Крейсер II ранга «Рион».

74.

Показание Артиллерийского Офицера Лейтенанта фон-Берендс.

При снаряжении и отправке в поход 2-ой эскадры я не был, так как плавал в это время на Черноморской эскадре; на 2-ю эскадру был назначен в конце ноября 1904 г., по личному желанию, на открывшуюся на крейсере «Дмитрий Донской» вакансию. Застав на Крите отряд капитана 1 ранга Добротворского, я был помещен на «Рион» для дальнейшего следования к эскадре; но уже в Джибути, по просьбе командира «Риона», назначен артиллерийским офицером крейсера, вместо уходившего на миноносец лейтенанта Давыдова.
Из времени, проведенного в составе судов 2-й эскадры, я вынес самые лучшие воспоминания, самые лучшие чувства, как к адмиралу, так и к другим судам эскадры, чувство солидарности, единения, взаимной помощи в которых нам, привыкшим к розни и мелкому до мелочей соперничеству кораблей у себя дома, можно только было удивляться и стараться подражать. Всякий старался поддержать честь не только своего судна, но и всей эскадры — «наши офицеры, наша команда» значили не офицеры или команда «Суворова», «Авроры», «Донского» — а, вообще, офицеры, команда, чины эскадры — в противоположность всему не нашему, чужому, — всему, что выходило или находилось вне сферы эскадры, с ее жизнью, интересами, радостями и заботами. Тут встречались офицеры каспийцы, балтийцы, сибиряки и черноморцы, товарищи по корпусу, не видавшие друг-друга лет по 10, по 15, шли расспросы, речи, новости, разговоры; воодушевление было громадное; старые офицеры, пришедшие вокруг Африки со своим «железным адмиралом, — передавали впечатления своего долгого плавания, все эпизоды ночной Гулльской атаки. Вновь прибывшие приносили вести о ходе войны, слухи о приходе черноморских броненосцев; грузились углем, отправляли целые поезда шлюпок на буксире паровых катеров за 5 миль от эскадры к роднику за водой; ревизоры ездили по берегу в надежде перехватить лишний пуд муки или мяса раньше другого; кают-компаньоны целыми днями рыскали и шныряли по транспортам, своим и иностранным, в поисках за лишним фунтом сыру или престарелой курицей, которая шла почти на вес золота, как и все, что продавали нам по пути иностранцы. Эта жизнь, этот водоворот, увлекал за собою, засасывал всякого свежего человека, не давая очухаться; дни летели, как часы, и почти с сожалением двинулись все с насиженного места; но это только до выхода в море —тут все подтянулось, почистились после погрузки угля и материалов; последние дни с 25 февраля по 1 марта грузились пять суток почти непрерывно; доводя до максимума запасы угля, приняв по прочим частям, согласно приказа, запасы на три месяца плавания.
Что касается снабжения и снаряжения эскадры, как я узнал потом, бывая по службе на различных судах эскадры, то, вследствие горячки и лихорадочной поспешности, с какою готовили эскадру к выходу в море, являлись неизбежные недочеты: при известной нам всем продуктивной работе портовых мастеровых и волоките портовых учреждений, главнейшую задачу порта, повидимому, составляло сбыть с рук, погрузить возможно скорее на судно припасы, запасы и механизмы, не поверяя зачастую упаковок, за что потом уже в походе приходилось рассчитываться специальным офицерам: пополнять утерянные или забытые винтики, шайбочки, гайки, исправлять все, что было погнуто, помято при спешной погрузке, уже в походе средствами своей машины. Нельзя сказать, чтобы чувства к порту были очень теплые.
Оптические прицелы были выданы перед самым уходом; с ними знакомились, их испытывали уже в пути.
Дальномеры Барра и Струда, английской работы, начинали фатально врать, как только расстояние выходило за пределы средних боевых дистанций, то-есть, за 30 — 40 кабельт., именно на тех дистанциях 50 — 60 кабельт., на которых велся бой японцами; отпущенные на эскадру дальномеры Барра и Струда на расстояниях выше 40 кабельт. давали от 15 — 25% ошибок в своих показаниях.
Это подтвердилось отчасти и летом 1906 года на эскадре Черного моря при сверении дальномеров на «Ростиславе», хотя там были очень хорошие, выписанные еще давно Великим Князем Александром Михайловичем. Лучшим из всех дальномеров по простоте, легкости, является дальномер Мякишева, и будь у него шкала продолжена кабельтовов до 80 — 85, да, пожалуй, увеличение до 4 — 5, то он не имел бы себе соперников.
На «Рионе» был один прибор Мякишева, обмененный на простой Люжоль, полученный с оставшегося в Алжире миноносца «Резвый». Им работали не только по тревоге, но и все время в ходу он не выпускался из рук вахтенными начальниками, державшими только помощью его свое место и строю эскадры.
Отношение англичан и вообще иностранцев к эскадре были прямо враждебны. В Джибути французский губернатор не хотел пустить отряд капитана 1 ранга Добротворского на рейд, разрешив стать на якорь на банке, вне территориальных вод, не ближе 3 миль от берега (вне «черты оседлости», по выражению наших офицеров). В St. Jacques и на Мадагаскаре даже простые торгаши-французы позволяли себе высчитывать, сколько мы обязаны своим успешным походом им — «et savez vous, la France, elle a voté». Англичане, те действовали открыто: во время прохода эскадры мимо Сингапура, из города вышла масса катеров с журналистами и публикой; подошедшие к «Риону» агент Добровольного флота и консул барон Кистер передали, что на катере вышел и японский консул с массою наезжих японцев и фотографами, а также и английские офицеры морские и гарнизонные. В гавани Сингапура стоял в это время английский крейсер 1-го класса, сколько ложно было судить за дальностью расстояния, типа «Cressy» или «Andromeda»; проходили мы между 3 и 5 часами дня.
На следующее утро, около 6 часов, справа показался, в море уже, большой крейсер, того же типа, английский, уверен, что тот же из Сингапура; подойдя ближе, он отсалютовал и продолжал путь, но, зайдя на горизонт, милях в 6 — 7 от эскадры, круто повернул и лег на S, судя по быстро удалявшемуся в этом направлении дыму, полным ходом. На салют адмирал отвечал как-бы нехотя, через минут 8, когда крейсер почти миновал эскадру. «Олегу», шедшему в замке колонны, было приказано подойти и прочесть название, что он и исполнил, передав название потом сигналом под телеграфным флагом. Не успели еще обсудить появление первого крейсера, как с N показался, немного впереди траверза, легкий крейсер, типа «Читозе», но под громадным английским флагом; величина и свежесть флага были крайне подозрительны. Подходя к эскадре, крейсер поднял сигнал, который, за дальностью, плохо разобрали (получилась чепуха: «ножи и вилки») — потом узнали, что он спрашивал: «Надо-ли салютовать»? — экономия характерная для японцев. Помимо сего, англичане имеют на Востоке лишь крейсера I класса и канонерские лодки, (кроме того легкие крейсера Дева стояли на Борнео, о чем мы знали, почему второй англичанин и показался сразу подозрительным; в Сингапуре даже все были уверены, что бой будет у острова Анамба, куда мы подходили, о чем нас предупреждали наш агент Добровольного флота и еще русские, бывшие с ним на катере).
«Изумруду» сигналом было приказано подойти и осмотреть встречное судно, но когда он пошел навстречу, крейсер положил наборт-лево и ушел полным ходом на N. «Изумруд» его так и не догнал, так как на ночь и до подъема флага обычно, по сигналу, имели 6 узлов ходу (днем, большею частью, 8 — 9).
После подъема флага миноносцы, по сигналу, принимали со своих транспортов уголь; на судах эскадры, по случаю воскресенья, служили обедню. После отдыха, около 2-х часов тронулись дальше.
Придя в Камранг, мы от поставщика-француза узнали, что за два дня до нас бухту посетили два японских крейсера (avisos légers), вероятно, устраивали береговые сигнальные станции: как только приходила эскадра в какую-нибудь бухту, на склонах гор, обращенных к морю, зажигались костры, форма которых и место менялись довольно быстро и в один и тот же вечер — на них с моря из-за горизонта часто отвечали, водя лучами прожекторов, что особенно часто начало проявляться в Ван-Фонге, где в крейсерстве у входа в бухту с дежурных «Дмитрия Донского» и «Риона» 19 апреля ясно были видны не только отблески на небе, но и самые прожекторные лучи с моря, причем менялись и фигуры огней на берегу («Пошли морзой, т. е., по Морзе семафорить», говорили на это сигнальщики). Спрошенный об этом поставщик, опасаясь мести туземцев, успокоил, что это пугают тигров, «qui mangent les carabous, enfin les cochons, de ces gens-là».
Однако позднее, будучи отправлены 25 апреля с депешами в Сайгон (St. Jacques), мы увидели, что в бухтах, где мы стояли ранее (Камранг), с нашим уходом исчезли и тигры — по крайней мере, там, идя ночью, мы костров не видели. Зато на обратном пути (эскадра без нас перешла в Куа-бе) и в Ван-Фонге не видели уже огней «от тигров», а только на мыске три огня, в форме треугольника, при входе в Куа-бе, куда мы вошли уже, когда рассвело и где застали давно -ожидаемую 3-ю эскадру Небогатова.
Еще ночью я, смеясь, сказал штурману — «Вот треугольник острием книзу — уже не значит ли это, что здесь, на якоре, 3-я эскадра»? Так и оказалось.
Одновременно с тем у всех малайцев появились фальшивые русские кредитки в столь большом числе, что за 1 р. 40 к. серебром давали 2 руб. бумажками; за 5 руб. золотой 6 руб. и даже 7 руб. бумажками. Всю команду охватила жадность — бросились менять серебро и золотые на кредитки, вследствие чего многие поплатились и вышел приказ по эскадре, не принимать от малайцев русских кредиток в размен или сдачу, — а серебром.
При уходе из одного из портов, чуть ли не Камранга, был французский адмирал, пришедший из Сайгона на крейсере.
Только что эскадра вышла, как на беспроволочном телеграфе (у нас минного офицера не было и вся минная часть причислена была к артиллерии на «Рионе») получается телеграмма: «Escadre russe sortant Kamranh.......» и ряд непонятных знаков.
Если адмирал и знал, что и Сайгоне ждут нашего ухода из Камранга — по приказу из Франции, то зная также и о близости японцев, с его стороны давать первую половину не шифром, а общею фразой было крайне бестактно, если не сказать хуже. Хотя возможно, что в его голову сыграл какой-нибудь телеграф, спрятанный в чаще на одной из окрестных вершин: был же пойман японец в рыбачьей фуне, совсем не в рыбачьем костюме, а в пиджаке, который бросился с поймавшего его катера за борт (сторожевой катер с «Бородино» с лейтенантом Матковским) и, нырнув, скрылся: ночь была безлунная. Остались кое-какие его вещи и записная книжка. Откуда-нибудь да исходили и те многочисленные наши кредитки (почти сплошь фальшивые), которые малайцы так охотно меняли на наше же серебро и золотые, платя по 6 руб. бумажками за 5 рублей золотом, вследствие чего был даже приказ по эскадре, предупреждавший — не брать у малайцев ни сдачи, ни в размен кредиток, из которых большая часть подделана японцами, а брать только серебром же.
Часто слышны в печати упреки адмиралу (под этим именем все подразумевали Рожественского, других в разговоре офицеры звали прямо по фамилии) в том, что эскадра мало была «натаскана» в стрельбе; при этом все, решительно, забывают главного виновника, после войны столь щедро награжденного за «труды, понесенные по обстоятельствам военного времени» — наш дорогой, только в смысле своего громадного бюджета — порт, – этот кошмар для каждого строевого моряка, независимо от специальности.
Интересно из каких таких источников брали бы запасы для практической стрельбы г.г. репортеры газет, когда в запас было отпущено всего 20% боевого комплекта, это на эскадру, посланную за 30 тысяч миль почти, считая вокруг Капштадта, идущую без всякой базы в пути, идущую с целью, прорваться с боем в Артур или Владивосток.
Стрельбы были: была ежедневно с 8 до 10½ часов утра наводка; весь путь до Цусимы, сличались ежедневно пресловутые дальномеры, велись занятия глазомером, для чего ежедневно в 8 часов утра по сигналу с «Суворова» — «Изумруд» и «Жемчуг» отходили на показанный румб в сторону, постоянно со спуском исполнительного флага, меняя расстояние, по которому велась эскадренная наводка, сличение дальномеров, упражнения в глазомере, занятия с дальномерщиками...
В этом отношении газетные репортеры напоминают известную басню об осле, пришедшем тоже лягнуть умирающего льва. Забывают при этом и то, что штаты отпуска боевого запаса не были рассчитаны на нынешнюю теорию — «Засыпать снарядами», бой велся на своих дистанциях, (принятых после Японо-Китайской войны только потому, что так дрались японцы и победили: следовательно, это хорошо; но забывают, упускают из виду, что японцы имели крейсера против китайских броненосцев и сближались, потому, что чувствовали себя слабее: слабый сближает дистанцию, ему это выгоднее); теперь, когда бой ведется на 50 — 60 кабельтовов, опять учителя — японцы, которым слепо вся Европа стала подражать: победители — значит все у них хорошо, все верно, все надо огулом перенять — (когда попадания меньше, бой затягивается на несколько часов, как при Цусиме, наш боевой запас надо было удвоить, утроить, а не только что сокращать стрельбами), 1 — 2 лишних снаряда на человека больше не пришлось бы, не дали бы никакой пользы, что знает всякий ружейный стрелок, а в итоге до тысячи снарядов сбережено для боя, чего бы не было, если бы порт готовился к войне, имел бы запасы 2 полного комплекта, а не 20%, отпущенные на эскадру и оправдание, что заводы бастовали. Не будь этого, не было бы обвинения адмиралу: — «Эскадра не стреляла», а как она стреляла у того же адмирала на смотру в Ревеле, при свидании ИМПЕРАТОРОВ, когда имя его и русская стрельба прогремели на весь свет, когда ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР поцеловал его и зачислил его в свою свиту; только бы было, чем стрелять, это успели позабыть все, но не те, которые шли за ним спокойно и смело, не оглядываясь назад, за десятки тысяч миль навстречу Цусиме: «Князь Суворов», «Бородино», «Император Александр ІІI», «Ослябя», «Дмитрий Донской», «Наварин» — дрались стойко до конца и погибли все, потому что адмирал за долгий переход сумел вдохнуть в них бодрость, упорство, силу.
Как гордились суда, получившие похвалу адмирала за быструю погрузку угля, за удачную эволюцию. Как он умел дисциплинировать без строгости, одним влиянием, обаянием своей личности, как держал в порядке даже приходившие к эскадре пароходы-угольщики: «Он, брат, никому спуску не даст, одно слово орел, право слово, орел» — вот фраза, слышанная мною у пристани в Носси-бе (разговаривали артельщики в ожидании шлюпок) — по поводу угольщика-англичанина, не желавшего перейти к борту броненосца и сделавшего это чрез полчаса, когда адмирал его предварил, что по истечении часа, если не подойдет к назначенному ему кораблю, он, адмирал, откроет по угольщику огонь: задолго до срока англичанин уже тянулся на свое новое место.
Учения шли своим чередом, по тропическому расписанию с 6 ч.— 8 ч. утра и с 3 ч. — 5 ч. дня. Вечером с 7 ч. — 12 ч. шла ежедневно атака минных катеров (на них ходили молодые офицеры и прапорщики по назначению); страсти при этом разгорались — миноносцы, не считая себя открытыми, бросали светящиеся буйки, давали свисток, а с борта, давно уже поймавшего их лучом корабля неслись зачастую не-дамские «командные слова».
Команда входила в азарт, да и миноносцы, то есть, изображавшие их минные катера, были упорны, доводя свою атаку вплоть до трапов атакуемых судов, подходя к которому выкрикивали свое имя: «Катер № 1» с «Бородино», «Катер № 2» с «Князя Суворова».
Сообщение с берегом и между судами с заходом солнца прекращалось: в случае крайней в том необходимости, с разрешения, по сигналу на то адмирала. посылались шлюпки между судами, но разрешение это давалось крайне редко и было сопряжено с долгой процедурой: судно, с которого шлюпка отваливает, делает свои позывные, названия шлюпки («шестерка», «паровой катер», «гребной катер», и позывные корабля, на который шлюпка пойдет); получив ответ, и обождав немного, пока по этому сигналу на всех судах по пути вахтенные начальники успеют предупредить часовых, (иначе была бы расстреляна) давали шлюпке разрешение отвалить от борта. Обратно опять выполнялась вся процедура. Этим зато был гарантирован строгий контроль и ни одна шлюпка не могла проникнуть внутрь цепи сторожевых катеров и, выходивших дальше в море, по очереди, дежурных миноносцев.
Жара стояла сильная: уже с 7 — 8 утра (восход солнца около 6 часов) поручни и палуба жгли руки.
Побудка была в 5 или 5½ час. утра и уже в 6, 6½ до подъема флага шли учения, часто гребля вокруг своей части эскадры (своего отряда).
С 8 часов утра штилеет до 2 часов дня, когда задувает легкий морской бриз. К 8 часам вечера ветер стихал, появлялись молнии и облака на горизонте: полное затишье. При +25° R до 27° R и удушающих болотистых испарениях от топких, заливаемых водой, частей берега и сырых порослей бамбука, которым, например, сплошь зарос остров Носси-Комба.
Около полуночи или 2 часов ночи от Мадагаскара низко надвигаются грозовые тучи, охватывают весь горизонт и часа 2, а часто и 3 — 4 идет каскадами тропический ливень с ударами и раскатами грома, о которых в умеренных странах нельзя себе составить даже приблизительное понятие: воздух очищается и освежается, дождь проходит около 3 или 4 часов утра.
В 6 часов восход солнца, перед которым все снова мокро — от сильной росы, а час спустя уже на солнце +24° — 25° R. Этот климат, тем более первое время, был тяжел, что еще за месяц до того, мы зябли, даже идя Суэцким каналом, от холодных ночей и ветра; на Крите же все время имели дожди и ветры от N.
После всего того, что было уже сделано, после громадного перехода до Мадагаскара о возвращении нечего было и думать, никто о нем и не помышлял.
Жили часто впечатлениями дня, минуты: время досуга посвящали ловле рыбы, офицеры — охоте. Командировка на Носси-Комба рубить бамбучины для носилок, рейков и голиков считалась гулянием и на него рвались все: также поездка на ботах за водой, на буксире парового катера, за 5 миль от эскадры к роднику у склона горы, в лесу, где жили в шатрах из весел и брезентов трюмные со всей эскадры, ведшие очередь приходившим за водой поездам (3 – 4 бота) с судов эскадры и охранявшие шланги, из которых наливались водой. Тут же вблизи в лесу вторым механиком с «Риона» убита змея, более роста человека длиною, толщиною с руку; тут же в лесу прыгали обезьяны, как у нас белки, и возвращавшиеся с берега гребцы рассказывали таких чудес, что у слушателей разгорались глаза и захватывало дух. А тут еще и туземки оказались ласковыми к команде (за деньги, конечно, которых команда успела прикопить за долгое плавание), появились одиночные нетчики, возвращавшиеся со следующим рейсом ботов, часов через 5 — 6; наконец, один из команды «Риона», навестив туземку в деревне, — совсем более не вернулся, ходивший с ним другой матрос расстался с ним уже в деревушке и более не видел; объявка и поиски на берегу тоже успехом не увенчались. Позднее, в июне, в Батавии также дезертировало 6 человек, арестованных голландцами и сданных на их крейсер, откуда их уже сдали на пришедший позже туда крейсер «Терек».
Большое развлечение команде доставляла и ловля рыбы — за одну ночь 2 марта две шлюпки с «Риона» за три завода невода (казенный в 70 саж. длины) взяли 28 пудов крупной рыбы, вроде лещей, отдали часть из нее на «Дмитрий Донской», одолживший нам невод, и, кроме ухи на два дня, еще насолили впрок несколько бочек рыбы.
Ни для кого не было тайной, что адмирал был болен, но также знали все на эскадре, что никакая болезнь не могла помешать адмиралу лично входить во все мелочи, детали снабжения эскадры на долгий путь до Тонкина.
Комиссии по испытанию корня топиок (замена не хватавшей капусты для борща) чередовались с командировками транспортов в ближайшие места за покупкой муки; ежедневно приказы определяли до мелочей, кому, от кого и сколько принять или выдать муки, солонины, кому выпечь столько-то хлеба для миноносца такого-то; откуда дать пакли в машину тому и сдать лишнюю кислоту (серную и азотную) другому нуждающемуся судну.
Из Порт-Саида, Суэца, Дар-эс-Салема, выписывались пробковые шлемы, белое платье и башмаки, мыло и сахар офицерам и команде; целые пароходы с заказами подходили к эскадре и обо всем, обо всем думал один, кого немцы с транспортов прозвали: «Euer eiserner admiral» и «ein wahrer Moltke», — высшая похвала в устах немца. При всем том адмирал, положительно не спавший, находил еще время вести деловую переписку с Петербургом, составлять диспозиции хода, задыхаясь в духоте под раскаленными плитами броненосца, обуреваемый запросами и заботами за всех и за все, мучимый жестокими болями от камней в печени, еще упрекается теперь в том, что «он редко посещал суда эскадры», точно в прогулках по рейду залог успеха.
Адмирала не видели, но по его приказам, по его действиям, все чувствовали, что ему все известно, он все знает, все предусматривает и даже самая его таинственность окружала его ореолом — это был идол в глазах эскадры, за которым шли за тридевять земель, ни минуту не колеблясь. Его требовательность и строгость даже были оценены командою, видевшие ту спайку, ту стройность, в которую он привел нестройную орду транспортов, ходивших в строю не хуже линейных кораблей, в какой внушительный вид он привел самую эскадру, сильную духом, верой в своего адмирала, в его силу, опыт, наконец, в его счастливую звезду. Даже самый факт перехода в Индийском океане со всеми отличительными огнями был психически очень верен, хотя и осуждается с тактической стороны: команда именно так и истолковала — «идем, не хоронимся, никого не боимся, приходи хоть сейчас» — и это еще более подняло веру в свои силы, в свою даже, возможно, непобедимость.
Недаром еще на Мадагаскаре пустили откуда-то слух, что у Японии осталось всего два броненосца, а затем, в Камранге, что за нами в 6 часах сзади, мимо Сингапура прошел с эскадрою Того, следя издали, и не смея напасть. Наконец, его отношение к чувству самолюбия нижних чинов ясно видно из приказа, в котором он жестоко выговаривает сестрам милосердия с парохода-госпиталя «Орел» за то, что они грызли конфеты, перемигивались с врачами и лежали на поручнях при свозе с «Орла» для предания морю тела покойника, умершего матроса. Велено сестрам носить платья строго по форме и во время служб и молитвы стоять рядами, а не толпой. Этот приказ произвел очень хорошее впечатление на команду, невзлюбившую госпитальные суда: «Он, брат, до всех доберется, никому спуску не даст». Всякий знал, что ни одна провинность ему не сойдет и за все будет взыскано, правда строго, но никогда зря, не делая, никому исключений, и эта-то строгость была причиной такой удивительной дружности, спайки, дисциплины в лучшем смысле слова, когда уже не страх, а чувство взаимного одолжения, выручки, дух товарищества заставляет помогать соседу, не дожидаясь сигнала или приказа адмирала. Никто не отнимет эту заслугу у адмирала Рожественского, честно исполнившего свой долг солдата до самого конца, поддерживая бодрость, дух в команде, когда ему лично лучше было известно, как мало шансов на его стороне.
Его знаменитый сигнал 14 мая — «Не бросать снарядов», — вырванный из глубины сердца вопль, послужит вечным упреком порту, который не озаботился заготовить надлежащий запас хотя бы боевых припасов, которых нигде купить нельзя за границей, как можно было еще, с трудом, правда, запастись в походе провизией и одеждой для офицеров и команды.
Кто видел эту титаническую работу адмирала, читал его приказы, телеграммы, сигналы, семафоры — тот никогда не забудет обаяния этой светлой личности, смелой, честной, бескорыстной, без лести, преданного сына своего ИМПЕРАТОРА и родины, идеального администратора и адмирала.
Будь эскадра менее громоздка, менее связана тихоходами и обозом транспортов, для которых зачастую и 9 узлов было не по силам, кто знает, каков бы был исход при Цусиме.
Идеальный состав — броненосцы: «Ослябя», «Князь Суворов», «Император Александр III», «Бородино» и «Орел», крейсера «Аврора», «Олег», «Жемчуг» и «Изумруд» и транспорты, те лишь суда, которые шли крейсерами: «Терек», «Урал», «Кубань», «Рион» — вооруженные орудиями, и с запасами для эскадры.
«Камчатка» и плавучий госпиталь «Орел» могли бы в походе держать до тринадцати узлов (транспорты с трудом шли 8½) и в бою, не обязанные маневрировать с эскадрой, не мешали бы развить последней и 16 — 17 узлов, а известно, сколько дает шансов каждый лишний узел ходу. Эти же 4 вооруженные транспорта могли бы, при надобности, благодаря ходу и мореходным качествам, нести и службу разведчиков, выдвигаясь в одиночку миль на 50 — 60 вперед, связанные с ядром беспроводным телеграфом — конечно, условным шифром. Они же, передав запасы на суда эскадры, при удачном прорыве могли бы идти затеи оперировать в море, как это они делали по отделении от эскадры.
Затем, на тех дистанциях, 50 — 60 кабельтовов, как ведется бой теперь, и даже до 35 кабельтовов, бронебойные снаряды мелких и даже средних (т. е. 6" и 8") орудий гораздо с большим успехом могут быть оставлены на берегу в обмен на удвоенный комплект (если не учетверенный) фугасных. Насколько чудной закалки наши снаряды, насколько безопасны в обращении, настолько же они и приводят мало в негодность части судов, в которые они попадают, и весьма вероятно, что и в текущую войну японцы также успешно затыкали деревянными, заранее заготовленными по калибрам, пробками свои пробоины, близкие к WL, как и в 1895 году.
Мне приходилось видеть действие бронебойного 75 мм. снаряда на «Авроре» после инцидента на Доггер-банке. Снаряд, пройдя три переборки от правого борта, повернул почти под прямым углом вправо, пробил еще переборку — все из железа (в том числе и борт), упал в люк впереди машинного отделения без разрыва или повреждения.
Другим чугунным 47 мм. снарядом, пробившим борт и разорвавшимся в той же каюте за зеркалом, убит спавший на койке судовой священник.
Другое действие наших фугасных 120 мм. снарядов мне удалось видеть вблизи Киао-Чау, при потоплении «Рионом» приза «Tetartos» 16 мая.
Из 3-х пущенных, кабельтовов на 5 — 6, не далее, по пароходу снарядов, первый засел в грузе шпал и стальных рельс кормового трюма, не разорвавшись, второй пробил машинное отделение выше WL навылет и упал кабельтова 1½ сзади без разрыва (стреляли на зыби), и третий попал и лац-порт кормового отсека, тоже без разрыва, вследствие малого сопротивления переборок или малой чувствительности трубок для безопасности хранения снарядов, но эффект был очень небольшой: «Tetartos» затонул лишь в 12½ часов дня, причем выстрелы были даны в 10 час. 15 мин. утра, а кингстоны открыты еще в 9½ часов утра, после снятия с парохода пассажиров и команды.
Одно из серьезных неудобств было также и неимение на броненосцах рефрижераторов — рассол испарялся, солонина приобретала или нестерпимо жгучий вкус, усиливавший и без того сильную, вследствие жары и употребления опресненной воды, жажду или же начинала портится и издавала сильный запах. О порче парохода-ледника «Espérance» и вспоминать лучше не стоит — тут француза, капитана, следовало бы прямо отдать под полевой суд за злонамеренность или подкуп: долго еще, приносимые ветром и волной с моря обратно, плавали по рейду выброшенные с парохода громадные туши свиней и быков; порча произошла как раз, когда эскадра с часу на час была готова к выходу в океан. Правда, адмирал, неустанно борясь даже со стихиями, изворачивался, изобретал способы пополнить нехватки выпиской, заменой продуктов одних другими, но и желудок не последний фактор в элементе нравственной силы бойца, где каждый золотник перевеса или недочета уже отзывается гибелью всего дела.
И Бородинское сражение было бы не проиграно, если бы не насморк Наполеона, как утверждает история. Гораздо позднее, на Гвардафуе, я узнал туземный африканский способ заготовки мяса в прок, употребляемый туземцами Сомали: мясо режется полосками в рост человека длиной, пальца в 2 — 3 шириною, затем из копий устраивают род ростер, на которые и кладут мясо, поперек ростер, слегка его обтерев рукой солью, к вечеру оно уже готово, покрытое сверху корочкой, но внутри сохраняя все качества и питательность свежего мяса, так как не выщелачивается и не деревянеет в рассоле.
В общем, настроение эскадры было очень хорошее, команда работала, не щадя сил, выше всякой похвалы и все было проникнуто, сплочено одним духом, одним стремлением схватиться с противником, которого после всего пережитого, в борьбе со стихиями, на долгом пути уже даже почти забывали. Эту мысль, этот задор в команде адмирал сумел разжечь, сумел поддержать в них эту силу духа при самых неблагоприятных обстоятельствах, стойко борясь и вынося все невзгоды далекого пути, без жалоб, без упреков, с тем же величием, с которым он принял на себя смело потом на суде, только на себя, весь позор погрома при Цусиме, не помянув ни единым словом о том, что он перенес, расплачиваясь своей военной репутацией, своею честью за все недочеты при отправке, за которые истинные виновники в порту награждены орденами за труды, понесенные по обстоятельствам военного времени, расплачиваясь за вину совершенно ему чуждых по духу, не им воспитанных, вспомогательных отрядов и их начальников. И последняя его великодушная смелость на суде, простить и забыть все, принять на себя одного позор и вину Цусимы еще более возвышает, окружает высоким ореолом адмирала в глазах тех, кто имел высокую честь служить под его командой.
Переходя к снабжению крейсера «Рион», надо сказать, что «Рион» имел счастье готовиться к походу в Севастополе, говорю — имел счастье — потому, что вся постановка артиллерии, запасов, опытная стрельба, укладка орудий снова в трюм, для прохода проливами под флагом Добровольного флота, велась все время под личным наблюдением главного артиллериста Севастопольского порта генерала Саноцкого, который, не зная устали, днями работал на крейсере, тогда еще «Смоленске», который и стоял в порту под окнами рабочего кабинета генерала, у стенки.
Комплект боевого запаса был отпущен даже более, чем было нужно для крейсерства и ловли мирных пароходов, вдали от театра военных действий.
Команда крейсера состояла из оставленных по найму служащих Добровольного флота и назначенных от военного флота чинов, большею частью призванных из запаса, от экипажей Черноморского флота.
Всей команды было 470 человек, из них человек 70 — 80 по вольному найму.
Нельзя сказать, чтобы она поначалу много обещала: большинство привезло с собою довольно внушительные по объему выписки из штрафного журнала и первое время пьянство, драки, игра в карты, обругание боцманов, квартирмейстеров и даже механиков, судя по штрафным журналам, было явление довольно обыденное. Но со времени поступления в эскадру Рожественского люди стали точно серьезнее, работали дружно, вели себя и на берегу отлично. За все плавание не было ни одного случая воровства.
Больных серьезно было всего 3 — все три списаны на госпитальный «Орел», все поправились и вернулись.
Смертных случаев не было, чему много обязаны свежему мясу, просторному помещению, мягкому хлебу и обилию чая, отпускаемого командиром в усиленной порции.
При вооружении «Риона» в Севастополе только вольнонаемные и часть кадровой военной команды работали на крейсере; большая часть была назначена уже с судов эскадры перед уходом крейсера на юг. Особенно ходом работ интересовался и посещал неоднократно «Смоленск» главный командир, вице-адмирал Чухнин.
Для ускорения погрузки часть боевого запаса была принята с практической эскадры (броненосца «Ростислав» и др.)
22 июня вышли на юг, поверили расписания и набивали ленты пулеметов; к вечеру на следующий день уже прошли проливы под флагом Добровольного флота, и 24 июня поставили, подняв из трюма, помощью стрел и козел, на свое место четыре 47 мм. и две 75 мм. пушки и изготовили к подъему все остальные орудия в трюмах.
26 июня пришли в Порт-Саид. Станки ставили в ночь на 27-е, идя в канале до Суэца, а выйдя из Суэца 27 июня имели орудия уже поставленными, произвели учение и зарядили их на ночь.
2 июля взяли почту с «Prinz Heinrich» и документы на грузы, по которым взяли другие призы: 4-го «Arodva», 5 июля — «Scandia» и 11-го — «Formosa».
Посадив на каждый по офицеру и 5 нижних чинов конвоя, послали их в Суэц, а сами вернулись в море.
В ночь на 14 июля в Красном море гнался английский крейсер, от которого к утру удалось проскочить в океан. Спустившись до 5° южной широты, крейсер погрузился углем в Дар-эс-Салеме и спустился еще южнее Мозамбикским проливом, вследствие слухов, что «призы» пошли кругом Африки, избегая русских крейсеров, оперировавших в Красном море, где остался «Петербург», захвативший приз «Малакка».
К 24 августа пришли в Занзибар, но вместо рандеву с угольщиком, наткнулись на английский крейсер, передавший приказание вернуться в Россию.
Снявшись, пошли в Дар-эс-Салем за углем, а ночью на 5 сентября у Гвардафуя снова были освещены и преследуемы двумя английскими крейсерами, от которых удалось уйти в море.
К 11 сентября пришли в Суэц и пошли в Либаву, куда прибыли 30 сентября; до Алжира крейсер шел все время «под конвоем» двух английских крейсеров 1 класса, державших себя весьма демонстративно.
За это первое крейсерство команда угомонилась, вошла в колею, уравновесилась и затем уже, кроме алкоголизма отдельных личностей, вела себя образцово; по игре судьбы, эти алкоголики почти все (38 чел.) остались в Батавии, уйдя с судна и не возвратясь вовсе обратно к отходу.
Работали и вели себя в походе образцово, всегда с прибаутками, весело; кочегар, выходивший наверх покурить, сменял дежурного с биноклем у орудия, ища на горизонте дымка (за каждое открытое судно — премия 60 копеек).
Личный состав офицеров, вследствие особых условий комплектования «Риона», был довольно разнообразный: все служащие Добровольного флота (в том числе 2 ученика Добровольного флота из мореходов, с дипломами капитана 2 разряда), — занимавшие офицерские места помощников или механиков, были произведсны в прапорщики без всякого экзамена. Были среди них люди энергичные, толковые, знающие, как прапорщики — по морской части — Брун и механической — Асямолов и Фрей — офицеры, сделавшие бы честь и строевому кораблю; зато по принципу — числом более, ценою подешевле, три других Добровольца были скорее балластом, в том числе болевший ногами 4-й механик, вахт не стоявший и только выходивший к столу, плававший ради прибавок содержания прапорщик Н-асв, более 6 лет не получающий (теперь произведен уже) звания младшего помощника, отставной мичмана И-вич, по вольному найму, уволенный без прошения из военного и Добровольного флотов, исключенный из кают-компании «Риона» за неисправное поведение и с апреля до конца июня освобожденный от вахт и живший в каюте командира, причем из-за его невоздержанности ушли 2 лейтенанта, старые вахтенные начальники, и были списаны мичман и поручик; когда оставшиеся 2 лейтенанта и 2 мичмана просили о списании их, не желая плавать в таком обществе, то означенный И-вич был списан по болезни в Суэце, получил прогонные (для чего ему были поручены депеши в Главный Морской Штаб, хотя с ним списался и больной офицер с «Олега» — пассажир на «Рионе», с которым могли бы быть посланы депеши). Затем этот отставной мичман оказался на службе, получил орден Св. Станислава за отличие и произведен в лейтенанты, хотя и с увольнением в отставку, но имея до того отпуск «по болезни» с сохранением содержания.
Командир крейсера лично по приходе в Кронштадт свозил его вещи и покупки, оставленные на «Рионе», в Ораниенбаум на судовом катере, но, не будучи в состоянии устроить для И-вича обещанный прием обратно в Добровольный флот, был последним выведен похитителем угля, вместе со всеми обруганными в статье его офицерами крейсера, а одном из полуреволюционных уличных листков Петербурга, о чем я узнал уже в прошлом году в Севастополе.
За исключением И-вича, остальная кают-компания сошлась замечательно дружно, сжилась, сплотилась, и время текло быстро и незаметно. Командир — мягкий, тактичный, чудный штурман, благодаря своей мягкости легко подпал под влияние означенного И-вича, будируя затем тех, с кем его фаворит был не в ладах и которые потом все списались сами или были им списаны. Плавание для прапорщиков, из Добровольного флота было настолько же выгодно, насколько разорительно дли прапорщиков, пришедших на крейсер из призванных при мобилизации штурманов, державших экзамены на прапорщика, отбывавших учебные сборы на строевых кораблях, которые, бросая семью, внезапно должны были на свое прапорщичье жалование и семью содержать и себя одеть и в кают-компании за стол заплатить.
Добровольцы же платили за стол менее (25 руб. за каждого платит Добров. флот), остались на своем корабле, получали, как люди вольнонаемные, каждые три месяца наградные в размере такого же 3-х месячного оклада, а при случае для получения орденов или большего числа паев при захвате приза (когда это им было выгодно) — причисляли себя к офицерам, находящимся на действительной военной службе.
Так как начальство было все из Добровольного флота, то им, конечно и нечего было думать о награде; даже более их строевое, дисциплинированное поведение, их плавание на судах конкурентных компаний, было для них равносильно, как бы волчьему билету. Нигде я не видел, чтобы с такою ненавистью, с таким глубоким презрением отзывались о военном флоте, как у Добровольцев.
Люди самые воспитанные, часто носящие сами форму флотских офицеров, отзываются о флоте — «игра в бирюльки, моряки с девиационной бочки», вспоминают службу свою на строевых судах, как сахалинец свою Дуйскую тюрьму. С такими задатками люди идут в Добровольный флот, где, ругая флот и флотских, (как мичман-неудачник И-вич), продолжают однако носить форму Добровольного флота, а иногда и дослуживаются, правда не все, до капитанов 2 и даже 1 ранга, уйдя мичманом из строевого флота, большею частью потому, что «всякие там разные церемонии» и военный режим на эскадре не располагают так к халатности, как «у нас, у океанских моряков, а вы, что — солдаты, пехота».
И вот такой «океанский моряк», хороший штурман, ревизор, но человек вовсе не военный, потому что он мичманом лет 25 тому назад ушел из флота, когда «Грейг» и «Первенец» были еще современными кораблями, попадает в командиры военного крейсера.
Как успевший уже сделаться вполне «океанским» — коммерческим моряком, хотя и носящий по инерции еще погоны, и даже, за перевозку казенного груза или батальона стрелков к занятию, по аренде у Китая, Порт-Артура, повышаемый в чины, — такой моряк естественно заинтересован несравненно более 3-х месячных окладах — наградах, в том, чтобы побольше-то наплавать денег, да и целым домой вернуться; для него такая командировка, выгодный фрахт или рейс, одинаково безразлично.
Не то командир, взятый с палубы военного корабля, правда, «на бочке» он не имел случая изучить так же точно лоцию, как ходящий этим путем лет 10 — 12 подряд Доброволец: он вам не назовет ни одного поставщика но имени, не будет радостно потрясать руку старому лоцману, как другу, но зато он будет действовать активно, не задумываясь, не будет позорно бегать от встречного австралийского парохода, имея, как-никак, 22 орудия на своем корабле, не будет избегать ночных встреч и остановок из боязни нарваться на такой же, как он сам, вооруженный коммерческий пароход, вопреки инструкции командирам, рекомендующей действовать быстро, энергично натиском; колебание вредно во всем. Конечно, перевозя из года в год чай, рис, сахар, забыв за два десятка лет и то, что знал, не только что не следя за военным делом, попасть вдруг на место, где надо рисковать, играть с опасностью, всегда быть готовым встретить опасность, откуда бы она ни шла, наконец, умереть, когда можно еще долго плавать и получать % из конторы Добровольного флота — чем же виноват такой моряк; он доказал свое нежелание воевать, свое мирное, миролюбивое настроение; уйдя из флота, конечно, он не откажется произвестись в чин за отличие, но виноват ли он, когда его вдруг вытащат из мирного плавания с чаем и посылают рисковать своей шкурой. Смешно было бы и ждать чего-нибудь активного, решительного от такого назначения, если бы не было обидно за тех его сверстников, которые, не возя чаю, не получая % драют вахты и потом старшее офицерство, даже командирство на миноносце и уходят в лучшем случае в запас капитанами 2 ранга, переводятся по адмиралтейству, за недостатком мест командиров, оставляются за штатом; — из них многие с радостью пошли бы в такую командировку и, наверное бы, за свою шкуру не дрожал бы, как мирно-военные моряки, севшие им на шею сверстники.
Это ненормальное положение, — что можно быть, то есть, казаться военным моряком, ничего общего не имея ни с флотом, ни с военно-морским делом, в результате превращает воинов по призванию, защитников отечества, в каких то робких торгашей, утративших все, чем отличается военная каста от других групп населения — решительность, смелость.
К числу таких «осторожных» принадлежало, к счастью, только два представителя двух корпораций флота: оба люди пожилые, семейные, оба бывшие лет по 20 и более в коммерческом флоте.
Что касается остальных членов кают-компании, то все были люди полные силы и огня, в особенности старший офицер, ревизор и мичмана, да и остальные большею частью были воинственного духа, кроме упомянутых двух старых (и больного третьего Добровольца), старожилов и потому типичных представителей моряков-коммерсантов.
Состав офицеров виден из таблички.


13 Мая 1905 года около 8 часов вечера встретили идущий обратно из Артура «Transit», о котором мы имели сведения, что он вез груз пороху и ружей, имея документы на керосин в Гонг-Конг. Остановили выстрелом, осветив, прочли надпись и, несмотря на просьбы офицеров осмотреть пароход, шедший по его же словам из Артура, (осмотреть — там могли быть наши пленные, почта или груз в Японию) — все дело ограничилось разговором в рупор: «Откуда»? «Из Артура пустой» «All right, до свидания».
Запасных частей или орудий для эскадры или каких-либо запасов для других судов — на «Рионе» не было.
Наибольший ход, какой приходилось держать в полном грузу, вследствие обрастания подводной части за годовое пребывание под экватором, не доходил более 17 узлов. Обычный ход — 12 узлов, ночью иногда только — 6.
Вооружение крейсера составляли: 8 орудий Канэ 120 мм. и 8 орудий Канэ 75 мм., — все шестнадцать на станках с центральным штыром, системы Канэ, 6 — 47 мм. одноствольных пушек Готчкиса на гидравлических установках и двух 3 лин. пулеметов Максима на мостике *).
Два боевых марса, броневая крышка машины и Люжоль с микрометром Мякишева — были также отпущены на «Рион».
Оптических прицелов не было и я с кондуктором знакомился с их устройством на «Олеге».

Боевой запас крейсера «Рион».


Стрельб было за бытность со 2-й эскадрой шесть:
1) В 1904 году, в Алжире, из 47 мм. пулями Бердана и 4 чугунными снарядами; из ружей и пулеметов — 910 пуль; из 120 мм. Канэ, стволами, — 148 ядер (37 мм.) и 2 сегментными; из 75 мм. — 2 шрапнели; хороший % по пирамидальному щиту.
2) 21 декабря и 22 декабря в Судской бухте — из 47 мм. орудий, пулями Бердана, по буксируемому катером щиту — 290 пуль.
3) В 1905 году, 5 января, в Красном море, из 120 мм. орудий, стволами, — ядер 52 (37 мм.) по пирамидальному щиту.
4) 31 января ночная, на ходу, из 47 мм. орудий, чугунными снаряженными гранатами по пирамидальному щиту — 103 выстрела.
5) 9 февраля, на ходу, при адмирале Энквисте и флагманском артиллеристе, полковнике Берсеневе, — 120 мм. чугунными — 10 (3 разрыва у самого борта) и 1 сегментным; 75 мм. — чугунными — 70 и 2 шрапнели; % хороший, по плавучему пирамидальному щиту.
6) 10 мая, при истреблении приза, 120 мм. фугасных — 3.
Постоянно хранилось у орудий:
У 120 мм. в ящиках по 8 фугасных и 4 сегментных — на орудие.
У 75 мм. в ящиках по 11 бронебойных — на орудие.
У 47 мм. в ящиках по 2 ящика чугунных гранат **).
Каждый патронный погреб состоит из 2 отделений вдоль судна; каждое отделение вмещает по 163 штуки 120 мм. или по 459 штук 75 мм. патронов.
Погреба могут быть вынуты (вес каждого около 300 пуд. из клепанного железа). Средняя температура погребов за 1905 год была: январь (Красное море и Индийский океан) +20°, +25°и +30° R; февраль, март, апрель (Мадагаскар, океан и порта у берегов Аннама) +30° R.
Май первая половина +30° R., вторая (у Шанхая) +18° R, затем по пути в Батавию + 25°, 28°, 30° R.
Июнь (Индийский океан, Красное море) + 28 и 30° R.
Июль +22°, 19° R (Средиз. море), 16°, и +13° R, — подходя к Балтийскому морю.
Наибольший запас угля в ямах 1440 тони, но при заполнении трюмов и взятии угля в мешках на палубу доходило до 4000 тони (такой запас был принят в Камранге с угольщиков 2, 3 и 4 апреля 1905 года).
Этот запас был 29 апреля снова пополнен, так как крейсер ходил из Камранга в Сайгон.
При 10 узлах ходу, район при таком усиленном запасе до 12000 миль.
Обычно ходили около 12 —13 узлов, ночью по 6, так что в среднем, за сутки около 10 узлов.
Адмирал Рожественский был раз на крейсере; адмирал Энквист два раза — из них один раз целый день, выйдя в морс, на стрельбу 9 февраля.
Об угольных запасах других судов данные едва ли у кого сохранились.
Принятый на «Рион» запас угля все время перегружали еще и в походе из трюмов в угольные ямы, по мере сгорания; в мае, например, такая перегрузка была 8, 9, 10, 17, 18, 19, 29, 30, 31, а в июне 7, 8, 9, 10 и 11 – очищали трюмы от угля для окраски.
За время перехода из Носси-бе в Камранг, (со 2 марта по 1 апреля) мы не грузились углем вовсе, эскадра же грузилась 6 раз, а миноносцы еще и 7-й раз, в Индийском океане и 1 раз, выйдя в Тихий океан ***).
Погрузка производилась в море так: еще на ходу на угольщиках готовилась часть мешков с углем; спускались барказы, которые на буксире паровых катеров шли к транспортам, грузились мешками с углем и подводили их к своему кораблю, где мешки принимались.
Порожние мешки везлись обратно на транспорты, куда свозили и наряд для наполнения мешков. При одной из таких погрузок утонул катер с «Сисоя Великого», черпнув воды, так как на зыби попал бортом под обух от выстрела сетей заграждения; люди успели выскочить.
12-го Мая, с рассветом, «Рион» с транспортом «Днепр» отделился от эскадры и пошел к Вузунгу; оставив здесь транспорты (около 5 час. вечера) того же дня, пошли в свой район (Шанхай—Квельпарт—Нагасаки) в крейсерство.
Около полуночи увидели упорно не отстающее судно; когда рассвело, оно оказалось крейсером II ранга, типа «New-Orleans», под американским флагом. По приказанию старшего офицера навели на него два кормовых 120 мм. орудия, после чего он обошел нас стороной и лег на Чемульпо. Того же числа около 8 часов вечера пропустили без осмотра, шедший пустым из Артура «Transit», бывший у нас в списке — груз ружей и пороху, а 14-го у Шандунга встретили «Thode-Tacelound» с грузом леса на Таку и Шанхай, который отпустили. 15-го Мая в 6½ вечера задержали «Tetartos» с железно-дорожным грузом и 9 японцами-путейцами (φ = 36½ N и L = 123¼); посадили на него конвой, легли на SW 71°, на всю ночь.
Призовая комиссия присудила уничтожить пароход как приз.
Состав комиссии: ревизор, артиллерийский офицер, 1-ый вахтенный начальник, все трое лейтенанты, — но командир, опасаясь опять со стороны Министерства Иностранных дел неприятностей, с комиссией не соглашался. Только на утро он решился на это, и в 6½ час. свезли судовой состав: 9 немцев и 39 китайцев и 7 пассажиров японцев к себе на крейсер, после чего пароход был затоплен (открыты кингстоны) и в 10 час. 30 мин. выпущено 3 выстрела.
Около 12 час. 30 мин. дня он затонул на глубине 23 сажен в широте 36° 12' N-ой и долготе О-вой 122° 27', после чего легли на SO 70° и продолжали свой путь.
Несколько дней спустя, задержав снова пароход со жмыхами и хлопком, мы узнали об участи эскадры и получили все Шанхайские газеты с статьями и подробностями боя. Впечатление было удручающее. Тем не менее, с парохода была выброшена контрабанда, и мы хотели идти на Сингапур, но старший механик с потопленного «Tetartos», имевший семью и очень озабоченный своею безопасностью, посоветовал не ходить туда, так как он слышал от германского консула (забыл какого, из портов Японии), что отряд Дева послан нас разыскивать.
Командир хотел было лечь на Манилу, но так как привлеченные нашими крейсерами, «Олегом» и другими, там могли быть вблизи японцы, то мы легли на Батавию, куда и пришли 1 июня.
Я забыл упомянуть, что потопив «Tetartos», взятый в день Цусимского боя у входа в Печилийский залив, мы затем попали в полосу тумана и с 17-го по 19 мая трое суток шли в тумане.
20-го мая туман рассеялся, а 21-го, к вечеру, узнав с остановленного «Silournum» (англичанина) о судьбе эскадры, мы двинулись 16-ти узловым ходом на юг. Не помню теперь в какой из дней (первые 5 - 6 дней почти до южной оконечности Формозы шли в туманах), во время ужина пробили боевую тревогу.
Выскочив наверх, увидели встречный пароход, державший сигнал: «Нужна ли помощь?» — едва нами за дальностью разобранный.
Немцы, моряки с приза, в трубу определили, что это австралийский почтовый пароход, тем не менее было положено на борт и с прислугой у орудий метнулись на Ost, чтобы «сбить со следа», а затем переменили курс.
Стоя на мостике со штурманским офицером, я был прямо поражен, сколько чести оказывали бедному австралийцу. Команда была спокойна, также и офицеры, ожидавшие с нетерпением отбоя, чтобы сесть за неоконченный ужин. Шутники уверяли, что видели дам, махавших платочками, другой давал слово, что видел двух японцев глядевших из люка, а затем пояснил, что не добавил того, что видел наших, снятых с «Tetartos» японцев-инженеров у люка нашего III-го класса. Этот случай немного разогнал мрачное настроение, полученное после известия об эскадре и ее участи 15-го мая.
По приходе в Батавию нас в гавань не пустили, а на ночь вышли на рейд 2 голландских крейсера (3 с адмиралом остались за молом) и стали на якорь справа и слева, как конвойные в зале суда.
2-го июня с рассветом нас впустили в гавань ошвартовились и начали приемку угля и провизии.
Японцев (7 челов.), китайцев (39 чел. команды) и офицеров «Tetartos» (7 человек) свезли с утра на берег.
Японцы воспользовались по-своему свободой, и к 3-м час. дня малайцы, грузчики угля, забастовали, мы едва приняли запас до Адена.
В полночь мы должны были уйти или разоружиться; тут с крейсера было списано 2 офицера, из-за столкновения с И-чем и за предложение исключить последнего, командирского фаворита, из кают-компании за дерзкие выходки против офицеров в пьяном виде.
Днем дезертировало 36 человек, вечером еще 2, арестованные потом голландцами и сданные на «Терек».
В полночь на 3 июня вышли из Батавии и обогнули остров с Ost'а и вдоль южного берега и вышли в океан. Утром начали окраску станков и пересмотр зарядов и чистку трюмов.
7, 8, 9, 10 и 11 июня выгружали остатки угля из трюмов в ямы и 17-го июня на рассвете подошли к Рас-Гафуну, где увидели на камнях французский пароход Messageries-Maritimes. Послали r берегу вельбот с офицером, который привез с собою старшего офицера с разбитого парохода («Shodoc» — Messageries-Maritimes, Ferdinand Giraud).
От него узнали, что на пароходе всего с пассажирами 612 человек: в том числе — судовых офицеров — 5, механиков — 8, доктор — 1, и эшелон войск при бригадире Commandant Raffin, 3 капитанах, 9 лейтенантах и 2 врачах; кроме того около 50 женщин и дети; что воды мало, горькая; что пароход весь разграблен сомалийцами, которые окружили на берегу лагерь потерпевших и их ограбили дочиста, но султан насилий делать не позволяет и держит своих черных в струнке.
В 3 часа послали 20 человек со мною, мичманом и прапорщиком — навстречу идущим к Гвардафую пешком французам — мы взяли носилки и воду (крейсер перешел за Гвардафуй, где прибой был меньше, и куда ждали французов).
К 11 часам вечера нашли французов, а в 4 часа утра вышли, неся больных, женщин, детей на руках. Через 8 часов ходу на песках при безоблачном небе мы к полдню дошли до Гвардафуя; с 1 до 5 дня грузили пассажиров, и снялись в Аден; провизии было мало, угля еще меньше.
Принятых французов оказалось 618, нас (с офицерами и командой вместе) — 448, итого 1066 человек.
Подходя к Адену, сожгли 19 ящиков подачи, так как все запасное дерево было пущено в ход, уголь весь вышел. В Адене приняли угля и сдали более 300 человек на «Polynesia» (Messageries-Maritimes), а на следующий день, 21 июня, сдали и 2-ю половину с оставшимися военными на «Sénégambia».
Прощание с эшелоном было сердечное; чины его были очень дисциплинированы, корректны, в противность пассажирам не военным, уносившим стаканы и коньяк под кителем вниз, где напивались, скандалили, плевали, валялись на диванах в истерзанном виде, писали на календарях, расписаниях, скамейках пасквили, за то, что им не отпускали коньяку, кроме как за едой, так как, узнав, что все даровое, устроили было прямо кабак, напиваясь и скандаля с вестовыми и между собою, почему старший офицер тотчас принял свои меры и ввел ограниченный по размеру и времени отпуск коньяку. Так как женщины обедали раньше, то многие мужчины ловчились обедать по два раза, что при недостатке провизии вызвало протесты со стороны старшего кельнера «Shodoc», добровольно помогавшего нашему буфетчику.
По свозе пассажиров не хватило много вещей и сервировки, недорогих, но характеризующих нравственный уровень, только что спасшихся от смерти людей.
30-го июня вышли уже из Порт-Саида, 7-го июля миновали Алжир, где взяли запас угля, 14-го июля прошли днем Копенгаген и 16-го июля были на рейде Кронштадта, где и стояли до 8-го августа.
Войдя 8-го августа и гавань, 10-го августа спустили военный флаг, сняли артиллерию и военную команду.
В настоящее время крейсер сдан в Добровольный флот и под старым именем «Смоленск» делает эмигрантские рейсы из Либавы в Нью-Йорк.
Оглядываясь на прошлое, можно сказать, что в общем военная команда вела себя хорошо, могло быть гораздо хуже, при условиях точки взгляда на дело, с какою на это смотрят в Добровольном флоте; наемная команда, позволяя себе многое, до дерзостей и оскорблений своего начальства, заражает (а часто науськивает) более глупых, слабых из военных матросов и особенно кочегаров — именно на преступления против дисциплины, которую даже многие высшие Добровольцы считают излишнею роскошью, игрой в бирюльки, раз ее нарушение не связано с ущербом материального, денежного свойства. Поэтому получаются такие невозможные при военном режиме эпизоды: пьянство, стоя на часах (матрос Мозговенко: 12 июля 1904 года — за что арестован без суда на 20 суток смешанным арестом); нанесение оскорбления действием караульному начальнику (29 июня 1905 года вольнонаемный машинист Самкин — уже трижды до того бывший под штрафом Доброволец: первый раз 26 августа 1904 года, — дерзость кондуктору, второй раз 8 февраля. 1905 года — оскорбление боцмана и 25 мая 1905 года — дерзость старшему офицеру).
Далее матрос 1 статьи Шевченко — строгим арестом на 5 суток за пьянство во время стояния на часах, а Дрюмов — за дерзкий ответ старшему офицеру и буйство и вмешивание в распоряжения старшего офицера на 10 суток строгим арестом.

Вообще было случаев за 13½ месяцев плавания:

Пьянства на берегу и угольщиках — 49.
Тоже на крейсере — 20. (3 неоднократно замеченных).
Тоже на часах — 2.
Игра в карты на судне — 5.
Драка и буйство на судне — 5.
Тоже на берегу — 19.
Уклонение от работ — 6; отказ от работ — 3.
Провоз водки — 2; неправильные претензии — 3.
Вооруженное сопротивление вахтенному начальнику — 1.
Невыход: по тревоге — 1, в караул — 1.
Неисправностей в несении караула и вахты в машине и наверху — 35.
Оскорбление действием караульного начальника — 1.
Самовольный уход с вахты, с крейсера, гребцов шлюпок на берегу — 46.
Небрежность по службе — 12.
Дезертиров: 1 — в Алжире, 1 — на Мадагаскаре, 38 — на о-ве Яве.

Дерзкие ответы, оскорбление и неисполнение приказаний.
Квартирмейстерам — 28.
Кондукторам, боцманам — 27.
Офицерам, вахтенным механикам и доктору – 24.
Старшему офицеру – 14.
Старшему механику – 2.
Вахтенному начальнику — 2.

Нетчиков (прогул более 6 часов) — 66.
Неотдание чести армейскому офицеру — 1.
Заход в трактир со своим патрулем — 1.
Обругание жандарма в лаборатории — 1.
Случаи взяты только из штрафных журналов; попадаются постоянно одни и те же; вольнонаемные дают больший %, чем военнослужащие (менее 1% по числу команды — 400 военной).
Во всякой затее зачинщиком (пьянства, игры в карты, грубости) – почти всегда вольнонаемный.
С приходом на Мадагаскар и всю бытность на 2-й эскадре дисциплинарные взыскания строже, но и записей меньше.
Смешение команд вольнонаемной и военной губит всякую дисциплину, а если ее и удается ввести, то упорным трудом, да и то не всегда, в виду разных взглядов на это офицера строевого и Добровольца (хотя бы и в морских погонах); оттого и дали так мало результатов крейсера, в частности «Рион», в смысле воспитания команд, скорее вред – из бывшей команды, два квартирмейстера, просветившись у Добровольцев, закончили свою карьеру – один (кочегарный) Сиротенко, правая рука Шмидта во время бунта 15 ноября, утонул, спасаясь с «Очакова», другой, боцманмат Жуков, осужден по тому же бунту.
И если не все были развращены этим сожительством с «вольными», этими дурными примерами, то потому, что 8/10 из них были люди порядочные по природе, серьезные и дисциплинированные предыдущей службой на военных судах, остальные 2/10 были люди слабохарактерные, алкоголики или же безнадежно-неисправимые, да они почти в полном составе дезертировали на Яве.
Практика смешения абсолютно вредна, а в нынешнее время, в особенности: это люди, потерянные для строевого флота.
Точно также вредно пускание мастеровых на плавающие суда, даже и в материальном отношении — 2 мастеровых и в неделю не сработают того, что один хороший слесарь из команды в 2 дня: приедут к 8-ми час. утра, разбираются до 9 часов, ходят, курят, часто спят где-нибудь в темном углу; с 11 час. и до 12 час. перерыв на обед, потом надо покурить, а с 2-х уже норовят удрать «поточить» или «посверлить» что-либо в порт;. каждый же получает 50 — 80 коп. в день и кроме пропаганды результатов их работа не дает. Устраивать для таких из порта богадельню — и дорого и бесполезно.
Заинтересовав же команду, назначив за известные поделки наградные (в роде денег за непитое вино) поднимем и уровень мастеровых из военной команды и легче сохраним ее от вредного влияния извне, памятуя в этом случае (но не в военное время в море), что «береженого Бог бережет».

Лейтенант Эдуард фон Берендс.

–
*) На подлинном документе имеется чертеж палубы крейсера о показанием расположения артиллерии. Прим. Ред.
**) На подлинном документе имеется чертеж палубы крейсера с показанием расположения и вместимости патронных погребов крейсера. Прим. Ред.
***) На подлинном документе имеется схематическая карта эскадренных погрузок угля. См. хронологический перечень военных действий флота в 1904 – 5 гг. Вып. II, стр. 218. Прим. Ред.

1) 1200 чугунных сдано в Либаве в октябре 1904 года; взамен приняты 1000 штук бронебойных и 198 шрапнелей.
2) 70 штук принято с бр. «Император Александр III» и «Орел» в Носси-бе
3) 30 штук отпущено на «Днепр», взамен получено 4 сегментных, 12 бронеб. и 4 фугасн., того же калибра, в Носси-бе.

Отредактированно vs18 (07.12.2010 18:50:44)

76.

Показание Артиллерийского Офицера Лейтенанта Случевского.

1-го мая 1904 года я явился в город Либаву на крейсер 2 ранга «Терек», на который был назначен артиллерийским офицером, так как в числе многих других офицеров флота, призванных из запаса по случаю военных действий, выразил желание идти в действующую эскадру на письменный запрос начальства, «желаю или не желаю».
Явившись на «Терек», бывший пассажирский пароход Гамбурго-Американской Компании «Колумбия», я застал на нем еще немецкий флаг компании, командира, помощников его и команду немцев, и при мне, в начале мая, на «Тереке» был поднят флаг нашего Добровольного флота, и он был зачислен сначала в списки транспортов, а через некоторое время переименован в крейсер 2 ранга военного флота.
Как пассажирский пароход, «Терек» производил очень хорошее впечатление, для военных целей однако приспособить его было нелегко, особенно имея в виду краткость времени.
Дефекты, впрочем, в этом отношении значительно сглаживались прекрасным ходом этого корабля (на пробной миле в г. Гамбурге в апреле 1904 года «Терек» дал 21,09 узла), хорошим запасом угля (около 3200 — 3400 тонн, суточный расход экономическим ходом —75 тонн), а также специальной вспомогательной целью, для которой он предназначался, а именно — подрывать военную контрабанду.
В Порту Императора Александра III-го на верхней палубе «Терека» было установлено два орудия 120 мм. системы Канэ (английские), четыре 76 мм. (американские), восемь 57 мм. полуавтоматических (американские) и два пулемета Максима.
Орудия были великолепны. 120 мм. и 76 мм. (три из них) имели оптические прицелы, но особенно хороши были 57 мм.; все орудия были чрезвычайно компактны и просты по конструкции; на борт было принято известное количество снарядов, которые и были размещены в наскоро сделанных двух погребах — крюйт-камерах (в носу и на корме).
Команды на «Тереке» было слишком 400 человек, при 16 офицерах, в числе которых было 7 прапорщиков запаса; громадное количество нижних чинов было из запасных.
В первый раз крейсер 2 ранга «Терек» вышел из Либавы 1 августа 1904 года, для крейсерства у Гибралтарского пролива.
24 сентября того же года он вернулся в Либаву для исправления повреждений в машине.
18 ноября в 11 час. утра крейсер «Терек» вышел из Либавы на присоединение к эскадре адмирала Рожественского. Никаких грузов для 2-й Тихоокеанской эскадры, кроме почты и, кажется, десантных английских ботов, «Терек» не брал. Весь переход до острова Мадагаскар сделали с одной остановкой в Дакаре, куда пришли 3 декабря 1904 года.
В Дакаре грузились углем, приняли 1600 тонн.
10 декабря 1904 года в 7 час. утра ушли из Дакара на юг.
15 декабря 1904 года в полдень φ = 5° 12' S.
23 декабря в 3 часа дня обогнули мыс Доброй Надежды и вошли в Индийский океан.
1 января 1905 года прибыли в бухту Носси-бе, где и застали эскадру адмирала Рожественского.
Наибольший запас угля «Терек» брал, насколько помню, при выходе с эскадрой из Носси-бе; уголь был насыпан на первой (верхней) палубе; я думаю, было около 3700 — 3800 тонн. После Ван-Фонга крейсер 2 ранга «Терек» отделился от эскадры, 12 мая: он имел предписание искать военную контрабанду, крейсеруя в известном районе на юго-восток от Японии. Отделившись от эскадры, пришлось руководствоваться предписанием адмирала Рожественского, а также соответствующими инструкциями Министерства Иностранных Дел. Если последние были во многом относительны и давали широкий простор для толкований, то и предписание адмирала Рожественского, насколько помню, мало разъясняло детали нашего поручения, так, например, в нем говорилось, что топить коммерческие пароходы можно при соблюдении всех прочих многочисленных условий, только тогда, когда капитаны их дадут соответствующие расписки с признанием, что везут перечисленные в инструкциях Министерства Иностранных Дел грузы военной контрабанды; практически это сводилось к нулю, ибо ни один мало-мальски здравый капитан такой расписки не выдаст, разве под пыткой.
В точности я предписания адмирала Рожественского не помню, но помню, что оно очень ставило в тупик нашего командира.
Коммерческих пароходов в нашем крейсерстве мы встречали очень мало, потопили два: английский — «Ihkone», с грузом риса, адресованным частным лицам в Японию, и датский — «Princesse Marie», с грузом железа и стальных листов, адресованных какому-то японскому обществу.
Все формальности были при этом соблюдены нами; последний пароход предъявил свидетельства датского и бельгийского консулов в Антверпене, что груз «Princesse Marie» не предназначается для целей войны; этот случай свидетельствования консулами не предусмотрен нашими положениями Министерства Иностранных Дел, по крайней мере мы не нашли в них соответствующих указаний.
Во время крейсерства, «Терек» иногда приближался к японским берегам на миль 70 — 80. Шел под военным флагом.
Инструкция адмирала Рожественского, полученная на «Тереке» при отделении его от эскадры, надо полагать, имела тот общий смысл, что всякое военное судно, затерянное среди океана, вблизи неприятельских берегов одним уже существованием своим невольно наводит страх на коммерческие сферы, повышает фрахты и этим бьет по карману.
Крейсер 2 ранга «Терек» пришел на о-в Яву в г. Батавию 9 — 10 июня 1905 года, где и пришлось ему разоружиться; прибытие его на Яву вызвано было получением сведений от взятого на борт перед затоплением экипажа датского парохода «Princesse Marie», сообщившего о Цусимской катастрофе, о которой «Терек» не был осведомлен около двух недель; необходимо было идти в какой-нибудь порт еще оттого, что уголь был на исходе, по инструкции адмирала Рожественского при нормальном порядке вещей предписывалось идти к мысу С. Джемс, где и снабдиться углем.
Если этих двух обстоятельств не было, и крейсер «Те-рек» продолжал бы свою корсарскую деятельность около берегов Японии, то много данных предполагать, что два потопленных им парохода «Ihkone» и «Princesse Marie», допустим даже, с сомнительной контрабандой, окупились бы вполне при общем подсчете экономических итогов враждующих сторон, а именно несколько миллионов рублей, уплаченных Россией на призовом суде, возместились бы, быть может, вдвойне увеличением фрахтов и морской коммерческой торговле неприятеля.
Адмирал Рожественский посетил крейсер «Терек» в бытность его в Носси-бе всего один раз по приходе его в эту бухту; вообще адмирал посещал суда более, чем редко, по крайней мере с момента прихода ее на Мадагаскар. Объясняю это плохим состоянием здоровья адмирала, занемогшего в жарком климате.
Состояние духа на судах эскадры на Мадагаскаре было разное, в зависимости от случайного состава этих судов, в общем, мне кажется, пессимистическое настроение преобладало; я даже склонен думать, что на таком прекрасном единодушном корабле, как «Император Александр III», которому сопутствовали благожелания и традиции сплоченной организованной воинской части, оптимизм едва-ли мог быть искренним.
Возвращения в Россию не ожидали, но в общем считали вероятным, чувствовалось в массах, что это было бы наиболее благоразумным при совокупности всех условий.
Весьма скверно действовали на личный состав сведения, хотя и редкие, из России; неудачи в армии и начавшиеся беспорядки внутри отечества подтачивали веру в успех и энергию.
Назначение и цель операции смутно были известны личному составу, по крайней мере, вплоть до азиатских берегов.
Адмирал Рожественский держался в стороне, его все боялись, даже уважали, но мало знали; быть может, он знал командиров, но не офицеров; сердечной связи не было.
Штаб Командующего, как большинство штабов, производил впечатление сфинкса, он не производил впечатления ободряющего.

Лейтенант Случевский.

78.

Показание Минного Офицера Лейтенанта Евдокимова.

6-го ноября 1904 года я приехал в Либаву из Севастополя и явился на крейсер 2 ранга «Урал», куда был назначен минным офицером.
14-го ноября мы вышли из порта Императора Александра III в Дакар. 30-го декабря пришли в Носси-бе и присоединились ко 2-ой Тихоокеанской эскадре.
30-го декабря, стоя на вахте во время погрузки угля на крейсер, я был тяжело ранен в голову, сорвавшейся стрелой и доставлен на госпитальное судно «Орел»; 3-го января пришел в сознание и около двух месяцев лечился на «Орле». Выписавшись из госпиталя, я вернулся на крейсер «Урал». Во время моей болезни на крейсер был назначен вместо меня минным офицером лейтенант Чоглоков, который по моем возвращении оставался на крейсере, так как здоровье мое считалось ненадежным, и меня хотели списать в Россию, но я отказался.
Часов за 30 до боя мы начали принимать японские шифрованные телеграммы, о чем донесли сейчас же адмиралу и просили разрешения мешать японскому телеграфированию; на что последовало приказание: «Не мешать и вообще не пользоваться телеграфами для разговоров».
14-го мая госпиталь «Кострома» поднял сигнал: «Вижу неприятельские крейсера сзади».
Мы репетовали сигнал «Костромы» и, дав полный ход, 18 — 19 узлов, пошли между колоннами и приблизились к «Суворову», т. к. был туман, и он не мог разобрать сигнал «Костромы» и наш на большом расстоянии. Телеграфом же пользоваться было запрещено. Разобрав сигнал, нам было приказано вступить в свое место.
1 ч. 20 м. начался общий бой. Разведочный отряд, т. е., крейсера «Светлана», «Алмаз» и «Урал» защищали транспорты с тыла; крейсер «Владимир Мономах» — справа, а крейсера «Олег», «Аврора» и «Дмитрий Донской» — слева.
Появились японские крейсера двумя отрядами: один — за кормой «Урала», а другой — на траверзе «Донского».
По сигналу командующего разведочным отрядом, капитана 1 ранга Шеина: «Разведочному отряду быть в строе фронта сзади транспортов», мы перестроились. Около 2½ часов мы получили первую подводную пробоину во втором отсеке, по-видимому, от снаряда большого калибра, так как носовой патронный погреб да и весь отсек быстро заполнились водой.
До этого у нас было несколько надводных пробоин и пожаров, которые были потушены. Старший офицер и я с командой старались поставить упоры, так как переборки сильно выперло, но они не выдержали, местами лопнули, да и вообще они не были водонепроницаемы, вода все время шла в I и III отсеки.
Мы пробовали подвести пластырь, но машины не стопорили: на ходу этого сделать не удалось. Крейсер имел очень большой дифферент на нос. Повидимому, неприятель хорошо пристрелялся, и через несколько времени мы получили несколько подводных пробоин в средней части крейсера, надводных же вообще было очень много. У нас были перебиты трубки гидравлического управления рулем, машинный телеграф, телеграфная и телефонная сети и поврежден руль. Пробовали управляться машинами, но за шумом боя, работой машины и благодаря большому расстоянию от мостика до машины, голосовая передача не могла быть действительна.
Крейсер не мог удерживать место в строю и дифферент на нос увеличивался.
На верхней палубе я встретил исполняющего обязанности артиллерийского офицера, лейтенанта Кедрова, который шел на мостик.
Он мне сказал: «Я осмотрел весь крейсер, мы сейчас перевернемся, нужно скорей спасать команду», на что я ответил: «А если не перевернемся, то думаю, что еще долго будем тонуть». Кедров пошел на мостик.
Через несколько минут командир, капитан 2 ранга Истомин, приказал поднять сигнал: «Имею подводные пробоины, заделать не могу».
Я получил приказание от старшего офицера, капитана 2 ранга князя Ширинскаго-Шахматова, взять палубный пожарный дивизион и вывалить шлюпки за борт, что и было исполнено мною и бывшим на шлюпочной палубе лейтенантом Чоглоковым.
Лейтенант Чоглоков и я просили разрешения командира подвести теперь пластырь, когда крейсер был без хода, он разрешил, и мы начали было работать, но затем сейчас же командир отставил подводку пластыря и приказал: «На все гребные суда, спасаться».
Я решил остаться на крейсере и помощью подрывных патронов ускорить его потопление, так как боялся, что он может помешать нашим судам маневрировать, если они его не бросят пока он утонет, или его возьмут японские крейсера и отбуксируют на более мелкое место, подняв свой флаг.
Прийдя к своему боту, я спустил его, посадил команду и приказал старшине его, квартирмейстеру Филиппову, отваливать без меня.
Многие из команды хотели вылезть обратно, чтобы остаться со мной, но я их отговорил, говоря, что пойду на другом боте. Минер Алексей Паленов собирался в это время садиться на бот по стопору, но услышав, что я остаюсь, он просил разрешения остаться со мною, говоря: «Мы вместе с вами учились в учебном отряде и служили, вместе и погибнем». Находя, что он мне будет полезен при работе и думая, что он все равно останется, я ему разрешил.
Прапорщик по механической части Иванов подошел ко мне, он по расписанию должен был спасаться на моем боте, я ему сказал, что он идет старшим на боте, так как я остаюсь на крейсере. Он начал меня уговаривать идти с ними, но я приказал ему садиться, а старшине, квартирмейстеру Филпппову, приказал отваливать и идти на «Анадырь», так как прапорщик Иванов говорил, что не умеет управлять шлюпкой,
Когда был поднят сигнал: «Имею подводные пробоины, заделать не могу», к нам подошел буксирный пароход «Свирь» и транспорт «Анадырь», чтобы принять команду; буксирный пароход «Роланд» (Русь) и миноносец, не дойдя до нас, погибли. Думаю, что это был миноносец «Пронзительный».
Идя с минером Паленовым, мы встретили лейтенанта Чоглокова, которому я сказал, что остаюсь на крейсере. Он мне ответил, что останется тоже и предложил пойти доложить об этом командиру, что мы и сделали. Командир не был согласен с нами и говорил, что это бесполезно.
Почти все боты отвалили.
Командир пошел на бот к правому борту и кричал, чтобы послали старшего штурмана, прапорщика Тидемана, который в это время на мостике определял место крейсера.
Я передал Тидеману, что командир его ждет; он мне ответил, что идет и потом крикнул: «Если ты спасешься и услышишь, что «Урал» подняли, не верь — он тонет на глубине от 60 до 66 саж.», и, взяв карту с нанесенным местом крейсера, он сел на бот.
Карту эту потом командир взял у Тидемана.
Лейтенант Чоглоков, Паленов и я пошли, взяли ключи от погреба, где хранились подрывные патроны и взяли запасы из каюты Чоглокова. Паленов и я пошли в погреб, а Чоглоков остался наверху принимать от нас патроны, так как мы не могли вылезть из погреба, неся патроны по железному прутовому вертикальному трапу.
В это время качка крейсера была очень сильна и неправильна; воды было много во всех помещениях. У нас заранее были назначены места для взрывов и были приготовлены патроны и сделаны приспособления из досок для закладки патронов и прижатия их к борту, но во время пожаров их повыбрасывали за борт. Достав патроны, мы пошли в машину, но там было много воды, и к борту добраться мы не могли; в кочегарни попасть мы не могли, так как они расположены ниже машины.
Во всех помещениях было много воды; все места без деревянной обшивки были уже под водой; инструментов не было, чтобы прорубить обшивку, да и было ясно, что крейсер скоро должен погибнуть.
Пранорщик Коноплин, уходя с крейсера, сказал, что оп открыл кингстоны.
В машине были выбиты иллюминаторы. Мы вышли наверх, где встретили старшего офицера и старшего механика; командир на боте держался под веслами. Мы впятером хотели спустить вельбот № 1-й, который не участвовал в спасении людей и был завален, но у него была разбита корма. Прапорщик Хачиков на своем боте был недалеко от крейсера; бот его, сильно перегруженный, очень медленно выгребал. Увидев нас, он вернулся и забрал нас. Оставляя крейсер и ходя по помещениям, я на нем людей нигде не видел. Мы пошли на «Свирь», но подходя к «Свири», перевернулись. Перевернутый бот начало бить о борт «Свири». Я и три человека попали между ботом и «Свирью»; меня ударило в грудь, бок и руку, но так как я был близко к форштевню бота, то мне удалось выбраться оттуда.
Два человека. кажется, погибли, а одного вытащили на «Свирь» с разбитой грудью. Люди все были в поясах, кроме Паленова, меня и, кажется, лейтенанта Чоглокова, но волной и течением многих унесло за корму, и спасены ли они, не знаю.
В воде команда потерялась настолько, что многие, будучи в поясах, хватались за меня, благодаря чему я быстро выбился из сил и меня унесло за корму бота, стоявшего на бакштове «Свири»; на этом боте раньше нас пришел командир на «Свирь». Кочегар Белоногов поплыл за мной и дотащил меня до этого бота. На боте был только что приплывший сигнальщик Назар Маринкин, с которым Белоногов вытащил меня и подплывшего в это время Паленова. С бота их всех вытащили боцманматы Фома Хохлов, Карп Бурлаков, боцман Козлов и другие.
Я остался на боте, так как не мог встать на ноги, я они меня, лежащего, не могли достать со «Свири». «Свирь», стоя вблизи «Урала» была под сильным неприятельским огнем. Я потерял сознание и пришел в сознание в сумерки на «Свири», но был очень слаб и лежал внизу. Ко мне пришел прапорщик Тидеман и сказал, что наш командир хотел принять командование «Свирью» и приказывал командиру «Свири» и ему вести «Свирь» в Сасебо, но они оба отказались и командир «Свири» не сдал командования.
Старший офицер и мы все были против сдачи. Ночью нас осветили японские миноносцы, но скоро потеряли.
16-го Мая, идя в Шанхай, встретили крейсера «Олег», «Аврору» и «Жемчуг». 17-го прибыли в Шанхай. Момента гибели крейсера «Урал» я не видел, но команда говорила, что он погиб, когда я еще был в воде.
Военного совета об оставлении крейсера не собиралось. Крейсер безусловно не мог идти за эскадрой. Все время боя все орудия крейсера стреляли, кроме сбитого 75 м/м. Команда вела себя отлично. Я думаю, что крейсер был оставлен рано, т. к., если бы подвести пластырь под носовую пробоину и откачать воду, сделав некоторые исправления, может быть, можно бы было управляться машинами.
В момент оставления крейсера машина не работала, хотя была исправна.
Судя по тому, что совета не было и офицеры все были на своих местах, думаю. что командир сам решил, что пора покинуть крейсер.
Насколько я знаю, машина была остановлена, не вследствие повреждений, а для того, чтобы, по распоряжению командира, спустить гребные суда для спасения команды. Крупных повреждений в машине я не заметил. Добавить ничего не имею.

Лейтенант Евдокимов.

80.

Показание Вахтенного Офицера Мичмана Евреинова.

Через два часа после начала боя, большой снаряд упал недалеко от борта с левой стороны и почувствовалось сильное сотрясение всего судна; спустившись по трапу в носовые отсеки, которыми я заведывал, я встретил прислугу патронного погреба, с которой текла вода; прислуга доложила, что после удара в борт снаряда или, как полагали, мины, вода моментально наполнила патронный погреб, и она еле спаслась.
Заделка пробоины произведена быть не могла, так как 1-й и 2-й отсеки были заполнены водой; приходилось ожидать подведения пластыря; в то же время появилась вторая подводная пробоина в третьем отсеке; она была правильной круглой формы, повидимому, от неразорвавшегося 12-ти дюймового снаряда; эту пробоину тут же начали заделывать.
Заделка ее приходила к концу, когда вода из 2-го отсека, вероятно, благодаря ходу судна, выдавила переборку и полилась в третий отсек, вследствие чего он начал наполняться водой.
Тогда в четвертом отсеке (жилой палубы) я начал ставить подпоры к переборке, соединяющей четвертый отсек с третьим.
Выйдя на палубу, чтобы осведомиться, скоро ли будет подведен пластырь, я узнал от подводившего его офицера, что подкильные концы оборвало и пластырь унесло. Когда я спустился снова в отсеки, ко мне подошел старший офицер и спросил, в каком положении они находятся. Я доложил, что первый и второй затоплены водой, в третьем вода прибывает, и что без пластыря заделать пробоину нельзя. В то же время я узнал, что вода через угольные ямы в кочегарни хлынула и их затопляет.
Через некоторое время с палубы крикнули: «Спасайтесь!». Я и мои люди вышли на верхнюю палубу; шлюпки оказались уже вываленными за борт и их спускали: я пошел к своей шлюпке — бот № 6; она была также вывалена и на нее садилась команда; посадив по расписанию назначенную команду и взяв еще часть людей со шлюпок, которые были разбиты снарядами, я отвалил от борта и некоторое время держался около судна, потом пошел по направлению к крейсеру «Светлана», проходившему мимо, при чем рангоут пришлось выбросить, так как он, благодаря большому количеству людей, мешал гресть.
Видя на «Светлане» пожар, я направился к миноносцу, какому именно не помню, но пристать к нему представлялось затруднительным по причине сильного волнения,
В это время проходил транспорт «Анадырь», к которому я и подошел, и который принял меня и мою команду. Из разговоров со спасшимися со мною офицерами и командой я уяснил себе следующее:
Повреждения были: большая пробоина в носу, минная или от снаряда — не установлено; там же небольшая — от неразорвавшегося снаряда: вышеуказанные повреждения я видел лично; руль не действовал; к топкам котлов подходила вода; передача приказаний и машину была уничтожена. В корме было несколько мелких подводных пробоин; надводные пробоины были тоже, но сколько их было и какие именно – не знаю.
Затоплены были: 1-й, 2-й и 3-й отсеки; вода шла также и в четвертый: причина — слабость переборок и ход судна, который не был во-время застопорен, благодаря порче машинного телеграфа, что и послужило кроме того причиной обрыва пластыря.
Дифферент был на нос, сравнительно небольшой, но увеличивавшийся, который однако, как говорили мне, кто именно не помню, потом прекратился, благодаря тому, что перед самым оставлением судна, было затоплено машинное отделение, после чего крейсер стал на ровный киль.
С транспорта «Анадырь» я его видел имевшим очень сильный дифферент на нос и крен на правый борт.
На совет для решения вопроса об оставлении судна я позван не был и о том, что бы были позваны другие офицеры, не слыхал.
«Урал» был виден с «Анадыря» непродолжительное время, так как «Анадырь» отошел от него, и наступили сумерки. По моему мнению, опасность опрокидывания крейсера была, и кроме того, как я слышал, к оставлению его экипажем послужил сигнал контр-адмирала Энквиста: «Спасайте людей», поднятый в ответ на наш сигнал: «Имею подводную пробоину; заделать не могу».
Больше показать не могу ничего.

Мичман Евреинов.

Эскадренный миноносец «Блестящий».

82.

Показание Минного Офицера Мичмана Г. Ломана.

Был в Цусимском бою на эскадренном миноносце, (в 350 т.), «Блестящий», в составе 2-й Тихоокеанской эскадры, 14 мая 1905 года.
На миноносец «Блестящий» был назначен минным офицером в августе 1903 года, перед уходом его на Восток.
Перед моим назначением на миноносец, он только что был принят от Невского судостроительного завода и прошел все испытания, необходимые для приемки его.
Командиром миноносца был капитан 2-го ранга А. С. Шамов, вахтенные начальники: мичман Я. И. Велецкий и мичман М. А. Энгельгардт, замененный в августе 1904 года мичманом Н. Н. Зубовым, и судовой механик поручик Шевелев, впоследствии заболевший и замененный в январе 1904 года поручиком Кипарисовым.
Миноносец «Блестящий» вышел из Кронштадта в конце августа 1903 года в группе миноносцев «Безупречный» и «Быстрый».
В ноябре того же года вступили в состав отряда адмирала Внрениуса.
Объявление войны застало отряд в Джибути, откуда он и был возвращен обратно в Россию.
Миноносец «Блестящий» возвратился из этого плавания в удовлетворительном состоянии, и для дальнейшего плавания миноносца в составе 2-й Тихоокеанской эскадры требовался небольшой ремонт по машине и котлам, заключающийся, главным образом, в переборке главных машин с заменою расхлябанных частой новыми и заливкою разработанных подшипников.
Ремонт этот и был выполнен на Невском судостроительном заводе в мае и июне месяце 1904 года. Во время ремонта миноносца на нем был установлен телеграф без проводов Попова и Дюкретэ и поставлены два пулемета: один — постоянный на офицерском входном люке, а другой — переносный с борта на борт на установленные для этого постоянные тумбы с обоих бортов миноносца.
Миноносец вышел в составе 2-й эскадры по приходе всего отряда адмирала Вирениуса в Либаву в апреле месяце 1904 года.
Вышел миноносец из России с эскадрой адмирала Рожественского в октябре 1904 года из Либавы. На Мадагаскар в Носси-бе пришли с отрядом адмирала Фелькерзама через Суэцкий канал 15 декабря 1904 года в исправном виде.
Подготовительные практические стрельбы производились миноносцем во время стоянки эскадры в Ревеле и они заключались в стрельбе из орудий по неподвижному щиту и в стрельбе минами Уайтхеда на якоре и на ходу по подвижному и неподвижному щитам. Затем производилась стрельба из орудий по выходе эскадры из Кронштадта в Либаву в Финском заливе.
В Носси-бе производились практические стрельбы минами Уайтхеда, а артиллерийской практической стрельбы у миноносцев не было. Один раз миноносцы выходили с эскадрой из Носси-бе в море на эскадренную практическую стрельбу из орудий, но из своих орудий не стреляли, а лишь занимались построениями при различных эволюциях эскадры. Занимались миноносцы тоже буксировкой тралов, изготовленных на эскадре по образцу Порт-Артурских. Заведывал обучением тралении адмирал Фелькерзам, который находился всегда на миноносце «Блестящий». Два раза миноносцы высылались из Носси-бе в море с легкими крейсерами для обучения дозорной службе и один раз для примерной атаки днем двух отрядов миноносцев, для чего миноносцы были разделены на две группы и одна группа была выслана в море раньше и затем, по заранее назначенным курсам, миноносцы встретились и примерно атаковали друг-друга. По выходе с Мадагаскара миноносцы никаких практических занятий не производили.
Состояние духа и настроение офицеров и команды было самое отрадное, и все жаждали поскорее придти во Владивосток и сразиться с неприятелем, т. к. была вера в успех сражения, и когда стояли в Носси-бе, то в разговорах с командой, часто промелькало неудовольствие к бесконечной стоянке, а когда ходил слух на эскадре, что эскадра возвратится обратно в Россию, т. к. Порт-Артур пал, и эскадре нет смысла идти дальше, то команда открыто говорила: «Что же нам возвращаться, как будто мы боимся японцев», и все единодушно высказывались за дальнейший поход, а отнюдь не за возвращение.
Искровой телеграф системы Попова и Дюкретэ действовал на нашем миноносце исправно, при чем посылать депеши мы могли на 10 миль, а принимали с запущенным змеем во время Гульского инцидента около 100 миль. Телеграфом заведывал я, как минный офицер.
Пользовались телеграфом все время дня и ночи, имея постоянно дежурного телеграфиста.
Командующий эскадрой, вице-адмирал Рожественский, за все время нахождения миноносца с составе эскадры был на нем два раза: один раз проходил через миноносец с берега в катер, когда миноносец стоял в ремонте у Невского завода и второй раз в Ревеле во время прощального смотра ГОСУДАРЕМ ИМПЕРАТОРОМ. Когда вступили в отряд адмирала Фелькерзама, то он посещал миноносец за время перехода от Танжера до Носси-бе несколько раз.
Штабные чины бывали на миноносце, хотя и редко.
Хозяйственная сторона эскадры была поставлена очень хорошо и никогда не было никаких задержек в приеме необходимых материалов. Провизия с транспорта «Ярославль», к которому «Блестящий» был прикомандирован для пищевого довольствия, доставлялась исправно и постоянно свежая.
От Либавы до Носси-бе шли все время под своими машинами в среднем 9-ти узловым ходом.
По выходе отряда из Джибути попробовали взять миноносцев на буксиры, но принятые для этого 8" буксиры Койрон, оказались непрочными и вскоре же все полопались на 6-ти узловом ходе. После этого подали транспорты буксиры манильского троса, но и они не выдержали и лопнули, тогда адмирал Фелькерзам, повидимому, решил бросить буксировку миноносцев, и миноносцы опять пошли под своими машинами до Носси-бе.
По выходе из Носси-бе были поданы нам с транспорта «Ярославль» два 6" стальных буксира, на которых мы благополучно прошли весь Индийский океан, отдавая их лишь при погрузках угля.
Малаккским проливом миноносцы шли под своими машинами, а по проходе его опять буксировались до отправления транспортов в Шанхай. Военного совета перед боем 14 мая на эскадре не было, и командир последний раз был на «Суворове» в Камранге; для чего собирались командиры последний раз мне неизвестно, т. к. командир ничего не говорил по приезде с «Суворова».
На нашем миноносце военного совета с обсуждением плана возможной атаки перед боем не было, но разговоры в кают-компании бывали очень часто о том, что мы будем делать со своим миноносцем в бою и каким образом атаковать неприятеля при возможной с ним встрече. Миноносец «Блестящий», по выходе из России, состоял в группе миноносцев «Безупречного» и «Бодрого» при крейсерском отряде, но только для снабжения миноносцев необходимыми материалами, а особого назначения на случай боя никакого не имели и получили это назначение только за час до боя по сигналу с «Суворова», а именно — быть с «Безупречным» у «Олега» и спасать штаб, находящийся на нем, в случае ого гибели. Сигнала о рандеву перед боем не было. Опознательные ночные сигналы были, которые давались обыкновенно на месяц вперед.
Перед боем 14 мая «Блестящий» находился при крейсерском отряде в левой колонне, на левом траверзе у «Олега».
В час дня был сигнал — «Блестящему» и «Безупречному» быть при «Олеге».
Когда показались главные силы японцев, то «Блестящий» перешел с траверза в кильватер «Олегу», а затем, когда снаряды японцев, направленные в «Олег», начали близко ложиться от миноносца, то миноносец перешел на правый траверз «Олега».
В 2 час. 45 м. при повороте крейсерского отряда на 10 румбов в левый борт по ватерлинии в миноносец попал 8" снаряд и разорвался во 2-й жилой палубе между 2 и 3 переборками, взорвавший два ящика с 47 м.м. снарядами.
Осколками разорвавшихся снарядов изрешетило весь правый борт в отсеке и верхнюю палубу. Перебило рулевой привод к паровому штурвалу и машинный телеграф, вывело из действия электрическую турбину, произвело пожар в штурманской рубке, пробило осколками палубу верхнего мостика, выбросило за борт трехфлажную сигнальную книгу и разбило компас. Были пробиты сейчас же пожарная и водяная тревоги. Пожар скоро был затушен и приступлено к заводке пластыря и к заделыванию мелких пробоин.
Машины были остановлены и приступлено к переводу руля на ручной штурвал.
Пока заводили пластырь и переводили руль, миноносец поднесло к месту гибели «Ослябя». Приступили к спасению команды, плававшей вблизи миноносца.
Вытащили из воды 8 человек.
На миноносце подняли флаг (К), но к нам никто не подходил, и только успели перевести руль, как по нас открыли огонь мелкой артиллерии японские крейсера. Командир сейчас же дал полный ход и, оставив меня у руля, сам пошел смотреть за плавающими вблизи миноносца шаровыми минами, как тогда решили, что они всплыли с «Ослябя»; потом же мне удалось случайно узнать, что мины бросались с транспорта «Корея» без колпаков, чтобы не подвергать себя опасности от взрыва их на транспорте.
Как только дали ход, пластырь от пробоины сейчас же сорвало, т. к. весь отсек был заполнен водою и не было всасывающей силы.
Командир после отданного мне приказания дошел только до половины миноносца, где и был убит осколком от 120 м.м. снаряда, попавшего в правый борт по ватерлинии против 2-го котла и разорвавшегося в угольной яме.
Когда убило командира и мне доложили об этом, я вступил в командование миноносцем.
Повреждения этот снаряд причинил следующие: осколками во многих местах пробило верхнюю палубу и кожух над котлами, вывело из действия второй котел, пробило паровую трубу вспомогательного пара, которую скоро вывели и исправили. После этого снаряда заметно стала прибывать в кочегарню вода и ее приходилось беспрестанно откачивать турбиной и брандспойтами.
Затем переборка между 2 и 3 отсеками начала сильно прогибаться, так что ее пришлось подпирать с передней стороны сходнями и имеемыми случайно на миноносце бревнами.
После второго снаряда миноносец запарил и сразу сбавил ход, но скоро кочегары оправились и снова был дан ход узлов на 12 и таким образом дошли до эскадры, которая в это время ходила по кругу.
Для ободрения команды я приказал комендорам стрелять по неприятелю и хорошенько целить, но, конечно, стрельба была безрезультатная, так как неприятель находился от нас по крайней мере в 40 кабельтовах.
Первым попавшим снарядом был убит кочегар Белов, тяжело ранены: кочегар Ковалев, умерший вечером 14 мая, писарь 1 статьи Пальмов, умерший 15 мая на миноносце «Бодрый», баталер Поздняков и машинист Нерушниченко; легко ранены: мичман Белецкий, мичман Зубов, матрос Тимаев, минер Селезнев, кочегар Попов и минно-машинист Кочнев.
Вторым снарядом: убит командир миноносца капитан 2-го ранга Шамов, обварен паром кочегар Концевич, умерший 15 мая на миноносце «Бодрый», матрос Серенков и кочегар Ермолин, и вторично легко ранило мичмана Белецкого и мичмана Зубова.
Разорвавшимся снарядом над миноносцем тяжело ранило сигнальщика Визуля. Около 6½ часов вечера был поднять сигнал на эскадре: «Курс NО 23°».
Эскадра начала выстраиваться в две колонны, имея броненосцы в правой и крейсера с транспортами и миноносцами в левой. «Блестящий» был на траверзе у «Олега».
Около 7 час. вечера с миноносца «Буйный» передали по семафору: «Адмирал находится на миноносце, весьма ранен. Командование передает адмиралу Небогатову».
В то же время был поднят сигнал того же содержания.
Около 8 час. вечера впереди по курсу показались неприятельские миноносцы.
На «Олеге» подняли сигнал — «Курс W».
Со спуском сигнала, транспорты, миноносцы и крейсера повернули на W. Когда совсем стемнело, то крейсера стали поворачивать на S.
Я с миноносцем держался, по возможности, на траверзе «Олега».
Повернув на юг, «Олег» дал полный ход, а я с миноносцем начал отставать, так как не могли дать хода больше 10 узлов. Таким образом весь крейсерский отряд прошел мимо «Блестящего» на S.
Куда пошли наши миноносцы, я не видел. Продолжая идти тем же курсом, я надеялся, что крейсера уменьшат ход, и я таким образом опять присоединюсь к ним.
Возвратиться к эскадре я считал невозможным, так как в это время происходило отражение минной атаки неприятельских миноносцев. Ориентируясь по ветру и звездам, я старался приблизиться к о-ву Цусима и, в случае, если течь начнет увеличиваться, то советом офицеров решено было выброситься на остров, а миноносец взорвать.
Около 10½ часов ночи сзади справа заметили силуэт приближающегося миноносца. Рассчитывая, что это неприятельский миноносец, я приказал зарядить орудия, но по показанным опознательным огням, оказался наш миноносец «Бодрый», который уменьшил ход и следовал за нами до рассвета.
Советом офицеров решено было продержаться до рассвета на своем миноносце, а затем, если течь у «Блестящего» увеличится, то перебраться на «Бодрый», а «Блестящего» потопить.
В 12 часу прошли южный Цусимский маяк приблизительно в 4-х милях.
С рассветом, осмотрев все повреждения, решено было, в виду все время увеличивающейся течи и утомленности команды, не поспевавшей откачивать из носовой кочегарни воду, дошедшей уже до топок котлов, перейти на «Бодрый» и «Блестящий» затопить.
Оседание носа миноносца было очень большое и перелом был в месте пробоины 8" снаряда.
В таком состоянии миноносец мог продержаться на воде не более двух часов. Видя неминуемую гибель миноносца «Блестящий», я передал на «Бодрый» по семафору, чтобы они подошли к нам и приняли бы нашу команду, так как наш миноносец тонет. С «Бодрого» передали, что у них хватит угля только до вечера и просили дать им угля. Я приказал сейчас же насыпать уголь в мешки для быстрой его передачи.
На нашем миноносце угля оставалось много и хватило бы на двое суток экономического хода в 11 узлов. Несмотря на большую волну, «Бодрому» удалось подойти к нам и ошвартовиться борт-о-борт и таким образом ускорить передачу угля и раненых.
Через полчаса, после начала перегрузки угля, по беспроволочному телеграфу на «Бодром» начали принимать японские телеграммы и, судя по характеру получения их, неприятель приближался.
Через полчаса на горизонте был усмотрен дым судна; тогда командир «Бодрого» не нашел возможным продолжать погрузку угля и приказал переходить всем с «Блестящего» на «Бодрый».
Когда вся команда перебралась на «Бодрый», то я для ускорения потопления миноносца «Блестящий» приказал открыть все кингстоны, забортные турбинные отверстия, все иллюминаторы и пробить молотом холодильники.
При оставлении мною миноносца «Блестящий», уже во всех отделениях была вода выше площадок.
При отходе «Бодрого» от борта «Блестящего», в последний уже вода вливалась через иллюминаторы.
Через 10 минут по отходе от «Блестящего» я видел, как он погрузился в воду.
На «Бодром» советом офицеров было решено идти к острову Квельпарту, чтобы определиться по нему и затем, если не хватит угля до Шанхая, то пополнить на острове запасы топлива.
Придя на вид острова Квельпарта, на совете офицеров было решено, что угля на «Бодром» хватит до м-ка Шайвешана, а там рассчитывали получить помощь от проходящих пароходов.
Не доходя 60 миль до Шайвешана, на «Бодром» был сожжен весь уголь и все дерево, и пары прекратились 16-го мая ночью.
На утро по глубине приблизительно определили свое место, вычислили приливы и отливы и при помощи их и якоря и парусов приближались к берегу.
20 мая вечером были залечены огни парохода на горизонте и сделаны ему сигналы о бедствии при помощи ракет и фальшвейеров.
Пароход оказался английский, идущий в Шанхай.
В виду свежести погоды и темноты он нас не мог взять на буксир тотчас же, а встал рядом с нами на якорь, а утром взял на буксир и повел в Шанхай.
В Шанхай пришли 22-го мая.
В тот же день офицеры и команда с миноносца «Блестящий» были перевезены на английский пароход «Мюнхен», а 26-го офицеры, за исключением раненого мичмана Зубова, были отправлены адмиралом Рейценштейном в Россию.

Лейтенант Г. Ломан.

Эскадренный миноносец «Бодрый».

84.

Показание Командира Капитана 2 ранга Иванова 3.

Вступил в командование эскадренным миноносцем «Бодрый» после приема его в казну — 30 сентября 1902 г. Миноносец построен в 1902 г., на Невском судостроительном и механическом заводе в С.-Петербурге. Длина — 210', ширина — 21', осадка — 6' 6", водоизмещение — 350 тонн. Число индикаторных сил — 6000. Число машин — 2.Число котлов — 4; скорость по контракту — 26 узлов; скорость, полученная на пробной миле, около — 28 узлов. Запас угля — 100 тонн, но если взять в кочегарни и на верхнюю палубу, то запас угля доходит до 110 — 135 тонн, на расстояние 1000 — 1300 миль экономическим ходом 10 — 12 узлов. При первом плавании, под командою адмирала Вирениуса, в 1903 г., беспроволочного телеграфа не имел.
По возвращении в Кронштадт 1 мая в 1904 г. были поставлены 2-я мачта и беспроволочный телеграф, системы Попова.
В 1903 г., по выходе из Кронштадта, миноносец был выкрашен в белый цвет, а во время стоянки в Джибути, после объявления войны, был перекрашен в черный цвет и с этим цветом отправился из Кронштадта в 1904 г. в состав судов 2-й Тихоокеанской эскадры.
В состав судов 2-й Тихоокеанской эскадры поступил по приходе 1 мая в Кронштадт из Либавы. Стоя на Кронштадтском рейде, миноносец нес дежурства и дозорную службу. Выходили на стрельбу в море и для практического плавания на несколько дней. 29 августа 1904 г. из Кронштадта миноносец с эскадрой перешел в Ревель, где также нес дозорную службу, практиковался в стрельбе из орудий и из минных аппаратов, а также атаковывать суда.
28 сентября вся эскадра перешла в порт Императора Александра III в Либаву. По приходе в Либаву грузили уголь и делали приемку материалов.
1 октября эскадра вышла из аванпорта и встала близ маяка. Утром в 9 часу, 2 октября, по сигналу с флагманского корабля, отрядами стали сниматься с якоря и уходить в море. После последней погрузки угля у мыса Скагена, по сигналу с флагманского корабля, миноносцы «Блестящий», «Безупречный» и «Бодрый», с транспортом «Корея», первые снялись с якоря и пошли в Шербург. По приходе туда, узнали о Гульском инциденте и начали грузить уголь с транспорта «Корея». На другой день утром, приняв уголь, пошли далее в Танжер. На пути, на горизонте, в Бискайском заливе, увидели отряд под флагом контр-адмирала Фелькерзама, сначала думали, что неприятельские суда, приготовлялись к бою, но затем разобрав, показали позывные своего отряда и получили ответ позывными отряда контр-адмирала Фелькерзама. Придя в Танжер вечером, с утра начали грузить уголь с транспорта «Корея». Окончив погрузку угля, втроем — миноносцы «Блестящий», «Безупречный» и «Бодрый» снялись с якоря и пошли далее в Алжир. Придя и Алжир, сейчас же начали погрузку угля и провизии, по приеме их пошли далее в Суду. Не доходя Бизерты, на миноносце «Безупречный» потекли трубки в холодильнике, пришлось зайти в Бизерту, где, исправив повреждение, доприняли угля и провизии; на другой день ушли в Суду. В Суде поджидали черноморских транспортов и адмирала Фелькерзама. Когда все собрались, то приняв, провизию и уголь, всей эскадрой пошли в Порт-Саид, где приняв уголь и провизию с своих транспортов, с рассветом, на другой день прихода, ушли в Суэц. По приходе в тот же день в Суэц, ожидали прихода адмирала с транспортами. По приходе их, приняли с них уголь и провизию и отправились из Суэца в Джибути. По приходе в Джибути, приняли полный запас угля. Во время стоянки, по 2 миноносца, по сигналу, с заходом солнца, несли сторожевую службу у проходов на рейд и никого не пропускали до рассвета без разрешения адмирала. Определяли девиацию. Из Джибути пошли далее к Мадагаскару. На пути, подходя к мысу Рас-Гафун, адмирал Фелькерзам поднял сигнал: «Миноносцам идти вперед к месту стоянки и произвести траление», что и было исполнено. По приходе же эскадры и транспортов, начали грузить уголь и приемку провизии. Через сутки снялись с якоря и пошли далее в Носси-бе, куда пришли 15 декабря. На переходе от мыса Рас-Гафун до Носси-бе миноносцы шли частью на буксире своих транспортов, к которым были причислены; принимали по сигналу адмирала уголь и провизию. Ход на буксире имели до 6 узлов, что для миноносцев было затруднительно и буксиры лопались. До прихода адмирала Рожественского дано было время осмотреть машины и перебрать некоторые части, но так, чтобы, во всякое время, по первому требованию могли дать ход. На ночь с заходом солнца миноносцы по-очереди посылались в дозор до рассвета для охранения входа на рейд. 26 декабря пришел адмирал Рожественский с остальными судами своей эскадры. Говорили сначала, что после 7 января уйдем из Носси-бе, но затем оказалось, что простояли до 3-го или 5 марта, хорошо не помню, так как с 1 марта до 11 апреля пролежал больным на госпитальном судне «Орел». Во время стоянки в Носси-бе, производилась стрельба минами на якоре и на ходу из минных аппаратов; выходили в море для эволюций, дозорной службы, траления и проч. Состояние духа на эскадре скорее было подавленное. Все находились в полной неизвестности, что и как. Съезд на берег разрешался до спуска флага, затем всякое сообщение с судами прекращалось; команду гулять не увольняли вовсе, что еще более удручающе действовало на нее. Время проводили в занятиях у орудий или аппаратов минных или занимались погрузкою угля, который должны были пополнять после каждого хода. Решающим все был адмирал, который отдавал приказы, а остальные были исполнителями их. Советов флагманов и командиров, хорошо не помню, кажется, не было. Выяснение спорных вопросов не поднималось. Командующий эскадрой миноносца не посещал, кроме одного раза на Кронштадтском рейде во время дежурства. Флагманские чины штаба, как-то: флаг-капитан, минный и артиллерийский офицеры, флагманский механик и интендант, миноносец посещали. Доверие к начальству и вера в успех была. Хозяйственная часть и заботы о ней, а также   материальная были хороши и организованы превосходно. Механизмы исправны. Повреждения в машине были легкие, что исправлялось своими средствами, а что не могли, то исправлялось и делалось в походной мастерской («Камчатка»). Здоровье команды было удовлетворительное. Заболевавших венерическими болезнями отправляли в лазарет на транспорт или на госпитальное судно «Орел». Снялась эскадра из Носси-бе с якоря и первых числах марта, при чем миноносцы были взяты на буксир; перед входом в Малаккский пролив миноносцы шли самостоятельно, а, пройдя пролив, до бухты Камранг опять шли на буксире своих транспортов. Пройдя Малаккский пролив и не доходя миль 200 до Сайгона, госпитальное судно «Орел» было послано в Сайгон для приема угля, закупки провизии и сдачи телеграмм, а эскадра пошла в бухту Камранг, куда пришел и «Орел», застав уже стоящими на якоре эскадру с немецкими пароходами, с которых она грузила уголь. В Камранге простояли до 11 апреля.
9 апреля утром эскадра с миноносцами ушла крейсеровать в море, оставив транспорты, госпитальное судно «Орел» и один из крейсеров. 11 апреля утром, получив приказание от адмирала, хотя и не вполне оправился от болезни, я вступил в командование своим миноносцем. 12 апреля вся эскадра наша пошла далее и 14 апреля пришла в бухту Ван-Фонг, где стали по диспозиции; на ночь высылали два крейсера, два миноносца и минные катера в дозор на случай минной атаки неприятелем. В этой бухте простояли все время, поджидая 3-ю нашу эскадру до 26 апреля. Утром 26 апреля, не дождавшись 3-й эскадры, вышли в море; около полдня стали получать по телеграфу — «Мономах» — «Суворов», «Суворов» — «Мономах». Убедившись, что это идет наша 3-я эскадра, адмирал по телеграфу просил показать широту и долготу места и затем курс, — приказал повернуть навстречу нам. Убедившись окончательно, что это 3-я эскадра идет, адмирал дал курс и в 3 часа пополудни мы встретились. Встреча была радостная, что было видно по команде, она воспрянула духом. После встречи повернули и пошли в бухту Даиот, рядом с бухтой Ван-Фонг, где стали на якорь, на ночь высылали дозор. В этой бухте простояли до 1 мая. 1 мая утром эскадра вышла из бухты, построившись в три колонны: трапспорты — в середине, броненосцы — по бокам, впереди разведочные суда, сзади госпитальные суда — «Орел» и «Кострома».
Миноносцы шли большую часть пути на буксире своих транспортов, к которым были прикомандированы. Во время этого перехода, эскадра останавливалась, смотря по состоянию погоды, и производила погрузку угля и материалов с транспортов. Ночью шли без огней. Подойдя к Шанхаю, Командующий отпустил все транспорты, за исключением «Анадыря», «Кореи», «Иртыша» и буксирных пароходов «Русь» и «Свирь». После полдня 11 мая миноносцы отдали буксиры и пошли самостоятельно. В этот день, кажется, хорошо не помню, была последняя погрузка угля. Ход эскадры был но более 6 — 9 узлов. Механизмы действовали исправно, повреждений не было. Во время стоянок совещаний о предстоящем бое не было. Указания, построения и разные инструкции отдавались в секретных приказах Командующего, а также по какому сигналу что исполнять, а также условные и опознательные сигналы на каждый день. Совещаний между командирами миноносцев не было. Во время перехода, кажется, 13 мая, хорошо не помню, броненосцы делали эволюции разных построений. Миноносцы и транспорты продолжали идти самым малым ходом. По окончании эволюций давали эскадренный ход 6 — 9 узлов. Исполнялось все по сигналу Командующего эскадрой. 13 мая с 4 часов пополудни стал получать телеграфные знаки японских судов, которых разобрать не мог. Вслед затем Командующий поднял сигнал: «Приготовиться к бою», а затеи — «Завтра с рассветом иметь пары, разведенными для полного хода». Ночь шли без огней. С рассветом 14 мая, с правой стороны заметил неприятельское судно, а около 10 часов утра несколько неприятельских судов, приближающихся (около 30 — 40 кабельтовов) к нашей эскадре. Наши броненосцы перестроились в одну кильватерную колонну, имея за собой две колонны: правую — транспорты и левую — крейсера; правее транспортов шел крейсер I ранга «Владимир Мономах», в хвосте эскадры — разведочные крейсера — «Светлана», «Урал», «Алмаз», а далее за ними, госпитальные суда — «Орел» и «Кострома», и открыли по ним огонь. Вскоре неприятель скрылся. Не помню, были ли или нет приказания или сигналы на случай боя; может быть, и были отданы в секретных приказах Командующего. Рандеву было — Владивосток, но было ли это на 15 мая, не помню. В 1 час. 50 мин. неприятельские суда снова показались; наша эскадра пошла на них и завязался бой. В это время был сигнал с крейсера «Олег»: «Миноносцам «Блестящему» и «Безупречному» быть при «Олеге», а «Бодрому», «Громкому» и «Грозному» быть при «Светлане». Первому же отделению миноносцев, в составе «Бедового», «Буйного», «Быстрого» и «Бравого» и крейсеров «Жемчуг» и «Изумруд» быть при броненосцах. В начале боя видно уже было, что наша эскадра терпит поражение: броненосец «Ослябя» вскоре затонул, на броненосцах «Князь Суворов», «Александр III», «Бородино» и «Орел», а также и на других броненосцах были сильные пожары. Буксирный пароход «Русь», получив пробоину, отстал от эскадры и стал тонуть, с него был спасен мною рулевой: остальную команду спас буксирный пароход «Свирь».
Крейсер «Светлана» ходил с погруженным носом, так как в носовую часть получил пробоины. Крейсер «Урал» тоже, получив пробоины, поднял сигнал: «Не могу заделать пробоин», и видимо стал тонуть. С крейсера «Светлана» был сигнал: «Корее» подойти и снять людей с «Урала». Миноносец «Громкий» и я подошли было на помощь, но в это время японцы, заметив это, усилили огонь по «Уралу». Крейсера ходили кругом и прикрывали «Урал» и транспорт от неприятеля. Все это произвело на команду полную деморализацию. Около 6 час. вечера на миноносце «Буйном» был поднят сигнал: «Адмирал передает командование адмиралу Небогатову». Миноносец «Буйный», подойдя ближе, передал семафором, что адмирал Рожественский жив и находится на миноносце и просил передать другим, что я и исполнил. Вскоре адмирал Небогатов показал: «Курс NО 23° и ход 8 узлов». Наша эскадра продолжала отстреливаться от надвигающихся с севера броненосцев и востока — крейсеров; не успели мы лечь на данный курс, как с севера показались неприятельские миноносцы, шедшие двумя отделениями в кильватерной колонне; с закатом солнца видно было, что они разделились — одна часть пошла на наши крейсера, а другая — на броненосцы; последние, как ближайшие, открыли по ним огонь.
Уклоняясь от минной атаки, суда наши повернули в SW-ую четверть компаса. Расположение наших и японских судов было, приблизительно, такое: после поворота, наши крейсера оказались впереди броненосцев; «Жемчуг» и «Изумруд» и миноносцы были при крейсерском отряде, транспорты тоже несколько слева. Неприятельские броненосные суда непрерывным огнем в тыл оттесняли нас к югу, миноносцы их, сходящимся курсом, преследовали наши крейсера, которые, имея полный ход, беспрерывно отстреливались от атакующих. Неприятельские крейсера шли на пересечку, пытаясь отрезать нашим крейсерам отступление. За темнотою, головных крейсеров «Светлану» и «Олега» не видел, а потому шел сзади и слева крейсера «Аврора» 19-ти узловым ходом. Около 10½ вечера увидел слева миноносец, которому сделал опознательный сигнал, на что получил ответ: «Блестящий».
Миноносец «Блестящий» в начале боя получил несколько пробоин, вследствие чего ходил, заметно погрузившись носом, и держал флаг К.
Зная это и видя, что миноносец «Блестящий» не может идти полным ходом за крейсером, решил не оставлять его, так как он мог ежеминутно затонуть или быть захваченным в плен, а потому уменьшил ход, вследствие чего от крейсера «Аврора» отстал, и последний скрылся из виду. Продолжал идти тем же курсом, рассчитывая с рассветом увидеть наши крейсера, в надежде, что они повернут и пойдут во Владивосток.
15 мая, с рассветом, по семафору с «Блестящего» передали: «Миноносец тонет, примите нас к себе». С этою целью подошел к борту миноносца «Блестящий». Оказалось, что командир миноносца капитан 2 ранга Шамов, а также и несколько человек нижних чинов убиты. Были ранены офицеры и нижние чины. Миноносец «Блестящий» имел несколько подводных пробоин. 2-е командное отделение затоплено, в носовой кочегарне на 1 фут выше площадок была вода, которая все время прибывала. В первом командном отделении переборку выпучило и вода тоже прибывала. Судовыми средствами ни заделать пробоин, ни остановить прибыль воды не было никакой возможности, вследствие чего, миноносец получил перегиб в носовой части и, так как, верхняя палуба в месте перегиба была пробита осколками 6" снаряда, разорвавшемся во 2-м помещении команды, опасался, что носовая часть отвалится — перевел команду и офицеров к себе на миноносец и начал грузить с него уголь; но вскоре стал получать телеграммы японских судов, видимо, приближающихся; наконец, заметил дымки от о-ва Цусима, туманный силуэт которого был еще виден на горизонте. Решил затопить миноносец «Блестящий», для чего открыли все кингстоны, краны затопления, турбинные отливные клапана и все бортовые иллюминаторы и отошли от миноносца. С миноносца «Блестящий» принял 4 офицеров и нижних чинов команды «Блестящего»—65, спасенных с броненосца «Ослябя» —  8 человек, а также 23 ружья, 19 револьверов, 2 пулемета и к ним патронов, приборы станции беспроволочного телеграфа, сигнальные книги, хронометры и вахтенные журналы, машинный материал и 6 тонн угля.
Отойдя от миноносца «Блестящий», взял курс на Шанхай. Рассчитывал дойти до Шанхая, где предполагал сдать принятых с «Блестящего» офицеров и команду, больных и раненых, сделать приемку угля и идти во Владивосток. Но угля на миноносце хватило только до 12 часов ночи 16 мая, вследствие чего пришлось сжечь все дерево, имеемое на миноносце, и затем прекратить пары; чтобы удерживать себя на месте, отклепал якорь и вытравил канат до жвака-галса, чем и удержался на глубине 22 саж.
17 мая, сшив из коек командных и тентов паруса, выбрал канат, поставил паруса, но так как миноносец плохо держался на курсе и имел только дрейф, решил пользоваться приливными течениями к Шанхаю, становясь во время отливных на якорь. Так держался до 10 час. вечера 20 мая, когда увидел на горизонте отличительные огни; сделал сигнал: «Терплю бедствие»; огни приблизились к миноносцу. Оказалось, что это английский пароход «Kweilin», который шел из Чифу в Шанхай. Дать угля мне он не мог, но взял на буксир и привел 22 мая в 1 час 30 мин. пополудни в Вузунг, где поставил на якорь. По распоряжению нашего начальства и китайских властей был отбуксирован в Шанхай к морскому арсеналу, где приступил к разоружению миноносца. По приходе в Вузунг, были отправлены больные и раненые в местный госпиталь, а команда миноносца «Блестящего» и офицеры с эскадренного броненосца «Ослябя» — в распоряжение консула. Во время перехода, за недостатком угля, выдача воды и провизии, вследствие двойного состава команды, (порция) была уменьшена. Во время стоянки в Шанхае, по приказанию нашего адмирала, перекрасил миноносец из черного цвета в белый и был поставлен к нашим судам, находящимся в Шанхае: кр. I ранга «Аскольд», канонерской лодке «Манджур» и эск. мин. «Грозовой». Произвел исправления миноносца и, по заключении мира, вооружившись 6 ноября, совместно с миноносцем «Грозовой» и лодкой «Манджур», отправился в Цинтао, где получив приказание идти во Владивосток, отправился из Цинтао, также совместно с лодкой «Манджур» и миноносцем «Грозовой», куда и прибыли 23 ноября.
19 декабря сдал миноносец вновь назначенному командиру, а сам 27 декабря на пароходе Русского Общества «Меркурий» через Одессу отправился в Кронштадт в наличие экипажа, куда и прибыл 24 февраля.
С наступлением темноты 14 мая миноносцы держались у своих крейсеров. Я же, как сказано выше, пошел за крейсером «Аврора», а затем отстал и шел с миноносцем «Блестящий». Неприятельская эскадра преследовала наши броненосцы и старалась преградить путь отступления наших крейсеров и транспортов. Об атаке разговоров между миноносцами не было. По встрече с миноносцем «Блестящий» никаких других судов ночью не встречал. До встречи с миноносцем «Блестящий», неприятель в миноносец стрелял, так как держался около своих крейсеров. В спасении тонувших 14 мая миноносец участие принимал. Пассажирами на миноносце были офицеры и команда миноносца «Блестящий», спасенные нижние чины с броненосца «Ослябя» и рулевой с буксирного парохода «Русь». Артиллерией, за большой дальностью 14 и 15 мая, не пользовался и минами не стрелял.
Один из неприятельских снарядов, судя по осколкам 120 мм., попал в щит 57 мм. орудия с правой стороны, разорвался, отломил угол щита и осколками убил наповал с правой стороны прислугу 47 мм. орудия: кочегара Тимофея Белькова и ранил: тяжело — комендора Ивана Царева и легко — комендора Павлика, минера Павла Варганова, кока Рогожкина и артиллерийского квартирмейстера Елшина, повредил и исковеркал трубы элеваторной подачи для 75 мм. патронов, повредил тумбы 47 мм. орудия, пробил верхнюю палубу в трех местах и многие другие окружающие предметы. От хода во время волнения поломаны стойки бортовые, смыло (снесло) некоторую принадлежность шлюпок. Наибольший ход миноносец мог давать 24 — 25 узлов. Ходил от 19 – 23 узлов. Какой был расход угля и воды — сказать не могу, не помню. Угля хватило до 6 час. вечера 16 мая, после чего начали жечь имеемое дерево на миноносце с пережиганием мусора, вследствие чего продержался до полночи 16 мая. Последний раз видел миноносец «Безупречный» перед заходом солнца, с появлением неприятельских миноносцев и преследования ими наших судов 14 мая.
Неопределенность стратегического плана, а также неизвестность тактического плана предстоящих действий деморализующе подействовали на состояние духа личного состава.
Миноносцы делились на 2 отделения — первое составляли: «Бедовый», «Буйный», «Быстрый», «Бравый» и находились при броненосцах, а второе отделение составляли «Блестящий», «Безупречный», «Бодрый», «Грозный» и «Громкий», находились при крейсерах. Даны им были и №№, попарно назначались по сигналу такие-то, но никакие тактические качества или пожелания командиров не принимались во внимание.

Капитан 2 ранга Иванов 3-й.

Отредактированно vs18 (15.12.2010 20:25:24)

Эскадренный миноносец «Буйный».

86.

Показание Капитана 2 ранга Коломейцова.

Команда миноносца была укомплектована в усиленном составе (78 челов.); запасная же команда находились во время похода (с Суды) на транспорте Д. Фл. «Владимир». Офицеры были: лейтенант Вурм, мичман Алышевский, мичман Храбро-Василевский и механик поручик Даниленко. Теперешнее место их службы мне неизвестно. Миноносцы эскадры (числом сперва 7, а с Мадагаскара — 9) были разделены на 2 отряда. I отряд: начальник отряда — капитан 2 ранга Баранов на миноносцах: «Бедовый», затем «Буйный», «Быстрый» и «Бравый»; II отряд —  начальник —капитан 2 ранга Шамов на миноносцах: «Блестящий», «Безупречный», «Бодрый». «Громкий» и «Грозный».
Все миноносцы из Танжера пошли с отрядом контр-адмирала Фелькерзама Средиземным морем в бухту Носси-бе, где и соединились с эскадрой Рожественского, пришедшего туда позже нас.
На случай боя миноносцы были расписаны подавать помощь флагманским судам, если понадобится флагманам перенести свой флаг.
К «Суворову» назначался «Бедовый» и «Быстрый».
К «Ослябе» — «Буйный»; к «Николаю I» — «Бравый»; к «Олегу» — «Блестящий», а прочие миноносцы должны были подавать помощь крейсерам и транспортам. Это и был последний приказ перед боем. Никаких других директив не было. В опознательных сигналах миноносцы практиковались во время дозорной службы на Мадагаскаре и у Аннама, но фонари Ратьера были ниже всякой критики, так что перед боем многие устранили свои импровизированные фонари. Опознательные сигналы объявлялись секретным приказом на месяц вперед, на 14 мая эти сигналы были в общей месячной таблице.
Во время боя 14 мая я держался правее эскадры в кильватере «Изумруду», но в сфере перелетов неприятельских снарядов, кабельтовов 5 от нашей колонны. Мое впечатление было, что к началу боя наша эскадра еще не кончила перестроения. Около 3 часов, следя все время за положением «Ослябя», я увидел у него сильный крен на левый борт, после чего он вышел из строя вправо, лег на обратный курс, застопорил машины и перевернулся, уйдя ко дну носом вперед; в этот момент я был уже так близко, что даль задний ход, боясь обломков и водоворота. Спустил вельбот и послал мичмана Храбро-Василевского подбирать людей, а сам, держась под ветром, спасал концами и буйками и койками. О смерти адмирала Фелькерзама мы ничего не знали и тщетно старались увидеть его среди спасенных. «Бравый» последовал за мной и подошли еще миноносцы и, наконец, «Бедовый», но в это время японцы открыли по нас жестокий огонь и миноносцы ушли, а я остался подождать свой вельбот, полный спасенными, который с трудом греб двумя веслами. Японцы сосредоточили на мне огонь; плававшие в воде люди тонули от взрывов снарядов. У меня уже появились раненые (арт. кв. Пименов и несколько Ослябских). Вельбот медленно подходил, и японцы тоже приближались.
Приняв людей с вельбота, попробовал поднять и вельбот, но сломались шлюпбалки и я, отрубив тали, дал ход, открыв огонь по японским крейсерам из всех пушек. Мин не выпустил, так как, для спасения Ослябских, аппараты были поставлены вдоль палубы и не имели времени их раскрепить.
Спасено мною 5 офицеров: фл. штурман «Ослябя» подполковник Осипов (ранен), мичман князь Горчаков (контужен), мичман Казмичев, Бартенев и фл. оф. мичман светлейший князь Ливен (ранен), 3 кондуктора: Шишкин (ранен), Бирюков, Бочурихин, и 196 нижних чинов; были между ними и раненые, но сколько — не знаю. Всего же взято с воды 204 человека. Насколько растянулась наша линия, судить не могу, так как был занят своим делом. Я стоял на месте гибели «Ослябя», а наша эскадра прошла мимо, а за нею и японские легкие крейсера, которые теснили эскадру сзади. Они-то и расстреливали меня, пока я подбирал людей.
Давши полный ход, вышел из сферы огня и стал догонять ушедшую далеко нашу эскадру. (Стоял около ½ часа). По дороге прошел мимо «Урала», с дифферентом на нос, шлюпки спущены и в них команда; около него наши крейсера, и я прошел мимо.
В это время миноносец повреждений не имел и хотя, во время перестрелки с крейсерами, у меня были раненые японскими осколками, но корпус был невредим. Ранен был арт. кварт. Пименов и два Ослябских. Однако сотрясения винта заставили предполагать, что среди обломков всплывших от «Осляби» я, вероятно, погнул винт. Отошел от места «Осляби» в 3 часа 30 мин. дня.
Догоняя эскадру, которая за это время ушла так далеко, что суда виднелись на горизонте, я увидел вправо от эскадры, совершенно отделившийся остов корабля весь в пламени и дыму. Трубы и мачты были сбиты. Узнать «Суворова» в этом остове было трудно, но общее убеждение говорило, что это наш флагманский корабль. Видевши «Бедового» на месте гибели «Осляби», когда он должен был подать помощь «Суворову» — я почти был уверен, что он к «Суворову» не подходил, т. е., адмирал еще не снят с гибнувшего корабля. Колеблясь между сомнением и страшным риском (может быть, бесполезным) для миноносца и спасенной команды, я приближался к пылающему костру, желая убедиться — что это за корабль. Но когда, подойдя ближе, я увидел рядом с ним нашу «Камчатку», а дальше вправо отряд броненосных японских крейсеров, которые расстреливали «Камчатку» и «Суворова», я не выдержал и решил во что бы то ни стало подойти к «Суворову» и снять адмирала, если он жив. Риск был очевиден. Я не только рисковал миноносцем, но и 200 лишних, только что спасенных жизней... Чтобы воодушевить команду на подвиг, я обратился к ним со словами: «Братцы, мы пойдем спасать адмирала, помоги нам Бог, в добрый час!». Все бывшие на верхней палубе сняли шапки и перекрестились. Дав самый полный ход, я вошел в сферу огня. Видел, как на «Камчатке» свалилась труба. Снаряды рвались кругом, но «Буйный» был пока невредим. Подойдя к «Суворову» и развернувшись, я подошел так близко, что мог кричать в мегафон. «Суворов» лежал на S при SW ветре. Дым от пожара шел на левый борт и, с левого же борта были 6 японских судов, громивших «Суворова». С «Суворова» кричали: «Примите адмирала, он ранен». Я сказал, чтобы спустили шлюпку. «У нас все шлюпки разбиты», отвечали с «Суворова». А я бросил свой вельбот у «Осляби». Но медлить было нельзя, каждый потерянный момент грозил миноносцу гибелью. Хотя я и закрылся «Суворовым» от неприятеля, но осколки летели ко мне, и уже был убит Ослябский кв. Шуваев. Я решил пристать на миноносце прямо к борту «Суворова». Другого выхода не было. У наветренного правого борта был сильный прибой; я сознавал риск такого маневра, но уйти, не принявши адмирала, я не мог, когда уже было так иного сделано для этого. Поставил команду с койками вместо кранцев по борту, я пристал на сильной волне к наветренному борту. Крен, бывший у «Суворова» от минной пробоины, (на левый борт), может быть, спас меня, так как правая подводная часть оголилась и всякие выступы и минные шесты были выше. Однако, выстрелом все-таки поддело мою пушку и свернуло. Выстрел обломался и больше не мешал. Миноносец трещал при ударах волны, его подбрасывало кверху и вниз, и, пользуясь удобным моментом, адмирала Рожественского, с окровавленной перевязанной головой, спустили сперва на полупортик бортового орудия, а оттуда спустили ноги вниз и сбросили его на руки моей команды. Команда в восторге закричала «ура»; «ура» раздалось и на «Суворове». Перепрыгнуло еще несколько человек; я выбрал момент и удачно отвалил задним ходом, опасаясь повредить винты об «Суворова». «Ура»! гремело кругом, но я чувствовал, что самый опасный момент еще впереди. Действительно, выйдя из-за «Суворова», я начал разворачиваться на подветер, и в это время, вероятно, заметив меня, японцы усилили огонь. Как уцелел миноносец — понять не могу. Большой снаряд разорвался под носом и осколками прошиб нос. Пробоины были временно заделаны.
Развернувшись, лег на нашу эскадру и провожаемый неприятельским огнем, стал уходить. Скоро вышел из сферы огня. Механик доложил. что лопнул теплый ящик, ход уменьшился до 130 оборотов, но японцы меня не преследовали и через час я догнал. наконец, нашу эскадру. Отвалил от «Суворова» около 5½ вечера.
Приняты с «Суворова» следующие чины:
Командующий 2-й Тих. Ок. Эск. Ген.-Адъют. Рожественский (тяжело ранен).
Флаг-Капит. Капитан 1 ранга Клапье-де-Колонг — легко ранен.
Стар. Фл. Оф. Капит. 2 ранга Семенов — ранен.
Фл. Штурм. Полков. Филипповский — здоров.
Фл. Мин. Оф. Лейтен. Леонтьев — легко ранен.
Фл. Оф. Лейт. Кржижановский — здоров,
» » Мичман Демчинский — ранен.
Юнкер Максимов — здоров.
Боцман Наумов, писарь Матисен, комендор Фирсов, минер Жильцов, матросы: Пучков, Балмахов, Суханов, Конченко, машинист Колотушкин, кочегар Замышляев, сигнальщик Суверов, матросы: Никитин, Бардин. Писаря Степанов и Филь, — а всего 23 челов., из них 7 офицеров.
Догоняя эскадру, правил по ней, а в компас не смотрел, почему R не помню. Подходя к эскадре, стал держаться у крейсера «Дмитрий Донской», который шел в кильватере «Авроре» и «Олегу». В это время, по приказанию штаба, я поднял сигнал: «Адмирал передает командование адмиралу Небогатову» и «Адмирал находится на миноносце — ранен». Кроме того известие о спасении адмирала было передано по семафору на ближайшие крейсера и миноносцы, шедшие рядом. По приказанию же штаба, миноносец «Бедовый» был послан на «Суворов» снять оставшихся штабных, а миноносец «Безупречный» послан к «Николаю I» передать предыдущий сигнал. После этого мы «Безупречного» больше не видали.
Уже было темно, когда я посмотрел в компас и увидал, что все крейсера идут на S. В это время слева появилась «Светлана» и, подойдя к «Донскому», переговорила по мегафону, после чего «Донской» постепенно стал склонять курс к W, NW, N, и лег на NО 40°. Я старался держаться за ним, но машина больше 130 оборотов дать не могла, и я стал постепенно отставать и, наконец, остался один. Пролежав этим курсом до 1 часа ночи, я определил шпроту по полярной звезде и оказался на параллели Фузана, о долготе же не имел представления, но считал себя достаточно далеко от Корейского берега. С часу ночи лег на истинный N и шел этим курсом до рассвета. В 3 часа слева увидел вспышки отдаленных выстрелов, немного позади траверза, а впереди, как будто бы, вспышки чужих сигнальных фонарей. Подсчитав оставшийся уголь, выяснилось, что его хватит не более, как на 12 часов хода 10 узлового, т. е., на 120 миль. Один котел совсем уже засорился и сгорел, пришлось его выключить и идти под тремя. Питание котлов холодной забортной водой требовало еще большего расхода угля. Машина так стучала и гремела, что казалось сейчас разлетится вдребезги и более 130 оборотов дать не могла. Очевидно стало, что если бы даже хватило угля, то с такой машиной дойти до Владивостока было бы невозможно. В виду указанных обстоятельств надо . было решить вопрос — куда идти? До Кореи ближе, но там — все японские суда, у японского же берега есть острова; на один из них можно высадить адмирала и команду и утопить миноносец. Спустился в кают-компанию переговорить с флаг-капитаном, который спал на палубе в кают-компании. Он одобрил мое решение, и я уже хотел выйти наверх, когда спавший рядом с ним полковник Филипповский, до сих пор лежавший смирно, вдруг стал говорить и весьма увлекательно, что надо спасать жизнь адмирала прежде всего, и если нас встретят японские крейсера, то в бой не вступать, а следует сдаться. Я протестовал, флаг-капитан колебался. Тогда, чтобы окончить этот нелепый спор, я предложил обратиться к адмиралу. Скрепя сердце, мы втроем вошли в мою каюту, где лежал раненый, я его разбудил, а Филипповский стал доказывать о необходимости сдачи. Адмирал, сообразив в чем дело, ответил: «Господа, прошу вас обо мне не беспокоиться». Мне этого только и было нужно; считая себя свободным больше не считаться с требованием штаба, я вышел из каюты, но в прихожей Филипповский снова стал настаивать на сдаче. Чтобы прекратить этот разговор, я потребовал письменного изложения требования штаба. Мне его обещали написать, и разговор прекратился. Выйдя на мостик, я послал вахтенного начальника лейтенанта Вурм к штабу за бумагой, но он, конечно, вернулся ни с чем и сказал, что штаб спит. На суде лейтенант Вурм заявил, что вместо требуемой бумаги, штаб прислал мне простыню, чтобы я ее поднял перед неприятелем, и что я с проклятиями швырнул ее за борт. На суде же я заявил, что этого не помню и теперь повторяю то же. На рассвете я увидел слева от себя 2 трехтрубных японских крейсера, которые шли со мною одним курсом. Корпуса были под горизонтом, но трубы и мачты выступали ясно перед восходом солнца. Я положил лево на борт и лег па Оst, и скоро трубы и мачты неприятеля ушли под горизонт. Он меня не заметил. Продолжая идти на ОSt, когда солнце уже вышло из-под горизонта, я ясно увидел около солнца силуэт «Донского» и при нем 2 дымка от миноносцев. Лег на пересечку его курса, он шел на N, поднял позывные и стал сигналить ему прожектором, но он, увидя меня, принял за неприятеля и, повернув от меня, стал уходить. Погоня была бы безрезультатна; мой ход меньше его, и когда я убедился, что догнать его не могу, стал брать утренние высоты ☼ для долготы. Я боялся ему посылать радиограммы, так как японские крейсера, прозевавшие меня, теперь могли быть более бдительны, что не было в моих интересах. Начав вычисления долготы и видя, что «Донской» уже скрывается, я приказал телеграфировать ему, а через ½ часа с мостика мне дали знать, что «Донской» повернул и идет к нам.
Отложив вычисления, я спустился к адмиралу и доложил, что у меня угля почти нет, машина испорчена, и довести его до наших берегов я не могу, и не пожелает ли он перейти на «Донской»? В это время «Донской» уже подошел, а с ним и миноносцы «Бедовый» и «Грозный». На «Донской» адмирал перейти не захотел, а сказал, что сядет на «Бедовый». «Бедовый» на вопрос об исправности ответил: «Совершенно исправен и имею угля на 2 суток». «Донской» спустил катер, прислал доктора Ржемесского, и адмирала со штабом перевезли на «Бедовый», который сейчас же в сопровождении «Грозного» большим ходом пошел на север. Это было часов около 8 утра.
Я просил «Донского» взять у меня спасенную Ослябскую команду и дать мне хоть немного угля. Он спустил барказ, перевез 50 человек Ослябских и подполковника Осипова и стал грузить уголь в барказ, когда часовой с салинга сообщил о появлении 4 неприятельских миноносцев. «Донской» поднял шлюпки и дал ход, я держался с трудом у него на левом траверзе. «Донской» стоял на месте, вероятно, около 45 минуть. Ослябская команда была совершенно спокойна. Японские миноносцы не приближались, но все время посылали спои телеграммы; скоро они скрылись сзади, а я стал отставать от «Донского». Я спросил механика, что если бы у нас было достаточно угля, могли бы мы с такой машиной дойти до Владивостока. Он выразил сомнение, а я был убежден, что все равно не дошли бы. Другими словами, выяснился вопрос, что задерживать «Донского» для приемки угля бесполезно; мы все равно не дойдем, но подведем «Донского», которому каждый час дорог. Собрал военный совет, который единогласно решил, перейти всем на «Донской», а миноносец за негодностью пустить ко дну. Просигналил «Донскому», он остановился; я подошел к борту и вышел на мостик «Донского» сообщить командиру, капитану 1 ранта Лебедеву, в присутствии старшего офицера, капитана 2 ранга Блохина, о нашем решении. Командир выразил досаду, что мы не сделали этого еще утром, так как и он убежден, что давать нам уголь бесполезно. Просил торопиться с пересадкой. Команда быстро перешла; «Донской» отвалил и спустил катер, а я, лейтенант Вурм и кондуктор Тюлькин стали взрывать миноносец, но взрыв не удался. Тогда «Донской», приняв нас, пустил его ко дну 8-ю шестидюймовыми снарядами. В 11½ часов дня в 70 милях к югу от Дажелета, «Буйный» тихо пошел ко дну в поднятыми стеньговыми и кормовым флагами.
В 4½ час. вечера шесть японских крейсеров стали нагонять «Донского». Слева были 2 трехтрубных, кажется, те, что я видел утром, а справа — 4; 3 — типа «Матсушима» и «Чин-иен»: левые быстро подошли кабельтовов на 45, и завязался бой. «Донской» дрался хорошо, но когда поврежденный штурвал заставил его описать циркуляцию вправо — то за это время 4 правых японца приблизились, и бой завязался на оба борта. Начались пожары; загорелись 6" гильзы на верхней палубе на шкафуте, и т. к. квартирмейстер с пипкой был убит — то я заменил его и потушил этот пожар.
Вскоре после этого я был ранен осколком в правый бок и сидел уже в машинном люке. Появился крен на левый борт; машина стала убавлять ход от перебитых труб. Но быстро спускались сумерки. 4 японских миноносца бросились в атаку, но без результата. В темноте бой прекратился, и «Донской» еле дошел до Дажелета. У него артиллерия была сильно повреждена, снарядов осталось мало. Машина хода дать не могла и была, очевидно, подводная пробоина (крен). Во время минной атаки «Донской» уже шел малым ходом. Считаю, что если бы «Донской» ночью пошел во Владивосток, то был бы утоплен на рассвете, так как большого хода он дать но мог. На «Донском» военный совет не собирался, и утоплен он был утром после своза команды на берег, причем, снявшись с якоря, он отошел на глубину 45 саж. Во время боя команда с «Ослябя» вела себя так же хорошо, как и все остальные. На утро 15 мая никакого рандеву не было объявлено.

Капитан 2 ранга Коломейцов.

Дополнительно показываю, что около борта «Суворова» стоял около 10 минут.

Капитан 2 ранга Коломейцов.

Отредактированно vs18 (20.12.2010 21:04:52)

Эскадренный миноносец «Грозный».

88.

Показание Командира Капитана 2 ранга Андржеевского.

Должен прежде всего оговориться, что вследствие того, что от описываемых событий протекло почти 2 года, тяжкой болезни от ран и контузий и последующего тяжелого нравственного состояния, я многое забыл и прилагал все усилия, чтобы забыть эти тяжелые по воспоминаниям и по последствиям для меня события и поэтому за полную точность передаваемого не всегда могу поручиться.
В командование миноносцем вступил в мае или в июне 1904 г., когда он был еще на стапеле на Невском судостроительном заводе. В августе миноносец был спущен и перешел в Кронштадт, где и заканчивались работы по постройке и вооружению. Миноносец, типа эскадренных, в 350 тонн, вооружение состоит из одного 75 мм., пяти — 47 мм. одноствольных пушек Готчкиса и двух пулеметов; имеет 2 поворотных надводных минных аппарата. Испытание производилось в Кронштадте на мерной миле; за краткостью времени прогрессивных испытаний не производилось, а были лишь сокращенные; наибольшая скорость хода получилась 25 узлов.
Когда именно окончены были испытания и миноносец вступил в состав 2-й эскадры, не помню; 25 сентября, с миноносцем «Громкий», вышел из Кронштадта в Ревель на присоединение к эскадре и для ВЫСОЧАЙШЕГО смотра, который состоялся 27 сентября. 28-го, с рассветом, эскадра ушла, я же был оставлен в Ревеле ожидать окончания исправлений миноносцев: «Громкий», «Пронзительный» и «Резвый»; 30-го утром ушел из Ревеля с «Громким» и «Пронзительным», по предписанию командира порта, оставив «Резвый» оканчивать исправления. Уходя из Либавы, адмирал Рожественский приказал мне оставаться в Либаве и ожидать «Олега». С этих пор и до присоединения к эскадре на Мадагаскаре, «Грозный» все время находился в так называемом «Догоняющем отряде», бывшем под командою капитана 1 ранга Добротворского и состоявшего из следующих судов: крейсера I ранга «Олег», крейсера II ранга «Изумруд», вспомогательных крейсеров «Днепр» и «Рион» и миноносцев «Грозный» и «Громкий»; от Либавы до Танжера был еще крейсер «Океан»; миноносцы же: «Резвый», «Пронзительный» и «Прозорливый» отстали от нас: первый — в Джибути, а последние еще в Средиземном море. Шли до Мадагаскара со скоростью 13 — 14 узлов, если не ошибаюсь, но по выходе из Суды начальник отряда разрешил, по нашей просьбе, «Грозному» и «Громкому» сделать пробег полным ходом для практики кочегаров. С Либавы до Порт-Саида на «Громком» шли два монтера: машинный и кочегарный от Невского завода и в начале плавания было очень много возни с машинами; без преувеличения можно сказать, что машинная команда работала день и ночь, не покладая рук. Многое было сделано наспех, кое-как, многое приходилось переставлять, переделывать и почти все ничтожными судовыми средствами миноносца! Нужно только удивляться работоспособности и неутомимости команды, которая выше всяких похвал. Думаю, что не ошибусь, сказав, что машины миноносца по приходе во Владивосток, т. е., после перехода в 12000 миль и после боя были в лучшем состоянии, нежели при выходе из Либавы!
На стрельбу из орудий я ходил из Либавы 1 или 2 раза, но помню, и 1 раз из Суды, откуда также ходил для стрельбы минами; затем в Суде же стрелял на якоре из стволов. Больше стрельбы не было. С больших судов догоняющего отряда была еще стрельба контр-галсовая и по щитам, буксировавшимся «Грозным» и «Громким». На переходах до Мадагаскара на отряде часто производились эволюции, в которых участвовали и миноносцы; кроме того миноносцы иногда высылались на разведки миль за 50 — 80 для осмотра попутных бухт и островов.
Команда на миноносце была прекрасная, особенно, когда несколько человек, менее благонадежных, были мною списаны сперва в Либаве, а затеи на Крите. За 8 месяцев плавания, не просто тяжелого, а, можно сказать, каторжного по труду и условиям жизни, состояние духа у команды было всегда превосходное, что особенно ярко выразилось во время боя, а затем и беспорядков во Владивостоке, в которых команда «Грозного» не только не принимала участия, а, напротив, способствовала их прекращению, несмотря на обиду, которую она чувствовала, не получив подобающих наград за славный бой, которым она справедливо гордилась, так как она отлично знала и помнила, что «Грозный» единственное судно из всей 2-й эскадры, которое не только не сдалось неприятелю, не бежало от него и не было им побеждено, но само победило и утопило врага! Затаив в душе чувство горечи и обиды за себя, своих любимых офицеров и командира, команда не пошла вместе с бунтовщиками грабить и жечь, а осталась верной долгу и присяге. Из этого можно видеть, какой дух был у команды миноносца, которым я имел честь командовать! Конечно, этому много способствовал и поистине прекрасный состав офицеров.
По приходе в Носси-бе, мы присоединились ко 2-й эскадре. Для снабжения пресной водой, провизией и т. д. миноносцы были приписаны к транспортам, которые и буксировали для них воду своими паровыми катерами и в своих ботах; «Грозный» был приписан к транспорту «Анадырь» и по приходе ему было дано 3 дня на чистку котлов, приведение в порядок миноносца и машин, но четыре дня стоянки в Носси-бе, я, несмотря на усиленные хлопоты и разъезды с просьбами по всей эскадре, не мог достать пресной воды, так как «Анадырь» не имел ни парового катера, ни ботов! Да к тому же у него в это время горел уголь; таким образом я вынужден был посылать за пресной водой парусинку с анкерками на берег, в ручей.
В Носси-бе миноносцы были заняты сторожевой службой для охраны эскадры, тралением и похоронами умиравших на госпитальном судне «Орел». Ежедневно по эскадре дежурили два миноносца, которые с наступлением темноты уходили в дозор для охраны эскадры; каждый из них имел свой определенный район, в котором и должен был крейсеровать.
Со мной произошел такой случай: будучи однажды в дозоре, кажется, около полуночи, мы заметили какие-то силуэты, направлявшиеся к эскадре; я быстро направился им на пересечку курса и осветил их прожектором; оказалось, что это наши минные катера, высланные заранее с тем, чтобы ночью атаковать примерно эскадру. Собственно, идя к ним, я был почти уверен, что это наши катера, но не позволил себе пропустить их только потому, что так предполагал, тем более, что не получал от штаба никаких уведомлений, что ночью предполагается учение минной атаки. Тем более, что мною еще не был забыть урок в Порт-Артуре, когда были выведены из строя 3 наших корабля, благодаря уверенности, что это лишь примерная атака наших миноносцев! Утром я вернулся на рейд, думая, что выполнил свою задачу и доказал бдительность, но горько разочаровался. Вышел приказ Командующего эскадрой, в котором говорилось, что я, вместо того, чтобы охранять эскадру, в чем состояло мое назначение, занимался тем, что освещал прожекторами и гонялся за своими же катерами и таким образом испортил все учение. Впрочем и сам Начальник эскадры не отрицал возможности принять катера за неприятельские миноносцы, ибо приказ заканчивался так: «Если же капитан 2 ранга Андржеевский думал, что это неприятельские миноносцы, то ему вменяется в вину то, что он удалился из района охраны». Прочитав этот приказ, я был поражен; не говоря о задетом самолюбии, с чем я вполне мог бы примириться, так как понимал, что время и обстоятельства не таковы, чтобы гоняться за всяким щелчком; нет, я боялся страшного деморализующего действия, которое подобный приказ мог иметь на других командиров, которые могли бы из боязни получить незаслуженный выговор, пропустить к эскадре неприятеля. С этой мыслью я отправился в штаб с целью добиться, если не отмены, то хотя разъяснения этого приказа, но к адмиралу меня не допустили и так все и осталось; единственно чего я добился это, что впредь дежурный миноносец уведомлялся заблаговременно о подобных учениях.
Общение между офицерами по эскадре, конечно, было, но весьма незначительное, так как днем все были заняты, с заходом же солнца сообщение и с судами и с берегом было строго запрещено. Собраний для обсуждения тактических вопросов не было; командиры миноносцев приглашались обыкновенно на собрания флагманов и капитанов, но собрания эти касались лишь погрузки угля, скорости хода н т. д.; сколько помню, никогда не поднимались вопросы тактические иди стратегические. По крайней мере чего-либо похожего на военный совет ни разу не было.
На «Грозном» Командующий эскадрой не был ни разу. Да, бывали неоднократно собрания командиров миноносцев у адмирала Фелькерзама, но эти собрания обсуждали исключительно лишь вопросы, касающиеся траления мин.
Физические условия плавания на миноносце были весьма тяжелые: работа день и ночь, грязь, сырость... Особенно тяжело приходилось, главным образом, в начале плавания машинной команде: доходило то того, что я сам их гнал спать, боясь, что люди окончательно изнурятся; постоянные погрузки угля заставляли напрягать все силы. Кстати, о погрузке угля: на эскадре был заведен порядок выдачи премий за быстрейшую погрузку угля; к сожалению, эти премии совместно с развитием соревнования в скорости погрузки, вызвали также и многие неблаговидные приемы для получения адмиральской похвалы и премии: некоторые суда стали выводить в расход значительно большее количество угля, нежели сжигали его в действительности, а соответственно этому показывалось и количество принятого угля, тоже значительно большее, а отсюда премия и лестный отзыв Командующего, на транспортах же оставалось большие количества угля, когда по бумагам он был уже весь отпущен. На одном немецком пароходе не хотели брать с меня квитанции на уголь, так как у них были они получены за все количество, бывшее на пароходе. Доходило до того, что на транспортах нас стали обвешивать, только в обратную сторону: показывали вес меньше, чем он был в действительности. Особенно тяжело было для команды, да и для офицеров отсутствие возможности вымыться после погрузки угля; до Мадагаскара мы пользовались баней на крейсере «Днепр», с которого получали уголь и сейчас же после погрузки, если было возможно, мылись, а после того пользовались для мытья лишь дождями, во время которых все население миноносца, офицеры и команда, голые мылись на верхней палубе; дожди же давали нам и запас пресной воды, для хранения которой мы приспособляли всевозможные жестянки из под масла и провизии. Таким образом погрузка угля, которая, казалось, так блестяще была поставлена на эскадре, в действительности, далеко не обстояла так хорошо и, если и была мало-мальски успешна, то только, благодаря сверхъестественному напряжению сил команды; на миноносцах, например, кроме погрузки угля, в это же время приходилось половину команды ставить на шесты, весла, крючки и т. д., чтобы отталкиваться от борта транспорта, так как, иначе, на зыби, он бы разбился о транспорт; таким образом для погрузки рук оставалось немного и на шесты ставились кондукторы, а нередко и офицеры помогали отталкиваться.
Что касается пищи, то на якоре, даже в таких глухих местах, как в Камранге или в Ванг-Фонге, она была более чем удовлетворительна, на ходу же зачастую приходилось питаться консервами, так как на большинстве транспортов рефрижераторы были испорчены. Впрочем улучшению пищи у меня на «Грозном» много способствовали томаты, которых я запас в Греции целых 2 бочки и прекрасный консервованный щавель, принятый мною с одного из транспортов. В Камранге и Ван-Фонге у нас постоянно были живые быки и свиньи; две свиньи я даже привез во Владивосток. Вообще, за все время моего командования миноносцем, не было ни одной жалобы на пищу. Тяжесть плавания для команды усугублялась еще тем, что в течение 5 месяцев она не была на берегу, не могла буквально размять ног, так как ведь на миноносце походить негде. Пришлось моцион команде заменять гимнастикой. Несмотря однако на все это, больных на миноносце почти но было. Переход Индийским океаном мы сделали почти весь на буксире, причем я шел на буксире транспорта «Анадырь»; буксиры у меня не рвались, за исключением первого перехода, когда вырвался шкентель от браги; потом я стал заводить буксиры в особые, заранее приготовленные стропы из проволочного троса и после этого буксиры за все время ни разу не лопнули.
В Камранге и Ван-Фонге дозорная служба велась крейсерами и миноносцами, причем крейсера выходили в море, миноносцы же находились в бухтах близ входа на рейд; обыкновенно точно указывались район охраны и время, остальное же, вероятно, предполагалось известным; был такой случай: местом охранного миноносца была назначена такая бухточка, где ходить буквально не было места, к тому же миноносец был ограничен тем, чтобы его с моря не было видно; все понимали так, что в этой бухте должны стоять на якоре, как вдруг один из. миноносцев потерял в ней якорь и только тогда из приказа адмирала, в котором говорилось, что командир миноносца позволил себе стоять на якоре, а не ходить, мы узнали что на якорь нельзя было становиться.
Опознательные сигналы, хотя и были установлены и объявлялись по эскадре, но я не знаю случая, чтобы кто-либо пользовался ими; про себя скажу, что из предосторожности я их показывал, подходя ночью к эскадре, но ни разу ни от одного корабля не получил ответных опознательных, а обыкновенно прямо начинались переговоры. Окрашены были все миноносцы в черную краску и отличались лишь числом и расположением белых полос на трубах; что касается целесообразности окраски в черный цвет, то печальный опыт Цусимского боя показал слишком хорошо все преимущества окраски в защитный цвет! При серой, мглистой погоде японских судов почти не было видно, и мы с трудом их разыскивали. Никаких совещаний командиров миноносцев по тактическим вопросам перед боем 14 мая, равно как приказов или инструкций в этом, кроме общих приказов, не было. В паре я был с миноносцем «Безупречный», но только для траления, в других же каких-либо отношениях, пар составлено не было; миноносцы делились на два отряда или отделения, причем разделение это было произведено следующим образом: старший из всех командиров миноносцев капитан 2 ранга Шамов был назначен начальником II отряда, начальником же I отряда капитан 2 ранга Баранов, вследствие чего в I отряд были назначены миноносцы, командиры которых были моложе Баранова, а во II отряд — старшие Баранова командиры.
Перед самым боем 14 мая, когда уже японская эскадра сближалась с нами, нам внезапно изменили сигналом диспозицию, а именно мне, например, было приказано быть при разведочном отряде; не помню, были ли еще какие-нибудь сигналы перед этим, но во время боя никаких сигналов, относящихся до миноносцев не было. В эволюциях 13 мая, не помню, принимали ли мы участие, но вообще, во время эволюций миноносцы заботились лишь о том, чтобы не мешать построениям эскадры, а к концу перестроения занимали свои места.
14 мая, вскоре после начала боя, я увидел на крейсере «Урал» сигнал, что он имеет подводную пробоину и не может управляться; вслед за тем, крейсер застопорил машину. Подойдя к нему, чтобы подать ему в случае нужды помощь, я, с крайним удивлением, увидел, что на крейсере, который, повидимому, не имеет даже никаких повреждений и разве только небольшой дифферент на нос, шлюпки уже все спущены и, переполненные командой, гребут от крейсера; с бортов его спущено масса концов, облепленных людьми, из которых некоторые бросаются прямо в воду и цепляются за шлюпки, перегружая их... Меня это зрелище паники, при отсутствии какой-либо опасности, по крайней мере, в скором времени, так поразило, что, подойдя к борту крейсера, я стал кричать: «Подождите, не торопитесь, все успеете спастись, назад!» Повидимому, мои слова несколько подействовали, и я пошел к шлюпкам «Урала», предлагая пересадить ко мне людей, но они отказались, говоря, что едут на «Анадырь», который стоял невдалеке. В это время к «Уралу» подошел буксирный пароход «Русь» и крейсер «Светлана», вероятно, также с целью подать помощь, но японцы сосредоточили по неподвижному «Уралу» такой жестокий огонь, что «Русь» была немедленно утоплена, а «Светлана», получив 2 пробоины, вынуждена была уйти. Видя, что я «Уралу» уже не нужен и полагая, что могу понадобиться «Светлане», я пошел за нею, но она вступила в свое место в строю и открыла огонь; тогда я решил опять пойти к «Уралу» и увидел, что в воде плавают люди, с разбитых снарядами шлюпок «Урала», которых подбирает пароход «Свирь»; я также начал подбирать из воды людей, к несчастью, затонувшая кормой шлюпка, за форштевень которой держались лейтенант Чоглоков и 4 матроса, пока я их снимал оттуда, попала под киль миноносца, и я долго не мог освободиться от нее и дать ход, так что успел спасти еще только 4 матросов и инженер-механика Сперанского. В это время подошла наша боевая колонна, и я должен был уйти, чтобы не мешать стрельбе наших кораблей и направился к видневшимся вдали миноносцам я транспортам; между миноносцами были, насколько помню, «Блестящий», «Громкий» и «Бодрый». Я подошел к «Блестящему», командир которого, капитан 2 ранга Шамов, был начальником нашего II отряда миноносцев и спросил его, не было ли нам каких-либо сигналов или приказаний относительно атаки неприятеля или других, но он ответил, что ничего не было; некоторое время мы шли так с транспортами «Анадырь», «Корея» и «Иртыш», когда нас догнал миноносец «Буйный», державший сигнал: «Адмирал передает командование Небогатову». На «Николае І» долго не отвечали, хотя, кажется, «Анадырь» репетовал сигнал. На «Олеге» был поднят сигнал: «Курс NО 23°» (думаю, что он репетовал сигнал «Николая I») и эскадра несколько раз пробовала выстроиться на этом курсе, но японцы, теснившие с севера не давали. Начало темнеть и мы увидели пол-горизонта, охваченным японскими минными судами; их было множество. Вдруг, шедшие впереди суда начали быстро поворачивать назад и пошли обратным курсом на SW; видя это, я тоже повернул, полагая, что эскадра, теснимая с севера, задумала обогнуть Цусиму и пойти западным проливом. Сначала мы шли более или менее соединенно, но без всякого порядка и, когда стемнело, то очень быстро потеряли друг-друга из вида; шли, разумеется, без огней; изредка обходили нас какие-то корабли, но мы видели лишь силуэты и не могли распознать, какие это суда. Какое-то судно очень быстро прошло мимо миноносца и открыло огонь по нам; почему-то мне показалось, что это был крейсер «Жемчуг», но оснований утверждать это не имею никаких, да и продолжалась эта стрельба меньше минуты. Вскоре все суда скрылись из вида; полагая, что эскадра стремится пройти во Владивосток и рассчитав, что я уже прошел острова Цусима, я повернул на NW и прибавил ходу в надежде догнать эскадру, так как впереди слышались выстрелы и, наконец, догнал корабль, по силуэту которого распознал в нем крейсер «Дмитрий Донской», с которым и решил держаться до соединения с эскадрой. Миноносец мой был в полном порядке и за весь бой 14 мая ни он и никто из экипажа не получил ни одной царапины, что представляется весьма удивительным, так как мы провели значительную часть боя близ «Урала», который был беспощадно обстреливаем; бывшая тут же «Светлана» получила две пробоины; «Русь» была утоплена, шлюпки с людьми разбивались снарядами, море буквально кипело от снарядов, брызги от падения их в воду окачивали нас на мостике и несмотря на это, мы оставались совершенно невредимы! Во весь бой 14 мая я выпустил только один снаряд из 75 мы. пушки по подошедшим было близко неприятельским легким крейсерам, но более запретил стрелять, видя бесполезность этого. Весь день 14 мая меня душила ярость, что благодаря непонятным распоряжениям, вследствие которых все миноносцы были рассеяны, мы были лишены возможности принять какое-либо активное участие в бою; ночью же мы не знали даже где находится неприятельская эскадра.
На рассвете 15 мая, мы, наконец, убедились, что идем действительно с «Дмитрием Донским», в чем впрочем и были уверены всю ночь; я шел с левой его стороны, а «Бедовый» и «Буйный» — с правой; вскоре «Донской» застопорил машину и стал с правого борта спускать катер; я тоже остановился, предполагая, что адмирала перевезут на «Донской», и мы пойдем дальше во Владивосток. Спустя некоторое время из-за «Донского» вышел миноносец «Бедовый» и пошел на север, подняв сигнал: «Грозный», следовать за мной»; не желая покидать «Донского» с адмиралом, как я думал, и не считая «Бедового», командир которого младше меня, вправе отдавать мне приказания, я остался на месте, но после сигнала с крейсера: «Что случилось, почему не идете?», я дал ход и, догнав «Бедового», семафором спросил его: «Какие и от кого имеет приказания?» На что получил ответ: «Раненый адмирал и большинство штаба на «Бедовом», идем во Владивосток, если хватит угля, в противном случае в б. Посьет»; на вопрос о количестве имеемого угля, оказалось, что у «Бедового» 40 тонн, а у меня 42, относительно хода мне передали, что этот вопрос еще будет обсуждаться и тогда мне передадут. Должен оговориться, что при этих и последующих переговорах я не могу указать, какие велись голосом, а какие — сигналами. Предложив еще провизии для кают-компании, от чего «Бедовый» отказался, я пошел сзади него, несколько с правой стороны. Не помню, когда именно, но, кажется, вскоре после полдня, показались слева от Корейского берега какие-то дымы, а затем обрисовались два судна, быстро идущие на пересечку нашего курса. Много времени прошло пока мы убедились, что это миноносцы, но не могли разобрать наши или японские; наконец, один из них, шедший впереди, рыскнул и мы увидели, что он 2-х трубный с одной мачтой; сомнения не было, что это неприятель, и я, прибавив хода, догнал «Бедового» и сделал сигнал: «Нагоняют японские миноносцы, что будем делать?» — на что получил ответ: «Сколько можете дать ходу?» На мой ответ: «23 узла», последовало приказание: «Уходите во Владивосток». Приказание это меня крайне удивило, так как никаких причин уходить и избегать боя не было, и я спросил «Бедового»: «Почему уходить, а не вступить в бой?», но ответа не получил; в это время японцы быстро приближались и мы могли уже свободно разглядеть их: впереди шел двухтрубный, с высоким полубаком, и на вид значительно больших размеров, и сзади — 4-х трубный, похожий на наши. Пока все мое внимание было обращено на приближающегося неприятеля, я вдруг услышал голос, кажется, сигнальщика: «Бедовый» сдается, белый флаг поднял и красный крест!» Я обернулся на «Бедовый» и увидал, что он сильно отстал, так как застопорил машину, мы же продолжали идти прежним ходом и что на нем, действительно, подняты эти флаги; в это же время японцы открыли огонь, но сделав, кажется, 4 выстрела, прекратили его, я же, крикнув: «Ну, нет, мы то не сдадимся», на что последовало единодушное «ура» команды, велел поднять пары во всех котлах и дать больше ход; как я и ожидал, один из японских миноносцев, именно больший, шедший впереди, тотчас пошел за мной. Подпустив его на расстояние 22 — 23 кабельтовов, я разрешил открыть огонь для пристрелки, он немедленно же отвечал и завязался бой: я стремился иметь преимущество в ходе, чтобы вести бой так, как я хочу, и все время держал курс прямо на Владивосток, что было для меня крайне важно в виду недостатка в угле. Долго ни он ни мы не могли попасть, наконец, начались попадания; первым же попавшим снарядом мне пробило борт во 2-м командном помещении, у самой воды перебило паровую трубу к вспомогательным механизмам и убило квартирмейстера, хозяина патронного погреба; для осмотра повреждений и распоряжений о заделке пробоин мною был послан мичман Дофельдт. Когда Дофельдт, вернувшись оттуда, поднялся на мостик и только что хотел мне доложить о выполненном им поручении, как неприятельским снарядом снесло прожектор, осколками же снаряда убило на месте его и 2 нижних чинов, и ранило меня ,в обе руки, голову. глаз и т. д. Я упал, но тотчас же вскочил на ноги и приказал позвать фельдшера, которому велел прежде подать помощь мичману и нижним чинам; по докладе же фельдшера, что уже в помощи не нуждаются, так как мертвы, я велел убрать трупы с мостика и разрешил сделать мне перевязку, пригласив предварительно к себе на мостик лейтенанта Коптева в помощь себе для руководства боем, так как у меня оба глаза заливались кровью, и я видел только моментами, когда мне обмывали глаза, но я все-таки видел, что и мы японцу нанесли-таки повреждения: передний его мостик был разрушен, передняя труба также; затем он вдруг сильно запарил и стал отставать, а вскоре команда закричала: «Тонет японец, ваше высокоблагородие»; я промыл глаза и посмотрев, увидел его довольно далеко сзади носом в воде, причем левый винт работал в воздухе. Почти вслед за этим раздалось «ура» команды и возгласы: «Утонул японец»! Посмотрев опять туда, я уже ничего не увидал. Бой окончился! Лейтенант Коптев спросил меня, идти ли к погибшему миноносцу, но я, принимая во внимание, что, во 1-х, миноносец уже утонул, во 2-х, крайний недостаток угля и считая эту трату непроизводительной и в 3-х, опасаясь встречи с японскими крейсерами, которые, вероятно, уже были предупреждены с Матсу-Симы, близ которого происходил бой — решил к месту гибели миноносца не идти, а, не теряя времени, добираться до Владивостока. Я приказал механику измерить тщательно количество угля, прекратить пары в двух котлах, имея в них лишь горячую воду на случай, и идти экономическим ходом 13 — 14 узлов. Затем, поздравив команду с одержанной победой. я вынужден был, наконец, спуститься с мостика, так как мне делалось совсем худо от потери крови и мучительных болей от ран. Поручив лейтенанту Коптеву привести в порядок миноносец, хорошенько заделать пробоины и идти во Владивосток без огней, конечно, я спустился в каюту и лег, приказав однако мне обо всем докладывать. Определившись по Дажелету, мы взяли курс прямо на Владивосток, но всю ночь лейтенанты Коптев и Чоглоков определялись астрономически, так как наши компасы, у которых, как потом выяснилось, выпали все магниты для уничтожения девиации, показывали Бог знает что. Как никак, 16-го к вечеру, мы подошли к острову Аскольд, который приняли за Русский остров и я приказал протелеграфировать наши позывные. Чтобы дойти до Аскольда нам угля не хватило и мы должны были сжечь все имеемое дерево, как-то: столы, скамейки и т. п., а также, чехлы и брезенты, У Аскольда навстречу нам 'вышел на паровом катере контр-адмирал Иессен, который и поставил на якорь на ночь, а рано утром пришел из Владивостока миноносец с углем и доктором, который сделал мне и другим раненым перевязки; утром же 17 мая перешли во Владивосток, и я был отправлен в госпиталь.
Сколько было взято мною угля в последнюю погрузку — не помню, но после нее должно было быть 140 - 145 тонн, до какого количества я всегда грузился для переходов.
В заключение не могу не упомянуть об хирургических инструментах, отпущенных на миноносец; когда мне пришлось отрезать оторванный палец, то фельдшер явился для этой цели на мостик с грязным перочинным ножом и на мой вопрос, почему он не принес набора, ответил, что хирургические инструменты никуда не годятся, я не поверил и приказал принести. Увы, он был прав! Сколько мы не пилили палец бистуреем ничего не вышло и пришлось таки его отрезать ножницами...

Капитан 2 ранга Андржеевский.

Транспорт «Анадырь».

90.

Показание Старшего Офицера Капитана 2 ранга Иванова 9-го.

Впечатление, оставшееся о бое 14 мая 1905 года это, во 1), относительная слабость эскадры, ее разношерстность, тихий ход, некоторые суда были ненадежны; часть этих недостатков могла бы, может быть, устранена, если бы эскадра приняла бой не в одной линии кильватера, а разделенной на несколько отрядов; во 2) неудовлетворительная стрельба и плохое качество снарядов; думается, что, если бы эскадра более практиковалась в стрельбе с больших расстояний, то артиллерийский огонь был бы много действительнее; эскадра же во время похода практиковалась в стрельбе всего два раза во время стоянки в Носси-бе на острове Мадагаскаре; японцы же, кроме хорошей практики в стрельбе, имели еще и опыт боевой обстановки, имели громадный запас снарядов, с сильным взрывчатым веществом, могли снарядов не жалеть; русский же флот имел снарядов в обрез, на транспортах боевого запаса не было, тратить снаряды приходилось осторожно, почему огонь нашей артиллерии был много реже японского; в 3) японцы заранее знали место, где дадут сражение, заранее составили план боя, применились к обстановке, одним словом, использовали все выгоды положения: русский же флот, не имевший заранее обсужденных и объявленных планов боя, мог только предполагать место боя; наконец, японцы по исправлении судов после сдачи Порт-Артура практиковались в маневрировании, мы же в это время шли на Восток; так и во время боя, один флот маневрировал с большой скоростью, другой медленно ходил в линиях кильватера. Кроме этих причин, конечно, есть масса других, которые также влияли на исход боя; не будь ранен Начальник эскадры, не будь связывавших эскадру транспортов, будь вовремя использован сильный беспроволочный телеграф крейсера «Урал», имей суда боевую окраску, подходящую цветом под бывшую в тот день мглу, может быть, исход боя был бы другой.
На транспорт «Анадырь» я был назначен старшим офицером 24 мая 1904 года, сейчас же по приходе его в Либаву и приеме его комиссией в казну, и пробыл на нем до 29 декабря 1905 года, когда был назначен командующим миноносцем «Молодецкий», и с 10 февраля 1906 года по 15 мая 1906 года состоял временно-командующим транспорта. Команда транспорта состояла из нижних чинов действительной службы и призванных из запаса, причем последних было до 75%. Как при снаряжении транспорта, так и во все время похода, команда относилась к своему делу выше всякой похвалы, несмотря на всю тяжесть работы, в особенности в походе, когда все время приходилось пополнять свои угольные ямы из трюмов и на стоянках, когда зачастую приходилось во время жары грузить на две смены непрерывно днем и ночью в продолжение двух недель. Из России на транспорт были взяты 53 контр-мины и 108 сфероконических мин; боевого запаса снарядов для судов эскадры взято не было совсем. В начале похода с миноносцев и некоторых судов отряда на транспорт переданы были практические снаряды орудий мелкого калибра в 37 мм., 47 мм., 75 мм. в ящиках и с некоторых крейсеров учебные 6" калибра; большая часть практических снарядов орудий мелкого калибра и все учебные 6" калибра были взяты обратно на суда на Мадагаскаре во время выходов эскадры на стрельбы. В бухте Дайот, у берегов Аннама, после встречи с 3-й эскадрой с броненосцев береговой обороны «Адмирал Ушаков», «Адмирал Сенявин», «Генерал-Адмирал Апраксин» и крейсера «Владимир Мономах» были переданы на транспорты все практические снаряды и небольшое количество боевых снарядов орудий калибров 47 мм., 75 мм., 120 мм. и 6 дюйм., точное количество я их не помню; все эти снаряды транспорт нес во время боя 14 мая 1905 года и доставил их в порт Императора Александра III. На транспорт принято было два запасных 75 мм. орудия для эскадры; одно было перед походом передано на транспорт «Иртыш»; другое передано было в город Виго на броненосец «Орел», взамен сломанного угольным пароходом, приставшим к борту броненосца. Транспорт 14 мая 1905г., кроме мин и снарядов, имел груз угля в трюмах около 7 тысяч тонн, машинное и деревянное масло в жестянках и бочках, прессованную паклю, железные листы для заделки пробоин, бухты стального троса и различного проводника, запасные гребные винты для миноносцев, разный мелкий груз по машинной и минной частям, муку в мешках, сухари, черные и белые в жестянках, солонину в бочонках, консервы мясные для команды и офицеров, около 200 бочек рому и около 25 голов живого скота. Точные сведения о количестве груза дать не могу.
По выходе из России офицеры транспорта понимали задачу эскадры соединиться с эскадрой Порт-Артура, конечно, приняв бой с японской эскадрой. После же падения Порт-Артура, офицеры считали задачей эскадры пройти в г. Владивосток, при чем считали, что транспорты перед боем будут или отпущены или же оставлены позади, под защитой вспомогательных крейсеров, и, в случае удачного боя, соединиться с эскадрой. Продолжительные стоянки эскадры на Мадагаскаре и у берегов Аннама, постоянные утомительные в жару погрузки угля, сопряженная с ними грязь, оборванная обувь и одежда, конечно, дурно влияли на дух личного состава, а к тому же, люди более полугода не видели берега для освежения. Апатии и упадка духа не замечалось; большинство ясно представляло себе положение дела, зная, что сражение с опытной японской эскадрой не шутка, но не отчаивалось, несмотря на неопределенность стратегической цели и неизвестность дальнейшей судьбы эскадры, а, по мере сил, работало на пользу дела.
Транспорт в полном грузу в мае 1905 года мог дать наибольший ход около 11½ узлов, так как подводная часть судна обросла ракушками, которые во время стоянки не очищались, так как водолазы работали на броненосцах; кроме того, уголь последней приемки в Камранге с германского парохода «Батавия» был мелкий, неважного качества, но всей вероятности, он на пароходе самовозгорался и был залит водой. За время похода Командующий эскадрой посетил транспорт один раз, так же, как и младшие флагмана; начальник штаба и чины штаба посещали транспорт во время больших стоянок по нескольку раз; более всего посещал транспорт флагманский интендант. Запись ежедневного состояния запасов угля на судах отряда по утреннему рапорту, как за май месяц 1905 года, так и за 14 мая того же года не сохранилась, хотя и велась. На транспорте следили за запасами угля, но в вахтенный журнал эти сведения не вносились. Вахтенный журнал представлен в Главный Морской Штаб, по приходе транспорта в порт Императора Александра III — лично командиром транспорта, капитаном 2 ранга Пономаревым. Более ничего показать не могу.

Капитан 2 ранга Иванов 9.

Госпитальное судно «Орел».

92.

Показание Командира Капитана 2 ранга Лахматова.

На пути от Аннамского берега до Корейского пролива, как мне помнится, но наверное не утверждаю, по ночам пароход «Орел» нес все отличительные огни и шел в строе концевым в правой колонне эскадры, в 4-х кабельтовых, днем же шел впереди траверза «Князя Суворова» или на траверзе «Светланы». На пути встретили два или три парохода, из коих последним был английский пароход «Oldhamia». В ночь на 14 мая не встречали никого.
14 мая около 2 часов пополудни начался бой; в это время пароход «Орел» находился слишком близко к задним судам своей колонны, и увидя, что крейсер «Владимир Мономах» и транспорты стоят с застопоренными машинами, я также остановил машины, чтобы дать время и выждать, когда они двинутся вперед и вступить в свое место по диспозиции, приготовив все свои плавучие средства на случай приема раненых. Я не сомневался, что пароход-госпиталь неприкосновенен, как во время боя, так и после него, и ему будет предоставлена свобода исполнять свое прямое назначение; кроме того я считал, что, находясь от «Владимира Мономаха» в 2 милях расстояния, состою под его защитой.
В это время из тумана с правой стороны показался небольшой японский крейсер, который быстро приблизившись к «Орлу», открыл по нем огонь из носового орудия и сделал 5 выстрелов, снаряды которых ложились саженях 20 — 30 перед носом. Предполагая, что эти выстрелы никак не предназначались «Орлу», я дал полный ход вперед, чтобы приблизиться к своим судам, но перед носом парохода, с левой его стороны, из мглы быстро вышел японский крейсер «Манжу-Мару» и, сделав по «Орлу» два боевых выстрела, поднял сигнал по международному своду: «Следуйте за мной». На мой вопрос сигналом: «Что вам от меня надо?» — ответал: «Сами можете понять», и повторил сигнал следовать за ним. Это произошло в виду «Владимира Мономаха», который не сделал ни одного выстрела по японским крейсерам, атаковавшим «Орел». Следуя за японскими крейсерами «Садо-Мару» и «Манджу-Мару», «Орел» и «Кострома» к вечеру пришли в бухту на восточной стороне о-ва Цусима, где и переночевали. По прибытии в бухту, «Орел» был подвергнут тщательному осмотру, а я и главный доктор статский советник Я. Я. Мультановский допрошены, почему на пароходе-госпитале находятся четыре пленных англичанина, и нет ли на пароходе военных припасов. Поставлен японский караул. В 8 часов утра 15 мая, по сигналу с «Манджу-Мару», снялся с якоря и следовал за ним на север и по сигналу же: «Приготовиться к приему раненых», изготовил все свои плавучие средства. Пройдя полтора часа, я увидел крейсер «Адмирал Нахимов», около которого стоял японский пароход и крейсер и на воде много шлюпок; в это время наши конвоиры повернули обратно, приказав мне и «Костроме» следовать за ними; уходя, я видел, как «Адмирал Нахимов» погрузился в воду.
К закату солнца пришли в Сасебо и стали на якорь. На пути следования нашей эскадры от Аннамских берегов к Корейскому проливу был арестован английский пароход «Oldhamia», с него была снята команда на один из транспортов, который потом ушел в Шанхай; командир «Oldhamia» и его 3 помощника на шлюпке с «Олега» были доставлены на «Орел» с устным приказанием принять их. На мой запрос по семафору: «Что делать с четырьмя здоровыми англичанами, доставленными с «Олега»? — я получил приказание от адмирала сохранить их в целости до Владивостока. Присутствие этих англичан и послужило поводом к задержанию парохода «Орел» японцами. На это мною и главным доктором госпиталя ст. сов. Мультановским во время следствия в Сасебском призовом суде было заявлено, что англичане находились не в качестве пленных на «Орле», где они не были лишены свободы, но так как они должны были присутствовать на призовом суде во Владивостоке, то адмирал и поместил их на госпитальное судно, где их жизнь была в полной безопасности от всяких случайностей боя, но никак не в качестве пленных. Я же принял их потому, что больше ничего не оставалось делать: нельзя же было выбросить их в море. Допрос и следствие о захвате «Орла» продолжался две недели, по прошествии которых, японские власти объявили пароход арестованным, а персонал его, как судовой, так и медицинский — свободным, как невиновным в нахождении на судне четырех англичан.
По прибытии в Шанхай мною и главным доктором Мультановским был заявлен протест нашему генеральному консулу о неправильном захвате парохода японцами, при чем приведены и причины, послужившие поводом к этому захвату. За все время службы на пароходе медицинский персонал нес свои обязанности очень добросовестно, несмотря на очень тяжелые условия плавания.

Капитан 2 ранга в отставке Лахматов.

Показываю дополнительно: захват парохода «Орел» японскими крейсерами произошел в конце третьего часа дня, при чем с моей стороны никаких сигналов о помощи «Владимиру Мономаху» не было сделано. Это произошло, когда «Орел» находился в 2 милях расстояния от эскадры, месте, назначенном ему приказом адмирала по эскадре. В таком же положении находилась и «Кострома», которая была одновременно с «Орлом» захвачена японским крейсером «Садо-Мару».

Капитан 2 ранга в отставке Лахматов.

94.

Показание Генерал-Адъютанта Адмирала Авелана.

Тотчас после открытия военных действий в первых числах февраля 1904 г. были приняты меры к ускорению окончания постройки новых судов, которые по прежним предположениям о сроках их готовности, в большинстве должны были осенью 1904 г. лишь начинать свои приемные испытания. Для ускорения постройки были ассигнованы особые средства, а для наблюдения за ходом постройки были назначены по группам три контр-адмирала: Невинский, Линдострем и Паренаго.
Суда эти по ВЫСОЧАЙШЕМУ указанию должны были войти в состав особой эскадры, предполагавшейся к посылке на Дальний Восток для поддержания и усиления находившихся там наших морских сил.
В состав этой, предполагавшейся к формированию эскадры входили кроме новых броненосцев: «Князь Суворов», «Бородино», «Орел», «Император Александр III», крейсеров: «Олег», «Аврора», «Жемчуг», «Изумруд», «Алмаз» и 350 тонных миноносцев также и старые суда — броненосцы: «Сисой Великий», «Наварин», Ослябя», крейсера: «Дмитрий Донской», «Адмирал Нахимов» и «Светлана», и транспорты — как под военным флагом, так и под коммерческим. Этот состав эскадры не был определен в таком виде с самого начала и выяснился в этой форме лишь к апрелю месяцу.
В половине апреля последовало распоряжение наименовать эту формируемую эскадру — второю эскадрою Тихого океана и тогда же был назначен Командующий ею — Свиты ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА контр-адмирал Рожественский, с оставлением его исполняющим должность Начальника Главного Морского Штаба.
Разработка плана предстоящей операции, снабжение эскадры и наблюдение за изготовлением было поручено лично контр-адмиралу Рожественскому. Командующий эскадрою совместно со своим штабом выработал план операции и держал его в секрете. План этот не обсуждался в Министерстве ни в совещании ни частно. Командующий эскадрой сообщил Министерству лишь маршрут эскадры, связанный с направлением в известные пункты угольных пароходов Гамбурго-Американской линии; этими сведениями Министерство и пользовалось впоследствии для телеграфных сношений с эскадрою.
После посещения ГОСУДАРЕМ ИМПЕРАТОРОМ броненосца «Князь Суворов» в Кронштадте, ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ благоугодно было собрать п Петергофе совещание под Своим председательством; цель совещания определена не была. На совещании же был возбужден вопрос, следует ли вообще посылать эскадру; был спрошен Командующий эскадрою, и совещание остановилось на том, что эскадру посылать следует, поставив ее целью достигнуть Порт-Артура и соединиться с первою эскадрою для совместного, затем, овладения Японским морем; на этом же совещании был поднят вопрос, присоединить ли к эскадре броненосцы береговой обороны, типа «Адмирал Ушаков», но вследствие просьбы Командующего эскадрою, вопрос был решен отрицательно. По желанию адмирала Рожественского было решено присоединить к эскадре лишь крейсер «Русь» с воздухоплавательным парком.
Совещание это было весьма секретно. На нем присутствовали кроме Их Императорских Высочеств Великих Князей Генерал-Адмирала и Александра Михайловича и Командующего эскадрой, Министр Иностранных Дел, Министр Финансов, статс-секретарь граф Сольский и Военный Министр. Делопроизводителя на этом совещании не было и журнала, или протокола его составлено не было.
Не помню, указывалась ли на этом совещании Военным Министром генерал-адъютантом Сахаровым невероятность удержания, а тем более освобождения с сухого пути Порт-Артура, ко времени ожидаемого прибытия в Тихий океан 2-й эскадры. Также не могу вспомнить, высказывалось ли мною какое-либо мнение относительно шансов сохранения ко времени прибытия в Тихий океан 2-й эскадры Порт-Артурской и рассматривался ли на этом совещании план Командующего 2-ю эскадрою — устроить временную базу в Чифу или на Пескадорских островах. Знаю лишь, что в это время, по инициативе контр-адмирала Рожественского, уже делались распоряжения о заготовлении фирмою Гинсбурга запасов угля и материалов в Шанхае. Из этого Шанхайского склада Командующий эскадрою предполагал снабжать эскадру в Китайском море.

–

При уходе 2-й эскадры из России у меня лично не было уверенности, что Порт-Артур продержится до прихода в Тихий океан 2-й эскадры, и что первая эскадра к этому времени будет еще вся существовать, но все же я считал это возможным.
Не помню точно, на совещании ли в Петергофе или позже было решено, что, в случае падения Порт-Артура, 2-я эскадра должна следовать во Владивосток, куда будут стараться перейти способные на то суда первой эскадры из Порт-Артура.
При отправлении 2-й эскадры, ее Командующему письменного предписания дано не было, задача же эскадры была указана на совещании в Петергофе.
В период разработки Командующим эскадрою плана предстоящей операции, декларации иностранных государств об установленных ими правилах нейтралитета, были уже известны. Особых Совещаний по подготовке операции в международном отношении не было, но по некоторым частным вопросам производились, при посредстве Министерства Иностранных Дел, дипломатические сношения. Так выяснился вопрос, могут ли отсталыя суда эскадры рассчитывать на возможность приема угля в испанских, португальских и французских портах; с датским и египетским правительствами были сношения по вопросу об охране эскадры от покушений японцев в датских проливах, Суэцком канале и Красном море; с французским правительством были частные сношения о продолжительности пребывания наших судов в французских портах; от французов получались детальные указания о пунктах, наиболее подходящих для стоянки эскадры, а дипломатическим путем был установлен особый порядок наших сношений шифрованными телеграммами с Командующим эскадрой, при посредстве здешнего французского посла и французских дипломатических представителей в иностранных портах или местных начальствующих лиц французских колоний; были неофициальные сношения и с нидерландским правительством по вопросу о стоянках эскадры в водах голландских колоний, но отношение этого правительства, бывшее в начале вполне нам благоприятным, впоследствии, под давлением японцев, а может быть, и под косвенным влиянием английских финансистов изменилось. Во всех этих случаях никаких сепаратных письменных соглашений заключено не было.
Что касается отношения германского правительства к вопросу угольных поставок, могу сказать, что при выработке контр-адмиралом Рожественским контракта с Гамбурго-Американской компанией, директора этой компании неоднократно заявляли, что проект контракта был ими показан канцлеру Бюлову.
Впоследствии, после падения Порт-Артура, те же директора заявляли, что они вынуждены под давлением парламента поставить известные ограничения и дополнительные условия.
В контракте на поставку угля этой компанией, разработанном самим Командующим эскадрою, случай падения Порт-Артура не был предусмотрен, этим, повидимому, и воспользовалась компания, предъявив новые условия.

–

После соединения обеих частей эскадры в бухте Носси-бе, на Мадагаскаре, Командующий эскадрою донес, что предполагает бить готовым следовать далее не позже 6-го января. В это время (в середине декабря) отряд капитана 1-го ранга Добротворского находился уже в пути в Средиземном море, а посылка отряда контр-адмирала Небогатова была уже окончательно решена. Эти сведения в конце декабря были сообщены адмиралу Рожественскому, при чем ему ставился вопрос, будет ли он, в виду сдачи Порт-Артура, ожидать отряд Небогатова или уйдет ранее, а также куда в таком случае направить отряд Добротворского. Адмирал, ответив о пред-полагаемом уходе 6-го января, отказался определить пункт соединения. Тогда, озабочиваясь положением слабого отряда Добротворского, а также желая выяснить, куда же направить заказанный самим адмиралом Гинсбургу пароход с материалами для эскадры, Командующему эскадрою был снова повторен соответствующий запрос, при чем ему дополнительно было сообщено ВЫСОЧАЙШЕЕ повеление не уходить до выяснения этого вопроса.
В это время произошел инцидент с отказом германских угольщиков следовать за эскадрой и, назначенный на 6-ое января уход эскадры, сам по себе, вследствие этого, был отложен. Пока в Петербурге и Берлине шли переговоры с Гамбурго-Американской компанией, отряд капитана 1-го ранга Добротворского подошел к Джибути и ему, так же, как и указанному выше пароходу с материалами, было приказано идти на Мадагаскар. Об этом приказании было сообщено адмиралу Рожественскому.
Решение это было принято по Всеподданнейшем докладе в первой половине января, так как признавалось необходимым усилить эскадру крейсерами этого отряда. Насколько помню, после доклада генерал-адъютанту Рожественскому была послана дополнительная телеграмма за ВЫСОЧАЙШЕЙ подписью. В этой телеграмме ставилась цель эскадры — овладеть Японским морем; силы эскадры на Мадагаскаре признавались недостаточными, и содержалось указание ожидать присоединения отряда Добротворского; относительно же отряда Небогатова адмиралу Рожественскому представлялось решить самому, где произвести это присоединение.
В ответной Всеподданнейшей телеграмме Командующий эскадрой ставил решение вопроса в зависимость от качества ремонта, произведенного на судах отряда Небогатова, и тогда вторичной ВЫСОЧАЙШЕЙ телеграммой, уже в феврале, адмиралу было вновь предоставлено ожидать или не ожидать отряда Небогатова. Адмирал решил уйти в конце февраля, о чем донес ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ.

–

На поставленный мне вопрос относительно влияния Гульскаго инцидента, могу сказать, что я не считал и не считаю, что этот инцидент, хотя бы, косвенным образом способствовал затруднению движениям 2-й эскадры.

–

После падения Порт-Артура и уничтожения 1-й эскадры, вопрос об изменении задачи, поставленной 2-ой эскадре не возбуждался, но еще ранее, 11 декабря, было собрано под председательством Генерал-Адмирала совещание по вопросу о посылке отряда Небогатова. На этом совещании присутствовали Его Императорское Высочество Великий Князь Александр Михайлович, генерал-адъютант Алексеев, вице-адмиралы: Диков, Дубасов, Бирилев и Безобразов, контр-адмиралы: Вирениус и Небогатов. На совещании обсуждался вопрос о необходимости задержания эскадры для ее усиления отрядом Небогатова, при чем было указано, что, хотя при отправлении 2-й эскадры из России, Артурская эскадра и существовала, но генерал-адъютант Рожественский считал, что, ко времени его прихода в Тихий океан, эскадры этой не будет. Было высказано, что отряд Небогатова следует послать на соединение с эскадрой, если это соединение представится возможным, если же соединение не может произойти, то отряд Небогатова должен действовать самостоятельно для достижения Владивостока, или же, смотря по обстоятельствам, разоружиться в нейтральном порту, или же, наконец, возвратиться обратно в Россию.
Совещание признавало, что с падением Порт-Артура цель 2-й эскадры изменилась сама по себе и, что, во всяком случае, желательно, чтобы по приходе в район военных действий эскадра была усилена.
Генерал-адъютант Рожественский сам в одной из своих телеграмм, в феврале, поставил ближайшей задачею — достижение Владивостока, и затем уже действие эскадры на сообщениях неприятеля.
Журнал вышесказанного совещания составлен не был, но в виду важности обсуждавшихся вопросов ход прений был записан контр-адмиралом Вирениусом и эта запись затем докладывалась Его Высочеству.

–

При изготовлении эскадры адмирал Рожественский сам руководил делом снабжения ее, расчетами боевых и других припасов, наймом транспортов и размещением на них этих припасов. Адмирал предполагал взять с эскадрою до 20% боевых припасов сверх комплекта и предположений или просьб о присылке ему запасов в пути не высказывал.
Часть таких запасов была помещена на транспорте «Иртыш», и когда этот транспорт потерпел аварию в Ревеле, то часть его груза по распоряжению адмирала была перегружена на зафрахтованный транспорт «Малайя», при чем боевые припасы не все были перегружены; «Иртыш» перешел в Либаву, там разгрузился окончательно и так как в то время считалось, что он уже не будет иметь возможности догнать эскадру, то выгруженные с него боевые припасы были отправлены вместе с другими боевыми припасами по железной дороге во Владивосток.
Затем, по окончании исправления «Иртыша», сначала его предполагалось послать не ко второй эскадре, а в виду возможных недоразумений у отряда Небогатова с угольными пароходами, отправить его впереди отряда Небогатова, чтобы впоследствии он присоединился к нему. Когда выяснилось, что эскадра задержалась более долгий срок у Мадагаскара, а «Иртыш» был уже в Красном море, то было решено послать его на Мадагаскар. Насколько помню, ни при уходе второй эскадры ни впоследствии, Командующий эскадрой не требовал присылки боевых припасов.
Телеграмма генерал-адъютанта Рожественского 1-го апреля была адресована ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ, расшифровалась в Главном Морском Штабе, отдельно не обсуждалась, но сведения о запасах, имевшихся на месте в Владивостоке и находившихся в пути туда, были благоприятны и эти сведения были известны: контр-адмиралу Вирениусу, отправленному для представления телеграммы ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ. (Предварительно телеграмма была доложена Генерал-Адмиралу).
В виду существенного значения этой телеграммы было отступлено от обычного порядка доставления таковых телеграмм, и для скорейшего вручения ее был командирован в Царское Село контр-адмирал Вирениус. Не помню, было ли поручено адмиралу доложить мнение по содержанию телеграммы, но во всяком случае мнение это письменно не было формулировано.
После 1-го апреля вопрос о возвращении эскадры из Камранга не возбуждался.

–

Хотя Владивосток к маю 1905 г. и не был вполне оборудован — не было дока для больших судов, и этим судам приходилось бы производить свои исправления с помощью кессонов, но считалось, что он может служить базой для 2-й эскадры: мастерские считались достаточными, снабжение, как боевыми, так и иными запасами и углем, считалось также достаточным; тем не менее, согласно возбужденного Командующим эскадрою, при его уходе из Камранга, вопроса о снабжении Владивостока еще 500.000 тонн австралийского угля, министерством были начаты распоряжения о заготовлении и доставке этого угля, но затем, после Цусимского боя, все распоряжения были отменены. Кроме того были значительные запасы всех материалов и угля в Шанхае и на разных коммерческих судах, и эти запасы могли быть доставлены во Владивосток в случае завладения нами Японским морем.

Генерал-Адъютант Авелан.

96.

Показание Полковника по Адмиралтейству Штенгера.

Во время войны занимал должность заведывающего учебно-распорядительной частью военно-морского ученого отдела Главного Морского Штаба.
Поднимался ли перед отправлением 2-й эскадры Тихого океана вопрос о замене крупной артиллерии на старых судах, и что помешало установке на них орудий более современных образцов — не могу сказать определенно; переписки по этому вопросу мне вести не приходилось, но общие разговоры по этому поводу были, однако подробно обстоятельств этих я не помню.
Все, что касалось снабжения эскадры, было всецело предоставлено усмотрению Командующего эскадрой по соглашению его с Главным Управлением Кораблестроения и Снабжений, и вмешательство Штаба в такие вопросы не могло иметь места и во всяком случае, по ходу вещей, не имело бы последствий, почему вопрос о снабжении эскадры дополнительно боевыми запасами для практики стрельбы во время пути — Штабом и не возбуждался. Командующий с пути боевого снабжения не требовал. Впоследствии выяснилось, что он рассчитывал получить такое снабжение на транспорте «Иртыш»; но заявления его, чтобы именно так было сделано — не поступило, и боевые запасы, снятые с «Иртыша» после постановки его на мель, по решению высшего начальства были направлены сухим путем во Владивосток, как и вообще тогда направлялись подобные запасы во избежание захвата пароходов с таким ценным грузом японцами. — Надо думать, что какие-либо предположения о посылке боевого снабжения на «Иртыше» были, но с кем Командующий вел по этому поводу сношение, или переговоры — в Штабе известно не было.
Подобно изготовлению 2-й эскадры, все касающееся отряда контр-адмирала Небогатова, в смысле изготовления его к походу и вооружения, было всецело предоставлено усмотрению командовавшего отрядом, по соглашению с Главным Управлением Кор. и Сн. и с портовым начальством; поэтому в Штабе не возбуждался вопрос о замене старой артиллерии на этом отряде новейшими образцами.
Гульский инцидент, судя по дальнейшему, никакого особого влияния на движение эскадры не имел; тотчас после него, получались заявления Командующего об особом наблюдении за эскадрой английских крейсеров, но впоследствии никаких заявлений, имеющих связь с гульским инцидентом — не было. В связи с инцидентом произошла небольшая задержка эскадры у берегов Испании.
На Мадагаскаре эскадра задерживалась вследствие признания здесь, в Петербурге, необходимости присоединить к ней бывший в пути отряд крейсеров капитана 1-го ранга Добротворского. Необходимость присоединения отряда вызывалась соображением о совершенной невозможности столь малому отряду продолжать путь на восток от Мадагаскара отдельно от эскадры, в виду слабости отряда. Возникало предположение, что в таком случае его пришлось бы даже вернуть обратно, что тоже представило бы много затруднений.
Падение Артура не подало повода к особому обсуждению вопроса о возвращении 2-й эскадры в Россию, а равно и об изменении цели всей операции; на одну из телеграмм Командующего эскадрой с вопросом, идти ли ему во Владивосток, согласно понимаемой им цели операции, последовал ответ — идти, но иметь в виду, что главная цель не в том, чтобы прорваться во Владивосток, а в том, чтобы овладеть морем. — Кем и когда была постановлена такая задача адмиралу Рожественскому и на основании каких суждений — в Штабе сведений не было, так как деятельность Штаба ограничилась посылкой уже составленной и переданной для зашифрования телеграммы в этом смысле.
Телеграмма, полученная 1 апреля от адмирала Рожественского, вероятно, обсуждалась высшим начальством; в Штабе такого специального обсуждения не было. — С разрешения высшего начальства, телеграмма эта была доложена ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ Начальником Штаба, при чем ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ благоугодно было тут же собственноручно начертать ответь на телеграмму.
План операции — отправления 2-й эскадры на Дальний Восток в Штабе не обсуждался, так как разработка его, как было известно в Штабе. была всецело доверена Командующему эскадрой. При этом адмирал Рожественский считал важнейшим условием успеха плана — полную его секретность почему таковой был известен лишь чинам его штаба, и то только некоторым. Кроме же этих чипов штаба никто к участию в обсуждениях плана не привлекался.
Сколько мне известно, все документы, прямо касавшиеся 2 эскадры, плавания ее и боя были переданы из военно-морского отдела Штаба в Следственную Комиссию; но возможно, что найдутся еще некоторые, находящиеся в делах, имеющих вообще связь с военными действиями. Необходимо пересмотреть все подобные дела. О совещании, бывшем в Петергофе — в Штабе никаких сведений не имелось и никаких распоряжений не делалось. Кто именно участвовал в совещании — Штабу известно не было; был ли составлен журнал совещания — также неизвестно. Позднее сведения дошли в Штаб только по рассказам со стороны. Я лично знал, что предположено такое совещание, услышав это от Управляющего Министерством, но в каком составе оно будет, и какова его программа — в то время известно не было. Никаких материалов и подготовительных работ для совещания от Штаба затребовано не было.

Полковник Штенгер.