Историограф внешней политики России С. С. Татищев писал, что визит Николая I был вызван стремлением “рассеять укоренившиеся в Англии при дворе, в правительстве, в парламенте, в общественном мнении предубеждения против русской политики, внушить доверие к себе, к своему личному характеру и откровенным обменом мыслей по главным европейским вопросам попытаться достигнуть искреннего и прочного соглашения с великобританским кабинетом”.
Вниманию читателей предлагаются фрагменты описания этой поездки императора, составленного по материалам архива МИД России выдающимся российским юристом-международником Ф. Ф. Мартенсом в 1898 году.
“11-го (23-го) января 1844 года барон Бруннов обедал у английского Министра Иностранных Дел, лорда Эбердина. Соседом русского посланника за столом был сэр Роберт Пиль, тогдашний премьер-министр. Последний высказал посланнику свое горячее желание, чтоб Император Николай I посетил Англию.В тот же самый день, в С.-Петербурге, Император выразил английскому посланнику лорду Блумфильду, свое намерение посетить Англию. Такое удивительное совпадение должно было служить счастливым предзнаменованием события, которое действительно совершилось в мае 1844 года.
Николай I, в разговоре с английским посланником, выразил свое удовольствие по случаю блестящего приема, оказанного в 1843 году его августейшему брату В. К.3 Михаилу Павловичу, во время пребывания его в Англии. При этом случае Государь прибавил, что он сам охотно посетил бы молодую английскую королеву и Англию, о которой у него сохранились самые лучшие воспоминания от первого его путешествия. Блумфильд донес о своем разговоре с Царем лорду Эбердину, который тотчас сообщил о нем королеве. Последняя приказала немедленно написать посланнику, что она была бы очень счастлива видеть русского Царя в Англии. По словам лорда Эбердина, такая поездка наилучшим образом подтвердила бы “сердечное согласие с Россией”. (Донесение барона Бруннова от 22-го февраля (5-го марта) 1844 года).

Таким образом устроилась поездка Императора Николая I в Англию. Первоначальная мысль о ней была без всякого сомнения, подана сэром Робертом Пилем, который в блестящей речи на ежегодном обеде компании “The Russia Company”, высказал желание, чтобы русский Царь посетил Англию. Свою речь он окончил тостом “за вечную дружбу между Великобританией и Россией”. Лорд Эбердин с жаром ухватился за эту мысль в надежде, что присутствие Императора Николая I в Лондоне достаточно будет для уничтожения всех “польских глупостей”, подразумевая под последними агитацию польских выходцев против русского правительства.

В начале апреля барон Бруннов мог сообщить английскому правительству, что Император принимает любезное приглашение королевы Виктории, но только под двумя условиями: во-первых, он желает путешествовать без особенного церемониала и, по возможности, с соблюдением incognito, и во-вторых, он не может остаться в Англии более 10 дней.

Королева Виктория видимо обрадовалась этому известию. Она сама занялась устройством для Государя покоев в Бэкингемском дворце и входила во все подробности. Только об одном она просила Царя: не приезжать раньше конца мая месяца, ибо до этого срока она надеялась благополучно разрешиться от бремени.20-го мая (1-го июня) Император Николай I прибыл в Вулвич, где, по желанию его, не было никакого приема. Были на пристани только барон Бруннов с членами миссии и некоторые представители английских властей второго ранга. Государь из Вулвича поехал в Asburnhamhouse, где в то время помещалась императорская миссия. Тут он провел двое суток. На другой день, после приезда, Государь написал письмо принцу Альберту, чтобы его спросить, когда он может видеть королеву. Тогда принц Альберт немедленно приехал в русскую миссию, чтоб лично представиться Царю. На следующий день принц Альберт приехал за Государем и они вместе поехали в Buckingham Palace, где королева Виктория встретила своего августейшего гостя внизу, на площадке лестницы. Но Государь отклонил любезное предложение королевы жить в ее дворце. Зато он согласился переехать в Виндзор, где он жил, в королевском дворце, с 3-го по 7-е июня.В продолжение своего кратковременного пребывания в Лондоне Император Николай I решительно всех обворожил своею рыцарскою любезностью и царским величием. Он не только очаровал своею сердечною любезностью королеву Викторию, ее супруга и наиболее выдающихся государственных деятелей тогдашней Великобритании, с которыми он старался сблизиться и вступить в обмен мыслей. Он не только делал визиты дамам высшего английского общества, как леди Пиль, Пальмерстон, Каннинг, Кланрикардт и другие. Но он также производил огромное впечатление на английский народ, толпы которого его провожали на улицах с изъявлениями своего восторга. На английское общество произвела громадное впечатление царская щедрость русского Государя. Он передал герцогу Веллингтону 500 ф. ст. на памятник Нельсону; он столько же пожертвовал на ежегодный приз на Аскотских скачках, на которых он лично присутствовал. Другие значительные суммы были пожертвованы им на разные благотворительные и общеполезные учреждения в Англии. . .

. . .теперь спрашивается: какое политическое действие произвело посещение Императором Николаем I английской королевы Виктории и Англии?

На этот вопрос дает пространный ответ письмо барона Бруннова к графу А. Ф. Орлову от 6-го (18-го) июня 1844 года. По словам Бруннова, Император произвел огромное впечатление, прежде всего, на королеву, которая в данном случае “не выказала той самоуверенности, которая признавалась за нею всегда во всех других случаях”. Она сама убедилась в своей робости. Этим обстоятельством объясняются те чувства стеснения и неуверенности, которые можно было наблюдать в ней в первые дни пребывания Государя. Но благодаря свойственной королеве рассудительности, она весьма скоро бесповоротно решила вопрос: любить ли ей или ненавидеть русского Царя? Благоприятному решению этого вопроса в значительной степени содействовало замеченное ею искреннее сближение между Царем и ее супругом. “Ее самолюбие как женщины и жены, искреннейше преданной мужу, было польщено теми доказательствами расположения, которые Государь не переставал давать молодому принцу. Она была этим чрезвычайно тронута, тем более, что высшая английская аристократия, тревожась влиянием принца Альберта, часто на него смотрит со смешанным чувством ревности и неприязни”.

При таких обстоятельствах королева Виктория, к концу пребывания Государя, возвратила себе свою естественную самоуверенность, которую она вначале совершенно потеряла. Лорд Эбердин с удовольствием констатировал огромное и “счастливое” влияние, произведенное на молодую королеву Царем, и он выражал надежду, что оно не будет преходящим. Как королева Виктория, так и лорд Эбердин с искренним восторгом отзывались о письме Государя, написанном им королеве из Гааги, на обратном пути из Англии, чтобы еще раз выразить свою признательность за оказанное ему гостеприимство.
И действительно, нельзя не согласиться с лордом Эбердином, что трудно себе представить письмо “лучше продуманное и лучше написанное”, чем это собственноручное письмо Государя от 30-го мая (12-го июня) 1844 года.

“Мои чувства к прекрасной Англии известны в продолжение почти тридцати лет; наиболее приятные воспоминания моей юности с нею связаны. Как же не быть мне счастливым, найдя там снова ту же самую благосклонность как в королеве, так и в ее подданных. Высказывая вам, Государыня, что моя преданность и моя признательность принадлежать вам на всю мою жизнь, я только открываю вам истинную мысль моей души. Соблаговолите же положиться на меня, как я осмеливаюсь верить в дружбу Вашего Величества. Да пребудут эти чувства, Государыня, порукою добрых и лояльных отношений между нашими государствами на благо всеобщего мира и благосостояния и, в случае надобности, на страх тем, которые намерены посягнуть на них. Да услышит меня Боже!”.
Если королева Виктория вынесла глубокое впечатление из личного знакомства с русским Царем, то, по словам барона Бруннова, принц Альберт был вполне очарован изысканною любезностью царственного гостя Англии. Государь имел с ним продолжительный обмен мыслей о всех текущих политических вопросах. . .принц Альберт, влияние которого на английскую политику увеличивалось с каждым днем, был польщен откровенностью и расположением к нему русского Царя, пред могуществом которого трепетала вся Европа. Чем недоброжелательнее к принцу относилось высшее английское общество, тем лестнее было для него доверие, выказанное ему Императором. Когда Николай I пожаловал пятилетнему Валлийскому принцу4 знаки ордена Св. Андрея, принц Альберт не мог скрыть своего удовольствия, в особенности когда он увидел, по словам барона Бруннова, что принц-малютка, на которого был возложен высший русский орден, “выражал свою радость с большою живостью, понимая, что он обязан этой честью доброте Его Императорского Величества”. Такое понимание важности пожалованного ордена не всегда встречается у пятилетнего ребенка.

Император Николай I, само собою разумеется, осчастливил также герцога Веллингтона своим посещением и показывал, при всяком случае, особенное к нему уважение. Он с ним беседовал о всех текущих политических вопросах и искренне удивлялся свежести памяти и силе логического мышления маститого старца.

Особенное удовольствие по случаю посещения Царем Англии выражал сэр Роберт Пиль. Он был виновником этого знаменательного события и оно случилось во время его министерства. Сверх того, Император оказывал ему лично совершенно исключительное внимание и чрезвычайно лестное доверие, беседуя с ним откровенно о будущей судьбе Оттоманской империи. Еще большее впечатление произвел Император на лорда Эбердина, который с того времени стал убежденным поклонником русского Царя и искренним защитником русской политики. Лорд Эбердин сказал барону Бруннову, что отныне он вполне верит в Императора и в его политику.
Однако Император Николай I не ограничился членами тогдашнего английского правительства в своих беседах о политических вопросах. Он не упускал случая, чтоб выказать свою царскую любезность даже членам оппозиции, которых враждебное настроение против него и России было ему доподлинно известно. Так, он особенно отличил лорда Пальмерстона. На рауте у королевы ему был представлен благородный лорд, и Государь, в присутствии всех, столь его отличил и милостиво с ним разговаривал, что сам лорд Пальмерстон был в восторге и впоследствии сказал барону Бруннову, что он увидел Государя именно таким, каким он всегда его себе представлял.
Нет сомнения, что поездка Императора Николая I в Англию оставила там глубокий след и впоследствии неоднократно давала себя чувствовать. В речи, которою королева в 1845 году открыла сессию парламента, об этом визите было сказано несколько прочувствованных слов, вызвавших истинное удовольствие Государя. Граф Нессельроде был настолько доволен этою речью, что поручил барону Бруннову сказать лорду Эбердину, что только уважение к английским нравам мешает ему расцеловать его в обе щеки. Это заявление вызвало искренний смех благородного лорда и чрезвычайно понравилось королеве”


Более жестко и подробно содержание центральной беседы визита излагается в "Крымской войне" Евгения Тарле:

...В один из первых же дней своего пребывания в Англии Николай начал продолжительный разговор с лордом Эбердином, статс-секретарем иностранных дел в кабинете Роберта Пиля. Вот как излагает эту речь царя барон Штокмар, друг и доверенный советник принца Альберта и королевы Виктории. Штокмар записал эти слова Николая в том виде, как их ему сообщил сам Эбердин после разговора с царем.

«Турция — умирающий человек. Мы можем стремиться сохранить ей жизнь, но это нам не удастся. Она должна умереть, [103] и она умрет. Это будет моментом критическим. Я предвижу, что мне придется заставить маршировать мои армии. Тогда и Австрия должна будет это сделать. Я никого при этом не боюсь, кроме Франции. Чего она захочет? Боюсь, что многого в Африке, на Средиземном море, на самом Востоке. Вспоминаете вы экспедицию в Анкону? Почему Франция не устроит подобную же экспедицию в Кандию, в Смирну? Не должна ли в подобных случаях Англия быть на месте действий со всеми своими людскими силами! Итак, русская армия, австрийская армия, большой английский флот в тех странах! Так много бочек с порохом поблизости от огня! Кто убережет от того, чтобы искры не зажгли?» Не довольствуясь этим, Николай заговорил и с самим премьером Робертом Пилем. «Турция должна пасть, — так начал царь. — Нессельроде не согласен с этим, но я в этом убежден. Султан — не гений, он человек. Представьте себе, что с ним случится несчастье, что тогда? Дитя — и регентство. Я не хочу и вершка Турции, но и не позволю тоже, чтобы другой получил хоть вершок ее». Роберт Пиль на это ответил фразой, которую напрасно мы стали бы искать в официальных документах, напечатанных впоследствии английским правительством: «Англия относительно Востока находится в таком же положении. В одном лишь пункте английская политика несколько изменилась: относительно Египта. Существования слишком могущественного там правительства, такого правительства, которое могло бы закрыть пред Англией торговые пути, отказать в пропуске английским транспортам, — Англия не могла бы допустить». Другими словами, Роберт Пиль не только выслушивал, но и сам излагал проекты раздела турецких владений и даже наперед называл облюбованный кусок. Царь продолжал: «Теперь нельзя обусловливать, что должно сделать с Турцией, когда она умрет. Такие обусловливания ускорят ее смерть. Поэтому я все пущу в ход, чтобы сохранить status quo. Но нужно возможный случай честно и разумно иметь в виду, нужно прийти к разумным соображениям, к правильному честному соглашению»

Мы видим, что англичане не только терпимо и ласково выслушивали Николая, но даже скромно намечали желательную для Англии добычу: Египет.
Николай был очень доволен своим первым разговором с лордом Эбердином и Робертом Пилем и даже выразил свое удовлетворение в письме к жене, с которой обыкновенно вовсе не делился своими политическими интересами. «Я вернулся домой, чтобы снова повидаться с лордом Эбердином, министром иностранных дел, с которым я имел очень хороший и очень долгий разговор», — пишет он ей вечером 4 июня

Кстати, укажу, что Мартене в своем «Собрании трактатов и конвенций» (т. XII, стр. 232, № 453) ошибается, говоря, будто  Николай беседовал о Турции не только с Альбертом, Эбердином и Пилем, но и с Пальмерстоном. Этого не только не было, но и быть не могло, хотя мимолетная встреча обоих вечных противников произошла, и царь был очень милостив, а Пальмерстон обнаруживал «сердечность», доходившую по наружным проявлениям до влюбленности. Оба они всегда от души ненавидели друг друга (а особенно после вышеизложенной истории с несогласием Николая I принять назначение Стрэтфорда послом в Петербург) и готовы были утопить один другого в ложке воды. Но царь с беспокойством учитывал будущее почти неминуемое возвращение Пальмерстона к власти, а Пальмерстону нужно было опровергнуть усердно распространяемый его политическими противниками при дворе и в парламенте слух, что Николай посмотрит на новое появление его в правительстве как на личное оскорбление. При тогдашнем могущественном положении Николая в Европе этот слух мог сильно повредить дальнейшей карьере Пальмерстона.

В следующие дни в разговорах царя с английскими министрами эти темы о Турции несколько варьировались по форме, но оставались теми же по содержанию. Николай был настолько ободрен видимым вниманием и даже как бы некоторым сочувствием англичан, что, едва вернувшись в Петербург, велел Нессельроде изготовить особый меморандум, где была дана сводка этих виндзорских бесед, которым царь очень желал придать характер не разговоров, а переговоров. Меморандум был составлен и переслан в Англию. Очень нескоро последовал ответ Эбердина. Ни малейших обязательств от имени Англии он не давал, а просто, в стиле расписки в получении этого меморандума, сообщил, что ему, Эбердину, кажется, что меморандум точно излагает царские беседы, и что он, Эбердин, надеется, что Англия и Россия солидарны в восточном вопросе...

Кстати, этот меморандум и другие документы визита были опубликованы в 1908 году П.М. Зайончковским в качестве приложений к его капитальной работе "Восточная война" (оттуда Тарле их и взял). Но при переиздании 2002 года, приложения №№15-23 почему-то оказались опущены. Вероятно, поскупились на французский перевод.

А теперь, внимание, вопрос?
Откуда мы знаем, что инициатором центральной беседы этого визита (из которой, в итоге, через 10 лет разгорелась война) был именно Николай I?
Из записок Штокмара? "В том виде, как ему сообщил сам Эбердин после разговора с царем"?
Любопытно было бы, конечно, посмотреть насколько Штокмар совпадет с переводами русских официальных документов. Странно, что Тарле даже не попытался этого сделать. Потому что "несколько варьировались по форме" при анализе  дипломатических переговоров как-то не звучит.
Но даже если и совпадет. Как доказать, что беседу и различные намеки о разделе Турции затеял именно русский император? Его, безусловно, волновал Восточный вопрос. Ему нужны были английские гарантии сотрудничества в данном вопросе.Он видел неустойчивость политической системы османов (ее вся Европа видела)...  Но из этого еще не следует, что он предложил раздел. Более того, даже в записи Штокмара он не высказывает претензий на особый контроль отдельных территорий. А Пиль высказывает! Британия "резервирует" Египет.
Можно предположить, что в этой беседе (как и во многих аналогичных беседах с германскими деятелями ХХ века) именно английский кабинет сделал русскому императору "предложение, от которого невозможно отказаться". При этом, излагая беседу, Абердин заранее подстраховался (мол, начал не я). А через какое-то время его кабинет был сменен. (Это вообще, весьма удобно менять состав кабинета, персонализируя ответственность, но сохраняя общую преемственность политической линии). При этом общее впечатление от визита (на фоне прежних крупных разногласий) постарались оставить максимально дружественным.
Если за что и можно упрекать Николая Павловича, с общеполитической точки зрения, то не за "империалистические аппетиты", а за промедление. Намеком, коль он был дан, стоило пользоваться сразу. Лучшим временем для этого были бы 1848-49 годы. Европа занятая своими революциями проглотила бы захваты России на Черном море (также, как это было в конце XVIII века), а Англия не посмела бы всерьез вмешаться одна (удовлетворилась бы Египтом). И никаких винтовых пароходов у нее еще не было.
То, что имея все английские намеки и гарантии Николай I не стал делить Османскую империю в 1840-х годах, говорит о том, что он, скорее всего, и вовсе не собирался это делать.
И тогда его спровоцировали на войну...Журнал "ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ ВЕСТНИК" июль 2003 год