкой колеей. По дороге передняя тележка просела между рельсами. Нам не удалось приподнять ее домкратами, тогда с помощью рычагов мы поставили тележку с орудием на подпорки, отремонтировали путь и продолжили движение. Все это забрало немало драгоценного времени, но в результате шестидюймовое орудие было надежно закреплено на железнодорожной платформе. Пока шла установка, мне удалось получить маневровый паровоз, чтобы подогнать платформу к остальным нашим вагонам.
За несколько дней мы выгрузили с судов и погрузили в поезд орудия, боеприпасы и имущество весом 14 тыс. пудов. Эта тяжелая работа была выполнена почти исключительно силами команд.
Нам удалось получить два вагона третьего класса с деревянными полками в три яруса, и маневровый паровоз привел наш маленький поезд на станцию Пермь в 19.00 того же дня, когда «Суффолк» вернулся с фронта.
По распоряжению адмирала Смирнова «Кент» и «Суффолк» были потоплены.
Надо было теперь прицепить наши вагоны к отходящему поезду. Мы сделали это, но паровоз все не подходил.
Единственной реальной властью на станции Пермь была британская железнодорожная миссия. Без энергичной помощи ее начальника генерала Джека нам было бы крайне трудно вырваться из царящего вокруг хаоса.
Следуя совету генерала, мы направились с отрядом вооруженных солдат в ремонтные мастерские (Мотовилиха — самый крупный паровозостроительный и паровозоремонтный завод Восточной России), где обнаружили несколько паровозов, стоящих под парами. Мы убедили русских дать нам паровоз с бригадой, и вскоре он с вооруженной охраной на подножках подошел к станции и был прицеплен к поезду.
На следующее утро, 29 июня в 6.00, наш битком набитый поезд тронулся в путь. В городе, переполненном беженцами и ранеными, к этому времени уже было полное безвластие, всеобщая паника была особенно видна на вокзале.
Через три часа после нашего отъезда красные начали артиллерийский обстрел города и в тот же день, как мы слышали, вошли в Пермь с севера.
Поезд шел медленно. Нас было 37 человек в двух деревянных вагонах, поэтому путешествие наше было далеко не комфортабельным.
Утром следующего дня поезд остановился. Наш паровоз вышел из строя, и не было никакой возможности его отремонтировать. Мы находились в 300 милях от Екатеринбурга. Чтобы добраться до Омска, нам надо было перейти через Уральский хребет и проделать путь длиной примерно в 1000 миль.
Обстановка требовала немедленных действий. Не имея никаких средств связи, чтобы сообщить о нашем положении, мы решили реквизировать у населения лошадей в количестве, достаточном для нас и наших пока не тронутых сухих пайков, и затем двигаться либо на восток вдоль железной дороги, либо на северо-запад к Архангельску, где мы могли встретить наши войска. Надо было принять ответственное решение.
Мы были заняты подготовкой к осуществлению этого плана, когда, к нашей радости и удивлению, с востока к нам подошел паровоз. Как выяснилось, адмирал Смирнов, который слышал о нашем бегстве из Перми и был обеспокоен тем, что мы не давали о себе знать, послал по линии паровоз с приказом найти наш отряд. Это оказалось как нельзя более кстати.
Мы продолжили путь и доехали до Омска без происшествий.
Мы были готовы продолжить службу и предложили вновь сформировать британский бронепоезд, однако это предложение было отклонено, ибо несколько русских бронепоездов уже стояли без применения из-за большой загруженности железной дороги.
В Омске мы узнали, что адмиралтейство решило полностью вывести флот из России и получили приказ возвращаться во Владивосток, как только найдется поезд, чтобы нас отправить.
Я подумал, что при постоянной нехватке транспорта будет разумнее ехать во Владивосток без орудий и боеприпасов. Снесшись с русским командованием и заручившись его согласием на прием орудий, я запросил и получил в адмиралтействе разрешение на их передачу.
Было облегчением освободиться от этого груза. К тому же мы знали, что кордит, перенесший перепады температуры от 40о ниже нуля до летней жары, мог представлять опасность. Я не сообщил об этом русским.
Незадолго до отъезда, 28 июля, адмирал Смирнов пригласил меня поужинать с ним и несколькими офицерами его штаба в омском ресторане «Аквариум». Столы стояли в саду, вечер прошел прекрасно. Я вспоминаю, как грустен был для меня этот прощальный ужин, ознаменовавший конец нашей совместной службы. На протяжении всего времени боев на Каме их дружба и товарищеская поддержка помогали нам почувствовать, что наши усилия не были напрасны.
Почти сразу же по прибытии в Омск один из наших солдат попал в госпиталь. Мы были потрясены, узнав, что у него оспа.
Наш врач лейтенант Джойс был отправлен во Владивосток, когда мы еще находились в Перми. Замена ему пока не прибыла, поэтому, когда пришел приказ выехать из Омска, нам некого было оставить с больным. К счастью, врачи сказали, что пациент уже вне опасности и они не возражают против выписки, если мы согласимся его взять. Мы с радостью согласились. В одном из наших вагонов мы соорудили перегородку, чтобы хоть немного изолировать больного. Стало еще теснее, но, возможно, благодаря именно этой мере предосторожности никто больше не заболел.
Перед отъездом мы узнали, что вдоль железной дороги активизировались большевики и на протяжении всех 2500 миль пути следовало остерегаться нападения на поезд или диверсии. Нам также по секрету сообщили, что в нескольких вагонах нашего поезда Государственный банк перевозит во Владивосток большое количество золотых слитков. Узнай об этом большевики, их интерес к нам мог сильно возрасти. Да и без этого мы постоянно слышали о поездах, пущенных под откос. Однажды такое крушение случилось всего в нескольких милях впереди нас. В нем погибло и было ранено более 250 человек.
Чешские части, расположенные вдоль магистрали, очень помогли нам, снабжая всей имеющейся у них информацией. По их совету в районах, где орудовали грабители, мы передвигались только днем.
Станция Тайшет была полностью разрушена. Недавно здесь произошел бой между чешским бронепоездом и отрядом красных, захвативших этот участок дороги. Чуть дальше мы были задержаны на несколько дней крушением поезда, шедшего на запад, тоже с большим числом жертв.
К востоку от Иркутска крушения еще более участились, и нам пришлось усилить меры предосторожности. Не менее чем в миле перед нашим поездом шел паровоз с платформой рельсов для восстановления разобранного пути. Кроме того, во время движения на крышах вагонов лежали вооруженные наблюдатели, а на остановках выставлялись посты.
Читатель помнит по первой части моего рассказа, что мы везли с собой дезинфекционных средств вдвое больше, чем продуктов. Эта мера оказалась далеко не лишней, ибо в зимних условиях у людей редко была возможность помыться и опасность распространения заболеваний, особенно при общей скученности, была очень велика. Теперь же, в жаркое летнее время, инфекцию переносили насекомые.
По всей России свирепствовал тиф. Против него, как и против других эпидемий, не было вакцины, и смертность достигала 96%. Полковник Кларк, начальник медицинской службы в штабе генерала Нокса, тоже заразился тифом, и только благодаря крепкому организму и преданности канадской медсестры ему удалось оказаться в числе немногих выживших.
Из наиболее пораженных районов больных вывозили санитарные поезда. Их легко было узнать: когда такой поезд останавливался рядом с нами, из него тут же начинали выгружать трупы. Мы всегда были начеку, и я немедленно приказывал моим людям оставаться в вагонах, закрыв двери, окна и отдушины. Затем я брал несколько вооруженных солдат, шел к начальнику станции и просил его увеличить расстояние между поездами как минимум до полумили. Начальник, рассчитывая на взятку, неизменно объяснял, почему он не мог дать нам паровоз. Тогда я повторял просьбу и давал солдатам команду заряжать. Подобным образом нам пришлось действовать несколько раз. Мы были недалеко от места назначения, и я был готов на все, даже на угрозу оружием, чтобы уберечь людей от эпидемии.
Когда мы приехали в Харбин, я узнал, что в городе свирепствовала холера. В день умирало до трехсот человек, многие прямо на улицах. Я приказал никому не отходить от поезда, кроме нескольких человек, которые пошли со мной в город получать продукты.
18 августа, через 52 дня после отъезда из Перми, мы прибыли во Владивосток.
Мы были счастливы, что наконец добрались до цели. Вспоминаю наше радостное волнение, когда мы увидели на перроне оркестр Мидлсексского полка, ожидавший нас, чтобы проводить на крейсер «Карлейль».
Когда мы пришли на корабль, был сыгран сбор, и перед строем экипажа коммодор Каррингтон обратился к нам со словами сердечного приветствия.
*
Наша экспедиция окончилась. Разумеется, за время путешествия мы устали и похудели, но несколько дней отдыха и хорошего питания быстро поправили дело. Помню, как я был доволен, что на протяжении всего этого времени мои люди почти не болели и даже тиф, косивший людей вокруг, чудом пощадил нас.
Несмотря на множество препятствий, которые могли бы вызвать сомнения или недовольство, боевой дух подразделения был неизменно высоким, а дисциплина безупречной.
Лейтенант Бернс всегда оставался образцовым офицером и моим надежным помощником. Унтер-офицер Кларк, командуя «Суффолком», смог преодолеть огромные трудности, связанные с установкой и боевым применением шестидюймового орудия. Он и флаг-сержант А.Тейлор блестяще справились со своими командирскими обязанностями и заслуживают высших похвал.
Мы прибыли в Портсмут в ноябре. Я довел отряд до Фортонских бараков и там распрощался с ним. Солдаты пошли в казармы, а я смотрел им вслед.
Так завершилась история маленького отряда Королевской морской пехоты, с честью выдержавшего все испытания на своем опасном пути, история, которая по праву может считаться редкой и удивительной даже для нашего, путешествующего по всему миру рода войск.
Публикация и перевод
Михаила Новикова
Париж
© «Русская мысль», Париж,
N 4340, 9 ноября 2000 г.