23.

Показание комендора Степана Кузьмина.

Я был комендором у 6" пушки № II. Стрелял во время боя по броненосцам неприятеля. Пробоины получили от 12" снарядов в нос и корму среди боя; вода попадала в отделение минного аппарата, и, хотя нос и был несколько загружен, но мы хорошо держались с эскадрой.
В 10 часу вечера, неприятельский миноносец выпустил в нас мину, которая попала в корму с правой стороны.
Пробовали подвести пластырь, но это не удалось, вода выступила на верхнюю палубу и смыла с юта несколько человек.
Убедившись, что нельзя подвести пластырь, дали ход; говорили, что у нас узла 4 хода; полупортики были задраены; огней на верхней палубе не было, но в батарее и жилой палубе были.
Мы так шли до 2 часов ночи, когда два миноносца выпустили в нас мины, справа и слева; обе мины в нас попали, почти одновременно. Эти миноносцы отражали из 47 мм. и 37 мм. пушек.
Была команда: «Спасаться».
Броненосец пошел в воду боком на правый борт; с крыши кормовой башни, я бросился в воду. У меня был подвязан коечный матрас, но я держался еще за доски и лопатки, Потом я, вместе с другими, держался за крышку какого-то ящика; нас было сначала человек 15, державшихся за нее; к утру нас осталось человек 6.
Около 9 часов утра следующего дня, проходил мимо японский миноносец, мы на него кричали, но он нас не подобрал. После того еще 4 человека из державшихся за крышку утонули, и мы остались вдвоем; тогда мы вылезли на самую крышку. Несколько раз я вставал на ноги на крышку, чтобы посмотреть нет ли какого-нибудь парохода или судна, чтобы спасти нас. Наконец, в последний раз, я увидел пароход; мы стали кричать, махать, и пароход нас заметал, подошел к нам, спустил шлюпку и подобрал нас. Еще в море, к пароходу подходил японский миноносец и требовал, чтобы нас выдали, как пленных, но командир в этом отказал. Пароход, на котором мы были, зашел на несколько дней в Сасебо, а, затем, нас сдали консулу в Тянь-Тзине.
Уголь был взят на последней погрузке в ямы и в батарейную палубу, на ют и на бак, но, когда мы вступили и бой, уголь был только в угольных ямах. Из моей пушки я сделал около 40 выстрелов.
Сначала боя мы не могли стрелять из 6" пушек и до гибели «Ослябя», не было сделано ни одного выстрела из 6" пушек, так как неприятель находился с носу и могла стрелять только носовая башня.
Лишнее дерево, перед боем, было выброшено, но кое-что в рострах осталось.
От Либавы до Цусимы мы стреляли в Носси-бе раза три; всего было сделано не более 15 выстрелов на 6" пушку, а 12" — не более 10 выстрелов на пушку. Снаряды были только в бомбовых погребах и проходах. Во время боя стреляли бронебойными снарядами, а не фугасными. Ночью прожекторами не светили, помню только, что, при первой атаке, светил «Нахимов».
При первой минной атаке в 10 часов вечера, я стрелял из своей пушки сегментными снарядами. Командир был ранен среди боя; я видел, как его выводили наверх, вскоре после первой минной атаки, у него была перевязана голова и грудь. Броненосцем до конца командовал старший офицер. Из офицеров еще были ранены: мичман Щелкунов, лейтенант Измайлов — в лицо, мичман Лемишевский.
Нижних чинов было всех, раненых и убитых, человек 20.
Повреждения во время боя были, главным образом, наверху, в трубы, шлюпки.
В батарею не попал ни один снаряд.

Степан Кузьмин.

25.

Показание Старшего Офицера Капитана 2 ранга Шведе.

На 2-й Тихоокеанской эскадре я находился на эскадренном броненосце «Орел», старшим офицером, а в бою 14 мая 1905 года, около 3 часов, когда выбыл смертельно раненым командир броненосца, капитан 1 ранга Юнг, я занял его место. На должность старшего офицера на броненосец «Орел», я был назначен в 1902 году, когда еще броненосец был на стапеле, и все время я оставался в этой должности, как при постройке, так и при вооружении, отправке и следовании корабля на Восток, к театру военных действий, в составе судов 2-й Тихоокеанской эскадры, под флагом вице-адмирала Рожественского.
Цель отправки на Восток 2-й Тихоокеанской эскадры, по моему мнению, была ее прибытие в Порт-Артур, соединение ее с 1-й Тихоокеанскою эскадрою и, таким образом, составив силу, которую можно было противопоставить силе японского флота, блокировавшего наш флот в Порт-Артуре, сломить эту силу и этим отнять у них обладание морем, без которого, успеха с нашей стороны, в эту кампанию, ожидать мы, ни в каком случае, не могли. Что касается того, что существовал-ли писанный или словесный план этой операции, я сказать положительно не могу, по крайней мере, я его не видал и ни от кого не слыхал о том, чтобы таковой кто-либо читал или знал о нем; много раз мне приходилось говорить об этом вопросе с моим покойным командиром, капитаном 1 ранга Юнгом, и он всегда высказывался, что и для него это глубокий секрет. Как не волновал и не интересовал нас этот вопрос, нам приходилось удовлетворяться всегда одними лишь догадками и предположениями, а утешали мы себя тем, что до встречи с неприятелем еще мы успеем поработать над планом операции: должны же, наконец, когда-нибудь, нас, для пользы дела, познакомить с ним. Когда мы были уже близки ко времени соприкосновения с неприятелем, когда, однажды, командир броненосца знакомил меня со всеми имевшимися у него секретными делами и документами, что имело место, на случай смерти командира в бою и замены его мною, я обратился тогда к нему с требованием, познакомить меня со всем тем, что касается плана операции нашей 2-й Тихоокеанской эскадры, с планом боя и с распоряжениями Командующего на случай победы или поражения, места рандеву и т. п., но, на эти вопросы, командир мне категорически ответил, что ему известно одно: «Идем в Владивосток, дальнейшие распоряжения адмирала последуют сигналом»; командир прибавил, что предполагает, что бой будет принят в строе пеленга или кильватера, что будет показано адмиралом, в зависимости от условий встречи с неприятелем. Вот все, что ответил на мои вопросы командир, — это же я мог поведать и офицерам корабля. Во время следования 2-й Тихоокеанской эскадры от Либавы до Корейского пролива, офицеры броненосца, при моем участии, занимались тактическими задачами: разбирались примерные бои при различных условиях нашего и японского флотов. Командир наш всегда интересовался нашими занятиями, знакомился с ними с большим интересом и не раз вносил много вопросов, над которыми нам приходилось работать при его участии, — но, повторяю еще, все это было основано на наших догадках и предположениях, а не тот настоящий план, в ознакомлении с которым ощущался такой интерес и существенная необходимость. Что же касается того, была ли, какая-нибудь инструкция дана другим адмиралам нашей 2-й Тихоокеанской эскадры, я не знаю и не слыхал. Кроме тактических задач на общих собраниях офицеров нашего корабля, выработался подробный и обдуманный план приготовления корабля к бою и, вот, согласно этому плану, корабль и был приготовлен к бою, и, как выяснилось потом, приготовление корабля, по этому плану, принесло немаловажную пользу для сохранения жизненности корабля в бою, уменьшения числа пожаров и сохранения плавучести корабля. Вернусь опять к тому, что пока мы следовали на театр военных действий, не в качестве активного флота, а в виде сильного стратегического резерва, который своими обдуманными операциями, должен был поддержать флот активный, сосредоточенный на театре войны, должен был выручить его и совместными операциями способствовать уничтожению флота неприятеля.
До прихода 2-й Тихоокеанской эскадры на Восток, мы считали себя вспомогательной резервной эскадрой, которая, хотя с большим трудом, но могла обойтись средствами, бесконечно малонадежной базы. каковыми являлись беззащитные наши транспорты. Все переменилось с уничтожением нашего флота в Порт-Артуре; мы превратились из флота резервного в активный флот. Флот этот, совершенно отрезанный от каких-либо отечественных баз, сосредоточился на Мадагаскаре в Носси-бе, ничем необеспеченный и себя чувствовавший таким осиротелым, — и вот этот-то флот должен был начать вновь военные действия. Единственная база этого флота был Владивосток, такая от него далекая и достигнуть этой базы, значило преодолеть все трудности на театре военных действий, оставшись победителем. Ни для кого не секрет, что 2-я Тихоокеанская эскадра была сформирована внезапно из кораблей или только что, едва закончивших постройку или из судов устаревших типов, и в эту эскадру было зачислено все, что тогда являлось возможным, и это все из себя изображало не что иное, как скопище судов, неподготовленных к бою, и все это должно было форсированным ходом торопиться на театр военных действий. Короткий подготовительный учебный период в Ревеле, одновременно с окончанием постройки некоторых судов и постоянными приемками запасов провизии и материалов, в деле боевой подготовки не мог принести никакой существенной пользы, тогда как обучить флот — работа многих лет, а не двух — трех недель; кто не знает, что корабли без обученного личного состава — груз, легкая добыча для неприятеля. Итак, после сдачи Порт-Артура, а, следовательно, и бывшего в нем нашего флота, цель нашей 2-й Тихоокеанской эскадры оставалась одна, — прорваться к Владивостоку. Командующий флотом рискнул идти Корейским проливом, но, тут-то, больше, чем где-либо, можно было ожидать генерального сражения с неприятельским флотом, совершенно исправным, уничтожившим уже один наш флот в Порт-Артуре и заслужившим себе уже боевую славу, а с нашей стороны могли они встретить корабли, не бывшие никогда в бою, не испытавшие убийственно-меткого разрушительного действия неприятельского артиллерийского огня, корабли, утомленные небывало трудным, долговременным переходом и тревожными ожиданиями. После сдачи Порт-Артура и уничтожении в нем нашего флота, ясно замечалось отсутствие веры личного состава в успех экспедиции; я уверен, что и сам Командующий флотом нашим, 2-й Тихоокеанской эскадрой, наравне с большинством, сознавал нашу боевую неподготовленность и слабость и покорился невольно этому тяжелому, раздирающему душу сознанию.
Почему было адмиралом окончательно решено идти Корейским проливом, а не другим путем, не знаю; мы все время шли, правя адмиралу в кильватер, курсы и строй объявлялись сигналами, вот, таким же образом, мы вошли в Корейский пролив и встретили там все силы неприятельского флота. Перед уходом на Восток, когда комплектовалась команда броненосца, когда обнаружилась необходимость заменить слишком большое количество запасных нижних чинов и людей худого поведения из разряда штрафованных, — матросами, более молодыми и благонадежными, я докладывал командиру об этой надобности и неоднократно настаивал на этом; командир отвечал мне каждый раз, что ходатайствовал о замене людей, представленных мною к списанию, и замене их другими, но Штаб отказал ему в этом, так как, в порту нигде людей свободных не имелось. Пришлось покориться, а ходатайство о замене этих неблагонадежных людей другими имело немало основания, все это подтвердилось потом в плавании, когда люди эти, действительно, поступками своими и примером для других, стали приносить вред делу и массу беспокойства.
Отвечая на вопрос, о производившихся на броненосце «Орел» практических стрельбах с начала кампании до вступления в бой, то нельзя не сознаться, что на долю этого броненосца, выпало таковых в весьма ограниченном количестве. Броненосец «Орел», вследствие своей неготовности, присоединился к отряду в 20-х числах сентября, когда другими судами отряда производились практические стрельбы и почти были закончены ими. С броненосца «Орел», в Ревеле производили стрельбу из стволов патронами Бердана из 47 мм. орудий по неподвижной цели днем. Там же стреляли 2 раза ночью из 47 мм. орудий по сигналу адмирала, по тревоге, при боевом освещении неподвижных щитов. Тогда стреляли дежурные пушки, и всего, за стрельбы, было выпущено 20 — 30 снарядов. В Гулльский инцидент, из 2-х правых 6" башен, носовых, было сделано 13 выстрелов; из 47 мм. и 75 мм. орудий вместе было сделано 480 выстрелов; из 2-х пулеметов было выпущено 300 — 3-х лин. пуль. Стоя в Носси-бе, «Орел» ходил три раза на стрельбу; здесь за эти стрельбы было сделано на каждое 12" орудие по 10 шт. выстрелов. Всего запаса практических (чугунных) снарядов на нашем броненосце не успели расстрелять, часть их, около 1/3, осталась. Во время стоянки в Камранге, еще удалось произвести стрельбу из стволов 47 мм. орудий патронами Бердана, вот и все, что могло служить практикою для наших комендоров, Что касается вопроса, возможно-ли было снабдить 2-ю Тихоокеанскую эскадру снарядами для практической стрельбы, я затрудняюсь сказать, думаю, что вполне возможно, это не представляло бы трудности, если бы снаряды имелись готовыми в то время в наличии, их можно было бы с успехом возить на одном из сопровождавших эскадру транспортов, но в том-то и дело, что, как говорил флагманский артиллерийский офицер Береснев, снарядов готовых в Кронштадтском порту не было, когда мы уходили, и, что если их в Носси-бе до сих пор не выслали — то, значит, их и не будет, что мы должны обернуться с тем, что имеем и должны помнить, что нам дано все, что могли дать. Я полагаю, что на других судах 2-й Тихоокеанской эскадры совсем не оставалось к бою чугунных снарядов, так как, повторяю еще раз, суда эти вели стрельбу в Ревеле, в продолжение 2-х, 3-х недель; наш же броненосец «Орел» пришел в Ревель в конце сентября, — вскоре последовал ВЫСОЧАЙШИЙ смотр эскадре, ушли в Либаву, а оттуда экстренно ушли, вскоре по приходе туда, на Восток.
Разведочная служба на эскадре не велась, думаю, что вследствие малого количества пригодных на этот предмет судов, и, может быть, вследствие личных соображений Командующего эскадрой, нам известно это не было. Что касается окраски судов, то на вопрос, почему суда наши остались выкрашенными в цвета, казавшиеся перед боем и оказавшиеся в бою, во всех отношениях невыгодными, не могу дать на сей предмет объяснения, могу сказать одно, что окраска эта была, согласно приказа адмирала; отмены не последовало, хотя по эскадре ходил слух, что в Носси-бе прибудет пароход с какой-то особой, патентованной краской боевого цвета для перекраски всех судов, но все это не сбылось, и имел-ли основание этот слух и откуда он шел, оказать но могу.
14 мая в бой броненосец «Орел» вступил с запасом угля в 1090 тонн, т. е. с таким количеством угля, какое считалось на корабле, почти полною вместимостью угольных ям, хотя уголь не находился исключительно в угольных ямах. В момент вступления броненосца в бой, я считаю, что водоизмещение «Орла» было от 15200 до 15250 тонн; перегрузка, против проектированного, на 12%. Осадка была 28' 7", т. е. броненосец посажен был глубже, против естественной посадки на ровный киль на 2' 7". Метацентрическая высота была 2' 8". Перегрузка состояла из угля на 400 тонн, против проектированного; воды на 350 тонн, провизии на 70 тонн, снарядов на 80 тонн, запасных колосников на 20 тонн, машинного масла на 40 тонн, разных материалов и других предметов на 130 тонн, итого всего на 1090 тонн. Привожу перечень мест нахождения угля на броненосце в момент вступления в бой: в запасных ямах — 500 тонн, в подвесных ямах — 100 тонн, в центральных ямах — 340 тонн, в кают-компании — 45 тонн, в офицерском буфете — 20 тонн, в ваннах и проходах к ним — 30 тонн, каютах офицеров — 10 тонн, в прачешной и командной бане — 40 тонн, в коечных сетках — 5 тонн, всего — 1090 тонн.
Вследствие приказания из штаба Командующего 2-й Тихоокеанской эскадрой, было принято с транспортов около 4000 пуд. муки, и, т. к., мука эта не могла. конечно, поместиться в отделении, имевшемся для муки, то пришлось мешки с мукой разместить к нижней палубе, во всех провизионных погребах, кладовых, под трапами на площадках, — но все это было ниже W. L., за броней и в местах, обеспеченных от пожаров.
Первые знаки на беспроволочном телеграфе, ясно нам показавшие о присутствии в море японских разведчиков, стали получаться у нас на аппаратах еще 13 мая в 5 часу дня, на вахте лейтенанта Славинского; об этом, как и всегда, было сейчас сообщено семафором на адмиральский корабль и, затем, каждый раз, когда знаки получались, передавалось по линии семафором на броненосец «Князь Суворов». Нам было совершенно уже ясно, что эскадра наша открыта неприятелем в 7 часов утра 14 мая, когда с правой стороны, в 70 кабельтовах расстояния, во мгле, мы увидали силуэт крейсера, типа «Idzumi», который, идя с нами параллельным курсом, с кем-то переговаривался по беспроволочному телеграфу, что легко было заключить по нашему приемному аппарату.
Во время боя 14 лая, ни разу не встречалась надобность дать машине самый полный ход и полагаю, что наибольший ход, какой мы имели в бою, не превышал 12 узлов временами, а то все время ход держался около 10 узлов. Скажу уверенно, что, в случае надобности, броненосец «Орел» не мог бы дать того хода, который дал он на пробе машин в Кронштадте, т. е. около 18 узлов; причиною этому должна была служить, главным образом, перегрузка броненосца на 12%, с посадкой на 2' 7" глубже, против нормальной посадки, а, затем, обрастание W. L., фут на 5 под водою, длинною бородою водорослей, что должно было немало влиять на ход. На пробу машины на полный ход в Кронштадте, ходили вскоре, после окраски подводной части в доке и при нормальной посадке броненосца на ровный киль, при углублении 26 фут. Я думаю, что самый полный ход, при всех благоприятных условиях, при расходовании лучшего грохотованнаго угля и замене уставших кочегаров другою сменою, могли дать, до получения пробоины и воды по палубам, — не более 15 — 16 узлов.
Подводная часть на броненосцах нашей эскадры обрастала у W. L., дно же оказалось почти чистое, с самым незначительным количеством мелких ракушек. Когда броненосец «Бородино» перевернулся и плавал еще некоторое время вверх дном, то, проходя мимо него близко, я лично убедился, что краска на дне его имела совершенно свежий вид, дно было чисто; поэтому я и сужу по подводным частям других судов, бывших с «Бородино» в одинаковых условиях плавания. «Орел» имел тоже совершенно чистое дно, как оказалось потом, ко время пребывания его в доке. Хотя очистку подводных частей и приписывали работе наших водолазов в Носси-бе, — но кому приходилось видеть очистку подводных частей от ракушек в доках и каких зачастую усилий это стоит, то, конечно, не поверит, чтобы оказавшиеся чистые подводные части наших судов, было дело рук наших малоопытных водолазов, — а, скорей, надо приписать это качеству патентованной краски, фирмы «Гольцапфель», употребляемой в Кронштадтском порту. Что касается вопроса, когда наши крейсера повернули на S, я сказать затрудняюсь; я представлял себе, что это было к вечеру, в 8 часу, но утверждать боюсь, не имея на то оснований.
Относительно рандеву, на случай неудачного боя или поражения нашей эскадры неприятелем, мне известно не было, никто ничего не слыхал; я знал одно, что все старания должны быть приложены прорваться в Владивосток, куда и лежал наш курс с наступлением темноты, после дневного боя.
В момент начала боя, броненосец «Ослябя» был значительно левее «Орла»; колонна, головным которой был броненосец «Осллбя», еще не вступила І-му отряду — («Князь Суворов», «Александр III», «Бородино», «Орел») в кильватер; «Ослябя» был тогда левее и почти на траверзе «Орла». Когда же он вступил и кильватер «Орла», то он имел уже значительные повреждения; он носом сидел почти до якорных клюзов; командный мостик с левой стороны был разбит и висел; 10" носовая башня была подбита и бездействовала; дуло одного 10" орудия перебито; одна или две плиты брони верхнего пояса с Остовой стороны, были сбиты, а в обнаженном месте была громадная пробоина, через которую броненосец, повидимому, наполнялся водой. Я полагаю, что броненосец «Ослябя» погиб от того, что носовые непроницаемые переборки от каких-нибудь причин не выдержали напора воды, а, может быть, были разбиты снарядами неприятеля; эти переборки сдали, вода пошла дальше, и броненосец, садясь носом все глубже и глубже, плавно перевернулся на бок и быстро затонул. Последнего момента гибели, я не видал. Сигнала о передаче командования эскадрою адмиралу Небогатову, с миноносца «Буйный», я лично не видал, мне никто об этом сигнале не докладывал; должно быть, миноносец был закрыт от нас дымом или другими судами, а, может быть, вследствие каких-либо других обстоятельств. Неприятельские фугасные снаряды 8, 10 и 12 дюйм. калибра, при взрыве о броню, действовали, как резкий удар; удар этот вызывал сильнейшее сотрясение: болты, крепящие броню к рубашке, не выдерживали двух-трех подобных сотрясений, болты сдавали и броня отставала от рубашки, а, при дальнейших попаданиях, броню легко было сорвать, что и было, я полагаю, на «Ослябя», где броня была сорвана; попал еще снаряд и разворотил громадную пробоину 7 — 8" в диаметре. От таких попаданий и сотрясений, на «Орле» были замечены следующие отставания брони: 3-х броневых плит поясной защиты с левого борта на 31 шпангоуте верхнего пояса, с левого борта на 84 — 87 шпангоутах нижнего пояса, с правого борта — на 2-м шпангоуте. С левой носовой 6" башни плита брони 6" толщины была совсем сорвана и, лишь случайно, осталась на 2-х болтах совсем исковерканных. Раздвинулись на 1½ — 2 дюйма 10" плиты вертикальной защиты стола кормовой 12" башни. Попал в нее 12" снаряд. Сдвинулась правая передняя плита боевой рубки, обделочные угольники оказались сорванными. Попал сюда снаряд 8 или 10 дюйм. калибра. Раздвинулась плита брони на правой кормовой 6" башне, так что выскочил стальной клиновой заделок, загнанный между плитами (вращающаяся часть). У той же башни отошла плита защиты подачи в адмиральской столовой, где у одной плиты были счищены все обделочные угольники. Отошла 3-х дюймовая плита с левого борта у кормового каземата, вследствие разрыва 12" снаряда в кают-компании. Кроме этих повреждений брони, было еще не одно, но не удалось в точности заметить этих повреждений; — говорили между японцами, что, в броне нижнего пояса «Орла», было несколько погнутий брони с отставанием от рубашки, что не могло обойтись без замены этих плит новыми, — таковых насчитывали до 18 плит, — что приписывалось попаданию снарядов не менее 12" калибра. Как пример разрушительности и дробящей силы японских снарядов, можно указать на перебитое носовое 12" орудие на «Орле»; обломок дульной части этой пушки, был взброшен на средний носовой мостик. Замечено, что фугасные снаряды японцев, при разрыве, делали следующие пробоины в бортах и палубах: 12" снаряд делал пробоину 7'—8' диаметр., 8" снаряд — пробоину в диаметре 5 — 6 фут, а 6" снаряд пробоину в 4 — 3½ фута. Во всех случаях, бортовые пробоины, в своих вертикальных размерениях, были больше размерения горизонтального. Отношение, приблизительно, как 4 : 3. 12" снаряды, разорвавшиеся у борта, одновременно пробивали также и нижележащую палубу. Броневая палуба в 1 1/16 легко пробивалась осколками 12" снарядов. О полученных в бою, броненосцем «Орел» повреждениях, мною до некоторой степени, подробно донесено в рапорте моем, имеемом в делах комиссии. После гибели броненосца «Бородино», — «Орел» остался головным и согласно инструкции адмирала о том, что если головной корабль в бою вынужден будет выйти из строя, то следующий за ним становится головным и продолжает вести колонну до последующего распоряжения. Так было и в этом случае; «Орел» остался головным и вел эскадру из Цусимского пролива по курсу NО 23°, до захода солнца, когда был усмотрен сигнал на броненосце «Император Николай I», значение которого было, — «Следовать за мной»; затем адмирал показал курс NО 23°.
Из опыта последней войны выяснилось, что, во что бы ни стало, необходимо судам обеспечить себя от пожаров; пожары на военных судах в бою влекут за собою ужасные последствия, необходимо, не откладывая, приступить к изменению многих наших порядков, а, главным образом, изменить систему постройки наших судов. Японские снаряды, начиненные особым составом, при взрыве, давали ярко-желтое пламя, при этом развивалась необыкновенно высокая температура; моментально загоралось все решительно, что оказывалось тут поблизости; — горела даже краска на железе и выгорала совершенно, не говоря уже о шпаклевке, которая вообще обильно кладется на наших судах, особенно на плитах башенной брони, которая, вследствие небрежной или неумелой выделки, представляет из себя неровную, местами с трещинами, поверхность; были места, где была положена лаковая шпаклевка, с дюйм толщиною, — все это легко воспламенялось и горело с ужасным смрадом; дым попадал в башни, прислуга задыхалась и угорала от этого дыма, вследствие чего, башни, временами, выходили из строя. Главным образом, в этом бою, материалами для пожаров служили деревянные шлюпки, минные и паровые катера, деревянная отделка в верхних рубках, дерево на рострах, например, Черноморские плотики, запасной рангоут, весла и т. п.; койки, пластыря, швартовы, перлиня на вышках, шланги, деревянная отделка коечных сеток, изоляция паровых труб, бывшая в изобилии по верхней палубе броненосца, палубная деревянная настилка, мебель, линолеум, обвесы коечных сеток, провода, деревянные направляющие для проводов электрического освещения, каютная деревянная мебель и принадлежность. Не раз были случаи, что, благодаря пожару, поблизости башен, башни эти бездействовали. Пожары вызывали взрывы своих же патронов и снарядов, а также разобщали части корабля, как было на «Князе Суворове». Палубы накаливались и, как было тоже на «Суворове», палуба так накалилась, что осела; пиллерсы согнулись в дугу — горела палубная настилка. Не раз случалось, что вентиляционные трубы, выходившие на верхнюю палубу, при пожарах вверху, перебрасывали дым и огонь сверху вниз, например, в кочегарни, операционный пункт, погреба, машину и т. п., — что мною указано в упомянутом иною рапорте от 1 февраля 1905 г. за № 195. При таких случаях бывало, что некоторые механизмы должны были прекращать работу, люди задыхались. На «Орле» один из 6" погребов (правой средней башни) наполнился дымом через вентиляционную трубу; хозяин погреба думал, что начался пожар в самом погребе, и едва не случилось, что для тушения этого предполагаемого пожара, чуть не затопили эту башню. Самое ужасное это — пожары, поблизости боевой рубки; оттуда жара и дым могут выгнать управляющий кораблем и артиллериею личный состав. Так почти было и на «Орле», где загорелись, поблизости боевой рубки, койки, служившие защитой дальномерных указателей; загорались койки и верх прорези в боевой рубке, приспособленные там для задержания в себе осколков, влетавших в прорезь, после разрыва снарядов вокруг боевой рубки. Пожары могут быть одновременно в разных местах корабля, как и было на «Орле» и других судах нашей эскадры; тогда нет возможности тушить пожары, не хватает людей для тушения этих пожаров. Мне приходилось вызывать людей для отражения минной атаки, и когда эти люди выбегали из-за защиты, то шли тушить пожары, т. к., людей пожарного дивизиона, я дождаться не мог: они тушили пожары, разгоравшиеся по всему кораблю. Я пользовался прислугою 47 мм. артиллерии несколько раз для тушения пожаров, поблизости боевой рубки, где пришлось, за неимением людей, тушить собственными руками, при помощи моего ординарца и горниста. Дым от пожаров, стелясь по палубе, заволакивал прицелы, чем мешал прицеливанию и определению расстояний. Из-за пожара на переднем нашем корабле, не раз, мы не могли стрелять по неприятелю, т. к. не видали его из-за дыма. Ночью пожары открывают место корабля неприятелю, что было на «Орле», когда уже стало, к концу дневного боя 14 мая, смеркаться, солнце зашло, но, к этому времени, еще не могли справиться с большим пожаром на корме броненосца нашего; неприятель, кончая бой, вел пристрелку по языкам пламени нашего пожара, вследствие чего, было много попаданий. Пожарами уничтожены почти все приборы, попорчены оптические прицелы и сожжены провода электрического освещения и все провода к прожекторам. При тушении пожаров, масса воды попадает в палубы. а также и от перебитых пожарных труб и шлангов; вода эта, скопляясь в палубах, уменьшает тем остойчивость корабля, увеличивает крен на циркуляции и при пробоинах. От пожаров на мостиках и попаданий осколков в шахты элеваторов подачи 47 м.м. и 75 мм. орудий, загорались в этих шахтах, сделанные там направляющие для тележек. Замечено, что парусина и ворса, обильно смоченная водою, при такой высокой температуре, какая развивалась при взрыве неприятельских фугасных снарядов, быстро высыхала и загоралась; будучи потушена, скоро опять разгоралась.
В рострах кораблей, типа «Орел», находились все деревянные шлюпки; по походному, эти шлюпки убирались одна в другую; таким образом, поблизости боевой рубки сосредоточено было 10 шлюпок, в числе которых было 2 больших барказа и 2 полубарказа. Конечно, не трудно себе представить, что за костер представляли эти шлюпки, когда они горели, какого труда и массы воды требовалось, чтобы этот костер потушить, а, при перебитых трубах пожарных и загорающихся шлангах, разве это было возможно? А если представить себе, что под этот костер выходили верхушки вентиляционных труб, подававших свежий воздух в носовые кочегарни и другие помещения, то не трудно себе представить, что должно было в этих помещениях твориться от дыма и жара; В таком же положении бывала и машина, вентиляционные трубы которой выходили на шканцы, где горели паровые и минные катера. Сюда же выходила и вентиляционная труба операционного и перевязочного пункта; случай отравления там раненых, попавшими по этой трубе, ядовитыми газами мелинита (шимоза) мною отмечен в том же рапорте от 1 февраля 1906 г. за № 195. Чтобы был сделан адмиралом в начале боя сигнал: «Крейсерам не удаляться от эскадры далее пяти миль», я не помню, но, мне кажется, что мне об этом никто не докладывал и я его сам не видал, а также не могу ответить, какие неприятельские суда добивали «Суворова» в 3½ часа дня 14 мая, когда он вышел из строя. Мне пришлось два раза видеть, вышедшего из строя, броненосца «Князь Суворов», за время боя, но ни разу, около него не видал, добивавших его неприятельских судов. В 4 часа дня я видел, подбиравшихся к нему, миноносцев японских, когда он, в беспомощном положении, весь в огне, как костер, без труб и мачт, прорезал наш строй справа налево, позади броненосца «Наварин». Когда броненосец «Князь Суворов» очутился по левую сторону нашего строя, то на него пошли в атаку неприятельские миноносцы; я отдал приказание всем левым бортом сегментными снарядами открыть огонь по неприятельским миноносцам, исключая 12" башен, продолжавших обстреливать неприятельские крейсера, бывшие тогда с правого борта. Миноносцы тогда не выдержали нашего огня и отошли от «Суворова». Вскоре мы потеряли его из виду, в дыму, и больше его уже не видали. На броненосце «Орел», около 6 часов вечера, после нескольких, почти одновременных, попаданий 12" снарядов в броневой пояс, отчего броненосец сбило с курса, появился крен на правый борт, около 6° — 7°; я считаю, что в этот момент мы имели за все время боя наибольший крен, хотя значительный крен бывал неоднократно еще и в начале боя, т. с. в первую его половину, до 4 час. дня; мне на мостике казалось, что крен превышал 7°, но, за уничтожением в то время уже приборов, я проверить этого не мог, но, по мнению корабельного инженера Костенко, бывшего в бою на броненосце, критическим для броненосца был ужо крен в 8°, но это было уже тогда, когда броненосец имел много пробоин, которыми брал воду и в батарейной палубе было уже много воды, которая переливалась с борта на борт. В это время полупортики 75 мм. батареи были уже задраены, т. к. вследствие, все свежевшей погоды, в них захлестывала (вода) волна. На броненосце «Орел», справлялись с креном и, сравнительно, быстро его выпрямляли, благодаря энергичной работе трюмного механика и его трюмной команды и применению к делу, выработанной им, особой системы — пользоваться затоплением имеемых отсеков следующим образом: на броненосце в кормовой кочегарне имелось по одному, заранее затопленному, отсеку, не друг против друга, а так, что против каждого затопленного отделения, находилось пустое. Отсеки противоположных бортов соединялись креновыми трубами, диаметром в 7", тогда как затопление отсеков от кингстонов, может совершаться по трубам диаметра в 3 или 4". Открывая клапана креновых труб, перепускали воду из полных отсеков в пустые противоположного борта, что совершалось с большой быстротой. При этом достаточно было открыть только один клапан. Когда, после перепусканий, уровень в обоих отсеках уравнивался, то, чтобы приготовить отсеки для новых манипуляций, в спокойное время из одной половины выпускали воду, а в другую снова напускали. Эти манипуляции продолжались весь бой. Японцы, своими легко взрывающимися фугасными снарядами, уничтожали легкий борт броненосцев выше броневого пояса, таким образом, как бы обращали их в низкобортные суда, с надводным бортом около 4½ фут и крайне малою начальною метацентрическою высотою. При таких условиях, крен, около 8°, для них становился критическим, а, благодаря малой начальной остойчивости, не трудно было броненосец накренить на этот угол. Губительное действие японских снарядов (фугасных) в том и заключалось, что они уничтожали всякое значение легкого борта, после чего, даже незначительный крен, становился губительным. Крен мог на судах появляться, как от пробоин снарядами ниже броневого пояса или минами, так и от сбитых броневых плит, как было на «Ослябя». Трудно сказать, какою из переименованных выше причин были накренены «Бородино», «Александр III»; легкость же их опрокидывания происходила от ничтожной начальной метацентрической высоты и от уничтожения надводного борта. Пробоины ниже брони, как оказалось, вполне возможны; на броненосце «Орел» были попадания 12" снарядов на 5 фут, ниже ватерлинии. Говорят, на «Суворове» было 3 попадания с пробоинами под водою: одно из них — с левого борта, против подводного минного аппарата, другое — в рулевое отделение и третье — в бортовое отделение, против операционного пункта. На «Цесаревиче» в бою была подводная пробоина от 12" снаряда, ниже брони; затоплено 3 бортовых отсека. Как можно заключить из опыта последней войны, 12" снаряды, имеющие более настильную траекторию, склонны попадать ниже ватерлинии. В «Бородино» попала масса снарядов в ватерлинию и подымала столб воды, подобный минным взрывам. «Бородино» повалился на правый борт так быстро, не вильнув даже с курса, что, надо полагать, у него было весьма большое подводное повреждение.
«Бородино» мог погибнуть от следующих причин: могла быть мина, — плавучая мина, могли отвалиться плиты брони одна или две, мог быть и взрыв внутри, могли быть пробоины, ниже бельта. Мое мнение, что нет основания думать, что, в гибели «Бородино», играли роль какие-либо мины, скорей склонен думать, что от артиллерийского огня был уничтожен легкий борт, водою свободно залило борт и он перевернулся. Я лично видал, как волны целиком вкатывали в кормовой каземат, который весь был разбит, тоже творилось и с наветренного борта, где были разбиты полупортики 75 мм. орудий. При описании мною маневрирований нашего и неприятельского флотов в бою 14 мая 1905 г. в Корейском проливе, в поданном мною рапорте в Главный Морской Штаб от 1 феврали 1906 г. за № 195, я упоминал о том, что, после 4 час. дня, наша колонна склонилась почти на юг и продолжала сражаться с неприятельским флотом (броненосцами) на параллельных курсах, но, около 4 час. 40 мин., мы потеряли неприятеля из-за дыма и мглы. Я упустил, в этом рапорте моем, упомянуть, что уже после того, как мы потеряли неприятеля из виду, спустя некоторое время, мы все-таки, с левой стороны, стали получать много снарядов, но большинство из них были недолеты, а часть,— перелеты; попаданий в наш броненосец в этот момент не замечалось. Сигнальщик доложил мне, что должно быть стреляют с береговых батарей, т. к. несколько раз, когда рассеивалась мгла и дым, различал берега. Я стал тогда всматриваться по направлению выстрелов и, действительно, убедился, что, вместо, виденных ранее с левой стороны, силуэтов японских кораблей, временами, во мгле и дыме, показывалась, очень схожая с возвышенным берегом, желтая полоса. Я почти уверен, что это был действительно берег, что подтверждалось еще некоторыми, хорошо его различавшими. В это время, головной нашей колонны броненосец «Бородино» стал быстро склоняться к Весту; следуя за ним, мы легли на прежний курс NО 23°, удаляясь от берега. По собранным сведениям, соображениям и запечатлевшимся маневрированиям нашей эскадры в бою, когда была сделана прокладка, то, оказалось, что наша эскадра, около 4 час. 50 мин., в расстоянии 35 кабельтовов проходила остров Котсу-Сима, где у японцев, как оказалось по собранным мною впоследствии сведениям, были построены батареи из 12 дюймовых орудий старого образца — и вот отсюда-то мы и получали снаряды, после того, как потеряли из виду, в 4 час. 30 мин. неприятельские броненосцы, которые, по всем вероятиям, пошли вокруг этого острова и, обогнув его, около 6 час. вечера, снова нагнали нашу колонну и вступили с нами в бой на параллельном курсе. Дальнейшие маневрирования имеются в упомянутом выше рапорте. При сем прилагаю план дневного боя в Корейском проливе 14 мая 1905 года, на котором маневрирование нашего флота отмечено красной краской и показано, как путь нашей колонны в 5 часу дня лежал мимо острова Котсу-Сима, в расстоянии 35 — 40 кабельтовов. На вопрос: «Отчего «Орел» не попытался 15 мая уйти», могу по этому поводу дать следующие объяснения: в бою 14 мая «Орел» имел под парами все 20 котлов, во время боя лопнула паровая труба, соединявшая один из котлов с паровой магистралью. Котел был выключен и переведен для работы на вспомогательные механизмы. Итого в строю для главных машин было 19 котлов. За день боя ни разу не приходилось давать полный ход. Ночью, следуя в кильватер «Николаю I», несколько раз доводили число оборотов машины до 92. На полный ход машины «Орла» должны были давать 108 — 109 оборотов. Весь дневной и ночной бой машинная и кочегарная команды пробыли в работе бессменно и были истомлены до крайности, так как приходилось работать в самых тяжелых условиях. Часто приходилось выключать всякую вентиляцию, которая качала в кочегарни дым и огонь, отчего люди угорали. Чтобы развить самый полный ход, потребовалось бы частью сменить истомленных людей от машины и котлов, а, кроме того, послать сколько можно новых, убрав для этого прислугу от подачи, ослабив трюмно-пожарный дивизион и т. д. К утру, центральные угольные ямы были почти пусты, потребовалось бы усиленно перегребать уголь из запасных ям. Так как, ни в бою днем, ни ночью, во время минных атак, не готовились дать полного хода, то котлы были совершенно не приготовлены для напряженной работы до их крайних пределов. Топки были загрязнены; их необходимо было бы очистить предварительно от нагара. На «Орле» не было наверху свободных людей, чтобы послать их на помощь вниз, а внизу, у машины и котлов, люди едва справлялись с своей тяжелой работой. Идя в отряде, ночью с 14 на 15 мая, за адмиралом, видели, что скорость отряда не превышала 12 — 13 узлов, каким ходом «Орел» мог идти без крайнего напряжения. Покидать же отряда, «Орел» вовсе не был намерен, так как я считал, что, при встрече с неприятелем, мы еще можем оказать известную поддержку несколькими оставшимися и строю орудиями. В виду возможности, о рассветом, нового боя с неприятелем, я считал немыслимым покинуть адмирала. Поэтому, ночью, все внимание было сосредоточено на работах, имевших боевое значение: заделывали пробоины, откачивали воду, исправляли артиллерию, выламывали дерево, выбрасывали обломки. Благодаря этому, пришлось отказаться от приведения механизмов в полную готовность дать наивысший возможный ход; «Орел» готовился к бою и не думал о бегстве. До последней минуты, пока не показался близко уже неприятель, часть машинистов работала над исправлением 6 дюймовых башен, которые были заклинены в мамеринцах. Когда неприятельская эскадра стала быстро охватывать кольцом наш отряд, на «Орле» была пробита боевая тревога, люди стали по местам, согласно боевому расписанию. Все были готовы разделить общую участь с отрядом. В этот момент, с открытием огня неприятелем, произошел спуск флага на «Николае I», на котором был поднят сигнал о сдаче.
«Орел» был застигнут совершенно врасплох. Пытаться уйти было слишком поздно. Неприятель уже открыл огонь, а наши механизмы не были готовы для полного хода по вышеуказанным причинам.
«Орел» не мог бы рассчитывать на ход, более 15— 16 узлов и, кроме того, идя таким ходом, надо было бы отказаться отвечать на огонь противнику. Между тем, «Орел» не мог прорваться, подобно «Изумруду», без боя. Все японские боевые корабли обладали ходом узлов 18 — 20, значит, они стали бы его свободно преследовать и добивать, а он был бы бессилен даже защищаться. Кроме того, трудно было рассчитывать долго продержать полный ход. Силы команды были истощены, котлы не чищены, а что стоило лопнуть еще хоть одной или двум паровым трубам от котлов к магистрали, при полном котельном давлении? Эти аварии с паропроводом происходили в походе несколько раз, без видимых причин. Кроме того, при высоком ходе, броненосец несет большой бурун на таране, а выше броневого пояса, было уже несколько больших пробоин в самом носу, через которые, даже ночью, при 12 — 13 узлах, броненосец брал много воды в носовой отсек батарейной палубы. Была большая зыбь и вода захлестывала часто в батарейную палубу через незаделанные пробоины. При таком положении, попытка прорваться не имела никакого шанса на успех, не улучшала положение броненосца и поставила бы его в необходимость бежать под выстрелами противника, даже не отвечая ему. Следовательно она не имела бы никакого смысла и, в момент сдачи, была бы уже невыполнима, так как «Орел» нуждался бы, по крайней мере, в получасе свободного времени, чтобы дать ход. «Орлу», его более высокий ход, чем у других, мог бы пригодиться, только в случае его отделения ночью от отряда и попытки бежать отдельно, в другом направлении.

Капитан 2 ранга Шведе.

Дополнительно показываю: распоряжения по эскадре о том, как готовить корабли к бою, какое дерево, шлюпки и пр. выбрасывать за борт или убирать вниз сделано не было, но на «Орле» все лишнее дерево, без которого можно было обойтись, накануне боя, с разрешения командира, было выброшено за борт, а многое другое убрано вниз, под броневую палубу. До 14 мая, из боевого запаса снарядов, была израсходована только небольшая часть скорострельных пушек — во время Гулльского инцидента.

Капитан 2 ранга Шведе.

Отредактированно vs18 (24.09.2010 22:42:53)

27.

Показание Артиллерийского Офицера броненосца Лейтенанта Рюмина.

На эскадренный броненосец «Орел» был назначен в конце июля месяца 1904 года на должность младшего артиллерийского офицера и на этом броненосце участвовал в Цусимском бою. Первую часть боя находился в пристрелочной левой кормовой 6" башне, в которой, около 3 часов дня, был ранен и контужен газами, пробившими крышу рубки башенного командира, в спину, шею и голову. С этого времени у меня все перепуталось, и я чувствовал только сильную боль в спине и странное желание заснуть. Кроме меня были ранены в башне и остались в строю комендоры: Реутович — в руку, Литвинюк — в губы и ногу, и Пирожков получил контузию головы и совершенно оглох. Сделав сами себе перевязку, они вступили на прежние места.
Одно время чуть было не открыли огня по «Суворову», когда он очутился между нами и японской эскадрой, но, осмотревшись хорошенько, узнали его и открыли огонь по японским судам, показавшимся из-за него, а, немного погодя, нам передали из боевой рубки, что горящий, без труб, корабль — «Суворов».
Когда кончили бой левым бортом, я пошел в боевую рубку узнать о повреждениях и куда мне идти. Застал там старшего офицера, с перевязанной головой, и мичмана Саккелари и лейтенанта Шамшева, которого и подсменил для перевязки.
Японский флот, имея броненосец «Миказа» головным и крейсера «Ниссин» и «Кассуга» концевыми, был у нас с правого борта. Впереди нас шел один «Бородино». Расстояние менялось от 30 до 40 и более кабельтовов, причем мною было замечено, что, с увеличением расстояния, очень сильно уменьшалось попадание в нас японских снарядов. За время моего управления огнем, мы стреляли очень редко: действовали только две 12" башни и правая носовая 6", в которой до этого была выведена два раза вся прислуга и она была на ручном действии. На «Бородино» несколько раз начинался пожар на заднем мостике и стрелял он также очень редко. Пристрелка очень затруднялась еще тем, что снаряды наши поднимали небольшие столбы воды и трудно было различать свои всплески от чужих. Вскоре передали в рубку, что в 12" носовой башне у одного орудия оторвало дуло. Японский флот несколько раз обгонял нас и затем расходился с нами контр-курсами, имея «Ниссин» и «Кассугу» головными. Справа по носу на нас несколько раз шли в атаку миноносцы, и мы вызывали прислугу мелких орудий из-за прикрытия. Ближе 15 — 20 кабельтовов они не подходили. Во время моего пребывания в боевой рубке, газами разорвавшегося снаряда меня ударило в лицо, отбросило в сторону и унесло фуражку.
Вернувшись с перевязки, лейтенант Шамшев послал меня тушить пожар в адмиральском помещении. Здесь вскоре у меня совершенно помутилось в голове, и я чуть не полетел с обломков трапа, на которых сидел рядом с боцманом Воеводиным, в люк, но в это время пришел мичман Карпов, собиравший людей; я передал ему шланг, а сам пошел приготовлять другие шланги. После этого, я ничего не помню. Пришел в себя и батарейной палубе; было отражение минной атаки; прислуга мелких орудий выбегала наверх и открывала порта в батарее. Кто-то из матросов сказал мне, что только что перевернулся «Бородино». С правого борта шел японский флот, «Миказа» головным, и стрелял в нас, а справа по носу шли в атаку миноносцы. Через открытые два порта вода хлынула в батарею и волна покрывала орудия. Я приказал их задраить и вышел на верхнюю палубу осмотреть артиллерию. По всем вероятиям, «Бородино» перевернулся от портов или от того, что положил много руля, уклоняясь от миноносцев. Японцы вскоре прекратили огонь и начались минные атаки с правого борта, главным образом, на концевые корабли. В отражении их мы вначале не принимали участия, так как, хотя и видели их совершенно ясно, но наши 47 мм. орудия не хватали до них, а орудия крупного калибра были повреждены.
С окончанием боя, приступили немедленно к осмотру и исправлению всех повреждений. Производить исправления башен снаружи мы не могли, так как ночь была темная, а светом мы привлекли бы японские миноносцы. Минные атаки продолжались до двух часов ночи. На некоторые из них я не выходил, так как не в состоянии был иногда подняться. Комендоры открывали огонь, большею частью, после того, как миноносцы выпускали мины, по вспышкам, производимым ими при этом. Отражали атаки 2 — 6" орудиями, бывшими на ручном действии, и 47 мм. Некоторые комендоры говорили, что они видели, как одна мина шла прямо в борт и около него затонула, а другая — прошла под носом. Всю ночь комендоры и прислуга стояли у орудий, и когда я приказывал им спать у орудий по очереди, говоря, что завтра с утра начнется опять бой, они отказывались, говоря: «Ничего, ночь не поспим». Артиллерию исправляли исключительно артиллерийские кондукторы: Торчков, Панцырев и Росторгуев, раненый в шею, квартирмейстеры и комендоры, так как лейтенант Шамшев, хотя и оставался в строю, но был тяжело ранен; лейтенант Гирс лежал без памяти, а я не в состоянии был сосчитать исправленных 47 мм. орудий на переднем мостике и ничего не понимал, когда мне докладывали о повреждениях и только ходил и приказывал исправлять их скорей.
На горизонте, временами, видны были лучи прожекторов; ночь была очень темная; мы не несли никаких огней и только на «Николае I» был виден яркий кормовой огонь и чернел с левого борта «Изумруд». Дальномеров у нас было 2 — Барра и Струда. Один помещался в боевой рубке, другой — на кормовом мостике. Во время похода крейсера каждый день выходили из строи и шли на флангах эскадры, меняя все время расстояние, и мы учились определять по ним расстояние и наводили в них из орудий. Учение это производилось два раза в день. В Китайском же море мы производили поверку дальномеров всей эскадрой совместно, причем один из крейсеров уходил от нас и, по условному сигналу с «Суворова», все одновременно измеряли расстояние, после чего каждое судно показывало свое расстояние. На больших расстояниях, около 100 кабельтовов и больше, разницы в показаниях были значительны. Кроме дальномеров Барра и Струда у нас были Люжоли. Оптические прицелы капитана Перепелкина у нас были у всех крупных орудий, включая 75 мм. Устанавливали их в Ревеле и Либаве. Большой недостаток их был тот, что они были страшно чувствительны и от малейших колебаний изменяли прицельную линию, так что постоянно приходилось их выверять и исправлять. Исправление затруднялось тем, что нам не было отпущено прокладок и нам приходилось их делать самим, причем у нас не было материала для того, чтобы сделать достаточно тонкие прокладки. На крейсере 1 ранга «Дмитрий Донской» еще явилось затруднение в том, что его часто качало и придельная линия иногда оставалась без проверки более двух недель, между тем, как был приказ проверять их, по крайней мере, раз в неделю. Во время боя все время поднимались столбы воды от взрыва снарядов о подводную часть броненосца, которыми заливало стекла прицелов, а также стекла затемняло сильно от дыма пожаров, так что они стали мутными и комендоры жаловались, что в них стало плохо видно. Во время практической стрельбы прицельные линии изменялись иногда на три деления; во время же боя они должны были разойтись очень значительно от беспрерывной стрельбы боевыми патронами и от сильных сотрясений башен, от взрыва об них и кругом снарядов. С одной и той же установкой прицела, стреляя почти что одновременно, случалось, что одно орудие давало большой недолет, а другое — большой перелет, так что, управляя огнем броненосца, я приказал каждому орудию определять самостоятельно расстояние. Проверить прицелы и определить ошибку после боя не было времени, так как были все время заняты исправлением артиллерии. На практических стрельбах достоинство прицелов было то, что мы могли стрелять по щитам на большие расстояния, когда щиты можно было уловит только в бинокль. Неудобство же их заключается еще в том, что таблицы стрельбы гораздо сложнее и в них приходится брать поправку на свой ход. К 47 мм. орудиям собственными средствами мы устроили, как на «Орле», так и на «Донском», светящиеся мушки, хотя и на учебно-артиллерийском отряде есть у этих орудий и светящиеся мушки и целик, но нам этого не было отпущено, а в темную ночь очень трудно стрелять без них.
Дальномеры в бою у нас действовали недолго, и, менее, чем через час, я получил приказание определять расстояние самостоятельно на глаз. Орудий у нас было 4 — 12" в 40 калибров, 12 — 6" в 45 калибров системы Канэ и 20 — 75 мм. в 50 калибров системы Канэ. Двенадцати и шести дюймовые орудия были в башнях по 2 орудия в каждой, установки электрические, а 75 мм. — на станках капитана Меллера. 6" орудия стреляли на 58 кабельтовов. Угол возвышения, как у 12", так и у 6", был 15°. Самое близкое расстояние, на которое мы сходились в бою, было около 20 кабельтовов, когда бой шел левым бортом и мы расходились в первый раз контр-курсами с японской эскадрой, имевшей головным «Ниссина» и «Кассугу». Перед этим лейтенант Шамшев передал мне из боевой рубки: «Сейчас пройдут по вашему борту близко «Ниссин» и «Кассуга». Я дал до головного корабля расстояние 18 кабельтовов и получил небольшой недолет, после чего расстояние стало быстро увеличиваться. Стрельба с японских судов в то время производила впечатление, как будто они стреляли в упор и в это время мы понесли самые сильные повреждения левым бортом, который пострадал больше правого. В это время кругом башни все время рвались снаряды; мы задыхались от газов, башня вся дрожала, а в амбразуру все время летели осколки. Под конец боя японцы стреляли хуже и реже, и, вообще, с расстояния 40 кабельтовов и больше, процент попадания у них сильно падает. Запас боевых снарядов у нас был взят, кроме 12", на 20% больше, чем полагается, но, при отпуске снарядов, нам не додали 6" фугасных и сегментных, так как их не имелось и дополнили их бронебойными, так что бронебойных снарядов у нас было немногим менее, чем фугасных. Были у нас также и новые 6" бронебойные с наконечниками. В Ревеле мы приняли еще 75 мм. шрапнели. Места в погребах для снарядов у нас не хватало; в кормовых 12" погребах у нас были в ящиках 75 мм. снаряды, лежавшие на палубе и под стеллажами. В носовом малом 12" зарядном погребе мы уложили их без ящиков в пустые стеллажи и, кроме того, еще в носовом 75 мм. погребе, под беседками для снарядов, они были также уложены, а в кормовом 75 мм. погребе они лежали в проходе, так как места в беседках для них не хватало. Практические 6" снаряды у нас находились в особых стеллажах, сделанных нами под 12" носовой башней между бомбовыми погребами; в носовых 6" башнях — в отсеках и в подбашенных отделениях других башен — в матах. Кроме того, мы держали несколько снарядов в башнях в кранцах для пристрелочных выстрелов. Салютные патроны, фальшфеера, ракеты, порох и т. д., бывшие в салютных погребах, расположенных в подбашенном отделении 6" кормовых башен, в виду крайне высокой их температуры, мы перенесли в переполненные и без того 47 мм. носовые погреба. Все эти ящики, заполнявшие проходы, были крепко пронайтовлены, как в проходах, так и под стеллажами. Погреба были все переполнены снарядами; для подачи снарядов вручную из 6" башен, в случае повреждения норий, вместо требовавшего много времени и людей штатного способа, по которому снаряды поднимались наверх в батарейную палубу, а, затем, на руках относились в башни, кондуктором Панцыревым был предложен способ подавать снаряды и патроны на талях через горловины внутри башни, благодаря чему выигрывалось время, и люди не подвергались опасности, а ручные лебедки, служившие для этого, а одновременно также и для 75 мм. погребов на случай порчи их лебедок, стали обслуживать только 75 мм. погреба. Во время похода температура в погребах стояла очень высокая, особенно в ружейных, в которых она доходила до 40° и 41°, и большею частью была 38° — 39°, а также и в кормовых, и средних погребах, в которых она колебалась от 33° до 38°. Стенки погребов, в особенности прилегавшие к машине, были горячи, так что от них приходилось перекладывать снаряды. Спускаясь в подбашенные отделения кормовых и средних 6" башен, было больно держаться за скобы: так они были горячи. Если бы погреба были обшиты деревянной обшивкой, то температура была бы в них меньше. Электрические постоянные вентиляторы, а также и переносные, почти что целый день и ночь работали, в виду чего приходилось держать некоторые погреба открытыми, чтобы пропустить вдувной шланг, а, затем, дверь прикрывали и завешивали брезентом, чтобы не шел горячий воздух из подбашенного отделения. Все время ставили виндзейли, открывали двери на марсах, освежали погреба через элеваторы, вешали мокрые брезенты на наружные стенки некоторых погребов. От вентиляции погребов много отнимали помещения, в которых находились рефрижераторы, так как около них в нагнетательных трубах имелось несколько пробок, а, так как, в этих помещениях, по большей части, не было вентиляции, то люди, находившиеся в них, открывали пробки и отнимали этим много воздуха от погребов. Приходилось постоянно следить, чтобы не открывали пробок или в тех местах, где без этого людям было бы очень тяжело, чтобы не открывали бы более одной пробки. Система затопления погребов также была неудобна, потому что, затопляя один погреб, сразу затоплялась целая группа, хотя у нас и были в погребах заткнуты в трубы затопления особо сделанные нами клинья, но погреба все равно бы затопляло через вентиляцию, так как она была тоже групповая. На водонепроницаемость погреба у нас не испытывались за недостатком времени и я убежден, что переборки во многих местах бы потекли, если бы погреба наполнили водою, так как в Кронштадте все время то в одном, то в другом погребе приходилось чеканить. В бою 14 мая снаряды наши не рвались, между тем, как на Догер-банке я сам видел, как они разрывались и в пароходе, который был с правого борта у нас все время вспыхивали огни от их разрыва. Причиною неразрыва их в бою, возможно, что была высокая температура почти-что в течение 7-ми месяцев в погребах. Во время стрельбы на Догер-банке у 75 мм. орудия № 1, в батарейной палубе оторвало орудию дуло до кожуха и оно легло прямо на полупортик. Комендор не заметил этого и хотел произвести уже второй выстрел, но его остановил один из №№ прислуги. Причиною этого, по всей вероятности, было то, что орудие это ударило пароходом или баржею при погрузке угля, или же вода попала в канал орудия, так как погода была довольно бурная и левый борт батареи совсем не мог действовать. Орудие это было заменено другим орудием, взятым нами с одного из транспортов. На Догер-банке нами было израсходовано: патронов боевых 6" —13, снарядов 6" — фугасных 10, сегментных — 2 и чугунных — 1, 75 мм. бронебойных — 176, 47 мм. стальных — 356 и пулеметных патронов — 1380. Кроме этого, 22 сентября 1904 года в Ревеле, при ночной стрельбе по щитам, изображавшим миноносцы, причем прожектор «Суворова» попеременно переходил с одного щита на другой, было израсходовано: 75 мм. практических — 3; 47 мм. с ядрами и капсюлями — 86 и 47 мм. стальных — 3. 23 сентября, при стрельбе из учебных стволов, израсходовано патронов Бердана — 1386 штук. В Камранге мы израсходовали 1 ящик Бердановских патронов. На практическую стрельбу мы расходовали практические снаряды, а из 75 мм. орудий стреляли еще для практики и пробы и шрапнелями. В Ревеле эскадренный броненосец «Орел» не участвовал в стрельбе, так как пришел туда позже других судов эскадры, а стрелял только в Носси-бе три раза, причем в третий раз стрельбу не окончил. Кроме того, было несколько стрельб из учебных стволов патронами Бердана.
Во время практической стрельбы находился на крейсере 1-го ранга «Дмитрий Донской», куда был переведен старшим артиллерийским офицером в Либервилле в день ухода оттуда, вместо лейтенанта Веселаго, а обратно на «Орел» был переведен недели за две до ухода из Носси-бе. Стрельб у нас было три, причем третья — не была докончена, но, насколько мне помнится, 6" и 120 мм. снарядов у нас уже не было и не достреляли мы только мелкими снарядами. Крупных орудий на «Дмитрии Донском» было: 6 — 6", 4 — 120 мм. и 6 — 75 мм., причем 75 мм. были поставлены вместо шести 120 мм. по возвращении «Донского» из Тихого океана в 1902 году, когда «Донской» готовился стать учебным кораблем; так что, на войну в 1904 году, «Донской» был отправлен с более слабой артиллерией, чем та, с которой он плавал на Востоке. Орудия были системы Канэ, 47 мм. — были Готчкиса: одноствольные и пятиствольные, и кроме того были 37 мм. одноствольные, 2 пулемета и 2 орудия Барановского. Для производства практической стрельбы мы выходили три раза в Носси-бе в море.
Стрельба производилась по пирамидальным щитам. Расстояние, на которое мы стреляли, точно не помню. Щитов же временами совсем не было видно и только можно было их уловить в бинокль и оптические прицелы. Щиты были для всей эскадры общие; бросало щиты назначенное судно. При достаточном приближении к щитам, мы били отражение минной атаки и открывали огонь из мелких орудий и пулеметов. Во время стрельбы производились и эволюции. Стреляли мы из орудии по порядку номеров. Во время производства одной из стрельб, в «Донского» попал с правого борта в кормовой мостик 6" снаряд о одного из броненосцев, но никого не ранил а, пробив палубу мостика и кожух стойки, вылетел на противоположный борт в море. Стрельба была неважная, хотя «Донской» стрелял довольно удовлетворительно, так как на нем била большею частью старая команда, плававшая на нем раньше в Тихом океане. Из мелких орудий, для которых расстояние не корректировалось, стрельба была хуже, чем из крупных. Артиллерийские учения производились иногда по заранее составленному расписанию боя, причем все повреждения и пожары были записаны заранее с точностью до минуты и затем в соответственное время передавались куда следует, причем замечалось по часам время, употребляемое на исправление; попытки заменять поврежденные замки одних орудий замками от других — не увенчались успехом, так как по большей части они не подходили. Отчеты об этих учениях с планом боя представлялись в штаб Начальника эскадры. Температура в погребах на «Донском» была много ниже, чем на «Орле» и только в одном из 47 мм. погребов температура была очень высокая, около 40°, так что ящики со снарядами были перенесены во флаг-капитанскую каюту на время пребывания в тропиках. Опыт Порт-Артурской эскадры у нас не сообщался; была только страничка с отряда Владивостокских крейсеров, но нового она нам ничего но дала. В Носси-бе раз в неделю были совещания старших артиллерийских офицеров, на одном из вспомогательных крейсеров, типа «Урал». На них обыкновенно говорили о практической стрельбе и ее недостатках и о случаях происшедших на ней. Просили флагманского артиллериста пойти на «Донском» или «Авроре» всем артиллерийским офицерам, но это так и не удалось, потому что у нас не было практических снарядов и даже на те стрельбы, которые у нас были, мы передавали недостающие снаряды с одного судна на другое. Между прочим решили, в случае отражения минной атаки, действовать орудиям самостоятельно. Большой недостаток, что мы не умели исправлять дальномер Барра и Струда и даже по инструкции нам запрещалось его разбирать. На крейсере «Жемчуг» он испортился, и я не знаю удалось ли его исправить; по крайней мере, это нам не удалось на одном из совещаний.
Во время боя 14 мая, числа израсходованных снарядов не помню; 6" снарядов осталось, по моему, более половины, так как башни скоро были выведены из строя; 75 мм. должно быть еще больше, так как носовой и кормовой казематы были выбиты очень скоро, а батарея почти что не действовала, так как ее заливало водою. Повреждений по артиллерийской части всех не знаю, так как их было очень много и некоторые из них исправлялись во время боя и снова повреждались. Носовой и кормовой 75 мм. казематы, в которых было 8 орудий, были выбиты. У большинства орудий были разбиты компрессора, а некоторые были сорваны с вертлюгов и лежали на палубе. В батарейной палубе было 12 орудий; из них выбито с левого борта — 2 и с правого — одно орудие. В носовой 12" башне дуло у одного орудия было отбито, в кормовой 12" башне сбита броня сверху амбразуры, которая, согнувшись, ограничивала угол обстрела одного орудия. В правых 6" башнях: в носовой — была 2 раза выбита вся прислуга взрывом патронов от осколков, попавших в башню. Электрические проводы в ней перегорели, прицелы закоптило. Средняя башня была заклинена в мамеринце, нории были перебиты и там также была выведена вся прислуга от взрыва патронов от попавших осколков. Кормовая башня была заклинена.
В левых 6" башнях: в носовом была сбита вертикальная броня, башню заклинило, перекосило на катках и она села. К исправлению ее и не приступали: в нее, кажется, попало одновременно два снаряда. В средней башне заклинило дверь, борт около нее выгнуло, чем ограничился угол вращения башни.
В кормовой башне: правое орудие заклинило в первый час боя осколком, попавшим в канал через дуло. Электрическое вертикальное наведение скоро было выведено из строя и перешли на ручное. Крыша рубки башенного командира пробита сверху в двух местах. Из 20-ти 47 мм. орудий удалось исправить к отражению минных атак — 9: 4 — на переднем мостике и 5 — на заднем. От осколков и снарядов башни были совершенно пестрые. Орудия были сплошь покрыты выбоинами и дульные утолщения сорваны. Особенно сильно пострадали орудия левой кормовой 6" башни и то, что их не разорвало, показывает, что они были выделаны из очень хорошей стали. 12" носовое орудие, я предполагаю, разорвалось само, так как заметили это после выстрела, когда открыли замок и, кроме того, очень большой кусок от дула (больше аршина длинною) был найден на верхнем переднем мостике. Оторвано дуло было до кожуха. Элеваторы для подачи снарядов 75 мм. и 47 мм. были разбиты и подачу 47 мм. снарядов для отражения минной атаки производили вручную при помощи талей.
Приборы для управления огнем были выведены из строя, а также и телефоны в самом начале боя; их так и не удалось исправить. В бою люди сильно страдали от жажды, так как трубы, проводящие пресную воду были перебиты. Слышал в плену от офицеров, что у некоторых орудий были повреждены нарезы. В батарейной палубе у нас не было поперечных траверзов, благодаря чему вода распространялась по всей палубе. Вставлялись только траверзы около аршина вышиною из кормового каземата в кают-компанию. Из Ревеля в Либаву мы ушли с рабочими, которые продолжали регулировать башни и электрические лебедки, но так и не урегулировали их, так что в походе нам пришлось это делать самим. Нам также не были отпущены запасные щетки для реле и бывали случаи, что они перегорали и нам приходилось делать их своими средствами. В кормовой 12" башне за несколько дней до боя перегорели щетки у реле подъемного механизма и только за два дни до боя реле было исправлено. Большой недостаток башен был тот, что мамеринцы не были защищены броней, благодаря чему 3 башни были заклинены. Кроме того, башни были близко расположены от борта и одна из башен, хотя не была заклинена, но угол вращения ее ограничился, благодаря тому, что борт рядом с нею выгнуло. Большое неудобство представляет сетка кругом крыши башни для того, чтобы стрелянные гильзы, выбрасываемые на верх башни, не рассыпались. Помимо того, что она мешает смотреть, но и гильзы, накопляющиеся на крыше башни, мешают окончательно видеть башенному командиру, рубка которого расположена сзади, и, кроме того, они часто летят обратно и башню, пока неприятельский снаряд не снесет их вместе с сеткой.
Слаба также крыша рубки башенного командира, всего ½", а комендорская рубка — 2", благодаря чему несколько рубок башенных командиров были пробиты.
В боевой рубке был очень широкий просвет, благодаря челу там несколько раз были убитые и раненые.

Лейтенант Рюмин.

29.

Показание Вахтенного Начальника Лейтенанта Казмичева.

Во время похода 2-й эскадры Тихого океана на Дальний Восток находился на эскадренном броненосце «Ослябя», где по боевому расписанию командовал кормовой 10" башней. Во время боя 14 мая, когда броненосец, получив несколько пробоин по ватерлинии левого борта, вышел из строя и начал перевертываться на левую сторону, я, видя, полную невозможность, вследствие громадного крена, продолжать стрельбу из башни, приказал ее открыть и выпустить всю прислугу. В это время командиром уже была подана команда выходить из батарей и палуб и спасаться по способности. Команда бросала за борт пояса и койки и прыгала сама. Крен начал увеличиваться довольно быстро, тогда я разделся и тоже прыгнул в воду. Из воды меня подобрал миноносец «Буйный», им же были подобраны подполковник Осипов, мичманы Горчаков, Ливен, Бартенев и 207 человек ослябской команды, из которой несколько человек были убиты потом, во время снятия адмирала и его штаба с «Суворова». Как во время прыганья за борт, также в воде и на миноносце, команда вола себя очень сдержанно и покойно. Паники не было совершенно, но, вместе с тем, не было и бодрости, которую заменили уныние и полная апатия ко всему окружающему.
За ночь на миноносце команда немного оделась, согрелась и отдохнула и, когда, утром 15-го ее пересадили на «Донской», она имела совсем бодрый и почти веселый вид. На «Донском» она поела, оделась и отдохнула окончательно. Когда к вечеру выяснилось, что боя избежать не удастся и была пробита боевая тревога, всей ослябской команде, в числе около 200 человек, было приказано старшим офицером находиться в жилой палубе, нам же офицерам, ничего сказано не было; некоторые из нас пошли на верхнюю палубу, я же остался в батарее, рассчитывая заменить одного из плутонговых командиров, в случае его убыли. К концу боя попадания противника в «Донской» участились; в разных местах крейсера вспыхивали небольшие пожары, которые сейчас же тушились. Было несколько попаданий в жилую палубу, где разрывавшиеся снаряды производили страшное опустошение среди массы скученных ничего не делавших людей. Говорят, что ими овладела паника и они бросились наверх, но сам я этого не видел, также и мер, которыми паника была прекращена, но думаю, что наверху она больше проходила сама собой, ко мне же прибежали только артиллерийский кондуктор и с ним 4 — 5 человек очень взволнованные, которые со слезами начали рассказывать, что внизу одним снарядом было разорвано около 10 человек и что сейчас опять нужно будет тонуть. Я их успокоил и до конца боя они находились около меня, помогая прислуге подачи.
С заходом солнца, бой прекратился и начались минные атаки, которые были все отбиты. Повреждения, полученные крейсером, мне точно неизвестны, сам же я видел только одну пробоину с левого борта у самой ватерлинии, представлявшую собой круглое, довольно правильной формы, отверстие, приблизительно, от 8" снаряда. Остальные пробоины по ватерлинии я не видел, но, судя, по тому, что не было ни крена, ни водяной тревоги, думаю, что подводных не было. Из повреждений в машине и кочегарне мне известно только, что осколком был пробит недействовавший котел и затем избиты осколками же дымовые трубы, при чем задняя, насколько помню, была в верхней части разорвана; уменьшения же хода крейсера на-глаз заметно не было. Больше всего пострадала носовая часть корабля, где все 6" пушки были выведены из строя, передний мостик и боевая рубка уничтожены, вследствие чего управление рулем было переведено на ручной штурвал. Подходя к берегу, уменьшили ход до самого малого и, как только стали на якорь, сейчас же был послан на уцелевшей шестерке офицер, который осмотрел берег, куда удобнее свозить команду, и достал две местные шлюпки с гребцами-корейцами. На этих шлюпках и уцелевшем барказе и начали свозить сначала раненых, а потом и уцелевшую команду с вещами и провизией, что и было окончено к рассвету.
В ответ на предложенные мне вопросы, показываю дополнительно: перед началом боя 14 мая «Ослябя» шел головным левой колонны, имея позади себя II и III броненосные отряды и на правом траверзе, в расстоянии 20 кабельтовов, концевой корабль I отряда. Как только выяснилось, что показавшиеся на правом крамболе из тумана корабли представляют главные силы японцев, I отряд увеличил ход и, вместе с тем, все корабли I отряда положили право руля, желая в строе пеленга скорее занять свое место впереди II отряда. Японцы же в это время успели в строе кильватера, имея «Миказа» головным, перейти на левую сторону «Осляби», легли на противоположный курс и, на левом траверзе «Осляби», последовательно поворачивали на 16 R влево и, как только ложились на параллельный нам курс, сейчас же открывали по «Ослябе» огонь. В это же время к своему месту подошел I отряд; чтобы дать ему возможность скорее занять свои места и избежать скученности, «Ослябя» уменьшал ход и сейчас же получил несколько пробоин по ватерлинии и небольшой крен на левую сторону. Говорят, что тут «Ослябя» на мгновение вышел из строя, но, по-моему, это просто был положен немного влево руль, чтобы избежать таранного удара в идущий впереди «Орел». Крен исправлен не был и спустя, приблизительно, час, после начала боя, достиг такой величины, что башенные пушки, имея максимальный угол возвышения 35°, смотрели ниже горизонта. В это время «Ослябя» окончательно вышел из строя в правую сторону и перевернулся. Во время стоянки на Мадагаскаре броненосец выходил в море на практические стрельбы два раза, при чем на каждое 10" орудие пришлось в общей сложности не более 5 выстрелов.

Лейтенант Казмичев.

31.

Показание Старшего Судового Механика К. И. М. Полковника Боровского 2.

На броненосец «Сисой Великий» был назначен старшим судовым механиком 28 января 1901 года и состоял на этом броненосце в той же должности до гибели броненосца в Цусимском бою 15 мая 1905 года.
В числе машинной команды были все специалисты, большинство машинных и все трюмные квартирмейстеры такие, которые еще были со мной в Порт-Артуре и сделали переход оттуда в Кронштадт в 1902 году; молодых, призыва 1904 года, насколько помню, было очень мало или даже совсем не было; запасных было сравнительно мало, и те которые были, то служившие раньше на «Сисое Великом».
Главные механизмы, вспомогательные, башенные, электрические для водоотливных турбин и котлы были вполне исправны в бою 14 мая. Единственным недостатком была течь трубок холодильников, что на ход броненосца влияния не имело, — машины работали без отказа. Так как броненосец был перегружен во время боя, думаю на 6", то самый полный ход мог быть не больше 14½ узлов.
В бою 14 мая механизмы и котлы повреждений не имели и только уже после боя, ночью 14 мая, во время минных атак, броненосец получил пробоину в рулевое отделение — залита была рулевая машина.
Угля в начале боя было около 900 тонн (нормальный полный — 820); пресной котельной воды в мождудонных отделениях до 200 тонн, которая, впрочем, в начале боя была смешана с соленой, так как, выравнивая крен, пришлось залить бортовые коридоры, а, затем, справившись с креном, вода была спущена в междудонные отделения, т. е., в помещения пресной воды и оттуда уже выкачана. Обстоятельство, что в котлы, временами, придется подкачивать соленую воду, когда ее не хватит, от теплого ящика, меня не смущало, так как перед боем котлы были совершенно чисты, котлы не водотрубные, а цилиндрические, соленость воды в котлах не превышала 1/32 и при закрытых поддувалах при 11 узлах хода легко держали полное давление в 120 фунтов.
Машинных материалов было на броненосце чуть ли не в двойном количестве, причем масла было больше нормы раза в 2½, которое хранилось в жестяных банках.
Во время боя 14 мая неприятельский снаряд попал в броню с левой стороны, недалеко от крышки надводного минного аппарата; броню не пробил, а осколком повредил крышу; закрыть ее не было возможности, а, так как, волна была значительна, то через незадраенную крышку вливалось много воды в жилую палубу, откуда не было приспособления спустить воду в трюм. Скоро воды набралось высотою около 1 фута и броненосец начал крениться на левую сторону —  крен доходил до 7°; тогда залили правые бортовые коридоры, броненосец стал выпрямляться, а воду из жилой палубы ведрами приходилось отливать в помещения котлов через шахты и котельные трапы.
Справившись с креном, начали спускать воду из правых бортовых коридоров в междудонные отделения (испортили запасы пресной воды). Всю воду из жилой палубы выбрать не удалось вплоть до гибели броненосца, поэтому и бортовые коридоры тоже не были осушены. Во время пожара огонь проник в носовой 12" бомбовый погреб — его затопили: получился крен на правую сторону и для скорости его уничтожения залили левые бортовые коридоры. Затем из-за дифферента на нос пришлось залить все кормовые коридоры двойных бортов, и они оставались залитыми в момент гибели броненосца. Около 3½ час. дня броненосец получил большую пробоину к носу у 20 — 21 шпангоута с левой стороны; волна вкатывалась через пробоину в носовое помещение; броненосец садился носом все больше и большее, и скоро эта надводная пробоина у ватерлинии сделалась подводной. Трюмный квартирмейстер Минтрак спустил воду из носового отделения в таранное; вода прибывала настолько скоро, что трюмному удалось заполнить таранное отделение, а открыть клапан, сообщающий таранное отделение с концом магистральной трубы, не удалось, — он выше пояса был в воде и отыскать шток клапана не мог. После выхода Минтрака из носового отделения, задраили двери непроницаемой переборкси на 20 шпангоуте. Переборка эта на водонепроницаемость никогда не была испытываема, я на нее не рассчитывал и распорядился заблаговременно укрепить упорами непроницаемую переборку на 31 шпангоуте, в прочность которой я надеялся, так как она была опробована наливом в Кронштадте перед выходом броненосца на войну. Расчеты мои оправдались: первая переборка скоро сдала, вода хлынула по броненосцу, нос, как будто, несколько приподнялся, но ненадолго; непроницаемая переборка 31 шпангоута остановила дальнейшее распространение воды по броненосцу, но зато броненосец сел еще больше носом — говорили тогда, что мы имели дифферент на нос около 18 фут. Такое положение броненосца не позволило осушать залитые кормовые коридоры двойных бортов. Ход броненосца не мог быть развиваем больше 4 — 5 узлов, так как, при большом ходе, переборка 31 шпангоута гнулась и если бы она не выдержала, то гибель броненосца была бы моментальна.
Снаряд неприятеля попал в амбразуру 6" орудия батарейной палубы; не задев у борта ничего, упал посреди палубы, разорвался, произвел пожар и наполнил помещение удушливо-сладким дымом. Пожар распространялся очень скоро по всему кораблю, перешел в жилую палубу, горело все: принятые в Камранге корзины для погрузки угля, брезенты, рундуки и краска; дым проник скоро в котельные и машинные помещения, люди задыхались, с некоторыми делались судороги. Так как броневые крышки над цилиндрами машин были закрыты, то уходить дыму было некуда; машинные вентиляторы пришлось остановить, так как они гнали не свежий воздух, а струю дыма. У котлов с удушливыми газами справились сравнительно скоро. Сперва все люди от котлов стали отходить, я доложил об этом по переговорной трубе командиру — мне было передано, что большого хода давать не предвидится. Я тогда распорядился открыть у котлов все прогары (дверцы дымогарных трубок) и после ¼ — ½ часа воздух у котлов бил сравнительно лучше; люди заняли свои места. Пожар продолжался 1 час. 40мин.; тушили в жилой палубе той водой, которая попадала от крышки минного аппарата. Пожарная помпа не удовлстворяла своему назначению, так как в носовом отделении впереди 20 шпангоута она была перебита, разобщительных клапанов по пожарной трубе не было, поэтому при работе пожарных помп полным ходом вся вода подавалась в отверстие перебитой трубы; от рожков можно было иметь лишь незначительные струйки, — давления в пожарной трубе не было. Для тушения пожара броненосец выходил из строя. В 7½ часов вечера 14 мая бой с неприятельской эскадрой прекратился и начались минные атаки; около 10¼ часов вечера броненосец получил минную пробоину в корму в рулевое отделение; люди от рулевой машины успели выйти по шахте, шахту закрыли, укрепили непроницаемую ее крышку подпорами и осмотрели переборку. Переборка оказалась надежной, вода просачивалась в отверстия непоставленных заклепок в отделение кормовой динамо-машины в подбашенном отделении. Дальнейший приток воды в этой переборки был скоро устранен постановкой простых деревянных пробок. Малый объем рулевого отделения и помещения рулевой машины, хотя заполненные водой, не повлияли на уменьшение дифферента на нос. В каком состоянии, после взрыва мины, был руль и лопасти винтов, я определить не мог; обе машины и после взрыва одинаково, как и прежде, легко приводились в движение при самом незначительном открытии регулятора. Начали управляться машинами, давая им попеременно полные хода то вперед, то назад; равномерный ход машинам не давался, так как нос был загружен, и приподнятая корма представляла из себя большую площадь парусности. В момент гибели броненосца, когда он переворачивался, я смотрел на руль и на винты, и хотя некоторые из моих сослуживцев говорили, что правый винт не имеет двух лопастей, я это подтвердить не могу, так как ясно этого не видел.
В бою приходилось считаться с тем неудобством, что погибший броненосец не имел мусорных эжекторов. Мусор выгружался из котельных помещений помощью мусорных машинок под спардек, а оттуда вручную в мусорные рукава. Во время боя на верхней палубе и под спардеком не представлялось возможности не только там работать, но и быть, так как осколками разрывающихся снарядов выводило людей из строя — мусор поэтому не выгружался и, так как, поперечные непроницаемые двери в котельных помещениях были опущены, переход из одного котельного отделения в другое мог быть только по шахтам, то мусор отгребали в коридоры вдоль котлов; мусору было настолько много, что все коридоры были завалены мусором до самого верха котлов. Если бы условия боя и ход эскадры были бы другие, то надо думать, что удержать полное давление пара в котлах было бы много труднее. Устройство пожарной магистральной трубы на броненосце тоже не было удовлетворительно.
В третьем часу ночи 15 мая окончилась минная атака; думали подвести пластырь у носовой пробоины и хотя ночью неоднократно сделать это старались, но все меры оказались безрезультатны. Попытки идти во Владивосток, управляясь машинами, тоже ни к чему не привели: загруженный нос, большая парусность кормы не давали возможности управляться кораблем. Броненосец не мог дойти даже до о. Цусима, расстояние до которого было 35 миль.
Часов, кажется, около 6 утра показались на горизонте японские транспорты; подойдя к нам на значительное расстояние остановились; с «Сисоя Великого» им был сигнал: «Иду ко дну, прошу спасти команду». Сигнализация то с их, то с нашей стороны продолжалась очень долго. Ясно было, что нас возьмут в плен, а, следовательно, надо принять меры, чтобы броненосец не был трофеем неприятеля. Шел разговор — взорвать броненосец, я же решил его потопить. — С этим решением пошел к командиру в верхнюю рубку просить разрешения открыть кингстоны. Разрешения не получил. Отойдя в сторону, подумал, что подошел к командиру не во-время — он занят был уничтожением секретных бумаг, отдавал приказание ревизору уничтожить денежный сундук, бросали за борт приборы, ружья, замки орудий. Опустился вниз в каюту, потребовал к себе трюмного механика поручика Кошевого и приказал ему сходить к командиру и сказать от моего имени, что я прошу разрешения открыть кингстоны. Трюмный механик пришел с ответом, что командир не дал разрешения. Я вышел на палубу и увидел, что японские транспорты приближаются и готовятся спускать шлюпки. Время терять на переговоры с командиром не счел возможным, взял с собою трюмного квартирмейстера Минтрака, приказал ему открыть кингстон для заливания 12" кормового погреба, сам спустился в правую машину, в коридоре гребного вала открыл спусковой клапан этого погреба, убедился, что трюмный выполнил мое приказание, увидев струю воды, выходящую из 12" погреба, распорядился, чтобы опустили непроницаемые двери продольной переборки машин, поднялся наверх и доложил командиру, что такой-то кингстон открыт и, думаю, что часа через 2 броненосец перевернется на правый борт. Со стороны командира встретил одобрение. Сходя вниз, встретил своего помощника, кажется, поручика Еременко, который предложил открыть еще кингстон — я указал на трюмный клапан от циркуляционной помпы, но советовал, чтобы это сделать несколько позже, так как уже броненосец начал крениться и он все равно утонет. — Машинная команда и мои помощники сами придумывали способы, чтобы неприятель к машинам и котлам не имел доступа. Когда кто-то из механиков обратился с новым проектом, мой ответ был: «Делайте, господа, что хотите, так как я в гибели броненосца все равно уверен». В машинах были отданы крышки горловин холодильников и пущен пар в цилиндры — обе машины наполнились паром, а, так как, броневые крышки над цилиндрами были опущены, то в машинах ничего из-за пара не было видно. Мои помощники решили взорвать двойной котел уже без моего ведома; стопорный сообщительный клапан, они говорили, что закрыли, много набросали угля в топки, но план их не увенчался успехом — самодействующий предохранительный клапан своевременно открылся и пар с шумом выходил наружу через трубу излишнего пара. Тут же заметил, что наш полубарказ отваливает на японский транспорт с больными, ранеными и священником; в то же время и японские шлюпки стали приставать к броненосцу с офицерами, сигнальщиками и вооруженными часовыми, которые были затем расставлены у входа в машины и котлы. Я спустился вниз, но меня скоро потребовали разговаривать с приехавшим японским инженером, который прибыл с мастеровым, снабженным разводным ключом и ручником. Японский инженер потребовал сведения о котлах и машинах, спросил почему, вдруг, у нас имеется крен, когда его совсем не было, когда они были вдали от нас. С системой котлов и машин я его познакомил; сказал, что до сих пор все откачивали воду турбиной от полученных минных пробоин ночью, но теперь турбина не работает, так как динамо-машина неисправна, и что это обстоятельство принудило нас поднять сигнал о спасении экипажа. В машине много пару от того, что лопнул холодильник. Осмотреть непроницаемую переборку на 31 шпангоуте повел японца трюмный механик Кошевой. Подошел ко мне, кажется, помощник Еременко и сказал, что трюмный клапан тоже несколько приоткрыт. Все вышесказанное мною происходило на спардеке. Собирался я спуститься на палубу, встретил идущего ко мне на встречу старшего офицера, капитана 2 ранга Ивкова, который обратился ко мне со словами: «Думали-ли мы с вами, Северин Эдуардович, что будем когда-нибудь плавать под японским флагом?» Я поднял глаза и увидел, что на гафеле поднят японский флаг, затем увидел, как японский сигнальщик быстро лезет по фок-мачте, чтобы оттуда достать наш флаг, фалы которого били оборваны почти у самого флага, а флаг несколько приспустили у клотика. На слова старшего офицера Ивкова, я ответил, что единственным нашим утешением может быть то, что «Кингстоны открыты и броненосец перевернется, даю слово». Когда был поднят японский флаг, не знаю, кем — тоже. Вероятно, — японским сигнальщиком. Вернулся от осмотра переборки японский офицер и сказал мне, что они хотят отбуксировать броненосец к Цусиме; буксировать будут кормой, поэтому желательно, чтобы машины работали во время буксировки задним ходом, а также для выравнения крена надо залить левые бортовые коридоры. На последнее я ответил, что левые коридоры все залиты еще ночью, после полученной минной пробоины в правый борт. Что касается машины, то мы пошли с ним ее осмотреть. Я шел впереди, стал спускаться по машинному трапу, но пару было настолько много в машине, что японский инженер отказался за мною следовать, вышел наверх и стал говорить с лейтенантом на японском языке. Разговор был бурный и, видимо, лейтенант не соглашался с мнением инженера. Работа лейтенанта при заводке буксира вокруг носовой башни шла при содействии нашей команды. Инженер, перекинувшись еще с лейтенантом несколькими словами, сел на шлюпку и отвалил. Броненосец кренился все больше и больше; по правому борту были открыты все иллюминаторы и вода к ним подходила, крен был 8½ градусов. Лейтенант японский отказался от мысли буксировать наш броненосец, и стал распоряжаться посадкой людей и офицеров на шлюпки. Перевозка людей шла успешно; офицеров насильно вели к шлюпкам.
Разговор с японским инженером, посещение с ним машины, временами мой доклад командиру о том, что гибель броненосца приближается, — все это настолько заняло мое время, что мне не приходило в голову посмотреть, какой на гафеле флаг, после того, когда работа и мысль о буксировке броненосца была японским офицером оставлена; твердо помню только то, что японский сигнальщик не достиг клотика фок-мачты и что наш стеньговый флаг висел все время вплоть до гибели броненосца. Даже и момент гибели броненосца мое внимание было обращено на корму — думал, что удастся видеть, какие повреждения причинила нам мина. Уже потом, на транспорте «Дайна-Мару», говорили японские офицеры, что «Сисой Великий» погиб не под японским флагом, так как под их флагом корабли не тонут.
Не знаю точно, в котором часу я съехал с броненосца; гибель броненосца видел, подъезжая к транспорту. Броненосец перевернулся на правый борт и скрылся под водой моментально. Когда броненосец погрузился в воду был слышен, как бы, гул, затем выбросило массу обломков, на которых держались люди, не успевшие съехать на шлюпке.

Полковник Боровский 2.

33.

Показание бывшего Капитана 1 ранга Лишина, командовавшего броненосцем.

Осенью 1904 г., по окончании учебно-артиллерийским отрядом занятий на Ревельском рейде, суда, составлявшие отряд, должны были идти по своим портам, одни в Кронштадт, другие в порт Императора Александра III, до окончания кампании; однако, броненосцам «Николай I», «Ушаков», «Апраксин» и «Сенявин», числившимся Либавского порта, было приказано, вместо Либавы, идти в Кронштадт, для чего никому известно не было; то говорили, что эти суда войдут в состав 2-й эскадры, вооружавшейся в то время в Кронштадте, то, что они пойдут со 2-й эскадрой только до мыса Скаген и затем вернутся обратно; вообще чего-либо точного, никто ничего не знал.
В Кронштадте простояли дней 10, приняли самый полный запас угля (380 тонн), по 10 штук боевых снарядов на каждое 10" орудие, некоторое количество боевых патронов для 120 мм. и 47 мм. орудий и сделали запас воды для котлов. Дефектов, или каких-либо исправлений, не производили. Снявшись по сигналу, совместно с некоторыми другими судами с якоря, ушли в море, под флагом Командующего флотом вице-адмирала Бирилева. Шли в кильватер адмиралу, меняя курсы по сигналам. После 3-х дневного плавания, перед вечером, подошли к Либаве и взяли курс ко входу в порт; начинало темнеть, ход был 9 узлов, этим ходом засветло в порт войти было нельзя, а потому на адмиральском корабле был поднят сигнал: «Иметь 12 узлов ходу». На броненосце «Апраксин» под парами было 3 котла; имея 100 оборотов машины, броненосец свободно держался за адмиральским кораблем, приходилось даже уменьшать оборота на 2, на 3. По чертежам, броненосец должен был сидеть на ровный киль 17 фут, по он всегда сидел больше; при плавании в учебно-артиллерийском отряде, будучи почти в полном грузу, он сидел 18½ —18¾ фут. Я считал, что, имея на броненосце под парами все 4 котла и доводя число оборотов до 110, т. е. до числа оборотов заводской пробы, при полном грузе и углублении 19 фут, броненосец может дать 13 узлов; это я считал полным ходом.
Чрез два дня, по приходе в порт Императора Александра III, броненосцам «Ушаков», «Апраксин» и «Сенявин» было приказано войти в гавань, окончить кампанию и приступить к дефектам. Главный дефект всех судов был по артиллерии, а на «Апраксине», кроме того, по электрическому освещению и электрической установке башен и орудий. Дефекты были настолько велики, что, не рассчитывая окончить их за зиму, к началу кампании, часть их была оставлена до будущего года. В виду того, что проводка проводников и исправление некоторых мелких частей установок на холоде крайне затруднительна, то в ноябре месяце, по просьбе командиров судов, и ходатайству командира порта, на броненосце береговой обороны было разрешено иметь паровое отопление. В порту было крайне незначительное число мастеровых и многие мастерские пустовали, а потому дефекты производились своею командой, при чем было разрешено работать и в мастерских порта, но, вместе с тем, с судов отбирали команду и назначали их на суда 2-й эскадры, на строящиеся миноносцы в Риге, на купленные и предполагаемые к покупке пароходы и крейсера. С судов была отобрана вся лучшая часть команды и почти все специалисты; сколько помню, на броненосце «Апраксин» оставались: один артиллерийский квартирмейстер, 2 или 3 комендора, два минера, один гальванер, ¼ машинной команды, 1/3 трюмных и тому подобное, в общем число команды не превышало 1/6 части, долженствующей быть по комплекту. Офицеров осталось только 2 и, когда броненосец вступил на паровое отопление, бил назначен еще один прапорщик запаса для дежурства.
1 ноября 1904 г., из порта Императора Александра III ушла на Дальний Восток 2-я эскадра, под флагом вице-адмирала Рожественского. Цель посылки этой эскадры нам не была известна, но она была понятна сама собой. Порт-Артур еще держался и на рейде его еще стояли кое-какие суда нашей 1-й Тихоокеанской эскадры; надо было их подкрепить и, завладевши морем, отрезать японскую армию от своей метрополии. С падением Порт-Артура и уничтожением судов 1-й эскадры, если задача 2-й эскадры оставалась та же, то, значительно, усложнялась; эскадра стояла в это время на Мадагаскаре и ее задача нам, никоим образом, не могла быть известна.
В начале декабря, броненосцам «Николай I», «Ушаков», «Апраксин» и «Сенявин» и крейсеру «Мономах» было приказано экстренно приступить к вооружению, с тем расчетом, чтобы, к 1 февраля 1905 г., они могли бы выйти в море и идти за границу.
Мастеровых и многих материалов в порту не было; офицеров и команды на судах тоже почти не было, а работа предстояла огромная.
Мастеровых прислали из Кронштадта и Петербурга и было приступлено к комплектованию офицеров и команд; комплектование это было весьма затруднительно и служило причиной весьма больших неприятностей. Офицеры назначались и дня через 3 — 4 перезначались на другие суда, назначались другие; порт и экипажи заботились о том, чтобы сплавить всех негодных людей, всех побывших в тюрьмах и дисциплинарных батальонах, присылали больных, выписывая их из госпиталя, некоторых людей приводили под конвоем, иначе они убегали и т. д., часть команды была прислана из Кронштадта, из Петербурга и из Черного моря.
Во время вооружения, на «Апраксине» было снято и сдано в порт огромное количество дерева; все рундуки, шифоньеры и шкафы из офицерских кают были убраны и, частью, заменены железными; двери многих кают были сняты; все шкафы из жилой и батарейной палубы были убраны, было оставлено лишь самое необходимое, как-то, столы, скамейки, стулья, да еще в кают-компании я разрешил оставить пианино и книжный шкаф.
Все, что возможно было сделать за это короткое время на судах, было сделано и к февралю ІІІ-й отряд был готов идти в море. О боевой готовности отряда, разумеется, нечего было и думать, суда могли только плавать, но надо было идти; общество, разжигаемое статьями г. Кладо, требовало этой посылки, но, имея впереди огромный переход в 18 тысяч миль, рассчитывали, употребив все усилия, привести суда, по-возможности, в боевую готовность. Цель посылки IIІ-го отряда нам известна не была, никаких письменных планов предстоящей операции не было и если что знали, то только то, что ІІІ-й отряд должен где-то присоединиться ко 2-й эскадре и вступить под главное начальство адмирала Рожественского; впрочем говорили, что идем не дальше Крита; вообще, сколько я знаю, точных инструкций или планов предстоящего плавания не было. Вместимость бомбовых погребов и крюйт-камор на броненосце была весьма невелика и несмотря на то, что были сделаны добавочные стеллажи и кранцы в подбашенных отделениях, полного комплекта снарядов не поместилось, едва могли поместить 200 шт. 10" снарядов, принять же надо было 240 шт. и потому оставшиеся 40 шт. были погружены на транспорт; патроны 120 мм. орудий, хотя и поместились все, но часть их была уложена в 47 мм. погреба в закупоренных ящиках. Полный запас угля на броненосце = 380 тонн, но, в виду больших переходов, грузили в батарею, в командирскую каюту и на верхнюю палубу; сколько помню, при уходе из Либавы, запас угля = 500 тонн. С броненосца были сняты все 4 минных аппарата, ростры для мин, мины сданы и убрано очень много дерева; все это значительно облегчило броненосец, но он все-таки сидел 20 фут.
3 февраля 1905 года, III-й отряд вышел из порта Императора Александра III в море. При отряде находились 3 угольных транспорта, 1 пароход — мастерская, 1 буксирный пароход и пароход с воздухоплавательным парком.
В Балтийском море погода была посредственная: временами дул довольно свежий ветер, временами — штиль и два дня густого тумана. На этом переходе приводили корабли в порядок и перекликали расписания.
9 февраля подошли к мысу Скаген, там нас поджидали пароходы с углем; приступили к погрузке угля. Переход = 710 миль.
От Скагена был отправлен обратно в Либаву воздухоплавательный транспорт, за совершенной негодностью продолжать плавание.
10 февраля снялись с якоря и пошли дальше.
В Немецком море встретили довольно хорошую погоду и шли около 8½ узлов.
Близ берегов Англии, по беспроволочному телеграфу поймали телеграмму, которой какой-нибудь крейсер извещал береговую станцию, что «Известные суда проходят берега Англии»: так как это было ночью, то телеграфирующего корабля не видали.
Ветер постепенно свежел и волны увеличивались и при выходе в океан встретили свежий ветер и большую волну от W.
Качка броненосца была около 25° на сторону, были размахи и до 28°; несколько раз наблюдалось, как броненосец, накренившись градусов на 25 — 26, останавливался и довольно долго не поднимался и, наконец, медленно выпрямлялся.
Верхняя палуба, проконопаченная во время мороза, сильно текла, заклепки и швы борта тоже пропускали воду и несмотря на то, что все люки и вообще все отверстия, через которые могла бы попадать вода, были наглухо задраены и обиты парусиной, в жилой палубе, в офицерских и командирской каютах было очень много воды, часть ее спускали в трюм и оттуда выкачивали турбиной и часть выкачивали брандспойтами; команда работала по-вахтенно. Подойдя к м. С. Винцент, иачали склоняться к SO, качка стала легче, подойдя же к Гибралтару, взяли курс O и пошли попутной волной, которая к этому времени начала улегаться.
Гибралтарский пролив проходили ночью, при чем, вследствие сигнала с адмиральского корабля, скрыли все судовые огни; к рассвету были в Средиземном море и наш приход замечен не был.
21 февраля стали на якорь у острова Зафарин, сделавши переход в 2050 миль.
У Зафарина погрузили со своих транспортов уголь и 22 февраля, перед вечером, снялись с якоря и взяли курс О. Переход по Средиземному морю сделали при весьма благоприятной погоде, воспользовавшись тем, просушили и проветрили весь броненосец, просушили все вещи, пострадавшие от воды во время перехода океаном, вымыли белье, проверили расписания и производили стрельбу из стволов по буксирным щитам.
2 марта стали на якорь в Судской бухте, сделавши переход в 1200 миль.
В Суде простояли 6 дней. В продолжение этих 6 дней, с утра и до наступления совершенной темноты, работали по исправлению и приведению кораблей в порядок, грузили уголь, осматривали машины, чистили котлы, привязывали сети минного заграждения, конопатили верхнюю палубу и чеканили дававшие течь заклепки и швы борта; где нельзя было прочеканить, заливали цементом. Команду уволили один раз на берег. 8 марта снялись с якоря и пошли в Порт-Саид. Простояв в Порт-Саиде 20 часов, подгрузили уголь и вышли в канал. 13 марта стали на якорь на Суэцком рейде. С рассветом 14 марта, снялись с якоря и вошли в Красное морс. На этом переходе производили учения, преимущественно артиллерийские, и сделали несколько стрельб из стволов по буксирным щитам, сколько помню 3 или 4.
В виду того, что наши броненосцы совершенно не были приспособлены для плавания в тропиках, то офицеры и команда очень страдали от жары, в особенности, машинная команда и прислуга динамо-машин.
20 Марта стали на якорь в Джибути, сделав переход в 1450 миль. В Джибути простояли 5 дней, но не на рейде, а милях в 7 от него; почти в открытом море. По счастью, погода была тихая и уголь погрузили спокойно, при чем, сколько помню, в виду предстоящего большого перехода, было принято 560 тонн. В Джибути мы узнали, что 2-я эскадра, стоявшая долго на Мадагаскаре, ушла в море, но куда неизвестно, говорили, что она ушла на Дальний Восток, но каким путем, тоже неизвестно.
25 марта снялись с якоря и взяли курс SO, пройдя этим курсом 1 сутки и миновав Гвардафуй, взяли курс NО. 28 — стали на якорь в бухте Рас-Меербат (южный берег Аравии). Подгрузив там немного угля, 29 марта вышли в океан.
Курс взяли на Цейлон, но близко к нему не подходили и, обогнувши его с южной стороны, взяли курс на северную часть Суматры, куда и подошли 14 апреля, сделавши переход в 3400 миль.
На этом переходе производили два раза боевую стрельбу по плавучим щитам. Во время первой стрельбы было обращено внимание на то, что дальномеры Барра и Струда на всех судах показывают весьма различно, вследствие чего, приказом по отряду, была объявлена инструкция занятий дальномерным делом и для поверки дальномеров. На второй стрельбе дальномеры действовали много лучше и стрельба также была лучше, хотя на больших расстояниях (60 — 70 каб.) получалось очень много недолетов; на такие расстояния наши комендоры никогда в жизни не стреляли, поэтому стрельба и не могла быть хороша.
На этом переходе офицеры и команда говели по-вахтенно.
Во время якорных стоянок и погрузки угля, адмирал собирал на свой корабль судовых командиров и на этих собраниях обсуждались некоторые тактические вопросы, так, например, на собрании, бывшем 18 апреля, была подробно рассмотрена карта, полученная из Главного Морского Штаба, на которой были обозначены места, где предполагались стоянки японских судов и миноносцев и их наблюдательные станции в Малаккском и Зондском проливах, вследствие чего, было решено быть в постоянной готовности к бою и ночью держать только одни кильватерные огни, при чем сузить их световую щель до ½ дюйма и поставить слабые лампочки; в случае атаки миноносцев, закрывать абсолютно все огни и прожекторами не светить, переводить нападающий миноносец за корму и, уходя от него, стараться уничтожить его огнем кормовых орудий; в случае встречи с японскими крейсерами, предполагалось вступать в бой, при чем непременно держаться соединенно.
До сего времени, все переходы делали под двумя котлами, со вступлением же в Малаккский пролив, было приказано иметь под парами все 4 котла, два рабочих и два в запасе, под малыми парами, чтобы, в случае надобности, иметь возможность скоро их ввести в действие.
Начиная с самого начала похода, было обращено особое внимание на экономический расход угля и при наименьшем расходе, на умение хорошо держать пар в котлах; уголь постоянно взвешивался и мусор пережигался два раза. Результат оказался следующий: имея под парами два котла и идя экономическим ходом (8 узлов), броненосец тратил угля 23 тонны в сутки (не более 1 тонны в час) и мог пройти до 4800 миль; имея под парами 4 котла и идя экономическим ходом, броненосец тратил 30 тони в сутки (около 1,8 тонны в час) и мог пройти 4000 миль; имея под парами 4 котла и идя полным ходом (не менее 11 узлов), броненосец тратил 45 тонн в сутки (около 1.9 тонн в час) и мог пройти 3400 миль.
Между прочим, адмирал говорил, что если, пройдя Малаккский пролив, он не получит никаких сведений о 2-й эскадре, то, смотря по обстоятельствам, пойдет или к Сайгону и будет ждать там приказаний из Петербурга или предпримет поход во Владивосток кружным путем, то есть, по восточную сторону японских островов. Подробностей плана этого перехода я не знал, но мне было известно следующее: пройдя Китайское море и подойдя к северной части Филиппин, отряд должен был в последний раз погрузить уголь, принять его как можно больше (тонн 600 на брон. береговой обор.) и выйти в Тихий океан. Идя экономическим ходом, идти вдоль японских островов, милях в 200 или даже 300 от них. Если бы, почему-либо оказалось, что на броненосцах береговой обороны может не хватить на этот переход угля, то, для экономии, транспорты должны были взять их на буксир. Соображаясь с обстоятельствами погоды и количеством угля, пройти Сангарским или Лаперузовым проливом, проходя пролив полным ходом, ночью, без огней. Войдя в Северное Японское море и вступив в тумане, который здесь почти постоянен в ото время года, идти полным ходом во Владивосток или вообще к своим берегам. План этот, по моему мнению, был исполним, так как угля на броненосце береговой обороны было бы достаточно, погода в Тихом океане, в это время года (конец апреля, начало мая) совершенно тихая, а в Северном Японском море, в это время года, туманы очень часты, почти постоянны; для плавания же в тумане, на судах отряда были заготовлены буксирные буи, имеющие для ночного времени лампочку, светящую назад.
19 апреля отряд вошел в Малаккский пролив. Хотя в общем ожидать встречи с японцами было и нельзя, но, в виду предосторожности, на судах убрали все тенты, орудия большого калибра были подготовлены к немедленному заряжанию и суда вообще подготовлены к бою. Ночью готовились к отражению минной атаки: мелкие орудия заряжались, офицеры и команда по-вахтенно стояли на своих местах, по боевому расписанию, все огни были скрыты, исключая одних кильватерных и то очень слабых.
Ночью с 21 по 22 апреля прошли Сингапур.
22 апреля, часов около 7 утра, встретили небольшой военный крейсер, под голландским флагом, который, повернув, пошел рядом с «Николаем I», видимо, провожая нас. Часов около 12 дня, крейсер, повернув, ушел обратно. Часов около 3 дня, в море был замечен небольшой белый пароходик, который направился к «Николаю I»; на пароходе махали платком, отряд застопорил машины и пароход подошел к борту «Николая I». Видно было, что какой-то человек вошел в палубу и пошел в каюту адмирала, через ½ часа он спустился по трапу на свой пароход, отвалил и взял курс на Сингапур. На «Николае I» был поднят сигнал о перемене курса и отряд пошел к берегам Аннама. Впоследствии мы узнали, что на пароходе приезжал наш агент из Сингапура и сообщил адмиралу о местопребывании 2-й эскадры.
25 апреля отряд приближался уже к берегам Аннама и можно было ожидать встречи со 2-й эскадрой. Ночью с 25 на 26 апреля, на горизонте был замечен, как-будто, легкий дымок и затем поймана телеграмма, которой какой-то крейсер спрашивал другого, не видит ли он каких-нибудь судов; из дальнейших переговоров можно было заключить, что это наши разведочные крейсера и один из них «Изумруд». С «Николая I» вызвали по телеграфу «Изумруда» и назвали себя, но ответа не получили и крейсера скрылись.
26 утром, «Мономах» был послан на разведку; идя вдоль берега, он по телеграфу вызывал «Суворова» и называл себя и, в конце концов, вошел с «Суворовым» в сношение. 2-я эскадра снялась с якоря и наша встреча произошла в море, близ бухты Куа-бе.
26 число все совместно продержались в море. Адмирал Небогатов ездил к адмиралу Рожественскому и пробыл на «Суворове» около часу; получил-ли он там какие-либо инструкции или указания, мне неизвестно, так как на другой день, стоя на якоре в бухте Куа-бе, нам только было передано наистрожайшее приказание грузить угля, как можно больше и на вопрос, куда и как мы идем и что будем делать, адмирал Небогатов отозвался незнанием, но, что он все-таки рассчитывает получить какие-нибудь приказания или инструкции, а, так как, отряд наш, по качеству судов, не подходит ни к какому другому отряду, то, вероятно, он получит какое-нибудь отдельное поручение, или, во всяком случае, известную самостоятельность действий, а потому, он просит командиров, в случае, если бы нам пришлось вступить в бой, обратить внимание на то, чтобы держаться непременно соединенно, не отставать и, в случае, если нельзя будет делать сигналов, то следить за всеми его действиями; мы будем там, где будет пожарче.
27 утром, стали на якорь в бухте Куа-бе, сделав переход от входа в Малаккский пролив в 1200 миль. Приступили к погрузке угля и, согласно отданному приказанию, на «Апраксине» было погружено 602 тонны; кроме угольных ям, уголь был погружен на площадки в кочегарном отделении, в рундуки в жилой палубе и в батарее, под каюту и в каюту командира, в некоторые каюты офицеров и кондукторов; в батарее устроены траверзы из мешков с углем и, наконец, просто на верхнюю палубу, вокруг башен и на ют. Броненосец сел на 21 фут и вся броня ушла в воду.
В бухте Куа-бе простояли 4 дня; за это время погрузили уголь, приняли воды, вымыли белье и корабль, а также, наша команда посменно, помогала грузить уголь судам 2-й эскадры с одних транспортов на другие. Несмотря на утомление, команда наша работала усердно и охотно.
Я виделся с некоторыми командирами 2-й эскадры и, из разговора о ними, я вынес тяжелое впечатление; они тоже совершенно ничего не знали и, вообще, я заметил во всем какую-то подавленность.
29 и 30-го нам были доставлены приказы Начальника эскадры; из этих приказов нельзя было заключить, куда и как мы идем и какая предстоит операция; из приказа о предстоящем бое и прорыве, можно было заключить, что бой и прорыв, если произойдет, то, вероятно, в Цусимском проливе; из приказа о дальномерных учениях и о проверке дальномеров, видно было, что дальномерное дело довольно слабо и приказ этот взят с приказа но III отряду. В приказе о предстоящем бое было указано на то, что если головной корабль выйдет из строя, то следует идти за вторым, если выйдет второй, то за третьим; из этого я заключил, что судам I отряда, что-нибудь известно и им даны соответствующие инструкции; лично, я никаких инструкций письменных или словесных не получал и Начальника эскадры не видал.
Утром 1 мая, снялись с якоря и вся эскадра, построившись в строй двух кильватерных колонн, взяла курс NО.
При всем дальнейшем плавании, все курсы менялись по сигналу с «Суворова» и о том, куда мы идем, можно было судить лишь по пролагаемым этим курсам на карте.
5 мая, в открытом море, пополняли запас угля, опять до самого полного.
У мая, с «Суворова», был сделан сигнал: «Броненосцам III отряда принять наивозможно больше угля», но, так как, в этот день была порядочная волна, то погрузку отставили и грузили уголь уже 10 числа, находясь милях в 200 на NО от Шанхая. В виду такой усиленной погрузки угля, я был уверен, что, если не вся эскадра, то все-таки, ІІІ-й отряд пойдет кругом Японии. От места этой погрузки до Владивостока, идя Цусимским проливом, было около 900 миль, а потому мы совершенно не нуждались в таком количестве угля; идя самым полным ходом, мы не истратили бы и половины, а для кружного пути это было необходимо; если же мы шли Цусимским проливом, то, вероятно, адмирал рассчитывает и знает, что серьезного боя не будет, так как, с совершенно перегруженными кораблями, в бой вступать нельзя.
11 мая, часть транспортов, была отправлена в Шанхай; при эскадре остались только некоторые, но и это давало мысль, что мы идем в круговую, чтобы иметь при себе, на всякий случай, запас угля, так как прорываться, имея с собой транспорты с плохим ходом, нельзя.
Ночью эскадра несла все свои огни и, разумеется, была видна на большое расстояние, только последние два или три дня, правая колонна имела красные огни, а левая — зеленые, но и этого было достаточно, чтобы нас видели издалека, а, так как, внезапность есть одно из условий успешного прорыва, то, может быть, его, даже и не будет. Я был уверен, что адмиралу известно многое такое, чего мы совершенно не знаем, и, как я слышал потом, не я один так думал.
Отправив транспорты в Шанхай, взяли курс NО, курс этот мог вести к выходу в океан и уже мысль о круговом пути начала переходить в уверенность, но, перед вечером, был поднят сигнал: «Курс N»; мы шли Цусимским проливом.
12 мая, около 3½ час. дня, с броненосца «Николай I» был сделан сигнал флагом: «Неприятель производит сигнализацию по беспроволочному телеграфу».
Перед вечером и на броненосце «Апраксин» также начали получаться телеграфные знаки, хотя и не вполне еще ясные; ночью они стали яснее; было видно, что это японский шрифт, но, к сожалению, его разобрать не могли.
Того же 12 числа, около 5 часов дня, на броненосце «Суворов» был поднят сигнал: «Ожидать повторных минных атак».
С заходом солнца, была пробита, но обыкновению, «Атака», орудия заряжены и все было приготовлено к отражению миноносцев. У орудий была оставлена на всю ночь вся прислуга, а но половина, как то делалось обыкновенно.
Ночь прошла без атак.
Утром 13 числа, с «Суворова» был сделан сигнал: «Неприятельские разведчики видят наши дымы», «По телеграфным знакам предполагается семь кораблей». В продолжение всего 13 числа, как до, так и после обеда, по сигналам с «Суворова», эскадра производила разные перестроения и эволюции, частью по эволюционной книге, частью по отдельным сигналам. Перестроения выходили довольно неудачно, в особенности после обеда, сигналы так быстро следовали один за другим, что, в конце концов, все спуталось и адмирал изъявил свое неудовольствие; затем было приказано всем вступить на свое место и эскадра взяла прежний курс.
Когда окончательно выяснилось, что эскадра идет к Цусимскому проливу, я, в видах предосторожности, приказал, по-возможности, уничтожить все излишнее, оставшееся на корабле, дерево, вследствие чего, были разобраны и сожжены все подвесные столы, скамейки, крышки рундуков и все доски и сходни, служившие при погрузке угля, все старые весла и тому подобное; в рострах ничего не оставалось, исключая двух или трех бамбуковых шестов, на случай, если бы пришлось поднят на них сигнал, если фалы будут перебиты, да одна или две небольших доски для какой-либо непредвиденной надобности; вообще, все дерево было, по возможности, уничтожено.
11, 12 и 13 числа, на своем пути, эскадра встретила несколько пароходов, сколько помню, все они были под английским флагом, шли из Японии и Манилы на W: один из этих пароходов был взят и отправлен во Владивосток кружным путем; другие, после опроса, отпущены; видали также две или три парусных фуне, китайские или японские не знаю, но их не трогали.
Наши разведочные суда далеко от эскадры не удалялись. Ночью с 13 на 14 число, ежеминутно надо было ожидать минной атаки и потому все провели всю ночь на своих местах. Атаки не было.
14 числа в начале 7 часа утра, с «Нахимова» был сделан сигнал: «Вижу на правом траверзе военный корабль».
Незадолго до 8 час. утра, на левом траверзе эскадры были видны две или три парусных шлюпки, но, судя по их быстрому ходу и несколько странному виду, я предполагал, что это замаскированные небольшие миноносцы, тоже казалось и офицерам, так ли это, утверждать не могу.
К 8 часам утра 14 мая, эскадра находилась в строе, как то показано на чертеже № 1 *).
Вскоре после 8 часов утра, на левом траверзе показалось несколько дымов, а, затем, показались и неприятельские крейсера, в числе 4 судов, из них три, типа «Матсушима», и один — типа «Нанива»; расстояние было кабельтовов 90, но суда были видны плохо, так как по горизонту была порядочная мгла и воздух туманный.
С «Суворова» был сделан сигнал: «I и II отрядам иметь 11 узлов хода, III и крейсерскому отрядам и транспортам иметь 9 узлов хода».
Вследствие этого, правая колонна начала уходить вперед и когда первые четыре корабля прошли траверз «Николая I», то правая колонна, по сигналу с «Суворова», повернула на 4 R вдруг влево.
В это же время, японские крейсера, идя с нами, несколько сходящимися курсами, приблизились к нам на расстояние кабельтовов 45 — 50. С броненосца «Бородино» последовал выстрел (потом оказалось — нечаянный), но наши суда уже больше не выдержали и с броненосцев «Апраксин», «Сенявин», «Ушаков» и крейсеров «Донской» и «Мономах» был открыт огонь по неприятелю.
В момент открытия огня (около 10 час. 20 мин.), положение эскадры было, как показано на чертеже № 2 *).
Японские крейсера, ответив несколькими выстрелами, при чем получились большие недолеты, положили право руля и, повернув все вдруг на 8 R, быстро отошли на горизонт.
При самом начале перестрелки, на «Суворове» был поднят сигнал: «Не бросать даром снарядов». Пальба прекратилась. I и II отряды, подойдя к линии курса III отряда, повернули вдруг вправо на 4 R и все выстроились в одну линию кильватера.
Около 11 часов утра, I отряд, по сигналу с «Суворова», сделал коордонат на 4 R вправо, стал правой колонной и затем с «Суворова» были сделаны следующие сигналы: «Команда имеет время обедать по-вахтенно». «Курс с полдня NО 23°». «Ход 9 узлов».
Около полдня, на горизонте, несколько впереди, с правой стороны, появились дымки и, к половине первого часа, выяснилось, что это неприятельские броненосцы и броненосные крейсера I класса, числом 12.
Около 1 часа дня, неприятельские суда, находясь на правом крамболе «Суворова», в расстоянии кабельтовов 70 или 80 и, имея промежутки между кораблями, около 3½ — 4 кабельтовов, начали последовательно склоняться влево.
В это время, I отряд, повернул вдруг на 4 R влево, начал вступать в линию кильватера всей эскадры. В самом начале 2 часа неприятельские суда, перешедши на левый крамбол эскадры, начали последовательно ворочать на 16 R влево и в 1 час 40 мин. дня «Суворов», а затем, и все суда эскадры, не успев еще хорошенько выстроиться в одну линию кильватера, открыли по неприятелю огонь, неприятель немедленно же ответил и бой начался по всей линии, с расстояния 56 кабельтовов. Сколько помню, на «Суворове» был поднят условный сигнал: «Стрелять по 1 — (головному) кораблю»; сигнал однофлажный.
На «Апраксине» был открыт огонь немедленно, после того, как он был открыт на «Суворове» и ничто не мешало стрельбе.
Разведочный отряд отошел назад к транспортам, крейсера и миноносцы также присоединились к транспортам, которым был сделан сигнал: «Курс NО 70°».
Когда первый отряд вступал в линию кильватера остальных судов, то он хода не увеличил, отчего нам пришлось уменьшить ход и линия кильватера расстроилась.
Японская эскадра, повернув последовательно на 16 R влево, шла некоторое время одним курсом с нами, а, затем, пользуясь своим преимуществом в ходе, начала склоняться вправо, обходя головные суда нашей эскадры; «Суворов» также повернул вправо и вся эскадра, следуя за ним, повернула последовательно на 16 R. Японцы, имея большой ход, шли параллельным курсом и несколько обгоняли эскадру, громя, преимущественно, головные суда.
Движение, как нашей, так и неприятельской эскадр во время боя, определить весьма трудно. На чертеже № 4 показаны, приблизительно, пути, как я их себе представляю.
Вскоре после начала боя, II отряд почему-то стал отставать и растягивать линию; тогда суда III отряда, следуя в кильватер своего адмирала и нисколько не отставая от него, обогнали II отряд и стали непосредственно за I отрядом и, во все время продолжения боя, II отряд шел за III отрядом.
Через минут сорок, после начала боя, т. е. около 2 час. 20 мин. дня, я увидел, что «Ослябя», имея большой крен на левый борт, вышел из строя в левую сторону и кренился все больше и больше. Команда, большею частью без рубашек, только в одних белых брюках, скатывалась по правому борту в воду. Вдруг «Ослябя» быстро сел носом, так, что его бак ушел в воду, корма поднялась так, что винты оголились; пробыв в таком положении несколько секунд, «Ослябя», не меняя положения, стал носом уходить в воду и быстро скрылся под водою.
Около 3¼ час. дня вышел из строя «Суворов», будучи объят пламенем.
Около 5¼ час. вышел из строя, отстал и затем быстро перевернулся горевший «Александр III»; несколько времени он плавал вверх килем, на котором виднелось несколько человек, затем он утонул.
Около 7 час. вечера, незадолго до захода солнца, вышел из строя «Бородино», быстро перевернулся и утонул. Момента гибели «Суворова» не замечено, так как он в это время был позади, но, вероятно, случилось около 7 часов вечера.
Гибели «Урала», «Камчатки» и «Руси» я не видал, но, около 3 час. 45 мин. дня, мы проходили недалеко от них и я видел, что «Урал» сильно сидит носом и около него были шлюпки с командой. Японцы залпами стреляли по транспортам и мне кажется, что я видел несколько разрывов шрапнели. Мы прикрыли собою транспорты и буквально были засыпаны мелкими осколками рвавшихся снарядов. Больше я наших транспортов не видал.
Как раз в это время, в кормовую башню «Апраксина» близ амбразуры, попал снаряд, как оказалось потом, по обмеру углубления, вероятно, 8 дюймовый; снаряд взорвался и осколками, попавшими в башню, убит артиллерийский квартирмейстер, ранено два комендора и один матрос; башенный командир оглушен. Близ удара снаряда, башенная броня сдвинулась с места и разошлась в своем стыке, часть башенной крыши приподнялась, сама же башня накренилась несколько назад и на бок.
В скором времени после этого, в верхнюю палубу, близ кормовой же башни, опять попал снаряд, надо думать, 120 мм., пробил палубу и взорвался. Взрывом этого снаряда был убит матрос, выходивший в это время из штурвального отделения, разбита непроницаемая передняя переборка кают-компании, перебиты переговорные трубы в штурвальное отделение, перебит вентилятор в кормовой патронный погреб и в кают-компании вспыхнул пожар, загорелась краска, пианино и книжный шкаф. Пожар этот скоро был потушен. Один из осколков, пробив заднюю переборку кают-компании, попал в каюту старшего офицера в сундук с бельем, которое и загорелось, но также скоро было погашено. Осколками, рвавшихся близ броненосца снарядов, было причинено много всевозможных мелких повреждений, между прочим, перебиты почти все сигнальные фалы и сбита сетка беспроволочного телеграфа, почему он действовать не мог. Ночью с 14 на 15 число, эту сетку чинили и хотели поднять ее на место, но она еще не была готова, как произошла сдача. Телеграф был испорчен и сетка брошена. В бою японцы стреляли очень хорошо, в особенности хорошо стрелял отряд адмирала Того, видно, что там были выбраны лучшие комендоры. Японские снаряды, попадая в борт корабля, рвались без отказа и мгновенно после удара, вследствие чего производили огромное разрушение борта, пробоины были с вывороченными внаружу краями. Попадая в воду, снаряды рвались не все, по все-таки %% 75, и осыпали наши суда огромным количеством мелких осколков. При разрыве, снаряды давали дым разного цвета: одни давали клуб совершенно черного дыма, другие — бурого и третьи — белый дым; большинство давали черный или бурый дым. Японские снаряды при разрыве развивали огромную температуру и все, что было только в состоянии гореть вспыхивало мгновенно, вследствие чего наши суда быстро загорались и горели, как факелы. Я заметил, что осколки японских снарядов действовали очень сильно на близком расстоянии от места взрыва, но, затем, довольно быстро теряли свою скорость и действовали довольно слабо; снаряд. разорвавшийся кабельтовах и 1½ или 2-х от корабля, осыпал его осколками, ранил людей, но борт не пробивался, например, на броненосце «Апраксин» весь борт был избит осколками, но пробоин почти не было, осколки же, залетавшие в порта, ранили людей; величина осколков была, приблизительно, ½ кубич. дюйма. Разрыва наших снарядов видно не было; пожаров на японских судах, я не заметил. Как действовали наши дальномеры в бою, сказать трудно, но я сомневаюсь, что хорошо. Дальномер Барра и Струда вообще очень хорош, но он боится сильных сотрясений, а у нас это как раз и было; дальномеры были установлены на деревянных подушках без резиновых прокладок, так как, во время вооружения, резины в порту не оказалось; как они были установлены на судах 2-й эскадры, я не знаю, но, кажется, что также без резины, а, затем, у нас дальномеров было слишком мало; будучи установлены на открытых местах, они быстро, осколками снарядов, выводились из строя и приходилось стрелять по глазомеру. Кроме того, так как, дальномеров было мало, то пока расстояние, данное ими, доходило до орудия, оно успевало сильно изменяться и стрельба была неправильная. Сколько мне известно, на японских судах было очень много дальномеров, был один центральный в броневой рубке, в каждой башне, в каждом плутонге, При каждом, отдельно стоящем, орудии и кроме того, были еще малые ручные дальномеры для контроля постоянных дальномеров, которые, кроме того, контролировались главным центральным дальномером.
Я думаю, что стрельба наша не была так плоха, как кажется, но у нас было мало дальномеров, которые были быстро выведены из строя и потому приходилось обратиться к пристрелке, а она была невозможна, так как взрывов наших снарядов видно не было, они не рвались; японцы же видели падение своих снарядов, дающих при взрыве резко обозначенный клуб дыма; пристрелка и корректирование стрельбы им было возможно. Японские снаряды, попадая в борт корабля, производили огромное разрушение самого борта и выводили из строя орудия и прислугу и производили огромные пожары; так что уже скоро, после начала боя, японцы получили большой перевес в численности артиллерии. Наши снаряды, попадая в борт, не рвались мгновенно, а проникнув уже внутрь корабля и поэтому никакого разрушения борта не производили, но, что самое главное, рвались далеко не все; процентов около 25 при разрыве давали малое число крупных осколков и пожаров не производили.
После сдачи ІIІ-го отряда, я был на броненосном крейсере «Идзумо» и осматривал его повреждения, они были невелики: в него попало 4 снаряда большого калибра, повидимому, 2 —  12" и 2 — 10"; из этих снарядов разорвался только один, при чем, пробив борт, разорвался в офицерской каюте, под кают-компанией, три каюты были разрушены, палуба в кают-компании приподнята кверху и в ней несколько пробоин от осколков. Несмотря на то, что в каютах были деревянные вещи, они не загорелись, хотя и были разбиты в щепу, краска на месте взрыва только слегка пожелтела, снаряд разорвался не весь и дал крупные осколки. Три другие снаряда не разорвались; пробоины в борту представляли ровные круглые дыры. На других японских судах я видал повреждения только издали; видал башенные орудия с отбитыми дулами, пробитые трубы, но, в общем, все они производили впечатление мало пострадавших судов; были местные разрушения, а общего разрушения, как было на наших судах, заметно не было.
Во время боя в 6-ом часу вечера, я видел, что к «Николаю I» подошел миноносец и что-то семафорил, а затем, подошедши борт-о-борт, что-то передавал голосом; семафора не разобрали и голоса слышно не было; потом я узнал, что на «Николай I» было передано, что адмирал Рожественский передает командование адмиралу Небогатову. Когда съехал адмирал Рожественский с «Суворова», я не знаю и не видал.
Около 7 час. 15 мин., во время захода солнца, броненосный отряд японцев, находясь на нашем правом крамболе, повернул «все вдруг» вправо и в строе фронта скрылся за горизонт.
Во время боя по горизонту была порядочная мгла и воздух несколько туманный; японские суда, окрашенные в серый цвет, были видимы не вполне ясно, это тоже одна из причин нашей сравнительно плохой стрельбы; наши же суда, окрашенные в черный цвет и, кроме того, имевшие желтые трубы, вероятно, хорошо были видимы.
Незадолго до 7 час. вечера, «Орел», шедший головным, вышел из строя и несколько отстал; «Николай I» стал головным.
В 6-м часу вечера, на «Николае I» был поднят сигнал: «Следовать за мной». «Курс NО 23°».
Около 7¾ часов вечера, то есть, как только начало темнеть, по курсу показались неприятельские миноносцы, числом около 30 — 40; они держались почти на месте и, можно предполагать, разбрасывали мины; с расстояния кабельтовов 25 по ним был открыт огонь; в это время «Николай I» повернул влево и пошел на SW; миноносцы бросились на нас, но были встречены сильным огнем из всех орудий; не доходя кабельтовов 6 — 7, они повернули обратно.
Как только «Николай I» повернул на SW, то в это время нас догнал «Орел» и, обгоняя «Апраксина», вступил в кильватер «Николаю I».
Курсом SW шли около часу и, часов около 9 вечера, «Николай I» опять повернул на NО 23°.
В 10 часу «Сенявин» обогнал «Апраксина» и стал за «Орлом»; «Апраксин» был четвертым; несколько отставши, шли «Ушаков», «Наварин» и «Нахимов».
Около 9½ или 10 часов, наш отряд догнал крейсер «Изумруд», прошел близко борта «Апраксина» и пошел на левом траверзе «Николая I».
Начиная с 9 часов вечера и до 1 часу ночи, отряд подвергался многочисленным атакам японских миноносцев, но довольно счастливо избегал мин. «Николай І», «Сенявин», «Апраксин» и «Ушаков» прожекторами не светили, как то было решено заранее, «Орел» и «Изумруд» также не светили. «Наварин» и «Нахимов» светили.
Около 1 часу ночи, минные атаки на головные суда прекратились, была слышна стрельба только позади отряда с сильно отставших «Наварина» и «Нахимова», которые за дальностью и темнотою видны не были; виднелись только их прожекторы.
Когда отстал «Ушаков», сказать точно не могу; сначала он держался довольно близко, но, избегая минных атак, иногда довольно далеко уходил в сторону; мне помнится, что я ого видал часов около 11 или в 12-м'ІІ, а потом не помню; думаю, что он около этого времени и отстал.
15 числа ход «Апраксина» был 11 узлов, несмотря на то, что машины работали 110, а иногда и 115 оборотов; такой плохой ход был потому, что носовое отделение броненосца было затоплено и он сильно буровил воду; думаю, что, не имея затопленного носового отделения, он мог бы дать до 12 узлов.
При сдаче, на броненосце было, приблизительно, около 80 тонн угля, выше нормы.
В бою японцы маневрировали очень хорошо и ход у них был лучше нашего; наше же маневрирование было в общем неважное и ход плохой.
И так, плохое маневрирование, малый ход, малые разрывные заряды, плохие трубки, малое количество дальномеров, непривычка стрелять на большие расстояния и, наконец, несоответствующая окраска судов, все это в совокупности и привело нас к тяжелому и печальному концу.

Н. Г. Лишин.

В дополнение к вышеизложенному могу показать еще следующее: говоря об огнях, которые несла 2-я эскадра, приближаясь к Цусиме, я, вероятно, ошибся — правая колонна несла не зеленые, а красные огни, а левая — не красные, а зеленые.
Во время вооружения III-го отряда, вопрос о замене команды дурного поведения — хорошими возбуждался мною несколько раз, но далеко не всегда приводил к желаемому результату.
Впрочем, считаю своею обязанностью сказать, что, благодаря усилию г.г. офицеров и их занятию с командой, во время похода, на броненосце из сбродной и плохой команды, образовалась хорошая работящая команда, честно исполнявшая свой долг.
Во время практических стрельб на каждое 10" орудие истрачено по 10 снарядов.
Лично по моему приказанию, на броненосце было взято несколько практических снарядов, точного их числа не помню, но, кажется, штук 8 — 9; они и были израсходованы в первую же стрельбу.
Какая была перегрузка броненосца в день боя 14 мая, сказать трудно, но, в общем, я думаю, перегрузка доходила до 400 тонн. О расположении или, вообще, о существовании телеграфных станций на наших восточных берегах, я совершенно не знал.
В приказе по эскадре, которым давалась миноносцам инструкция о вылавливании мин, на случай ночного прорыва, сколько помню, были указаны опознательные сигналы для миноносцев, но, для ночного боя, большим судам опознательных сигналов не было.

Н. Г. Лишин.

–
*) Чертежи приложены к подлинному документу в деле Архива Войны № 203. Прим. изд.

35.

Показание бывшего Капитана 1 ранга Григорьева, командовавшего броненосцем.

Во время морского сражения 14 мая 1905 года при острове Цусима, в проливе Крузенштерна, между нашей 2-й Тихоокеанской эскадрой и японским флотом я занимал должность командира броненосца береговой обороны «Адмирал Сенявин»; на эту должность я был назначен в 1904 году в ноябре месяце, за две недели до приказа о вооружении III-го отряда броненосцев, под флагом контр-адмирала Небогатова; отряд состоял из следующих боевых судов: эскадренный броненосец «Император Николай I», броненосцы береговой обороны: «Адмирал Сенявин», «Генерал-Адмирал Апраксин», «Адмирал Ушаков» и крейсер «Владимир Мономах». Мое назначение произошло по личному представлению главного командира флота и портов Балтийского моря, вице-адмирала Бирилева, за прежнюю службу в строевом составе флота. К назначению командирами на следующие 4 корабля ІІІ-го отряда адмиралом Бирилевым были предназначены 4 штаб-офицера, вместо старых командиров, но назначение состоялось только двух: на эскадренный броненосец «Император Николай I» — капитана 1 ранга Смирнова и на крейсер «Владимир Мономах» — капитана 1 ранга Попова, на двух же броненосцах береговой обороны, по усиленному ходатайству, остались два старых командира, уже плававших на них: «Адмирал Ушаков» — капитан 1 ранга Миклуха и на «Генерал-Адмирале Апраксине» — капитан 1 ранга Лишин.
Назначение офицеров на суда ІII-го отряда производилось Главным Морским Штабом и штабами портов из разных портов Балтийского и Черного моря, призванных из запаса, и офицеров, уже побывавших на войне в Порт-Артуре и даже бывших в сражении 28 июля 1904 года.
Комплектование команды, как на суда ІII-го отряда, так и на мой корабль, было произведено также из разных портов, разных сроков службы, призванных из запаса и 40 новобранцев последнего призыва; люди набирались из разных экипажей и различных кораблей, попадали и никогда не плававшие. Поведением и дисциплиной многие не могли похвастать. Еще в Порту Императора Александра III замечалось брожение и недовольство, но, пока на почве претензий неудовлетворительной пищи, хотя на пищу было заранее обращено усиленное внимание со стороны судового начальства. В один из таких моментов, во время ужина, при успокоении команды вахтенным начальником, одним из матросов ему была нанесена рана ударом ножа в полость живота, от которой на третий день и умер мичман Вильгельмс. Коренной команды, уже плававшей на броненосце, оставалось всего около 120 человек, так как броненосец был в кадровом составе, по случаю плавания в учебно-артиллерийском отряде, а также и потому, что с него взяты были лучшие люди и специалисты на вновь строившиеся минные крейсера и крейсера, которые предполагалось купить заграницей. Несмотря на мои рапорты, людей этих на броненосец не вернули. При уходе ІІІ-го отряда броненосцев из Порта Императора Александра III, имелся полный комплект, по положению, снарядов и на транспорты было погружено еще 20%. Практических стрельб боевыми зарядами и снарядами произвели только две, во время перехода Индийским океаном. Из 10" пушек за обе стрельбы, было сделано по 8 выстрелов на орудие. Конечно, без сомнения, такого малого числа практических стрельб было вполне недостаточно для практики комендоров, давно уже не стрелявших, и, кроме того, стрельба производилась по коническим щитам на расстоянии от 40 до 60 кабельтовов. Почему не практиковались большее число раз в боевой стрельбе, мне неизвестно, но предполагаю, что адмирал решил не расходовать боевого запаса артиллерии, так как его неоткуда было пополнить. а также лишний раз стрельбы не обучил бы лучше комендоров и мало принес бы пользы. Поздно было учиться! Да и, кроме того, время похода нельзя было затягивать, чтобы не заставлять себя ждать Командующего 2-й эскадрой, если имели желание с ним соединится. III-й отряд броненосцев, во все время похода от России до соединения со 2-й эскадрой, был сплошь, без отметин, выкрашен в черный цвет, и когда отряд присоединился ко 2-й эскадре, то, по приказу Командующего эскадрой, перекрасили дымовые трубы в желтый цвет с черными верхушками, как это было на судах 2-й эскадры. Мачты, по всей высоте, были тоже перекрашены в светло-шарый цвет с белыми кольцами на известном расстоянии для того, чтобы вахтенным начальникам легче можно было держать расстояние между судами, пользуясь особыми призмами. Почему 2-я эскадра была так выкрашена и причина, почему не была перекрашена в другой цвет, более незаметный, так сказать, боевой, мне неизвестно. Все переходы от России до присоединения в Южном Китайском море, у берегов Аннама, ко 2-й эскадре, ІІІ-й отряд броненосцев совершил эскадренным ходом от 8 до 9 узлов, как более экономическим и не так утомительным для работы машинной команды. Наибольший ход, какой мог дать броненосец береговой обороны «Адмирал Сенявин» в бою 14 мая и во время ночных минных атак с 14 на 15 мая, был 11¼ — 11½ узлов.
Относительно посылки и будущих операций 2-й Тихоокеанской эскадры, ничего сказать не могу, так как официальных бумаг никаких не имел возможности читать, на совещаниях адмирала Рожественского не бывал, но из разговоров и слухов, циркулирующих в печати и публике знал, что 2-я эскадра, как резерв, идет в Тихий океан на помощь и соединение с нашей активной 1-й эскадрой, блокируемой японским флотом в Порт-Артуре; относительно же цели посылки III-го отряда, состоящего из слабых и устаревшего типа судов, боевого значения в современном смысле не имевшего, которые, даже при испытании, после их постройки, дали неудовлетворительные результаты, могу сказать, что официальных бумаг, с объяснением цели посылки этого отряда, не читал и не видал, на совещания, по поводу той же посылки, не был приглашаем, так как совещания, если и происходили, то были устраиваемы в г. Петербурге и в г. Кронштадте; кроме того, суда ІІІ-го отряда вооружались зимой в Порте Императора Александра III. Письменного плана операций ІІІ-го отряда я не видел и не знаю, существовал ли он. По разговорам и слухам в морских сферах, а также и из слов командира Порта Императора Александра III, которые могут подтвердить многие из офицеров корабля, я знал, что отряд посылается произвести демонстрацию и, может быть, дойдет до бухты Суда или до Джибути, в крайнем же случае, пойдет далее, как стратегический резерв 2-й эскадры, и в эскадренный бой, по своей негодности, конечно, вступать не будет, а по разбитии неприятеля Тихоокеанским флотом и по завладении морем, будет держаться на линии подвоза из Японии в Корею войск и всякого военного снаряжения и то только на время починки судов активного флота, получивших повреждения в боях с неприятелем. По моему мнению, которое вполне подтвердилось на деле, ІІІ-й отряд броненосцев, какого-либо значения силы и помощи не мог принести 2-й эскадре, так как был составлен из старых судов, чрезвычайно тихоходных, и имел старую и слабую артиллерию, а также, почти, можно сказать, не был бронирован в современном смысле этого слова, так как и на самом деле, его броневой пояс был под горизонтом воды, вследствие перегрузки кораблей углем и всякими другими запасами по всем частям судового имущества. Боевые рубки, со всеми проводами и переговорными трубами, висели, можно сказать, в воздухе; достаточно было одного хорошего осколка снаряда, попавшего ниже боевой рубки, чтобы перебить все приводы и переговорные трубы и тем сразу сделать корабль беспомощным и негодным к бою. III-й отряд, по своей слабой боевой способности и, лучше сказать, непригодности, никакой цели самостоятельно достигнуть не мог при наличии современных японских кораблей; даже, если бы японский флот, как и наш, значительно потерпел бы в сражении, то оставшиеся корабли японского флота, с массой эскадренных миноносцев, уничтожили бы ІІІ-й отряд, как не имеющий боевого значения. Операция действий на Востоке была недостаточно подготовлена, так как 2-я эскадра вышла поздно из России, шла очень долго и, главное, не имела собственной базы в Тихом океане, поблизости от Японии, очень мало практиковалась и боевой стрельбе и не имела, а это почти главное, разрывных снарядов, таких блестящих и таких ужасных по действию, какие имелись в японском флоте. Наши снаряды, снаряженные пироксилином, и стрельба не выдерживают критики в сравнении с японскими. После затопления судов 1-й эскадры в Порт-Артуре, 2-я эскадра уже не имела никаких шансов на успех в борьбе со всем флотом Японии, более года уже участвовавшего в военных действиях, бывавшего в сражениях и немедленно принимавшего к действию и устроительству все опыты войны. Японцы, за время от 28 июля 1904 г. до прихода 2-й эскадры в Тихий океан, даром времени не теряли, а производили множество эволюций и боевых стрельб, не жалея снарядов и на большие расстояния; по словам японских офицеров, они израсходовали от 4 до 5 комплектов снарядов на пушку, переменили много орудий на новейшие образцы и, даже, за несколько дней до сражения 14 мая, были поставлены, вместо ненадежных, на некоторых судах эскадры, несколько новых, последнего образца, орудий; на одном из крейсеров орудие даже не успели выкрасить и оно было со знаками такелажа, которым было обмотано при постановке на место; снабжение японских кораблей оптическими прицелами, дальномерами и прочими усовершенствованиями по артиллерии было изобильно роскошное.
Базой для 2-й Тихоокеанской эскадры служили бесконечно малонадежные, беззащитные транспорты и, после падения Порт-Артура, это осталось единственное средство существования; резервная 2-я эскадра обратилась в активную и от единственного своего порта — Владивостока находилась далеко, имея, между этим портом и собою, весь свободный японский флот, с его прекрасно оборудованными портами. И вот, 2-й эскадре, составленной из разнообразных типов судов, только что спешно оконченных постройкой, устаревших, и даже старых, с чрезвычайно малым эскадренным ходом и разнообразной артиллерией, до старой включительно, предстояло прорваться или пробиться к Владивостоку, своему жизненному нерву. Операция немыслимая и невыполнимая при такой незначительной силе, как 2-я эскадра, сравнительно с приготовленным всем японским флотом и даже, может быть, с придачею подводных лодок; для успешного действия против японского флота для завладения морем, цель эта ставилась адмиралу Рожественскому, необходимо было быть эскадре по всем тактическим расчетам — в два или три раза сильнее 2-й эскадры, которая была, на самом деле, слабее даже японской броненосной эскадры; о числе крейсеров и эскадренных миноносцев я и не говорю, так как, в этом отношении, японцы были неизмеримо сильнее нашей соединенной эскадры. Из всего, в кратких словах, вышеизложенного, ясно видно, что операция нашей эскадры была совершенно не подготовлена и негодна по своему составу кораблей, и полезного результата похода на Восток нельзя было ожидать. Операция неприятеля, как оказалось впоследствии, против 2-й эскадры была тщательно, с большой предусмотрительностью и осторожностью, разработана и японский флот вполне приготовлен к исполнению ее и, действительно, все было разыграно, как на клавишах. Разумное ее действие состояло в том, чтобы не удаляться в море от своих берегов и портов, а спокойно ждать нашу эскадру в проливах, где и вступить в бой, при нашем проходе и намерении пройти во Владивосток. По уходе от берегов Аннама, бухта Куа-бе, мне ничего не было известно, какое решение принял Командующий эскадрою и куда пойдем; все держалось в глубокой тайне; о проходе мимо острова Цусима узнал только 13 мая, накануне боя и то только по курсу, взятому к проливу Крузенштерна.
Никаких совещаний и собраний адмиралов и капитанов не было со времени присоединения III-го отряда ко 2-й эскадре, также такового не было и накануне боя. Существовала-ли основная идея боя с неприятелем и в чем она заключалась, а также и план предстоящего боя, мне не были известны, а совещаний и рассмотрений вышеизложенного в собрании флагманов и капитанов не происходило. Получил-ли секретно начальник IIІ-го отряда броненосцев от Командующего эскадрою какие-нибудь руководящие указания для боя, мне тоже неизвестно. На корабле были получены приказы и циркуляры Командующего эскадрою, объясняющие: первый — как должна перестраиваться эскадра, если на походе с транспортами, с которой-либо стороны, покажется неприятель, а второй говорит, что, в бою, за выходом из строя, ведущего эскадру, головного корабля, ведет эскадру следующий за ним. На вопрос: «Что делал бы ІІІ-й отряд броненосцев, если бы не встретил второй эскадры и была ли предусмотрена возможность самостоятельного действия III-го отряда», точно ответить не могу, так как не знал предположений начальника отряда, который собирал командиров судов на якорной стоянке только для совещаний о предстоящем переходе и о нуждах корабля. Последнее собрание было в Индийском океане перед Малаккским проливом, где решался вопрос, идти ли этим проливом или Зондским. Собрание решило идти мимо г. Сингапура, Малаккским проливом. Затем было известно, что пароход-лазарет «Кострома», побывав в Батавии, должен, в известном месте Зондского архипелага, сообщить нам о нахождении 2-й эскадры, так как мы до сих пор ничего не знали, где 2-я эскадра. Вообще, до присоединения ко 2-й эскадре, командирам броненосцев ІІІ-го отряда, кроме флагманского, не было известно о месте нахождения адмирала Рожественского, несмотря на то, что, при встрече нашего консула за Сингапурским проливом, им было сообщено на флагманский корабль место нахождения 2-й эскадры. Все держалось в глубокой тайне, несмотря на полное желание знать более того, что сообщалось сигналами по отряду. Находясь уже в плену, я узнал, что начальник ІІІ-го отряда броненосцев имел выработанный план прохода во Владивосток вокруг Японии, с восточной стороны, если бы он не встретил 2-й эскадры. Насколько возможен был бы этот план к исполнению, трудно сказать, так как я его не видел, но, лично, думаю, что исполнить его при той обстановке, какую нам пришлось встретить в лице японского флота, могу считать наверно, что план не был бы исполнен.
По присоединении IIІ-го отряда броненосцев ко 2-й эскадре, соединенные эволюции производились только один раз и то накануне боя, т. е., 13 мая, до обеда и после, часа по два каждый раз. Назвать эти эволюции вполне удачными нельзя, так как перестроения колонны в 12 кораблей были с затяжками, некоторые корабли очень оттягивали и тем несвоевременно вступали в строй; второй причиной был туманный день и масса судового дыма, неподымавшегося кверху, чрезвычайно мешавшего своевременно усмотреть спуск исполнительного флага. Между прочим, можно сказать, что 4 новых эскадренных броненосца очень хорошо производили эволюции и, вообще, они образцово держали расстояние на походе, чего совершенно нельзя сказать о ІІ-м отряде броненосцев. Во время же соединенного похода от берегов Аннама и до боя, вся эскадра шла довольно стройно, соблюдая интервалы и расстояние между кораблями; конечно, значительно мешали стройности, идущие вместе с эскадрою, коммерческие транспорты — угольщики. Подготовка всей эскадры к бою к тактическом отношении, без сомнения, была очень слабой, так как эта подготовка получается с большим трудом при продолжительной практике и море, а мы видим все плавание до боя, как 2-й эскадры, так и ІІІ-го отряда броненосцев — мало эволюций, очень мало боевой стрельбы по движущейся цели, мало определений расстояний или, лучше сказать, плохие дальномеры, которых даже двух не было таких, которые бы на соседних судах показали одинаковое расстояние, даже на больших расстояниях до предмета. Разность показаний двух дальномеров на моем броненосце доходила до 5 и более кабельтовов, несмотря на все старание добиться близких показаний. Последняя погрузка угля перед боем была 10 мая, которая окончилась около 5 часов вечера. Угля было допринято до 550 тонн, так как, накануне, сигналом Командующего эскадрой было приказано: «III-му отряду броненосцев принять наивозможно более угля». Таким образом, надо предполагать, что, при вступлении в бой 14 мая, угля имелось 460 тонн, так как, с вечера 10 мая и до боя, шли разными малыми ходами и расход угля был незначителен, как и вообще всех материалов, тоже пополняемых во время погрузок угля. Корабль, еще при уходе из Порта Императора Александра III, был перегружен, так как взяли все по положению и запас на 4 — 6 месяцев по всем частям; расход материалов пополнялся с транспортов, так что всегда было все полно. Перегрузка броненосца одним только углем, не считая других лишних грузов, была более, чем на 170 тонн, более самого полного запаса угля, показанного в тактическом формуляре корабля. Уголь в мешках был положен во всем командирском помещении еще в Либаве, а, затем, после Порт-Саида, во всех офицерских каютах, в командных рундуках спардека, в жилой палубе — на месте бывших минных аппаратов, в корзинах, в несколько рядов вокруг машинного люка в спардеке; у 120 мм. пушек была устроена защита из мешков с углем, насыпом угля на юте. При такой погрузке броненосца береговой обороны, весь броневой пояс ушел под горизонт поды до 6 — 8". Броненосец сел более 22 фут, вместо проектированных 17½ фут, вместо водоизмещения по проекту — 4126 тонн, на самом деле оказался более 5400 тонн. Таким образом, броненосец береговой обороны вступил в бой 14 мая с броненосной эскадрой японского флота, действительно, I класса, с броневым поясом под горизонтом воды, а, следовательно, казался небронированным кораблем, при этом даже башмаки от шестов сетевого заграждения были в воде. Открытие соединенной 2-й эскадры, по моему мнению, произошло за несколько дней до боя, в то время, когда эскадра была на походе в Тихом океане, к востоку от северной оконечности острова Формозы, и открыта она была коммерческим пароходом, который шел курсом от Японии по восточную часть острова Формозы. В туманной погоде, с левой стороны эскадры, на горизонте контр-курсом появился пароход, выкрашенный в серый цвет, который, открыв, или увидев эскадру, немедленно повернул и пошел почти противоположным курсом, вскорости скрывшись в легком тумане. Попадавшиеся на пути эскадры коммерческие пароходы, осматривались крейсерами и разведчиками, задерживались или, отпускались по окончании осмотра и отгонялись от эскадры; военными же японскими судами 2-я эскадра была открыта, по всей вероятности, 12 мая, так как, в этот день в 3½ часа дня на аппарате беспроводного телеграфа броненосца начали получаться телеграммы на иностранном языке; об этом немедленно передали семафором на эскадренный броненосец «Император Николай I», который, в это же время, сигналом сообщил на броненосец «Князь Суворов», что «Неприятель производит сигнализацию беспроводным телеграфом»; нашей же эскадре было приказано не производить переговоров беспроводным телеграфом, чтобы не обнаружить тем своего присутствия. Беспроводный телеграф был в исправности, но им за 3 — 4 дня до боя почти перестали пользоваться по вышеприведенной причине; в бою же 14 мая, никто беспроводным телеграфом не пользовался, так как, в самом начале боя, у многих судов он, по всей вероятности, был испорчен, также, как и у нас. Накануне боя, 13 мая, когда в продолжение всего дня, на аппарате получались телеграммы с японских судов, я разрешил вечером ввести наш аппарат и перебить японцев, а, затеи, сделали замеченный их позывной, на что получили ответ: «Ясно вижу».
Тем и кончилось наше вмешательство в телеграфирование японцев. Хотя телеграммы японских судов начали получать у нас 12 мая, после полудня, но увидеть, хоть одно неприятельское судно нам не удалось из-за пасмурной погоды: крейсера же наши для разведок от эскадры не отделялись. Первое неприятельское военное судно увидел крейсер «Адмирал Нахимов» в начале 7-го часа утра 14 мая; он шел концевым в правой колонне и сделал сигнал: «Вижу на правом траверзе военный корабль». За несколько минут, перед началом боя, наша эскадра шла, как показано на чертеже № 1 *).
Когда же стало ясно, что неприятельская эскадра желает пересечь наш курс и перейти на левый наш борт, то наш первый отряд броненосцев повернул влево на 4 R и начал вступать в голову нашей колонны, при чем наша колонна принуждена была уменьшить ход, почти до малого, и вследствие этого, линия кильватера расстроилась, заставив некоторые корабли на своих мателотов. В 1 час 40 мин. дня, когда первый отряд броненосцев еще не вступил окончательно в линию нашего кильватера, а, напротив, с броненосца «Князь Суворов» был сделан сигнал: «II — III отряду вступить в кильватер», для чего броненосец «Ослябя» начал склоняться вправо, как, в этот момент, с броненосца «Князь Суворов» был открыт огонь по неприятелю, на что японцы немедленно же ответили с передних своих кораблей, и затем бой начался по всей нашей линии, не исключая судов ІІІ-го отряда. Во время открытия огня эскадренным броненосцем «Князь Суворов», ближайший к моему броненосцу неприятельский корабль был 5 или 6 номером, по которому я и открыл огонь, не ожидая открытия огня с «Императора Николая I», да и огонь так начали быстро открывать, после броненосца «Князь Суворов», что очень трудно было заметить, кто стрелял впереди меня, а кто не стрелял: напрасно и бесполезно было бы ожидать «Императора Николая I», так как его старые 12" пушки могли хватать только на 45 кабельтовов, а неприятель от него был не менее 50 кабельтовов. Неприятель делал поворот в это время, как видно на чертеже № 2 *), и подходил к нашей колонне под углом, а не проходил параллельным курсом; он постепенно склонялся к нам. По головному кораблю неприятеля я не мог стрелять по дальности расстояния. Во время открытия огня, наша эскадра — в строю, как показано на чертеже № 2 *). Так как, наша колонна в момент начала боя была сжавшись, т. е., из-за входа в голову І-го отряда броненосцев, уменьшила расстояние между судами менее 2 кабельтовов, то, в открытии огня III-м отрядом броненосцев не было никакой задержки и открыт огонь был вместе о кораблями I-го и ІІ-го отряда броненосцев. Как в начале боя, так и за много времени до него, ІIІ-й отряд броненосцев не отставал от эскадры ни на одну сажень, а, напротив, нажал на II-й отряд броненосцев из-за уменьшения хода, без всякого предупреждения, пред вступлением І-го отряда броненосцев, в голову нашей колонны. Пред этим случаем, ІI-й, ІІІ-й и крейсерский отряды шли около 9 узлов. Во время же боя, за выбытием наших судов из линии строя по различным случаям, суда IIІ-го отряда броненосцев все подвигались ближе к голове колонны, обгоняя отставших и тем сохраняя, хоть как-нибудь, сомкнутый кильватер; таким образом, после 4 часов дня, мой корабль стал 5-м в линии, а к концу боя, около 7 часов вечера, — 4-м, а бой начал — 2-м. Пред окончанием боя, за ½ часа, вел перестрелку с японским флагманским броненосцем «Миказа», шедшим у меня несколько впереди правого траверза на расстоянии около 50 кабельтовов. Около 3½ часов дня, из строя вышел эскадренный броненосец «Князь Суворов» со сбитыми мачтами и трубами, имея громадный пожар на верхней палубе и массой дыма застилая горизонт. Согласно приказа Командующего 2-іі эскадрой, если головной корабль выходит из строя по какому-либо случаю, то эскадру продолжает вести следующий за ним корабль. Следовательно, после броненосца «Князь Суворов», продолжал вести эскадру эскадренный броненосец «Император Александр III», затем, когда из строя вышел и этот броненосец, эскадру продолжал вести, согласно того же приказа, эскадренный броненосец «Бородино» до момента своей гибели, а, затем, до захода солнца, эскадренный броненосец «Орел». Ранее захода солнца, попыток вести эскадру с «Императора Николая I» не замечалось, так как, только при заходе солнца, на броненосце «Император Николай I» был поднят сигнал: «Следовать за мною» и быстро повернув влево, пошел, приблизительно, на SW; оставшиеся броненосные корабли стали входить к нему в кильватер, при чем эскадренный броненосец «Орел» вступил в колонну, непосредственно за броненосцем «Император Николай I», затем «Адмирал Апраксин», «Адмирал Сенявин», «Наварин», «Сисой Великий», «Адмирал Нахимов». «Адмирал Ушаков» шел вне колонны, с левой стороны, почти у меня на траверзе, в расстоянии 2 — 2½ кабельтовов; куда и когда вступил в линию и вообще вступил ли, за наступившей темнотой, не заметили. Во время плавания ІІІ-го отряда броненосцев от России до Порт-Саида, броненосец «Адмирал Ушаков» шел 2 — номером в кильватерной колонне, а затем —  4 — номером, до соединения с 2-ю эскадрою, а на его место, 2 — номером вступил «Адмирал Апраксин», мой же броненосец все время шел 3 — номером, крейсер «Владимир Мономах» все время шел 5 — номером. После того, как остатки пораженной и разгромленной броненосной эскадры вступали в кильватер к броненосцу «Император Николай I», крейсера находились впереди эскадры, шедшей на SW, из них некоторые шли, приблизительно, на WSW, а некоторые на SSW и продолжали идти, не вступая в кильватер нашей колонны.
Какие, по именам, были крейсера, не помню. Когда броненосец «Император Николай I», после захода солнца, шел с колонною на SW, то неприятельские миноносцы бросились в атаку на крейсера и броненосцы с правой стороны от NW и N; со всех наших кораблей был открыт сильный огонь. Миноносцы, не дойдя кабельтова 4 до видимых кораблей и меня, были отбиты и вышли из под огня, скрывшись в уже густой темноте. Впереди броненосной колонны, по атакующим группам миноносцев производили стрельбу наши крейсера, но в контр-атаку не бросались, и которые из них стреляли, за темнотою, нельзя было рассмотреть. Когда и при каких обстоятельствах, отделился от колонны броненосцев наш крейсерский отряд, под начальством адмирала Энквиста, сказать положительно не могу, так как этого случая не видел. Броненосцы же, неуклонительно следуя в колонне за броненосцем «Император Николай I», около 8½ часов вечера, повернули за ним последовательно и пошли по курсу NО 23°, т. е., продолжали ранее намеченный курс к Владивостоку. Про время отделения и ухода от оставшейся, после сражения, колонны броненосцев и отряда крейсеров крейсера — разведчика «Алмаз», ничего сказать не могу, так как лично не видел этого случая, но, по всей вероятности, это произошло под покровом наступившей темноты, так как, будучи уже в плену, я слышал от командира транспорта «Иртыш», что еще до полночи 14 мая, крейсер «Алмаз» полным ходом близко прошел пред носом транспорта, времени по часам точно не помню, справа налево, идя по направлению в NО четверть: в это время транспорт от места боя шел к японским берегам, где и затопился. Впоследствии случай отделения от эскадры крейсера «Алмаз» вполне подтвердился его приходом во Владивосток. Вследствие жестокого и губительного огня неприятельского флота по передней части нашей колонны и последовавшей гибели броненосца «Ослябя», головные корабли начали склоняться вправо от курса NО 23°, а за ними и вся эскадра, так что, около 3½ часов дня, на боевую нашу линию нашли наши транспорты и защищавшие их крейсера, которые не успели уйти по данному им курсу NО 70°; впереди шел вспомогательный крейсер «Урал» и держал сигнал: «Имею подводную пробоину и не могу справиться», садился носом в воду; это было в 4 кабельтовых от моего броненосца; корма его была уже приподнята, с транспорта спускали гребные суда с бортовых шлюпбалок и к нему подошли несколько миноносцев и буксирные пароходы.
Довершили потопление, должно быть, случайные снаряды, которые во множестве падали около него, так как «Урал» был близко к концевым кораблям нашей боевой колонны. Вслед за «Уралом», вскорости к линии подошел транспорт-мастерская «Камчатка» в самое ужасное время, когда наша эскадра поворачивала вправо и неприятельская эскадра, как бы охватила место нашего поворота, приняв нас в два огня, т. е., сосредоточив огонь на завороте; в этом-то месте и оказалась «Камчатка» по внешнюю сторону, т. е., слева от нашей колонны, между нами и неприятелем, как видно, приблизительно, на чертеже № 3 *). Моему броненосцу пришлось проходить в это время в 1½ — 2 кабельтовых от транспорта-мастерской «Камчатка» и вести усиленную перестрелку с неприятелем, и я видел, какая масса снарядов падала на транспорт и вокруг; все, почти без исключения, рвались с желтовато-зеленым пламенем и черным густым дымом; транспорт горел и был весь в дыму; погиб он очень скоро. Все это произошло около 4 час. дня; остальные транспорты и прикрывавшие их крейсера немедленно отошли назад по обратному курсу. Я не видел лично и никто мне не докладывал, когда Командующий 2-й эскадрою генерал-адъютант вице-адмирал Рожественский съехал с эскадренного броненосца «Князь Суворов»; также и не видел и никто мне не докладывал о сигнале, которым передавалось бы командование флотом контр-адмиралу Небогатову; помню, что, около 6 часов вечера, мне доложили, я был на левой стороне мостика и не мог видеть, что один из наших миноносцев, название его, к сожалению, не заметили, а командира не узнали, обрезав нос броненосцу справа налево, передал голосом, что адмирал Рожественский передает командование контр-адмиралу Небогатову. Более ничего не было сказано. Относительно назначения рандеву на утро 15 мая, на случай неудачного или неоконченного боя, а также насчет могущего быть разъединения судов в ночной темноте и в присутствии неприятеля, мне ничего не было известно и никто из офицеров об этом не слыхал; знали только из приказа Командующего эскадрою, что цель наша состоит в достижении Владивостока, куда все уцелевшие броненосцы и стремились в ночь с 14 на 15 мая, следуя, согласно сигнала броненосца «Император Николай I», сделанного перед заходом солнца, около 7 час. 20 мин. вечера: «Следовать за мной». Так как, во время движения колонны броненосцев по курсу NО 23°, от захода солнца и почти до двух часов ночи, с 14 на 15 мая, происходили минные атаки неприятеля на суда, то сигнализация не производилась. Сигналить можно было сигнальным фонарем Табулевича, или ручными фонарями, так как беспроводный телеграф был уничтожен в дневном бою, Во время дневного боя 14 мая, на очень многих наших кораблях происходили ужасные по своей грандиозности пожары, которые производили разрушение, ничем непоправимое и, может быть, косвенно послужили к гибели наших лучших броненосцев. Японские снаряды, снаряженные особым составом, при взрыве давали ярко-желтое, с зеленоватым отливом, пламя, при чем развивалась вблизи разрыва необыкновенно высокая температура; куски снарядов приобретали тоже чрезвычайно высокую температуру и, пробив палубу и железную переборку, зажигали вещи в другом отделении от места разрыва. Горело все, сделанное из дерева, горели койки, пластыря, швартовы, перлиня и вообще все, что так или иначе могло гореть, кроме металла. Окраска кораблей, с массой шпаклевки и слоев масляной краски, давала очень обильный материал и быстро загоралась. Я лично видел ужасный вид обгорелого по борту, до чистого железа, эскадренного броненосца «Император Александр III», когда он, около 5 часов вечера, вошел в кильватер моему броненосцу; броненосец был страшно разрушен в надводном небронированном борту и имел незначительный крен направо, который постепенно увеличивался, и когда 12" орудия кормовой башни концами захватили за верхушку порядочной волны, то броненосец быстро, после этого, повернулся на правый борт и пошел на дно моря. Кроме одного сигнальщика, каким-то чудом державшегося на совершенно разрушенном переднем мостике и делавшего сигнал флажками: «Терпим бедствие», никаких более людей на нем не видел. хотя броненосец был от меня не далее одного кабельтова, почти в кильватере, несколько левее, так что я видел весь его правый борт. На судах ІII-го отряда броненосцев, находившегося уже в Джибути, на одном из собраний командиров, по просьбе последних у начальника отряда, о чем и ранее заявлялось, разрешено было, на предстоящем переходе и до могущего быть соприкосновения с неприятелем, приступить к уничтожению на судах лишнего дерева и вообще всего того, что командиры или боевые комиссии найдут нужным уничтожить, чтобы тем обезопасить корабли от больших всеуничтожающих пожаров, неизбежных от той массы дерева, которая замечалась внутри наших железных коробок; вследствие этого решения, по выходе в Индийский океан броненосца, на нем, как и на других судах, начали сжигать в топках дерево, постепенно снимаемое и убираемое, как-то: вся внутренняя обшивка бортов, как в палубах, так и во всех офицерских помещениях; в каютах сняты двери и пилястры: в каютах уничтожена вся мебель и в них положен уголь в мешках, как защита; подволок и обделка бимсов сняты везде; люки на рундуках уничтожены; командные обеденные столы и скамейки уничтожены; все поделочное дерево употреблено на подпоры и укрепление переборок, а все остальное уничтожено; запасные весла и рангоут уничтожены; все корзины из под угля уничтожены; все ящики для сигнальных флагов и хранения провизии сданы на один из транспортов; коечные чехлы и такелаж были убраны вниз; из железных банок из под машинного масла на походе наделали массу ведер, вместо деревянных. Таким образом, по проходе Малаккского пролива, уничтожались уже последние вещи, могущие служить лишней пищей  для пожара. Сражение 14 мая 1905 года показало, на самом деле, страшную и, почти ничем, неотвратимую опасность от массы дерева, бывшего на судах нашей эскадры. Крейсера наши, по своей чрезвычайной слабости, малочисленности и тихоходству, не были употребляемы для отгона отрядов неприятельских крейсеров, один из которых, около 11 часов утра 14 мая, дерзко подошел на левый траверз нашего III-го отряда броненосцев в расстоянии около 40 кабельтовов и даже вызвал на себя стрельбу ІІІ-го отряда и некоторых судов II-го отряда броненосцев; первый же выстрел был сделан с судна І-го отряда броненосцев. Неприятельские крейсера немедленно повернули на 8 R влево и, сделав несколько ответных выстрелов, быстро ушли на горизонт. С флагманского броненосца «Князь Суворов» в это время был сделан сигнал: «Не бросать даром снарядов». Относительно того, где на наших берегах были устроены обыкновенные и беспроводные телеграфы, я ничего не знал, а также никаких письменных о сем уведомлений не получал.

С. Григорьев.

Дополнительный ответ.
На предложенный мне вопрос, о виденных мною повреждениях на японских кораблях, могу показать, что 15 мая, когда весь японский флот окружил 4 корабля отряда контр-адмирала Небогатова, то, как я, так и все офицеры, рассматривая в бинокли японские корабли, даже на близких расстояниях, чрезвычайно удивлялись и даже поражались, что корабли их, сражавшиеся с нашей эскадрою накануне, почти весь день, не имели видимых повреждений, так как у всех были трубы и мачты на месте и, как казалось, в целом виде. Мостики тоже были целы. По борту не было видно повреждений, таких зияющих дыр, как на наших кораблях. Мне пришлось быть в этот же день на крейсере 1 ранга «Токива» и, будучи уже у борта, я заметил в борту дне пробки, закрывавшие дыры от 6" или 8" снарядов, но дыры были чистые, без разрыва бортового листа на стороне; на верхней палубе, повреждений никаких не заметил, а также и в жилой палубе — от кормы до середины корабля. На рейде Сасебо, мне два раза пришлось на катере проходить мимо многих судов японской эскадры, бывшей в бою 14 мая, но повреждений не заметил, так как наружный вид был совершенно цел.

С. Григорьев.
–
*) Чертежи приложены к подлинному документу в деле Архива войны № 203. Прим. Ред.

Броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков».

37.

Показание Старшего Штурманского Офицера броненосца Лейтенанта Максимова 4.

Во время боя 14 мая 1905 года состоял старшим штурманским офицером броненосца береговой обороны «Адмирал Ушаков», назначен был на эту должность в конце декабря месяца 1901 года. Во время самого боя 14 мая 1905 года безотлучно находился в боевой рубке броненосца при управлении судном.
В течение целого дня 14 мая 1905 г., броненосец был концевым кораблем в кильватерной колонне броненосцев и принимал участие в бою, наравне с прочими судами этой линии; около 4-х часов дня броненосец «Адмирал Ушаков» получил почти одновременно, одну за другой, две пробоины в носовом отделении, отчего последнее оказалось затопленным и изолированным от других отделений и броненосец получил значительный дифферент на нос, отчего стал плохо слушаться руля и с трудом удерживал свое место в кильватерной линии.
По окончании дневного боя 14 мая 1905 г., с наступлением темноты эскадренный бой прекратился, и начался ряд беспрерывных минных атак на оставшиеся суда нашей эскадры.
Благодаря тому, что с броненосца «Адмирал Ушаков» не светили прожекторами, он избег минных атак, несмотря на то, что миноносцы неприятельские проходили в незначительном от него расстоянии.
Следуя движению головного корабля, мы легли на NО 23° по компасу, имея передним мателотом «Орел», а задним —  «Адмирал Сенявин».
При вступлении в кильватер и при повороте броненосца, «Адмирал Сенявин», следовавший за нами, едва нас не протаранил в корму, причем удалось избегнуть этого столкновения с большим трудом. Во время этого боя (14 мая 1904 г.) артиллерия броненосца действовала исправно и без отказа.
После того, как весь отряд оставшихся судов лег на NО 23°, вскоре выяснилось, что «Адмирал Ушаков», несмотря на полный ход, начал отставать и его последовательно обошли, бывшие сзади, «Адмирал Сенявин» и «Генерал-Адмирал Граф Апраксин».
В полночь или около этого, впереди шедший отряд скрылся от нас и на совете офицеров броненосца, собранном командиром, было единогласно решено идти до рассвета указанным курсом, а потом, если не увидим отряда, идти самостоятельно во Владивосток.
Утром (около 3 — 4 часов) при рассвете был увиден, шедший впереди и немного вправо, отряд из четырех судов, при чем расстояние до них было миль 20, так что видны были только силуэты и при том неясно, вследствие утренней мглы; предполагали, что это были суда адмирала Небогатова. Около 5 часов утра слева и много впереди траверза был замечен дым и вскоре обозначился неприятельский отряд, из судов «Чин-иен», «Фузо», «Матсушима», «Итсукушима» и «Хашидате», шедший на пересечку курса «Адмиралу Ушакову».
В виду того, что соединение с отрядом стало невозможным, «Адмирал Ушаков» изменил курс на О, вследствие чего оба отряда стали скрываться.
Около 6 часов утра справа и сзади показался дым, принадлежавший, как то вскоре и выяснилось, легкому крейсеру «Читозе» и эскадренному миноносцу. На «Адмирале Ушакове» пробили тревогу и приготовились к бою; но «Читозе», перестав сближаться с «Адмиралом Ушаковым», шел некоторое время одним курсом, а затем пошел к виденному раньше неприятельскому отряду. Около 4 час. 30 мин. дня два крейсера I класса «Ивате», под флагом контр-адмирала Симамуры, и «Якумо» — подошли к броненосцу; на головном корабле был поднят сигнал: «Советую вам сдать ваш корабль» и какое-то продолжение сигнала, но его не разбирали и, по приказанию командира, открыли огонь из орудий.
Бой этот велся на расстоянии 55 — 60 кабельтовов, при чем неприятель был справа, и продолжался около ½ часа.
Вследствие полученных пробоин от 8" снарядов в кормовой и носовой частях броненосца, последний получил значительный крен, который не позволял ворочать башен к продолжать стрельбу, а также и вследствие значительного уменьшения дальности от крена судна. Было отдано приказание спасаться команде; командир, старший офицер и я оставались в боевой рубке до последней возможности.
Во время боя 14 мая было убито и ранено 6 нижних чинов; командир и старший офицер ранены не были.
К концу боя 15 мая 1905 г. с двумя крейсерами, оставалось неиспользованными снарядов около 70 — 10" бронебойных и сегментных, и около 190 снарядов для 120 мм. орудий.
Какие серьезные, или вообще, повреждения получил «Якумо» и «Ивате», не помню; только в «Ивате» попал один 10" снаряд, который вывел из строя около 70 человек.
После полдня 13 мая 1905 г., по окончании эволюции, по направлению к о-ву Квельпарту, был замечен неизвестный коммерческий пароход без флага; мер же для осмотра его или задержания никаких принято не было и эскадра продолжала заниматься эволюциями.
Командир и старший офицер были на «Ушакове» давно, а прочие офицеры назначены почти одновременно со мной, т. е., в конце декабря 1904 г.
Команда на броненосце была старая и только часть была последнего призыва и запасные. Запасных было около 10% всего числа, а молодых (призыва 1905 г.) около 20%.
После прекращения стрельбы из орудий команда начала спасаться по приказанию командира; стрельбу продолжать было нельзя за полной невозможностью вращать башни, вследствие крена броненосца и дальнего расстояния до неприятеля. Броненосец вначале сильно накренился, затем перевернулся и кормой вниз пошел под воду. Запасы провизии были пополнены в Ван-Фонге, а также и количество снарядов и уголь. Кроме того, уголь принимали в океане раза два или один, не помню — сколько. Во время боя броненосец, во всяком случае, был в перегруженном состоянии; на сколько же, не могу сказать точно, т. к. не помню.
Адмирал Небогатов был на броненосце раза 2 — 3, интересуясь боевой готовностью судна и давая различные, весьма полезные, указания. Адмирал же Рожественский на броненосце не был ни разу после соединения эскадры.

Лейтенант Е. Максимов.

39.

Показание Старшего Штурманского офицера крейсера Лейтенанта Прохорова.

На крейсере «Аврора» находился в должности старшего штурмана с 23 сентября 1903 г.
Основываясь на испытаниях полного хода, произведенных крейсером в середине января 1905 г. у острова Мадагаскара, полагаю, что в день боя крейсер мог развить скорость 18½ — 19 maximum.
Около 7 час. вечера 14 мая, когда наша эскадра пыталась взять курс к N, неприятель, обходя нас с севера, развил чрезвычайно интенсивный огонь, которым заставил нашу эскадру медленно и постепенно склоняться к западу и, к моменту гибели «Бородино», то есть, около 7 час. 20 мин. вечера, эскадра лежала на курсе, уже близком к W; крейсера («Олег» головным), немного сзади левого траверза «Бородино», на курсе, параллельном курсу эскадры и на границе неприятельских перелетов, то есть, сколько помню, в расстоянии от нашей эскадры 10 — 15 кабельтовов. Строй крейсеров, в это время, благодаря расстройству транспортов, был неправилен, так: «Олегу» точно в кильватер держала «Аврора», приблизительно, на кабельтов или два левее, у крамбола «Авроры» — «Дмитрий Донской» и в кильватер ему «Светлана», несколько правее «Авроры» — «Владимир Мономах»; расположение в это время других крейсеров, как не принадлежащих к нашему отряду, не помню, ибо не обратил на них внимания.
Вскоре после гибели «Бородино», по заходе солнца, на нашу расстроенную и потрясенную эскадру с разных румбов горизонта бросились в атаку неприятельские миноносцы. Броненосцы наши повернули все вдруг к S; тогда, следуя их движению, повернул к S и крейсер «Олег»; ему в кильватер, исполняя сигнал, стали вступать все вышеозначенные крейсера.
До поворота на S, крейсера одно время догоняли эскадру, затем, к моменту гибели «Бородино», шли с ней одним ходом, то есть, полагаю, 10 узлов, хотя мы и тогда из-за различных причин чрезвычайно вибрировали ходом; после поворота имели полный ход 125 — 135 оборотов тремя машинами, что давало и среднем 17 узлов. Сколько помню теперь, до полночи мы дважды через W повернули к N, после же полночи уже бесповоротно шли к S. Мнение о целесообразности поворота на N через О мной неоднократно высказывалось, но не могу утверждать, что это было именно ночью, так как теперь этого не помню.
После смерти командира в командование вступил старший офицер, который до конца боя и атак оставался наверху. Он был сам ранен в ногу и голову.
«Аврора», к началу боя, полагаю, имела перегрузку около 1½ фут. Из общего числа тонн угля, 65 — 70 т. находились в офицерской кают-компании; этот уголь, по возможности, не трогали, только один раз до боя, почему я и назвал его неприкосновенным. Ко дню боя имели еще уголь в батарейной палубе, в офицерском и командном буфетах, всего, приблизительно, 100 — 120 тонн, но зато угольные ямы ужо были тронуты и в них не находилось полного запаса. Кроме того, на «Авроре» еще был большой запас смазочных материалов, провизии, строительных материалов, большие железные листы до ¾" толщины, болты, много стального троса, также имелись мины заграждения, контр-мины, запасы пироксилина — все это сверх, т. е., вне нормы, обычного вооружения крейсера, и, кроме того, еще боевой запас был увеличен на 20% от полного боевого запаса крейсера. Все это хранилось в разных местах, как-то: погребах, арсеналах, коридорах, палубах, дымовых кожухах, у броневых крышек машины, на юте и т. п. и, полагаю, было взято для надобностей эскадры, в случае прибытия ее в Владивосток. Весь запас, принимаемого нами за минувший поход угля, полностью не расходовался, так как, мы имели всегда или двойной или полуторный его запас согласно положения, то есть, 1900 — 1500 тонн, вместо 960 тонн, а, кроме того, на последних переходах часто подгружались в море.
Наш полный запас обыкновенно хватает не более, как на 2500 миль экономического хода; в виду же трудной доставки угля к котлам из 7, 8, 9 и 10 ям, уже на переходах в 2000 миль приходилось всегда брать 100 — 150 тонн угля на верхнюю палубу.
Ночью 14 — 15 мая полный ход держали, приблизительно, до полночи; принимая во внимание двукратное наше обращение к N и большую извилистость курса, мною, по прокладке, был принят генеральный курс к SSW за время от 7½ часов вечера до полночи по 15 миль, что вполне оправдалось 15 мая, по определении места астрономически.
Ужо к полночи имели ход 110 оборотов; к 2 часам ночи — 95 — 90; в 4 часу, кажется, вывели третью машину, а к 8 утра имели только 75 — 85 оборотов, что составит не более 10 — 12 узлов.
Утром 15, вскоре после 8, командующий крейсером опрашивал отдельно у офицеров их мнение, относительно дальнейших действий. Об этом, как теперь вспоминаю, был вопрос по семафору с «Олега». Общий ответ офицеров был: «Идти во Владивосток»; такой ответ и был передан, по семафору же, на «Олег».
Обязанности старшего штурмана в это время исполнял мичман Эймонт; я исполнял обязанности старшего офицера и был замят приведением корабля в порядок, заделкой пробоин, размещением ротных; вот причина, почему, в настоящее время, я сразу забыл о способе сигнализации с «Олега», т. е., о семафоре.
За неимением теперь на крейсере вахтенного журнала того времени, я не могу вполне припомнить, кто были вахтенные начальники, но, если мне не изменяет память, то после 8 ч. утра правил вахту лейтенант Дорн.
По наведенной мною справке в историческом журнале крейсера «Аврора», адмирал Энквист прибыл со своим штабом на «Аврору» в 1 час дня 15 мая 1905 года. По приходе в Манилу, на крейсере оставался неизрасходованным только уголь в офицерской кают-компании, при совершенно уже пустых угольных ямах.
Убежден, что факт повторного поворачивания на N крейсеров ночью 14 — 15 мая занесен в вахтенный журнал. Первый раз это было, вероятно, не более, как через ½ часа, после поворота всей эскадры к югу, что же касается вторичного поворота, то могу только утверждать, что он был до полночи, но точно времени не помню.
Это мне тем более сделать трудно, при исключительном сосредоточии внимания на «Олеге», так как, благодаря темной ночи и скрытию всех огней, мне, бесконечно тяжело было держаться за «Олегом», чтобы не потерять его из виду, особенно при чрезвычайно извилистой лаксондромии, почти в два раза меньшем диаметре циркуляции у «Олега» и значительной вибрации хода. Я говорю мне, потому что, со времени смерти командира, я, по старшинству, вступил в исполнение должности старшего офицера, но, согласно просьбе командующего крейсером, остался наверху, как штурман, при управлении кораблем до конца боя и ночных атак. «Олега» не потерял потому, что держался от него в расстоянии maximum один кабельтов, различая в темноте «Олег» по клубам дыма и белой пене за его кормой. Неоднократно нам попадались низкие судовые огни, повидимому, быстроходных судов: так, один довольно долго шел попутно с нами, пока, за крутыми изгибами нашего курса, нас не потерял. Я полагаю, что это был японский миноносец, ибо в иностранных источниках впоследствии сообщалось, что в ночь с 14 на 15 мая, японцы, для отличия своих кораблей, имели огни.
На «Аврору» была произведена одна атака, не считая атаки в момент поворота всей эскадры к югу, на «Олег», полагаю, более, на курсах к N, что, вероятно, и заставляло его склоняться к югу.
Ночью 14 — 15, часа не помню, когда мы шли на юг, вскоре после произведенной на нас атаки, мы заметили силуэты, идущего за нами судна, по освещении его прожектором на близком расстоянии определили, что это «Владимир Мономах».
В разгаре боя, с «Олега» семафорили об неприятельской мине, которую мы и прошли в нескольких саженях; следующий нам в кильватер «Владимир Мономах» ударил со тараном, отчего она сломилась. Мина была Уайтхедова, думаю, выпущенная японским миноносцем по «Суворову», когда последний терпел бедствие; во всяком случае, так как она была близка к нам, а «Владимир Мономах» ее ударил — она была без движения.
«Жемчуг» присоединился часов около 10 — 11 ночи, приблизившись к нашему левому траверзу и уже держась так все время в расстоянии от «Авроры» нескольких сажен. Его опознали сигналом Ратьера.
Кормовой флаг неоднократно сбивался, но тотчас же его поднимали вновь; за перебитием всех фалов, окончательно он был поднят на эренс-бакштаге.
Грота-реи нами был спущен на палубу в ростры еще за день до боя, а фор-стеньга с реем была сбита в бою неприятельским снарядом. Больше всего нами было получено неприятельских снарядов в четвертом часу дня, когда из-за растянутости эскадры и скученности транспортов, наши крейсера попали под перекрестный огонь легких крейсеров неприятеля и его броненосной эскадры, от которой и были получены главные повреждения.

Лейтенант Прохоров I.

Крейсер I ранга «Адмирал Нахимов».

41.

Показание Старшего Офицера крейсера Капитана 2 ранга Гросмана.

Был назначен старшим офицером крейсера I ранга «Адмирал Нахимов» в начале мая 1904 г., когда крейсер уже состоял в составе 2-й эскадры и готовился к походу. Никаких особых переделок на старом крейсере, в виду отправки его на театр военных действий, не производилось: артиллерия, установки, подача, котлы, механизмы, пожарные и водоотливные приспособления — оставлены старые; дерево не снималось; боевая рубка не переделывалась, за исключением постановки на ней отражателей. Из новых приборов были поставлены: телеграф без проводов, два дальномера Барра и Струда и две электрические лебедки для погрузки угля (способ Спенсер-Миллера). Остойчивость крейсера перед его уходом из России не определялась. Перегрузка была значительная, т. к. крейсер принял в 1½ раза больше, положенного для него, боевого запаса и провизии. Точно величину перегрузки но помню.
Крепость и водонепроницаемость переборок при мне не испытывалась. Испытание же водоотливной системы (с магистр. трубой) производилось и последняя была на крейсере всегда в исправности.
В начале мая 1904 г. команды на крейсере было всего около 300 человек, состоявших из старослужащих, не плававших раньше на крейсере, и небольшого числа новобранцев. Команда была пополнена нижними чинами, призванными из запаса, преимущественно Гвардейского экипажа (около 250 человек), плававших на крейсере заграницей. Все они мною были назначены на те же должности, в которых состояли в предыдущее плавание.
Командир крейсера, старший и трюмный механики и ревизор уже состояли на крейсере при моем назначении; минный и артиллерийский офицеры были назначены одновременно со мною, остальные же офицеры — много позже.
Перед уходом крейсера из России, он развил около 15½ узлов хода.
Крейсер был снабжен полуторным комплектом боевых запасов. Точное количество их не помню, и были ли такие запасы для него на транспортах — не знаю.
Во время кампании было два случая проявления неудовольствия со стороны команды: первый раз, еще во время стоянки на Большом Кронштадтском рейде, в конце июня 1904 г., была обнаружена надрезка некоторых шлюпочных талей, а именно: талей гребн. катера № 1, вельбота, шестерки № 1 и одного перлиня. Причины, вызвавшие этот случай, — неизвестны и виновники обнаружены не были. Второй случай произошел во время стоянки крейсера на Мадагаскаре в Носси-бе, вследствие того, что команда крейсера даже при стоянках на якоре, вместо хлеба, получала сухари, за неимением на крейсере хлебопекарни. Однажды, во время ужина, команда стала шуметь и громко требовать хлеба, затем построилась во фронт, и при выходе к ней командира, продолжала кричать и, несмотря на отданное приказание, не расходилась. Были вызваны наверх офицеры и только после этого удалось распустить команду. Было назначено следствие, производившееся обер-аудитором Добровольским, обнаружившим несколько человек главных зачинщиков, которые и были преданы суду.
Других важных дисциплинарных проступков на крейсере не было, за исключением одного случая дерзости и неповиновения кондуктору, за что виновный также был предан суду.
До прибытия на Мадагаскар, офицеры крейсера считали задачей 2-й эскадры усиление Порт-Артурской эскадры, после же падения Порт-Артура — в прибытии во Владивосток и возобновлении нашего флота на театре военных действий.
Падение Порт-Артура крайне скверно отразилось на состоянии духа офицеров и отчасти нижних чинов. Большинство офицеров думало, что эскадра после этого дальше на Восток не пойдет. На крейсере сообщений о боевом опыте П.-Артурской эскадры не делалось, но на некоторых судах они были и на них приглашались специальные офицеры.
После ухода из России, Командующий эскадрой, вице-адмирал Рожественский только раз был на крейсере, на Мадагаскаре, когда он приехал поблагодарить команду за хорошую погрузку угля. Офицеров крейсера он к себе не вызывал и мне ни разу у него не пришлось быть.
Между Танжером и Мадагаскаром крейсер был в Даккаре, Либервилле и еще в 3 — 4 местах, вблизи пустынного Африканского берега, только для погрузки угля.
Повреждений механизмов, из-за которых крейсеру приходилось бы стопорить машину на походе, не было.
Командир очень редко вызывался на броненосец «Суворов» к Командующему эскадрой.
Крейсер ходил на практическую стрельбу два или три раза в Ревеле, стреляли по щитам артиллерийского отряда на расстоянии до 15 кабельтовов и было сделано, кажется, по пяти выстрелов на орудие. На Мадагаскаре крейсер ходил на стрельбу в составе эскадры два раза и было сделано по одному выстрелу из орудия на расстоянии от 10 — 15 кабельтовов. Дальномеры до и после стрельбы не сверялись с дальномерами других судов. Это делалось отдельно по сигналу адмирала. Для этой цели один из крейсеров отходил в сторону от эскадры на известное расстояние.
Относительно того, что инструкция по дальномерному делу была заимствована с отряда контр-адмирала Небогатова, — не знаю.
Учения по отражению минных атак на крейсере производились, как на ходу, так и на якоре, но указаний относительно того, что не следует ночью освещать неприятельские миноносцы прожекторами и стрелять по ним без крайней необходимости, не давалось.
Перед боем на крейсере почти не было учебных снарядов. Инструкций по заделке пробоин, выравниванию крена и дифферента, тушению больших и малых пожаров, не было.
По эскадре не было объявлено, когда и от какого дерева должны освободиться суда. Этот вопрос был поднят мною на эскадре; командир рапортом просил разрешения освободиться от дерева, но Командующий эскадрой не разрешил. Вторично я возбудил этот вопрос в Индийском океане, убедил командира о необходимости этой меры и получил его разрешение на приведение ее в исполнение, причем командир уже больше не просил разрешения Командующего и взял это всецело на себя. Под моим руководством были разобраны все каюты, деревянные переборки, бортовые обшивки, офицерские койки и проч. Большая часть этого дерева была немедленно сожжена. Наиболее же ценное дерево, как-то: щиты адмиральской каюты и мебель красного дерева, было сложено частью на юте, частью в батарейной палубе для того, чтобы облегчить выбрасывание его за борт перед боем и чтобы сохранить его в случае, если бы удалось пройти во Владивосток без боя. Все это дерево 14 мая, перед самым боем, было выброшено и на крейсере из дерева осталось лишь: верхняя деревянная палуба, мостики и командирская рубка на верхнем мостике. Вследствие этого больших пожаров на крейсере во время боя не было, несмотря на значительное количество попавших в крейсер снарядов, и все бывшие пожары легко поддавались тушению.
Настроение команды и офицеров, как на Мадагаскаре, так и у Аннамскаго побережья, было довольно хорошее; все верили в успех предстоящего боя и вероятность добраться до Владивостока. Особенно способствовал этой уверенности приказ адмирала от 26 апреля 1905 г. за № 229. Относительно пути эскадры мнения разделялись: большинство считало наиболее целесообразным идти Сангарским проливом, хотя почти все были уверены, что пойдем Цусимским проливом. После ухода с Мадагаскара на крейсере никто не ожидал заключения мира до боя. Во время похода команде несколько раз делались сообщения о нашем и неприятельском флоте, вероятном пути эскадры, месте боя и проч., при чем всегда выставлялись преимущества нашей эскадры и старались вселить убеждение в несомненной победе нашего флота.
Максимальный запас угля, который крейсер имел на походе — 1800 т., что хватало почти на 3000 миль экономического хода.
В океане суда грузили уголь с транспортов исключительно барказами и ботами.
Утром 14 мая крейсер был сильно перегружен, так как имел полный запас угля в угольных ямах, полуторный комплект боевого запаса и около 1000 тонн пресной воды в междудонном пространстве.
Телеграф без проводов был исключительно в распоряжении адмирала. В бою и после боя крейсер им не пользовался.
Перед боем не было распоряжения в какие именно суда стрелять. У нас на крейсере старались стрелять преимущественно по адмиральским судам. В начале боя (1 ч. 50 мин.) я находился сперва на мостике. Затем мною были проверены трюмно-пожарный дивизион, прислуга подачи и осмотрены состояние люков и дверей непроницаемых переборок. Во все продолжение боя я распоряжался исправлением бывших аварий, тушением пожаров, заменой убитых и раненых и пр. Обо всех случаях и своих распоряжениях я лично докладывал командиру, выходя к нему на мостик. Крейсер открыл огонь тотчас же после первых выстрелов «Ослябя». Расстояние до неприятеля было около 35 каб. При самом начале боя крейсер имел малый ход.
Отделения от эскадры отряда крейсеров контр-адмирала Энквиста не видал, так как был занят отражением минных атак. Гибели «Урала» не видал, и ничего не слыхал о гибели миноносца «Безупречный».
О съезде Командующего эскадрой с броненосца «Суворов» на крейсере не знали, о передаче же командования контр-адмиралу Небогатову узнали по сигналу с миноносца «Буйный».
Крейсер «Адмирал Нахимов» 14 мая с другими судами нашей эскадры не сталкивался и близок к столкновению не был.
Плавающих мин днем 14 мая с крейсера никто не видал.
Результатов стрельбы крейсера «Адмирал Нахимов», за исключением потопления им 2-х неприятельских миноносцев, — не видал. По словам многих офицеров и команды крейсера, был утоплен также и третий миноносец, взорвавший его, но этого я видеть не мог, так как весь был облит столбом воды от взрыва.
Сигнальные средства крейсера в бою частью пострадали. Телеграф действовать мог. Вечером 14 мая, при отражении минных атак, крейсер светил прожекторами и стрелял по неприятельским миноносцам. После получения минного удара, крейсер прожекторами больше не светил.
Правый якорь отдался от попавшего и разорвавшегося снаряда еще во время дневного боя около 5 часов вечера. Его не убирали и, вследствие повреждения шпиля, он не был подтянут вплотную к клюзу. Но, так как, он мешал подводке пластыря, то ночью был отклепан правый канат и якорь выброшен за борт. Пластыри лежали над кочегарными кожухами и во время боя были повреждены осколками снарядов.
Количества неизрасходованных снарядов к утру 15 мая не знаю; помню, что их осталось очень мало. Перед потоплением, крейсер с японскими транспортами никакими сигналами не обменивался. Попыток со стороны японцев отвести его на мелкое место не было. Вступали ли японцы на палубу крейсера перед его потоплением — не знаю, так как, меня на крейсере в то время не было.
В спасении людей из воды, во время гибели крейсера, принимал участие японский транспорт «Садо-Мару». Почти все люди были спасены, за исключением 5 — 6 человек, которые, вероятно, утонули. Транспорт «Садо-Мару» в спасении людей с крейсера «Владимир Мономах» участия почти не принимал. Гибнувший «Владимир Мономах» я видел весьма непродолжительное время из каюты, в которой находился. Повидимому, на нем людей уже не было.
«Садо-Мару» стоял у гибнувшего крейсера «Владимир Мономах» около ½ часу.
Бывший ст. арт. офицер лейтенант Иван Гертнер, в настоящее время и. д. старшего офицера парохода «Терек», находится в Порте Императора Александра III. Бывший старший штурманский офицер лейтенант Вячеслав Клочковский — в заграничном плавании на гардемаринском отряде. Бывший старший механик подполковник Шеманов — в Черном море. Где же находится бывший флаг-офицер адмирала фон-Фелькерзама, мичман князь Ливен, — не знаю. Младший минный офицер мичман Павел Михайлов находился на крейсере «Адмирал Нахимов» 14 и 15 мая, был здоров и во время боя заведывал электрическим освещением.
Фамилии хозяев трюмных отсеков, задраивших в темноте дверь непроницаемой переборки № 12-й, работавших по пояс в воде и тем спасших крейсер от немедленной гибели — Степин и Толстоноженко.

Капитан 2 ранга Владимир Гросман.

Крейсер I ранга «Владимир Мономах».

43.

Показание Командира крейсера Капитана 1 ранга Попова.

13 декабря 1904 года ВЫСОЧАЙШИМ приказом по Морскому Ведомству за № 534, был назначен командиром крейсера I ранга «Владимир Мономах».
При моем вступлении в командование, крейсер не был укомплектован офицерами и командою; офицеры были окончательно назначены и собраны в середине января 1905 года; команда же, все время до ухода крейсера, пополнялась и она состояла из 20% коренных, 45% сборных, 15% молодых и 15% запасных. Крейсер «Владимир Мономах», 2 февраля 1905 года, в составе отряда контр-адмирала Небогатова, вышел из порта Императора Александра III для соединения с эскадрой вице-адмирала Рожественского и, по соединении 26 апреля, вскоре был переведен в отряд крейсеров контр-адмирала Энквист. Во время боя 14 мая, находясь в отряде крейсеров, был назначен для охраны транспортов и получил следующие повреждения: 1) 2 снаряда попали в броню левого борта под 6" орудием, но не пробили ее, а сделали вмятины. 2) один снаряд пробил левый борт в коечных сетках, против передней части машинного люка, взорвался, перебил все переговорные труби левого борта. Несколько осколков его пробило верхнюю палубу и разрушили 2 каюты кондукторов; несколько осколков вывели из строя 47 мм. орудие Готчкиса № 14 и несколько попало в главную машину, не причинив ей вреда. Взрывом этого снаряда тяжело ранен комендор Грибанов и легко ранены лейтенант князь Максутов, мичман Павлов, артиллерийский кондуктор Горобец и прислуга 120 мм. орудия № 12 и два человека прислуги 6" орудия № 16.
Все легко—раненые остались в строю. 3) Два снаряда пробили переднюю и заднюю дымовые трубы, повредили передний мостик и рубку рулевого. 4) Один снаряд перебил сигнальный фонарь Табулевича. 5) Один снаряд, своими осколками, пробил кормовой прожектор, вельбот № 2, паровой катер № 4 и, в нескольких местах, задний мостик. 6) Один снаряд повредил паровой катер № 2 и левый борт, против шкафута. До боя, на крейсере был полный комплект снарядов на все орудия. т. е., на 6" орудие, по 47 бронебойных, 94 фугасных и 39 сегментных, на 120 мм. орудие — 50 бронебойных, 110 фугасных и 40 сегментных; на 75 мм. орудие — 175 бронебойных и 125 шрапнелей и на 47 мм. — по 800 снарядов.
Во время боя, главным образом, расходовались фугасные снаряды и, около 6 часов вечера, артиллерийский офицер доложил, что фугасные снаряды почти все израсходованы; тогда я приказал расходовать бронебойные. Ночные же минные атаки отражались сегментными снарядами. При затоплении крейсера оставалось не более 10 — 15 снарядов на орудие.
Во время боя 14 мая, крейсер мог развить ход до 14 узлов, имел полный запас угля и провизии и, кроме того, еще уголь помещался в чемоданных рундуках, а чемоданы и койки были употреблены для устройства траверзов у орудий, чтобы, по возможности, защитить орудийную прислугу от осколков. Перегружен крейсер не был.
Отделение крейсера от отряда произошло в девятом часу вечера, вследствие наступившей темноты, отсутствия огней и быстрой перемены курсов при отражении минных атак. Произошло это на одном из курсов SW четверти. Крейсерский отряд, в это время, шел в строе кильватера и «Мономах» был концевым. По отделении от отряда, я полагал, что, согласно приказа Командующего эскадрой, все суда наши пойдут во Владивосток, а потому и взял курс на север. В девятом часу вечера, с кормы заметили догоняющий миноносец и по нем открыли огонь, но он, приближаясь, показал опознательные огни и тогда прекратили стрельбу. Миноносец оказался нашим — «Громкий». Стрелял-ли крейсер и по другим нашим миноносцам, с уверенностью сказать не могу, так как, темною ночью, отличать свои миноносцы от неприятельских, нахожу невозможным. Гибель крейсера «Адмирал Нахимов» видел с расстояния 70 — 80 кабельтовов; флагов видно не было. Гибели же броненосца «Сисой Великий» и миноносца «Безупречный» — не видел.
Как погиб крейсер «Урал», мне неизвестно; я его заметил уже подбитого и он сильно сидел носом; по его кузову «Мономах» не стрелял, но не могу ручаться, что, может быть, какой-нибудь снаряд и попал в его борт, так как, он находился между нашей линией и неприятельской. Сколько был на воде «Урал», после оставления его командой, не знаю.
Столкновения с судами я не имел и не видел, чтобы кто-нибудь из наших судов сталкивался с другими.
Около 8½ часов, крейсер получил пробоину от самодвижущейся мины во 2-ю угольную яму с правой стороны, и, по осмотре, оказалось, что в жилой палубе раздалась по швам броневая палуба у борта на 23 фута и по шву у малых рундуков на 9 фут. Второй и третий пиллерсы оторвались от палубы, к которой крепились; внутренняя боковая стенка ям, касающаяся котла № 1, была выпучена и, находящиеся на ней, вертикальные швы тоже разошлись; расстроилось соединение дымогарных трубок с доской дымовой коробки и из котла начала бить вода. Пары в первом котле прекратили. Вентиляторные трубы, проходящие через угольные ямы, были сильно повреждены и вода из ям начала сейчас же врываться в кочегарное отделение, пока не удалось прикрыть горловин труб. Один из бимсов переломился в месте соединения его с боковою стенкою и в образовавшуюся щель била вода. Швы поперечных переборок угольных ям правого борта также ослабли и вода попадала в следующие ямы. После получения пробоины, крейсер сразу получил на правый борт 4° крен, который постепенно и увеличивался, несмотря на все принимаемые меры.
Около 2-х часов ночи стало очевидно, что крейсер спасти нельзя, так как вода все время прибывала. Начало заливать заднюю кочегарню и вода показалась в машине, поэтому и решил идти к ближайшему берегу крейсер затопить, а команду, по-возможности, свести на берег. Около 6½ часов утра, вода начала подходить к топкам задних котлов и машины уже работали в воде. Крейсер имел крен на правую сторону 14°. В девятом часу подошел к северной оконечности Цусимы на расстоянии 6 — 7 миль, и машины не могли больше работать, так как пар совсем сел. Я приказал спустить уцелевшие гребные суда; спустили 2 барказа, 2 паровых катера, шестерку и четверку; начал сажать раненых и больных. В это время, ветер был с берега около 5 баллов. Посадка людей была очень трудная.
Когда барказы отвалили, приказал открыть кингстоны, а оставшимся людям — готовить плоты и разбирать койки. В одиннадцатом часу к крейсеру подошли японские вспомогательные суда «Садо-Мару» и «Манжу-Мару», на которых находилась также часть команды с крейсера «Адмирал Нахимов». Остановившись кабельтовах в 8 — 10, они спустили две шлюпки и начали снимать людей с плотов и спасательных буев. Наш же барказ № 1, два паровых катера, шестерка и четверка пошли на берег, а остальная часть команды, барказом № 2, была перевезена на транспорты. Меня же, со старшим офицером, сняли последними на японскую шлюпку. Около полудня, крейсер затонул на ровный киль, под развевающимся Андреевским флагом и вымпелом, на глубине около 50 саж.
Во время боя 14 мая, крейсер «Владимир Мономах» состоял в отряде крейсеров и 6-м отделении, под командой контр-адмирала Энквиста.
Утром 14 мая, насколько мне не изменяет память, крейсер имел около 900 тонн угля. Что на крейсере был ли поднят японский флаг, — я этого не видел.

Капитан 1 ранга Попов.

45.

Показание Старшего Штурманского Офицера Лейтенанта Орлова 1-го.

Был старшим штурманским офицером крейсера «Владимир Мономах» с 27 декабря 1904 года.
3 февраля 1905 года крейсер ушел из Либавы, при чем машины, котлы и корпус крейсера были в удовлетворительном состоянии при условии плавания мирного времени. Для боя же крейсер не был приспособлен, так как имел массу деревянных частей, что имело бы гибельные последствия в случае незначительного числа попаданий фугасными снарядами.
Крейсер был незначительно перегружен перед боем 14 мая; кормовая часть брони была под водой.
По прекращении боя броненосцев, адмирал Энквист поднял сигнал: «Следовать за мной», и повернул на юг. За крейсером «Олег» последовательно повернули крейсера «Аврора», «Донской» и «Мономах». «Олег» постепенно развил такую скорость, что крейсер не был в состоянии соблюдать расстояние, имея наибольший ход 15 узлов, и постепенно отстал и вследствие наступившей темноты потерял из виду крейсера.
Как только крейсер остался один, я доложил командиру, что неизвестно отчего скрылся адмирал, но, что курс, но которому правили ему в кильватер, в южной четверти. Командир приказал повернуть на Владивосток, что и было исполнено, при чем крейсер лег на курс NNО. Это было около 8 часов вечера. Поворачивал, ложась на курс NNО, насколько помню, через О. Повернув на курс NNО, крейсер встретил миноносец «Громкий» и еще два или три наших миноносца. Все миноносцы были обстреляны, но огонь прекращался, когда миноносец показывал опознательные огни. Думаю, что миноносца «Безупречный» крейсер не встречал. Насколько знаю, он погиб в дневном бою, идя с сигналом «Передаю командование» к броненосцу «Николай I». Гибель «Урала» произошла на наших глазах. Крейсер не обстреливал пустой кузов «Урала», но мы видели, как его обстреливали японцы. Лично я не видал самого погружения «Урала» в воду, но сигнальщики видели и своевременно доложили об этом. Столкновения наших судов 14 мая не видал. Вечером, около 8 часов, крейсер был близок к столкновению с крейсером «Дмитрий Донской», но, так как, на «Донском», успели положить «лево руля», то он благополучно прошел у нас за кормой. Мы же клали «право», чтобы отвести корму.
Повернув на север и встречая свои миноносцы, крейсер стал осторожней открывать по ним огонь. Один из таких миноносцев, показав предварительно опознательные огни, пустил в крейсер мину, которая взорвалась и причинила подводную пробоину под правым 6" орудием в отделении угольной ямы. Несмотря на отчаянную борьбу с поступающей через пробоину водой, вскоре была затоплена передняя кочегарня. Подводке пластыря мешали свежая погода и повторные атаки японцев. Поворачивая от миноносцев и отстреливаясь, крейсер каждый раз разворачивал пробоину больше. Сотрясенья корпуса при стрельбе также способствовали прибыли воды.
Утром усмотрен был, на SO от крейсера, остров Цусима в расстоянии 12 — 15 миль. Легли на этот остров с целью достичь берега раньше, чем крейсер затонет и свести туда команду. Приблизиться к берегу ближе 4 — 5 миль не удалось, так как вода подошла к топкам; пришлось прекратить пары и крейсер потерял возможность двигаться. Это случилось около 8 часов утра. Решено было отправить часть команды на всех неиспорченных шлюпках на берег. При этом на S обнаружен был крейсер «Адмирал Нахимов», около которого стояли два японских вспомогательных крейсера и спасали его команду. Один из них «Манжу-Мару» приблизился к «Мономаху», и перехватил часть шлюпок отправленных с командой на берег. При этом часть шлюпок была затоплена, на воде же остался один барказ, который стал циркулировать между «Мономахом» и японцем, перевозя остальную команду. Японцы спустили две своих шлюпки, при чем одна стала подбирать плававшую на буйках команду, а другая, с офицером, пристала к «Мономаху». Японский офицер взошел на крейсер и пожелал поднять свой флаг на крейсере, а также отбуксировать его на мель. В том и другом ему было оказано пассивное сопротивление *). Тем не менее, японский флаг был приподнят на рейке для рулевого указателя. Буксировать крейсер не было никакой возможности, так как вода поступала в него весьма обильно, с шумом, при чем крейсер дрожал. Было очевидно, что он затонет очень скоро. Убедившись в невозможности буксировать крейсер и видя, что он почти тонет, японцы поспешили покинуть его, при чем спустили свой флаг. Они не успели ничего с собой захватить, но пригласили командира следовать за ними. Инцидент длился около 5 — 10 минут. Крейсер затонул около 12 ч. дня 16 мая 1905 г. у NО оконечности о-ва Цусима, в расстоянии около 5 миль от берега, на глубине около 50 сажен.
Команда и офицеры покинули его раньше его гибели. В момент гибели на фок-мачте крейсера развивался Андреевский флаг.

Лейтенант Орлов 1-й.
–
*) На крейсере в это время оставалось всего 5 человек, вместе с командиром.

Крейсер I ранга «Дмитрий Донской».

47.

Показание Старшего Офицера крейсера Капитана 2 ранга Блохина.

На крейсере I ранга «Дмитрий Донской» плавал с января месяца 1904 года по 16 мая 1905 года.
Крейсер 1 ранга «Дмитрий Донской» в 1903 году решено было перевести в разряд учебных судов и отправить на Дальний Восток, где он предназначался нести службу учебного артиллерийского корабля. Благодаря принятому решению, на «Дмитрий Донской» установился взгляд, как на судно, к бою непригодное; ему было отказано в капитальном ремонте котлов, а новую часть гребного вала, которая была заказана для крейсера, было решено поставить на нем в Порт-Артуре, куда эту часть вала, должны были отправить по железной до-роге. Наконец, в интересах учебных целей из десяти имевшихся на крейсере 120 миллиметровых пушек, шесть были сняты, а на их места были поставлены шесть 75 миллиметровых пушек.
В таком инвалидном и ослабленном состоянии «Дмитрий Донской» был отправлен на Восток в отдельном отряде адмирала Вирениуса в 1903 г., а годом позднее вошел в состав 2-й Тихоокеанской эскадры, с которой и совершил весь ее тяжелый путь.
Не касаясь совершенно причин, вызвавших упадок дисциплины среди нижних чинов нашего флота, надо признать, что такой упадок существовал уже несколько лет до начала последней войны. Недисциплинарность эта проявлялась и в единичных случаях и в коллективных попытках нарушить порядок судовой жизни, как на судах внутреннего плавания, так и на судах, плавающих за границею. Тайное пьянство и картеж процветали на многих судах. Когда я принял, в январе 1904 года, обязанности старшего офицера на крейсере 1 ранга «Дмитрий Донской», во время плавания его в отдельном отряде адмирала Виреииуса, команда крейсера не представляла собою какого-либо исключения из общего типа судовых команд того времени в нашем флоте. Еще за несколько дней до моего поступления на «Дмитрий Донской», команда его намеревалась произвести довольно крупный беспорядок, а с тайным пьянством и картами мне пришлось вынести упорную борьбу, особенно в тяжелое время, когда «Дмитрий Донской», нес службу крейсера, забирая призы в Красном море.
Не знаю, приписать ли причину резкой перемены поведения команды к лучшим условиям обстановки военного времени или усилиям офицеров крейсера, но такая перемена была поразительна. Когда апрель и май месяцы 1904 года, «Донской», вернувшись из Средиземного моря, стоял в Либаве в доке, рядом с ним, тожо в доке, стоял крейсер «Аврора» и в то время, как на «Авроре», чтобы прекратить самовольные отлучки нижних чинов в ночное время, ставилась вокруг дока целая цепь ружейных часовых, я, остававшийся, за отсутствием командира, за старшего, демонстративно отменил всякую наружную охрану. Случаи самовольных отлучек были, но чрезвычайно редко и в одиночку.
Когда «Донской» вступил в состав 2-й Тихоокеанской эскадры и присоединился к ней на большом Кронштадтском рейде, команда крейсера была пополнена некоторым числом запасных и небольшим количеством матросов 2-й статьи разряда штрафованных.
Запасные, попавшие на «Донской», были люди мало пригодные по своей физической слабости и болезненности (барабанщик Штыров, например, страдал грыжей, был мною отправлен для освидетельствования в госпиталь на предмет негодности, но остался на «Донском» и совершил на нем весь переход, не неся никакой службы, так как, всегда числился в списке неработающих).
Все штрафованные, кроне одного Смагина — горького, но тихого пьяницы, оказались прекрасными ребятами и, во время боев и высадки на берег, вели себя блестяще.
В общем, перед отправлением второй эскадры на Восток, полученный в Кронштадте на «Донской» добавок команды был, за исключением двух-трех человек, доброкачественный.
14 мая 1905 года, вступая в бой при Цусиме, крейсер был перегружен углем, провизией и материалами; кроме всех угольных ям, углем была завалена жилая палуба, по бортам заполняя рундуки для командных чемоданов и даже возвышаясь над ними; запасы провизии и материалов занимали все свободные места крейсера, не исключая даже флагманских кают. Вследствие этой перегрузки, как я полагаю, скорость хода уменьшилась, по крайней мере, на узел, а, вероятно, и более. На пути еще к Корейскому проливу, на «Донском» собирались советы офицеров для выработки мер предупреждения возможных несчастий в бою. На этих советах неоднократно, разбирая меры борьбы с возможными пожарами, высказывались мнения за необходимость отказаться от всего дерева на крейсере, побросав его за борт; но невозможность применения этой меры в действительности, конечно, большинству была очевидною при том большом количестве дерева, которое имелось на крейсере старой постройки. Единственным противопожарным средством, которым я воспользовался, была пятидесяти-ведерная бочка «Огнестоя», состава, которым нас снабдил какой-то изобретатель, по фамилии, кажется, Новосельский, во время стоянки крейсера в Либавском доке. Согласно полученной мною от этого изобретателя инструкции, я, приблизительно, дней за десять до боя, вскрыл эту бочку и два раза вымазал этим составом все дерево, предварительно отмыв его начисто.
В сражении 14 мая, пожар на «Донском» был один и то — незначительный. В бою 15 мая, пожаров было много, а четыре пожара по массе пламени надо назвать большими. Однако тушились пожары сравнительно легко и в тех случаях, когда горело дерево, воспламененное разрывом, попавшего в него японского снаряда пожар производил по яркости и величине огня впечатление огромного факела, но, по прекращении огня, пожарище представляло странную картину — дерево оказывалось незначительно обгоревшим. Естественною причиною такого странного явления, логически, казалось бы, надо считать предохранительный состав огнестоя, но мне в голову приходит и другое еще объяснение странного характера этих пожаров и быстрой сравнительно их погасаемости, я осмеливаюсь думать, что характер этих пожаров зависит от самого свойства начиняющего японские снаряды взрывчатого состава; мне кажется, что в момент разрыва японского снаряда, заключенный в нем взрывчатый состав не сгорает мгновенно, особенно при разрыве снаряда большого калибра, а разбрасывается в виде горящего вещества, которое, облепивши поверхность разрушенного места и продолжая еще гореть, производит впечатление огромного пожара. Может быть, состав этот в атмосфере горит даже и медленно. Я думаю только этим путем и можно объяснить такой пожар, какой был, например, на «Сисое Великом»; от разрыва большого неприятельского снаряда в каземате «Сисоя Великого» случился пожар; пламя покрыло все внутренние стенки каземата (горела, казалось, броня), однако люди благополучно из каземата вышли и, по прекращении пожара, особых повреждений, насколько мне известию, в каземате не было. Допустить, чтобы такой, кажущейся силы, пожар мог произойти от возгорания краски, вследствие страшного повышения температуры, развиваемой при взрыве японского снаряда, я не могу, так как, быстро развивавшаяся, невероятно высокая температура, способная воспламенить сразу всю краску, изжарила бы людей, не позволив им уйти.
Когда завязался бой между броненосными отрядами, адмирал Энквист на «Олеге» поднял сигнал: «Донскому» и «Мономаху» остаться при транспортах, а сам на «Олеге», с крейсером «Аврора» в кильватере, большим ходом пошел к броненосному отряду. В это время, нестройная группа транспортов, находясь, приблизительно, в пяти милях к востоку от броненосных отрядов, была атакована японскими крейсерами второго класса, с которыми и вступили в бой, бывшие при транспортах, «Донской», «Мономах» и легкие крейсера капитана 1 ранга Шеина. Скоро из-за линии японских броненосцев, показались большие японские крейсера, направляясь в сторону наших транспортов: с этих японских крейсеров, как мне казалось с «Донского», открыли огонь по идущим, как-бы им навстречу, «Олегу» и «Авроре».
«Олег» с «Авророй», не дойдя до линии наших броненосцев, круто повернули на обратный курс и пошли опять к нам, т. е., к транспортам и бывшим при них крейсерам. По мере приближения «Олега», можно было на нем прочитать сигнал: «Крейсерам быть в строе кильватера»; этот сигнал сочли обязательным для себя на «Донском» и на «Мономахе», но только «Мономаху» удалось скоро вступит в кильватер «Авроре», «Донской» же исполнить этот сигнал некоторое время не мог, благодаря путавшимся и мешавшим маневрированию транспортам. Когда «Донскому» удалось занять свое место в кильватерной колонне крейсеров адмирала Энквиста, сражение между японскими и нашими крейсерами продолжалось, независимо от сражения главных сил, в течение полутора или двух часов; я полагаю, за это время, крейсера наши почти не нарушали своего строя кильватера; наши транспорты в это время, находясь в строе, который, вернее всего, можно назвать строем кучи, неоднократно бросались все разом в интервалы между нашими крейсерами, прорезывая таким образом строй их кильватерной колонны. Курс транспортов и охранявших их крейсеров в это время не был определенный и крейсера отряда Энквиста, удерживая строй кильватера, маневрировали довольно сложно, ведя бой с японскими крейсерами. Легкие крейсера капитана 1 ранга Шеина вели бой тоже с японскими крейсерами, стрелявшими по группе наших транспортов, но в каком они были строе, я сказать не сумею, так как просто не обратил на это внимание. Около 4 часов «Донскому» пришлось пройти мимо парохода «Русь», который получил пробоину и тонул; пароход был уже оставлен командой и имел крен; команда его поместилась на двух шлюпках и с одной из них, направлявшейся к «Донскому», люди махали шапками в нашу сторону, очевидно, прося о помощи. Командир крейсера, капитан 1 ранга Иван Николаевич Лебедев, решив принять этих людей на борт «Донского», застопорил машину и даже дал задний ход, но, заметив, что к тон же шлюпке с людьми направляется пароход «Свирь», вновь дал ход и занял место в строе. Около этого же времени, был замечен сигнал на крейсере «Урал»: «Имею пробоину, которую не могу заделать своими средствами. Спасаю людей». «Урал» имел значительный крен; шлюпки на нем были вое спущены и некоторые из них, переполненные людьми, отвалили уже и направлялись, кажется, на «Анадырь» и на тот же пароход «Свирь». Самый факт потопления «Урала» с «Донского» не видали. Все только что изложенное, я наблюдал лично с заднего мостика крейсера. Рулевая машинка, служившая исправно, за время перехода на Восток крейсера, в самом начале боя 14 мая почему-то отказала, пришлось править на ручном штурвале с заднего мостика и командир поручил это дело мне, оставаясь сам на переднем мостике и управляя оттуда машиною.
Не знаю в точности, когда была исправлена рулевая машинка, но, к управлению на паровом штурвале с переднего мостика перешли только в седьмом часу вечера, и до этого времени я безотлучно находился на заднем мостике. Могу с гордостью сказать, что Иван Николаевич, талантливо и смело управлявшийся, мне доверял. В начальный период Цусимского сражения, как я уже сказал, дело наших крейсеров, находившихся при транспортах с японскими крейсерами, можно рассматривать совершенно независимо от сражения главных сил. Маневрирования наших крейсеров вообще были крайне затруднены, благодаря странному поведению наших транспортов, прорезавших, как выше упомянуто, нестройной кучей кильватерный строй крейсерского отряда, чтобы занять место по ту или другую его сторону. Во время этих перестроений, было чрезвычайно много случаев, близких к столкновению между судами; на «Донском», например, стопорить машину и даже давать ход назад, чтобы избежать таранения того или другого транспорта, приходилось несколько раз, а перекладывать руля приходилось почти беспрерывно; благодаря последнему обстоятельству, стрельбу пришлось вести все время на циркуляции и стрельба наша вообще плохая, делалась от этого прямо никуда негодной.
Каждый раз, когда при маневрировании благополучно переживался какой-нибудь критический момент, а таких моментов было много, Иван Николаевич, всегда бодрый и веселый, оборачиваясь ко мне, приветствовал меня жестом, я отвечал ему тем же, показывая, что и для меня но чужда морская оценка пережитого момента. Эти взаимные приветствия свидетельствовали о существовании непрерывной нравственной связи между мной и моим командиром, и мне приятно было это сознавать.
В пятом часу наши броненосцы стали уклоняться вправо; их в это время обходили японские броненосцы, преграждая им путь к N и приблизились к нашим крейсерам; благодаря этому обстоятельству случилось то, что крейсера наши слились с броненосцами в одной нестройной линии кильватера. Общая картина боя в это время была крайне сложная; суда нашей эскадры ходили по кривим, двигаясь по направлению часовой стрелки и описывая петли, старались проявить некоторую склонность к движению на север.
Японские силы, обходя и отжимая нас, держали наши суда таким образом, как бы внутри дуги, в центре которой, (т. е., за нашими судами, если смотреть от японцев) толпилась куча наших транспортов. В шестом часу произошел, приблизительно, следующий маневр: суда нашей эскадры шли на SO, склоняясь постепенно к S; во главе растянутой кильватерной колонны были крейсера адмирала Энквиста; крейсера эти продолжали описывать дугу большого радиуса, постепенно перешли через S и W на курс в NW четверти; в это время броненосцы наши, шедшие, приблизительно, на S, повернув последовательно, легли на курс, близкий к N. Японцы, которые были к O от наших броненосцев и шли параллельно им, в ответ на их маневр повернули на обратный курс «все вдруг».
Прямым следствием описанного маневра явилось разделение наших крейсеров с броненосцами и в то время, как сражение продолжалось между броненосными силами, крейсера наши постепенно вышли из сферы огня. Около этого времени, замечен был на одном миноносце, кажется, на «Буйном», сигнал: «Начальствующий передает командование адмиралу Небогатову». Считаю нужным подробно остановиться на этом факте. Сигнал этот был отрепетован большинством кораблей эскадры. Когда старший сигнальщик Зотов спросил меня: «Можно ли спускать сигнал»? я ответил вопросом, «Видят ли сигнал на «Николае I»? Зотов доложил, что на «Николае I» поднят ответ; мне это показалось странным и я приказал сигнал держать. На «Донском» сигнал этот был спущен, по моему личному приказанию, только тогда, когда сигнальщик Зотов доложил, что почти все корабли его спустили.
Через месяц после боя, уже в плену, в местечке Нино-сима, (карантинный пункт, чрез который в Японии пропускались все военнопленные), мне пришлось встретиться с флагманским сигнальным кондуктором с броненосца «Николай I». Этот кондуктор в присутствии капитана 2 ранга Ивкова, бывшего старшего офицера бр. «Сисой Великий» подтвердил мне, что сигнал о передаче командования на «Николае I» был разобран; знает это он потому, что сам, с, старшим сигнальщиком, находясь на мостике вне боевой рубки, флаги этого сигнала читали и чрез пролет, под крышей боевой рубки, докладывали о них флаг-капитану и флаг-офицерам, которые находились в рубке; он добавил, что если бы он не слыхал вслух прочитанного флаг-офицерами в сигнальных книгах значения этого сигнала, то он вообще не имел бы возможности знать его значение. Тот же кондуктор показал, что, после сигнала с миноносца, другой миноносец подходил к борту, «Николая I» и голосом передал на «Николай I» приказание Командующего: «Идти во Владивосток», но он не помнит, чему непосредственно следовал поднятый на «Николае I» сигнал: «Броненосцам курс NО 23°», прочитанному ли с миноносца сигналу о передаче командования или полученному приказанию с подошедшего к борту «Николая I» миноносца. Курсы крейсерского отряда и броненосцев немного расходились. Последовательно произошли события: гибель броненосца «Александр III», продолжительный пожар и гибель броненосца «Бородино»; место головного в броненосном отряде занял броненосец «Орел», но ненадолго; за японскими броненосцами показались отряды японской минной флотилии; наши броненосцы скорей, чем последовательно, повернули влево. Крейсера адмирала Энквиста, к которым в это время подошли легкие крейсера и миноносцы (все девять миноносцев мною лично были пересчитаны) начали склоняться влево. Транспорты, идя нестройной кильватерной колонной, держались немного сзади крейсеров. Когда отряд адмирала Энквиста, по сигналу с «Олега»: «Следовать за мной», довольно решительно склонился влево, взял курс в SW четверти, легкие крейсера и миноносцы, державшиеся очень близко с левой стороны крейсерского отряда, очевидно, не приняв этого сигнала, продолжали лежать на своем курсе в NW четверти и оказались в критической. необходимости прорезать строй крейсеров по разным промежуткам, перейдя, таким образом, с левой стороны крейсеров на правую и скрывшись в довольно сильно уже сгустившейся темноте. Во время этого маневра, крейсер «Алмаз» проскочил перед носом «Донского» и скрылся; было это, вероятно, около девяти часов вечера; в десятом часу «Донской» отстал от «Авроры», а, стало быть, и отделился от командующего крейсерским отрядом. Курс был SW 10°.
Близко от «Донского», на правом крамболе его, чуть виднелся силуэт «Мономаха». Около десяти часов, «Мономах», положил «право на борт», вдруг бросился прямо на таран «Донскому»; на «Донском» успели положить «лево на борт» и разошлись так близко, что на «Мономахе», в ожидании неизбежной катастрофы, вырвался крик ужаса десятков голосов. «Мономах», проскочив, скрылся и почти сейчас же в его направлении раздалась стрельба. «Донской», после случайного своего маневра, теперь шел по курсу NW четверти и сразу попал в беспорядочную кашу наших миноносцев, которые, очевидно, бросились назад, разыскивая потерянный ими крейсерский отряд. От этих-то миноносцев, я полагаю, «Мономах» и кинулся в сторону и по ним он же, вероятно, и открыл стрельбу. Мне помнится, что сами офицеры «Мономаха» этого не отрицают.
В том, что миноносцы были наши, я не сомневаюсь, так как с одного из них, проскочившего по правому нашему борту под корму, я отчетливо слышал крепкую брань и приказание стрелять, отданное озлобленным голосом. Миноносец. миновав нас, действительно открыл огонь, но в кого он стрелял, я не знаю. Вслед за миноносцами, по левому борту «Донского», контр-курсом прошел крейсер «Светлана».
На «Светлане» нас узнали и командир «Светланы» крикнул нам в мегафон: «На «Донском» не знаете ли где.....?» Я догадался, что капитан 1 ранга Шеин справлялся о командующем крейсерами и успел ответить в мегафон же: «Не знаем». Минут через пятнадцать, крейсер «Светлана», обгоняя нас, вновь прошел очень близко по левому нашему борту; за «Светланой» держался, почти вплотную, какой-то миноносец; полагаю, что это был миноносец «Быстрый», который находился при «Светлане» и в момент ее гибели. Только что мимо нас прошел крейсер «Светлана», как, в темноте, по нашему траверзу раздалась ожесточенная стрельба и трескотня пулеметов; кто стрелял не знаю, но стреляли в нашу сторону. Некоторые наши комендоры не выдержали и начали было стрелять, но скоро были остановлены. Недоразумение чувствовалось всеми и действительно артиллерийский кондуктор Киреев скоро принес и показал мне, залетевший на «Донской», снаряд из пушки Готчкиса русского изготовления; снаряд этот не разорвался. Вся свалка и беспорядочная стрельба продолжалась, вероятно, около часа времени, т. е., с 9 до 10 часов вечера. Когда «Донской», закрыв все огни и минуя стреляющие корабли, вышел из сферы боя, командир собрал на мостике совет, заявив на этом совете, что искать адмирала бесполезно; Иван Николаевич предложил присутствовавшим высказать свои соображения относительно дальнейшей задачи крейсера. На совете было единогласно решено идти во Владивосток.
Когда решение идти во Владивосток определилось, я предлагал командиру склониться вправо и идти в направлении, по которому скрылся «Алмаз»; командир был другого мнения и, после непродолжительного спора со мной, повернул влево на обратный курс, т. е., привел в исполнение свое решение.
Часа полтора, вероятно, «Донской» шел на О, к берегам Японии, иногда уклоняясь, преимущественно к S, чтобы обойти дальше, показывавшиеся у нас с левой стороны, какие-то суда, которые, временами, светили прожекторами и стреляли. Я думаю, что это были или некоторые из наших броненосцев («Наварин», «Нахимов», «Сисой Великий») или наши транспорты, отражавшие минные атаки японцев. Когда «Донской» вышел на свободное место, т. е., стрельба и лучи света прожекторов, остались далеко сзади, командир склонился к N и предложил мне до 2-х часов ночи отдохнуть. Таким образом, с момента, когда рулевая машинка была испорчена, я безотлучно находился на заднем мостике, а когда, в седьмом часу вечера, перешли к управлению на паровом штурвале с переднего мостика, я находился тоже на переднем мостике и ушел по предложению командира только в 12 часу ночи с тем, чтобы в два часа подсменить самого командира. Конечно, я спать не мог; обойдя дна раза крейсер, я повсюду видел спящих людей, свалившихся от переутомления на тех самых местах, которые они занимали по боевому расписанию. Считаю нужным обратить внимание на то, что люди, на долю которых, по роду их обязанностей в бою, выпало сравнительно немного физического труда, были переутомлены не меньше тех, физический труд которых был тяжелый. Мне кажется, что моральное переутомление к бою идет впереди физического. Если это так, то надо отказаться от всякой идеи о резервах на корабле.
В первом часу ночи, я вновь поднялся на мостик. Ночь была безлунная, но звездная. Море было неспокойное и крейсер слегка покачивало. Старший штурман попросил меня взять высоту полярной звезды. Вычисления показали, что крейсер находится на 45 миль к северу от Корейского пролива. Около этого времени, за кормой крейсера показались два миноносца, скоро показался и третий миноносец; на одном миноносце показали что-то вроде опознательного сигнала цветным фонарем, но неясно; другой миноносец нес обыкновенные отличительные огни, а третий миноносец, продержавшийся короткое время за кормой без всяких огней, уклонился в сторону и скрылся.
Вообще надо признать, что на судах 2-й эскадры к опознательным сигналам относились несерьезно и мне помнится, что самый приказ, в котором предлагалась система опознательных сигналов и давались указания на то, как ею пользоваться, редактирован был неясно, прямым следствием чего было различное толкование на разных кораблях самих способов, производства онознательных сигналов. Этот вопрос мною был затронут в докладной записке, поданной на имя Командующего эскадрой в Камранге. Теперь понятно будет, почему на «Донском» одинаково колебались признать следовавшие за кормой миноносцы, как за свои, так и за неприятельские. Решено было усиленно за ними следить и ночь прошла и страшно напряженном. внимании. Крейсер шел со скоростью 13 узлов: курс был NО 25°. Теперь не соблюдали уже приказания Командующего эскадрой, отданного перед Цусимским сражением: «Не телеграфировать», напротив, каждый раз, как только японцы начинали говорить по телеграфу, станция крейсера им мешала и, вероятно, с полным успехом, так как разговоры их немедленно прекращались. С рассветом выяснилось, что державшиеся за «Донским» миноносцы были «Бедовый» и «Грозный». (Из донесения).
В шестом часу утра 15 мая, с правой стороны от нас, появились три японских миноносца и, держась далеко, стали, очевидно, следить за нами. В седьмом часу утра, с миноносца «Бедовый» передали нам по семафору, что миноносец «Буйный» по телеграфу просит «Донского» остановиться. Не знаю, почему станция крейсера не приняла сама этого сигнала.
Командир «Донского» повернул на обратный курс и, идя на дымок, еле заметный на горизонте, приблизился к «Буйному». Следившие за нами японские миноносцы куда-то скрылись. На «Буйном» находились: раненый Командующий эскадрой, с частью своего штаба, и до двухсот человек команды «Ослябя», принятых на палубу «Буйного» с воды, после катастрофы их броненосца. По требованию штаба Командующего, больной адмирал, был перевезен на катере о «Донского» на миноносец «Бедовый»; на тот же миноносец были перевезены все чины его штаба и младший врач с «Донского» для ухода за адмиралом.
Мичман Гернет с «Донского», который был на катере, перевозившем Командующего, доставив адмирала на «Бедовый», спросил его: «Не будет ли каких приказаний на «Донской»? Адмирал ответил твердо и решительно:«Идти во Владивосток». Одновременно с пересадкою адмирала на барказ с «Донского», перевозили на крейсер с «Буйного», сильно переполнявших миноносец, «Ослябцев». «Бедовый», как только на него пересадили адмирала со штабом, дал ход и вместе с миноносцем «Грозный» скрылся по направлению на N. Операция пересадки «Ослябцев» с «Буйного», продолжалась до тех пор, пока вновь не показались два японских миноносца. Подняв шлюпки, «Донской», сопровождаемый «Буйным», пошел к северу. Японские миноносцы, держась вдалеке, обошли «Донского» и скрылись тоже на север. Полагаю, что это были те японские миноносцы, которые потом настигли «Бедового» и «Грозного». Около двенадцати часов дня, «Буйный», опять сильно отставший, поднял сигнал о бедствии; командир «Донского» вновь вернулся к «Буйному» и, узнав, что состояние котлов «Буйного» не позволяет продолжать плавание, предложил капитану 2 ранга Коломейцову, командиру «Буйного», перебрать на «Донской» команду миноносца и оставшихся на нем еще Ослябцев, а миноносец затопить. С миноносца были сняты все люди и после неудачной попытки к взрыву, он был потоплен выстрелами с «Донского» из шести-дюймового орудия.
Достойно замечания то обстоятельство, что в миноносец, который был неподвижен, в каких-нибудь тридцати саженях от неподвижного же крейсера, попали только по шестому выстрелу из современной шести-дюймовой пушки Канэ, снабженной оптическим прицелом Перепелкина.
Я утверждаю, что подобное явление, может быть оправдано только тем, что артиллерийская школа во флоте не имела, да и до сих пор не имеет строго выработанных основных принципов наводки и производства выстрела; другими словами, школы стрельбы у нас во флоте не было и нет.
В подтверждение высказанной мысли, могу привести такой пример: когда число комендоров, выпускаемых из учебно-артиллерийской команды, по требованиям времени, значительно возросло (время командования учебно-артиллерийским отрядом адмирала Рожественского); рецепт, которым должен был руководствоваться комендор при производстве выстрела с качающейся платформы, был следующий: выстрел надо производить в тот момент, когда качающаяся в пространстве прицельная линия, двигаясь в вертикальной плоскости снизу вверх, подходит под цель. Очевидная ложность такого рецепта не требует доказательств.
Артиллерийский офицер, лейтенант Дурново, назначенный на «Донской» ужо в Носси-бе, офицер чрезвычайно старательный и интересующийся своим делом, почему-то на переходе из Носси-бе в Камранг ничего не сказав ни командиру ни мне, самостоятельно решил дать другой рецепт комендорам для руководства при производстве выстрела; он требовал, чтобы люди успевали произвести наводку и выстрел в тот короткий момент, когда прицельная линия, качающаяся в пространстве, останавливается, меняя направление своего движения. Ложность такого правила для меня, по крайней мере, тоже очевидна. Наконец, в последнее время, как мне известно, проводится принцип беспрерывного удерживания прицельной линии на цели, пользуясь двумя наводчиками, при существовании небольшой даже качки; я сомневаюсь, чтобы это было достижимо.
Переходя к организации управления огнем на корабле, я считаю нужным отметить тоже интересный факт, а именно: в 1904 г., перед уходом 2-й эскадры на Восток, на суда эскадры были разосланы две брошюрки, изданные Морским Министерством в том же году и трактующие один и тот же предмет, организацию управления огнем корабля в бою, исходя из диаметрально противоположных принципов; одна брошюра принадлежала перу полковника Кор. Мор. Артилл. Алексеева, а другая была написана флагманским артиллеристом 2-й эскадры полковником Кор. Мор. Артилл. Бересневым. Перечисленное, мне кажется, достаточно свидетельствует о том, что артиллерийской школы во флоте у нас не было и учебно-артиллерийская команда и отряд существуют, как и все остальные специальные школы во флоте, главным образом, ради своих собственных интересов, только необходимый минимум трудов уделяя пользам флота.
Позволю себе вернуться назад и сказать несколько слов по поводу того, что артиллерийский офицер, незадолго до боя, не испросив ни у кого разрешения, сбил всех комендоров, переучивая их новым правилам производства выстрела.
Факт этот служит прекрасной иллюстрацией того стремления к автономии специальных частей, которое, лично по моему мнению, существовало повсюду на судах 2-й эскадры. Всякое стремление сделать что-нибудь в интересах подготовки корабля, как целого (как боевой единицы), к бою, должно было уступать или, по крайней мере, серьезно считаться с интересами и часто даже с капризами специальных частей, совершенно фактически независимых ни от кого на корабле и подчиненных только своему флагманскому чину.
Старшим офицерам, на плечах которых, по выражению капитана 1 ранга Шеина, перевозилась вся тяжесть 2-й эскадры, приходилось переживать много неприятностей и разочарований, если, помимо беспросветной черной работы, существовавшей на эскадре, они пытались связать в одно целое в интересах боевой подготовки корабля, разрозненные стремления специальных частей; без борьбы дело не обходилось и схема этой борьбы была обыкновенно не сложна; когда специальный офицер расходился во взглядах с командиром или старшим офицером, он, обыкновенно. испрашивал разрешение отправиться на флагманский корабль к флагманскому специалисту по делам какого-нибудь технического вопроса своей специальности. Результатом такого визита, являлся циркуляр штаба Командующего, в котором спорный вопрос разрешался, обыкновенно, в интересах специалиста.
Перехожу к дальнейшему изложению событий 15 мая. Миноносец «Буйный», в которого мы так плохо стреляли, получив пробоину в носовой части, сначала медленно стад погружаться носом, а потом, вдруг встал на попа, винтами кверху, и в таком положении быстро ушел под воду. В оба раза «Буйный» задержал «Донского», вероятно, часов на пять. Покончив с «Буйным», «Донской» продолжал свое плавание на север, а около четырех часов дня, с правой стороны крейсера, были усмотрены дымы.
Мичман Вилькен, наблюдавший за показавшимися судами с салинга, после нескольких сбивчивых показаний, дал знать, что видит четыре японских крейсера и четыре миноносца.
Командир «Донского» изменил курс влево, но было уже поздно, мы были замечены и неприятельские крейсера, поворотив «все вдруг», стали держать на «Донской».
Погода была ясная и остров Дажелет (горизонт которого — 70 миль) в это время поднимался уже над чертой горизонта. Сближение с противником происходило медленно, но заметно, и неизбежность боя была очевидна.
На совете, который был созван командиром на мостике (присутствовали: командир, я, подполковник Шольц, лейтенанты: Дурново, Старк, Гирс и подполковник Осипов) большинство, сознавая близость роковой минуты, угрюмо молчало, только подполковник Осипов бегал по мостику и убеждал всех, что сражаться с такими превосходными силами противника безумно и что никто но имеет права взять на себя ответственность за 800 жизней в безрассудном бою, (на крейсере было около 780 человек); он говорил в том же роде много и страстно.
Иван Николаевич Лебедев, не видя результатов совета, а, может быть, признавая его даже вредным, подошел ко мне и сказал, что, по его мнению, надо совет распустить; разделяя его мнение и поняв его желание, я предложил лишним с мостика уйти и приготовиться занять свои места, когда будет пробита тревога. К это время с левой стороны, впереди траверза, показались, направлявшиеся тоже к нам, еще два крейсера и три миноносца.
Командир изменил курс прямо на Дажелет и сообщил нам свое решение разбиться у прибрежных скал этого острова. если исход неравного боя для «Донского» будет роковой. В начале седьмого часа, бывшие от нас слева, крейсера «Ниитака» и «Отова» приблизились к «Донскому» кабельтовов на 50 и открыли огонь. «Донской» некоторое время не отвечал; я два раза обращался к командиру за разрешением пробить боевую тревогу, но Иван Николаевич задумался и молчал; наконец, он повернулся ко мне, с глазами полными слез, но улыбающийся, пожал мне руку и сказал спокойно: «Если со мной что-нибудь случится, позаботьтесь о моих двух маленьких девочках». Решение командира для меня было очевидно, и я приказал пробить боевую тревогу.
Когда на «Донском» были подняты стеньговые флаги и грянул первый выстрел, до Дажелета еще оставалось миль около 35. Через четверть часа ввязался в бой и отряд четырех японских крейсеров, бывших у нас с правой стороны (дивизия адмирала Уриу); теперь «Донской» бился на оба борта. Японцы стреляли отлично. Вначале, когда дистанция боя была большая, командир «Донского», желая уменьшить действительность неприятельского огня, изменял немного курс в ту или другую сторону каждый раз, как японские снаряды начинали ложиться кучно, близ бортов крейсера. Полагаю, что японцы стреляли частым беглым огнем, по заранее подготовленному расстоянию. Позднее, когда дистанция боя значительно уменьшилась, на «Донском» строго держались курса, стараясь не допускать уклонений в стороны, в интересах улучшения качества стрельбы крейсера.
После сражения 14 мая, крейсер серьезных повреждений не имел; 15 мая, перед вступлением в бой, крейсер имел только один недочет, а именно: был выведен из действия один двойной котел. Снаряды хотя и были израсходованы в большом числе 14 мая, но, благодаря увеличенному сверх положения запасу, снарядов хватало еще и на 15 число. Людей, выведенных из строя накануне, было немного. В разгар боя, начались частые пожары, которые, как выше было сказано, довольно легко тушились; явились пробоины в корпусе; все шлюпки были разбиты в щепу, за исключением барказа № 2 и одной шестерки. Появилась большая убыль в людях убитыми и ранеными, но, тем не менее, команда работала прекрасно, проявляя инициативу и самостоятельность в тех случаях, когда обстановка требовала немедленного действия, не ожидая приказания старшего.
Вообще, как я писал в своем донесении, производство учений по заранее составленному плану (приказ Командующего эскадрой), как выяснилось в бою, принесло громадную пользу. Унтер-офицеры были настоящими помощниками своих плутонговых командиров, в смысле надзора за порядком и работами в плутонге. Замена убылых, уборка раненых, тушение пожаров и питание орудий, насколько мне известно, мало отвлекали офицеров от прямой их обязанности — руководительства стрельбою. Учения, по заранее составленному плану, производились на крейсере каждый день по два раза, в течение двух недель, предшествовавших бою; учения продолжались, обыкновенно, по полчаса утром и вечером.
Большую помеху, во время боя, представляла, бывшая на крейсере, Ослябская команда. Ослябцы, пережив катастрофу своего броненосца, были, до известной степени, деморализованы и, попав 15 числа опять в бой, почти обезумели; отец Петр Никитич Добровольский, наш священник, свидетельствует, что Ослябцы производили страшное впечатление своим отчаянием и плачем (двое, во время боя, выбросились за борт). Много было потрачено трудов и энергии господами офицерами на то, чтобы удержать этих несчастных в указанном для них помещении жилой палубы и не выпускать на верх под выстрелы. В восьмом часу много орудий было выведено уже из строя; значительно возросла убыль в людях; появились большие пробоины у ватерлинии, (две пробоины — с левой стороны и одна — под правой раковиной); некоторые орудия, после исправления, вновь вводились в действие.
Около половины восьмого, командир потребовал меня на мостик и предложил мне демонстративно для японцев, что-нибудь выбрасывать за борт, что могло бы быть принято ими за мины. Идя исполнять приказание командира, я был свидетелем поранения осколками, разорвавшегося на левом шкафуте снаряда, старшего штурмана подполковника Шольц; не успели люди с носилками подойти к подполковнику Шольц, как он был убит, вновь разорвавшимся над ним снарядом.
Собрав всех минеров к машинному люку, я стал доставать буйки от контр-мин, которые помещались у нас на колосниковой защите огромного машинного люка. Связав эти буйки линем и перенеся их к гако-борту, я распорядился выбросить их, когда последует на то особое мое приказание.
Не помню, были ли эти буйки выброшены или нет.
Около восьми часов, мне дали знать, что командир стонет; на мостике, куда я бросился, командир встретил меня словами: «Сдаю вам командование».
Сильно раненый, Иван Николаевич еле держался на ногах, перевалившись всем корпусом через штурвал.
Лейтенанты: Дурново, Гирс и все нижние чины, бывшие на мостике, лежали мертвые. Положив командира на палубу, я послал ординарца к доктору и за носилками, а сам встал на штурвал; но штурвал вертелся в холостую, так как привод к рулевой машинке был разбит. Я поспешил на задний мостик, так как туда пришлось перенести управление крейсером, пользуясь опять ручным штурвалом. Некоторое время, крейсер оставался без управления и под влиянием действия одного винта, склонялся вправо, уменьшая расстояние до отряда четырех японских крейсеров.
Вскоре после того, как правили уже на ручном штурвале, пожар или какая другая причина вызвал замешательство и панику среди Ослябцев. Прапорщик запаса по морской части Августовский утверждает, что возбуждению этой паники сильно способствовал своим поведением подполковник Осипов, который с криком: «Я топиться второй раз не хочу, я — штаб-офицер и меня никто не смеет здесь удерживать...», первый разорвал цепь офицеров, бывших у фор-люка в жилой палубе и взявшихся между собою руками, чтобы задержать, бросившихся к трапу Ослябцев. (Мичман Сенявский и прапорщик по морской части Августовский).
Люди, кинувшиеся в панике наверх, увлекли за собою прислугу кормовой подачи и, когда кондукторы Киреев и Филатов прибежали ко мне доложить, что люди из погребов ушли и подача приостановлена, я должен был спуститься с мостика и, не брезгуя никакими средствами, заставил людей вернуться в погреба. Это был второй случай, когда крейсер оставался без управления.
Прапорщик запаса по морской части Мамонтов, во время описанного беспорядка, был усмотрен спрятавшимся в шкапчике для первых выстрелов, под банкетом кормовой 47 миллиметровой пушки Готчкиса.
Вообще порядок, благодаря энергии и распорядительности офицеров, которые действовали, я должен сказать, совершенно независимо от меня, был восстановлен очень скоро. Стало темнеть; «Донской» продолжал развивать довольно бойкий еще огонь, хотя много орудий было уже подбито. В девятом часу, крейсер получил пробоины в кожухах и в бортах; из пробоин в бортах, четыре опять были у самой ватерлинии и большие (одна из них в жилой палубе в помещении кондукторской кают-компании была величиною до двух квадратных сажен); в донесении я писал, что подводных пробоин не было, однако, по возвращении из плена, меня посетил машинист Ройнвальд, который говорит, что были подводные пробоины в угольных ямах с левой стороны. На крейсере появился крен; обнаружить места течи было трудно; лежавший по бортам в жилой палубе уголь и запасы всяких материалов и провизии закрывали доступы к бортам. У японцев, в это время, один крейсер горел, другой имел значительный крен.
Желая состворить неприятеля и поместить «Донской» для японцев на темпом фоне, высоко поднявшегося уже из воды Дажелета, я изменил курс вправо, румба на четыре.
Старший сигнальщик и еще несколько человек утверждают, что около этого времени неприятельский крейсер, имевший крен, затонул.
Артиллерийский бой прекратился (адмирал Того в своем рапорте выражается так: «Это тяжелое нападение на «Донской» больших пушек прекратилось»). Стало темно; обернувшись назад, я сам видел два прожектора, которые под большим углом снижения, быстро двигались из стороны в сторону, повидимому, освещая поверхность воды; что это означало, я объяснить не могу.
Снарядов на «Донском» оставалось к концу боя около двух на каждое шести-дюймовое орудие. Один из последних японских снарядов разорвался в задней трубе и развернул ее по всей высоте; передняя труба была пробита раньше осколками во многих местах. Вероятно, тяга упала, потому что, по заявлению инженер-механика Кольцова, пар сел сразу и все усилия кочегаров не могли его поднять; крейсер шел теперь малым ходом; незначительный крен, по невыясненной причине, стал увеличиваться и достиг уже пяти градусов; скоро мне доложили, что другой двойной котел, кажется, № 5, был , выведен из действия, так как он не держал уже воды; остальные котлы тоже текли. Верхняя палуба, от заднего кожуха до самого форштевня, представляла картину полного разрушения. Все перечисленное, конечно, служило мне указанием на тяжелое положение крейсера, однако, признаюсь, я не предпринимал никакого определенного решения и крейсер, как бы, по инерции продолжал идти мимо Дажелета, который был теперь на траверзе.
Я помню голос, если не ошибаюсь, мичмана кн. Горчакова, который, предполагая, что я острова не вижу и прохожу мимо его просто по ошибке, кричал мне, что остров остается с левой стороны.
На мостик прибежал инженер-механик Кольцов и взволнованным голосом сообщил мне, что в низах появилась вода; я не рассуждая положил право на борт и направился к острову. Более всего меня беспокоили большие пробоины в бортах, так как я прекрасно понимал всю бесполезность борьбы с потоплением при тех средствах, которые имелись на крейсере и при трудности доступа к бортам для заделки пробоин.
Ночь была совершенно темная; крейсер шел к острову малым ходом, когда появились с обеих сторон миноносцы. Начались минные атаки, и две мины я сам лично видел: одна была выпущена с миноносца, появившегося у нас на левом траверзе, вероятно, не далее одного — полутора кабельтовов; эта мина шла нормально к нашему борту и проскочила перед самым тараном; другую мину я увидал, обернувшись на звук ее выстрела; эта мина была пущена миноносцем, близко подошедшим к нашей правой раковине, и прошла благополучно для крейсера, скользя вдоль его правого борта. Некоторые видели еще и третью мину, но я ее не видал. Отражать минные атаки пришлось в полной темноте, так как проводники были перебиты и прожектора действовать не могли. Один миноносец все-таки был потоплен (утром 16 мая многие утверждали, что потоплено два миноносца). Во время отражения минных атак, ревизор лейтенант Старк вынес наверх денежный сундук, в котором были положены все секретные документы и, с моего разрешения, выбросил сундук за борт со всеми документами и деньгами (вероятно, около восьми тысяч).
Приблизительно через час, после минных атак, «Донской» подошел к Дажелету с остовой его стороны. Остров, по лоциям, считается недоступным для больших судов и японцы потом отказывались верить, что «Донской» мог подойти, так близко к острову. За островом был полный штиль и, не теряя времени, было приступлено к высадке на берег. Высадка производилась на поврежденном барказе № 2 и на шестерке. Первым был свезен на берег командир, Иван Николаевич Лебедев и, как наиболее беспокойный элемент — Ослябцы; затем были перевезены все раненые, команда миноносца «Буйный» и в последнюю очередь команда «Донского».
Считаю нужным упомянуть, что, в качестве гребцов во время высадки, работали исключительно люди «Донского», после того, как барказ из первого своего рейса на берег еле догреб до крейсера под четырьмя веслами; случилось так потому, что большинство, попавших на барказ гребцами, Ослябцев, добравшись до берега не пожелали гресть обратно на крейсер.
Пока производилась высадка, тела всех убитых были снесены и заперты в помещениях кают-компании и лазарета.
Перед рассветом, из опасения появления неприятеля, я приказал, оставшимся на крейсере людям (около 160 человек), захватить с собой койки и другие плавучие предметы и переправляться на берег вплавь.
Оставив при себе необходимое число людей, я отошел с крейсером на глубину и затопил его.
Господа офицеры, кроме тех, которые были при команде на берегу и необходимые нижние чины, как-то: боцмана, рулевые, машинисты, кочегары и трюмные, всего числом человек 25, покинули крейсер со мной на барказе.
Хотя на крейсере было все приготовлено для взрыва минного погреба, но я предпочел затопить крейсер, так как должен сознаться, что эффекта взрыва себе не представлял. Для потопления были открыты кингстоны и разбита горловина циркуляционной помпы.
«Донской» наполнялся водою, люди сидели уже на барказе, когда я, с кондуктором Костюком, квартирмейстером Бедняковым, направившись к трапу, увидал случайно неубранное тело лейтенанта Дурново; мы трое снесли его в каюту командира и заперли там. В самую последнюю минуту квартирмейстер Бедняков вспомнил, что у винного погреба остался на посту часовой; я послал Беднякова снять часового и, когда они оба вернулись, сел на барказ.
Еще во время боя снарядом разбило двери винного погреба; конечно, нашлось несколько слабых душ (замечено двенадцать человек), которые воспользовались доступом к вину. Кондуктор Костюк самостоятельно распорядился охраной погреба, чем предупредил вероятный беспорядок, если принять во внимание, что около винного погреба помещались Ослябцы. Минут через пятнадцать после того, как барказ отвалил, крейсер сразу лег на левый бок, набрал всем кузовом воды и, быстро выпрямившись, скрылся под водою на глубине 100 — 200 сажен и в расстоянии от берега 6 — 7 кабельтовов. В это время, показались уже с разных сторон, направлявшиеся к месту гибели «Донского», пять больших японских миноносцев, на один из которых («Оборо» — капитан Ясима), я был взят через час, после моей высадки на берег.
15 мая на «Донском» убитых не было; раненых было девять человек нижних чинов, а из офицеров легко был ранен я.
15 мал убиты: подполковник корпуса флотск. штурм. Шольц, лейтенанты Дурново, Гирс и около 70 нижних чинов.
Ранены: командир капитан 1 ранга Иван Николаевич Лебедев, капитан 2 ранга Коломейцов, лейтенант Шутов, мичманы Вилькен, Кнюпффер, Храбро-Василевский, светл. кн. Ливен и около 130 нижних чинов. Отмечу факт, что ни один из раненых офицеров не покинул своего места и не обращался до высадки на берег за помощью на перевязочный пункт. Командир был ранен смертельно и умер в госпитале в Сасебо.
Командир, Иван Николаевич Лебедев, как я потом узнал, на судне не получил медицинской помощи и, кажется, потому, что наш единственный доктор был завален тяжело ранеными, когда я послал за ним для Ивана Николаевича.
Одной из самых главных причин нашего колоссального разгрома я считаю никуда негодную стрельбу комендоров и неудачную организацию управления огнем, в которой отведена слишком большая роль несовершенным дальномерам и приборам стрельбы и нервам небольшой кучки людей, состоящих при этих приборах и дальномерах.
В боях, приборы действовали недостаточно удовлетворительно.
В Носси-бе еще, я был поражен плохой стрельбой и подал тогда по этому поводу докладную записку, в которой затрагивался, главным образом, вопрос корректирования стрельбы.
Записка была подана на имя Командующего 2-й эскадрой.

Капитан 2 ранга Блохин.

Дополнительное показание.
Бой 15 мая начался с расстояния 50 кабельт. и, постоянно уменьшая расстояние, в некоторые моменты доходил, я думаю, кабельтовов до 15 — 12.
Полное сознание критического положения крейсера, благодаря большому числу больших пробоин у W. L. и глубокое убеждение в том, что котлы крейсера не прослужат переход до Владивостока, заставили меня отказаться от попытки идти дальше; совета не собирал.
Ход крейсера, когда он шел уже, повернув к острову, т. е., во время минных атак, был 4 — 5 узлов и все мои старания заставить дать больше ходу были безрезультатны. Я посылал кондуктора Костюка в машину с приказанием дать возможно больший ход, но ему сказали, что больше 5 узлов крейсер идти не может, так как котлы текут.

Капитан 2 ранга Блохин.