Фотография была для Альфреда Эйзенштедта смыслом жизни. Он начал снимать еще 14-летним подростком, когда родители подарили ему его первую "кодаковскую" камеру. С началом Первой мировой войны родившийся в Пруссии Эйзенштедт был призван в ряды немецкой армии и на некоторое время сменил фотоаппарат на обмундирование артиллериста. Однако пройдя войну, получив ранение и вернувшись к мирной жизни, он не забыл свое детское увлечение, хотя долгое время даже и не думал делать его своей профессией.
Все поменялось в 1927 году, когда ему удалось продать свою первую фотографию. Забавно, но человек, которого называют "отцом фотожурналистики", и представить себе не мог, что спустя несколько лет он станет зарабатывать любимым делом себе на жизнь.
Известность пришла довольно быстро. В начале 1930-х Эйзенштедт прославился фотографиями, которые сегодня считаются классикой журналистики: именно он запечатлел первую встречу Гитлера и Муссолини в 1934 году и сделал невероятный по силе снимок Геббельса в 1933-м. Полный ненависти взгляд, которым идеолог фашизма пронзает зрителя, на самом деле предназначался фотографу, на свою беду оказавшемуся евреем, и кто знает, может быть, именно он побудил Эйзенштедта в 1935 году эмигрировать в США.
В Штатах он почти сразу нашел работу в журнале Life, с которым сотрудничал потом без малого шестьдесят лет. В то время Эйзенштедт снимал на среднеформатный Rolleiflex, позволявший фотографировать людей, не привлекая внимания: камера висела у фотографа на шее, и непосвященный человек не мог догадаться, что уткнувшийся в свои ботинки чудак на самом деле компонует кадр и наводит объектив на резкость. Однако свой самый известный снимок Эйзенштедт сделал на 35-миллиметровый фотоаппарат Leica, в открытую и ни от кого не таясь.
14 августа 1945 года Япония приняла условия капитуляции. Новость об этом распространилась по США со скоростью лесного пожара: на улицы вылилось море людей, по городам было не пройти - вершилась история, которую и бросился снимать находившийся в тот день в Нью-Йорке фотожурналист Life Альфред Эйзенштедт. Как потом рассказывал сам фотограф, в тот день он был на Таймс-сквер, где снимал многих, однако один молодой моряк сразу привлек его внимание.
"Он носился по всей улице, хватал всех женщин, которых видел - неважно, были они пожилыми, дородными или стройными. Я бежал перед ним со своей "Лейкой", оборачиваясь и пытаясь сделать снимок, однако ни один из них мне не нравился. И тут, внезапно - как вспышка - я увидел, что он схватил что-то белое. Я повернулся и нажал на кнопку в тот самый момент, когда он поцеловал медсестру. Если бы она была одета во что-то темное, я бы никогда не сфотографировал их. То же самое - если бы на нем была светлая форма, снимка бы не было", - вспоминал Эйзенштедт.
Ему удалось сделать четыре фотографии. После войны поцелуй не мог быть коротким, поэтому Эйзенштедт даже успел немного поменять настройки своего фотоаппарата: по его словам, кадры были сделаны на пленку Kodak Super Double X с выдержкой 1/125 секунды при диафрагме между 5,6 и 8. Однако самой удачной оказалась всего одна фотография из этой серии, которую он и отдал в журнал.
Спустя неделю снимок был напечатан среди многих других, сделанных в дни празднования победы по всей стране. Однако именно ему предстояло стать символом, культурной иконой и попасть в учебники по фотожурналистике. Вид слившихся, но при этом не знакомых друг с другом молодых людей завораживал, заставлял возвращаться к нему снова и снова, рассматривать детали и изучать композицию снимка.
Чем больше смотришь на эту фотографию, тем яснее понимаешь - в ней все идеально. Расположенная по центру кадра пара с первого же взгляда приковывает внимание, тональное решение "черного" матроса и "белой" медсестры несмотря на жесткий контраст прекрасно гармонирует, а сходящаяся на заднем плане перспектива улицы дарит снимку глубину. Нюансы, которые замечаешь не сразу, только добавляют уверенности, что перед тобой произведение искусства. Добродушные эмоции на лицах окружающих эту пару людей откровенно говорят об общей атмосфере того дня, а графически ломанные линии рук главных героев добавляют в кадр драматизм и обогащают его безмолвным конфликтом.
Распространено мнение, что это не самый лучший снимок Эйзенштедта, занимающего не последнее место среди великих фотографов. Возможно, у автора "Официанта на коньках" были и более сильные фотографии, однако среди всего, что было снято в те дни, снимок "V-J day на Таймс-сквер" был бесспорно лучшим. Достаточно взглянуть на похожую фотографию Виктора Йоргенсена той же пары, чтобы понять - конкурентов у Эйзенштедта не было.
Даже другие известные шедевры, сравнимые с работой немецкого фотографа, не могут потеснить его с вершины. Взять, к примеру, "Поцелуй у здания муниципалитета" Робера Дуано, который кажется идеальной фотографией двух целующихся людей, если не знать одной детали - это постановка. Другое изображение конца войны - снятый 15 августа 1945 года в Сиднее "Танцующий человек" - также кажется подходящим претендентом на символ конца войны, однако за пределами Австралии он известен не настолько, чтобы стать частью мирового культурного наследия.
Как любой принятый обществом шедевр, образ целующихся матроса и медсестры легко перешагнул границы фотоснимка. Черно-белое изображение стали печатать на майках, его обтравливали и вывешивали у себя в домах тысячи людей, некоторые из которых даже придумали этой паре новую жизнь в лице фигурок конструктора Lego. Журнал Life - и тот не постеснялся использовать свою фотографию повторно, поместив ее на обложку одного из номеров в 2005 году. В том же году на Таймс-сквер в честь 60-летия окончания Второй мировой войны появилась цветная скульптура, воспроизводящая кадр Эйзенштедта, которую, правда, на постоянной основе власти города установить так и не решились.
Парадоксально, но кто были те самые два человека, на которых засматривался весь мир, долгое время никто не знал. Виной тому - суматоха, царившая на Таймс-сквер в тот безумный день и спешка, с которой работал Эйзенштедт, не успевший спросить у молодых людей их имена. Однако в конце 1970-х неожиданно появилась главная претендентка на то, чтобы ее признали "целующейся медсестрой". Ею оказалась 60-летняя жительница Лос-Анджелеса Эдит Шэйн, которая прочитала в местной газете интервью с Эйзенштедтом. После этого она решила рассказать фотографу о себе и написала ему теплое письмо, в котором сообщила, что это именно она изображена на снимке.
Прочитав письмо, в котором Шэйн попросила для себя лишь копию той самой фотографии, Эйзенштедт рассказал о нем в журнале Life. Редакция решила напечатать об этом заметку, а заодно попросила дать о себе знать матроса, целовавшего Шэйн. К октябрю 1980 года в лихом моряке себя узнали 11 мужчин. Кроме того, еще две женщины заявили, что девушка на фотографии - это именно они, что только запутало идентификацию героев. Впрочем, ни Грете Фридман, ни Барбаре Сокол не удалось доказать свою принадлежность к снимку, хотя не исключено, что они в тот день также целовались на Таймс-сквер с молодыми людьми в форме.
С матросом все оказалось сложнее - в отличие от Шэйн, которая официально стала "девушкой с фотографии", личность ликующего мужчины долгое время установить не удавалось. Активнее других свои права заявляли трое: Джордж Мендоса, Карл Мускарелло и Гленн Макдаффи. Долгое время Эдит Шэйн считала, что именно Мускарелло был ее героем на одну фотографию, и даже встретилась с ним после более чем полувековой разлуки, чтобы повторить тот самый поцелуй. Однако позже она признавалась, что не до конца уверена в том, что Мускарелло был именно тем человеком. Впрочем, у Мускарелло был главный козырь - в целующемся моряке его узнала... его родная мать, которая, купив выпуск Life, позвонила сыну и сказала примерно следующее: "Ты что, не знаешь, что не должен целоваться с незнакомками? Ты же можешь заразиться чем-нибудь".
Однако спустя некоторое время у Мускарелло появился конкурент за право называться моряком-победителем. Им оказался ветеран ВМС США Гленн Макдаффи, который так хотел доказать свою принадлежность к фотографии Эйзенштедта, что пошел на утомительный эксперимент. Он попросил судебного медика сделать около сотни снимков, на которых он стоит в той же позе, что и парень на Таймс-сквер, только вместо девушки у него на руках лежит подушка. Сравнив оригинальную фотографию с экспериментальными, замерив кости лица и рук Макдаффи, эксперт объявила: да, это был он. В дополнение к этому ветеран успешно прошел десять тестов на полиграфе, однако в общественном мнении окончательно застолбить за собой место знаменитого матроса ему не удалось.
А что же Эдит Шэйн? Скромная медсестра, после войны она стала воспитателем в детском саду в Беверли-Хиллз. В последние годы она часто вспоминала о том случае в центре Нью-Йорка и с удовольствием рассказывала о нем журналистам: "Я работала в больнице. Мы с другом услышали по радио, что Вторая мировая закончилась и пошли на улицу, на которой уже была дикая толпа. Все происходило очень бурно. Люди метались, обнимали и целовали друг друга. Один матрос схватил меня и очень долго целовал. Я даже не видела его, потому что закрыла глаза, когда мы целовались. А потом я повернулась и пошла в другую сторону. Мы даже ничего не сказали друг другу. Я даже не знаю, посмотрел ли он на меня. Может, и нет".
Спустя 65 лет после этого 91-летняя Эдит Шэйн умерла у себя дома. У нее остались трое детей, шестеро внуков и восемь правнуков. А еще у нее навсегда остались воспоминания о самом длинном поцелуе в своей жизни. Безымянном поцелуе, который для других людей сегодня означает только одно: война кончилась.

Ярослав Загорец
Источник:
http://lenta.ru/articles/2010/06/24/shain/