Миноносцы из ЭОН 1936

                         Переход Северным Морским путём-3 августа снялись с якоря, построились в однокильватерную колонну и начали движение на север. Сначала по чистой воде шли в колонне, а с приближением льдов разделились на две группы. В группе крейсера «Адмирал Сенявин» шли С-87, С-91, С-173, С-76, С-178 и С-77. Впереди ясно было видно «ледяное небо» – белесоватые облака по всему горизонту. Этот признак предупреждал нас о приближении льдов. Через некоторое время начали маневрирование среди обломков белого льда. Это уже двухметровый лёд. В ожидании отхода льда на север стали на якоря у острова Правды.
В Арктике есть особенность – во всех арктических морях летом ветер несёт лёд на север, и только в Восточно-Сибирском и Чукотском морях лёд из Арктики идёт на юг. Штаб ЭОН-65 использовал эту природную возможность и не торопился, ждал улучшения ледовой обстановки.
При постановке на якоря у острова Правды ПЛ С-87 капитан-лейтенанта Поникаровского В.Н. потеряла якорь. Мы, старые николаевские друзья, искренне им сочувствовали, но потом начали завидовать. Как только постановка на якорь, так С-87 становилась на швартовы к борту крейсера, а это означало, что там можно и помыться, и отдохнуть, не напрягаясь.
Медленно продвигаясь в сплошном льду, 5 августа вошли в пролив Бориса Вилькицкого. В школе и в училище я нередко увлекался книгами о географических открытиях и путешествиях. Знал я многих исследователей и первопроходцев Арктики: Литке Ф.П., Анжу П.Ф., Норденшельда А.Э., Фритьофа Нансена, Седова Г.Я., Русанова Б.А., Макарова С.О. и, конечно же, знал я обоих Вилькицких: А.И. и Б.А., отца и сына.
В то время имя Бориса Андреевича Вилькицкого в советской литературе, если и упоминалось, то как бы вскользь, в связи с тем, что он, будучи руководителем советских экспедиций в Арктике, в 1925 году уехал в Англию, затем в Бельгийское Конго, и в Советский Союз больше не вернулся. В 1914-1915 годах он совершил первое в истории Северного морского пути сквозное плавание с одной зимовкой из Владивостока в Архангельск. Пролив заслуженно назван его именем.
В проливе лёд 7-8 баллов со стамухами и торосами, иногда поднимающимися до высоты рубки подводной лодки. Холодно. Все мы наверху несём вахту в шубах и в зимних шапках. Подводные лодки С-77 и С-178 затёрло льдами. Все остановились, пока «Ермак» их вытаскивал из торосов. Затем дедушка русского ледокольного флота «Ермак» вышел впёред и, круша тяжёлые льды Таймырского ледового массива, повёл весь караван на выход из пролива Вилькицкого. Лёд восемь баллов, видимость 5-6 кабельтовых. Чувствуется сильное течение и заметно, что неустойчиво работает магнитный компас.
6 августа вышли из пролива Вилькицкого в море Лаптевых. Маневрируем в пятибалльном льду вдоль восточного побережья Таймыра. «Ермака» сменил ледокольный пароход «Леваневский». В губе Буорхая у борта крейсера «Дмитрий Пожарский» подводные лодки С-86 и С-87 выправили свои загнутые винты, после чего отряд продолжил свой путь на восток. В море Лаптевых идём постоянно в тумане, то и дело натыкаясь на льдины. Большие льдины становятся вертикально, разламываются, падают на борт. Стараемся втиснуться в расщелину, оставленную нам впереди идущим кораблем. Медленно разжимаем трещину и толчками продвигаемся вперёд.
Оценив обстановку, следуем через пролив Санникова. Его средняя судоходная часть, протяженностью около 12-ти миль, имеет глубины от 13 до 20 метров. Проходя, оставляем справа заснеженные холмистые Ляховские острова. В проливе туман, видимость переменная, лёд 2-4 балла. С выходом в Восточно-Сибирское море ледовая обстановка вновь ухудшилась. Пробиваемся через сплошные льды Айонского ледового массива. На этом участке пути командиру надоело такое плавание. Поднявшись на мостик, он заявил:
– Будем плавать, как ледокол. Оба дизеля средний ход! Руль право на борт! Ломай эту льдину, – закричал Валентин Павлович рулевому.
Такой «ледокольный режим» грозил поломкой винтов и подплавлением опорных подшипников. Старпом и замполит с трудом затащили командира в лодку, где он ещё продолжал кричать, что он всем покажет, как надо плавать во льдах.
Только 13 августа вышли на чистую воду и вскоре вошли в Чаунскую губу. Встали на якоря возле острова Большой Раутан напротив порта Певек. Мне и нескольким офицерам удалось побывать в Певеке. Город протянулся вдоль берега. Такие же, как и везде на Севере, одноэтажные и двухэтажные дома и бараки. В порту администрация сказала нам, что Певек – город расконвоированных заключённых, имеющих большие сроки наказаний. Мы зашли в городскую столовую. Несколько столиков было занято, у стойки стояло человек пять-шесть за пивом. Мы также не преминули выпить по кружке-второй чукотского пива. Нужно сказать, что оно было отменное. Затем опустошили столовую от котлет, которые у нас на лодке шли под макароны по-флотски, и набрали свежего хлеба. Вооружившись этим продовольствием, мы возвратились на лодки. Весь этот день команда занималась планово-предупредительным ремонтом, зато ужином мы её порадовали.
Во второй половине дня 14 августа снялись с якорей и начали вытягиваться из Чаунской губы. Впереди ледокол «Каганович», мы за крейсером «Адмирал Сенявин», весь отряд замыкал ледокол «Микоян». В проливе Лонга лёд 5-6 баллов, стало заметно темнеть, но видимость хорошая.
Вечером 17 августа в Чукотском море окончательно вышли на чистую воду и распрощались с ледоколами.
В середине следующего дня вошли в Берингов пролив. Справа мыс Дежнёва. Я мечтал когда-то достичь этой точки нашей земли, и вот теперь моя мечта осуществилась!
Сменившись с вахты, обнаружил, что колено несколько увеличилось в размерах, и показал ногу Азарову. Алексей Нефёдович сделал испуганное лицо, но его можно было понять: – фельдшер с акушерским образованием. Я взял с него слово молчать и пообещал ему, что по лодке лазать не буду, с вахты – и на диван. Потом Алексей где-то что-то вычитал и сделал мне какой-то оттягивающий компресс.
19 августа утром вошли в бухту Провидения и встали на якорь в Комсомольской бухте.
До 25 августа занимались планово-предупредительным ремонтом и осмотром водолазами корпусов кораблей. Для удобства осмотра корпуса мы пришвартовались к барже у причала посёлка. Собственно посёлка мы не видели. От причала дорога шла куда-то за гору. Здесь же находились какие-то бараки и складские помещения. Людей не было видно. Впрочем, из-за горы вдруг появился танк Т-34, обошёл постройки у причала и ушёл за гору. Как позднее мы узнали, в этом районе размещалась целая танковая армия, готовая к прыжку на Аляску.
При водолазном осмотре выяснилось, что у нас оторван один угольник защиты обтекателя гидроакустической станции «Феникс», вогнута во внутрь защита балластной цистерны № 1, погнуты восемь лопастей обоих гребных винтов. Для выправления винтов пришлось делать дифферент на нос. В общем, что могли, то и исправили.
Пока стояли у баржи, откуда ни возьмись, появилась представительница местного населения. Ни слова не говоря, она взошла на кормовую надстройку и протянула тапочки, отделанные песцовым мехом, предлагая их взамен стакана спирта. Женщина была с виду молодой с несколькими заплетёнными косичками на голове. Тапочки взял у неё Отто Матвеевич Эйдельман. Женщина на наших глазах спокойно выпила стакан неразведённого спирта, утёрлась рукавом, сошла на берег и тихо побрела вверх по дороге.
27 августа подводные лодки вышли из бухты Провидения и, построившись в кильватерную колонну, взяли курс на юг. Теперь наш переход возглавлял Командующий Камчатской военной флотилией вице-адмирал Щедрин Г.И. на плавбазе «Нева». Прибыли в Авачинскую губу 31 августа в 23 часа 50 минут, и, обойдя полуостров Крашенинникова, встали на якоря напротив нашего места базирования.
Утром 1 сентября команды были построены на подъём флага, после чего нас поздравил с окончанием перехода Командующий Тихоокеанским флотом адмирал Пантелеев В.А. и Член Военного Совета – Начальник политического управления флота контр-адмирал Почупайло Я.Г.
Итак, оперативное развёртывание на возможный театр военных действий было осуществлено за 51 сутки без каких либо потерь и без существенных поломок. Прорыв из Полярного в Берингов пролив через льды Арктики был благополучно осуществлён, как я считаю, благодаря терпению, предусмотрительности и предвидению штаба ЭОН-65 и лично Командующего контр-адмирала Рассохо Анатолия Ивановича. В политдонесении особенно отмечались командиры лодок Шишкин, Проскунов, Рулюк и Смертин.
На Камчатке остались: Б-62, Б-63, С-87, С-91, С-173, С-176, С-178 и С-179. Все они вошли в состав 10-й дивизии подводных лодок Камчатской военной флотилии (182 и 125 бригады). Остальные лодки продолжили путь на юг – в Приморье.
В связи с тем, что казармы для размещения личного состава были не готовы, все лодки, кроме С-87, оставались стоять на рейде на якорях.
Однажды, вернувшись с какого-то совещания на берегу, Михаил Иванович Глубоцкий по секрету сказал мне, что командование ЭОН-65 решило представить меня к ордену Красного Знамени, но что-то не получилось, и группу офицеров, намеченных к представлению на награждение государственными наградами, решили поощрить властью Командующего флотом. Однако и этого мы не удостоились. Не принято было тогда поощрять людей. «Да и за что нас было поощрять?» – думало начальство. В то время считалось, что мы обязаны были так служить.
Через многие годы, уже находясь на Севере, я столкнулся с такой точкой зрения одного из Командующих Северным флотом, ранее служившего на Дальнем Востоке. Но к тому времени «палку перегнули» и поощряли по разнарядке, не учитывая, есть заслуги у этого человека или нет. Такие методы «поощрения» приносили огромный вред службе.
Только 24 сентября прямо с рейда нас поставили в док для замены винтов и снятия с корпуса ледовой защиты.
Валентин Павлович мучился трезвостью, и, наконец, не выдержав, как потом было сказано в приказе, «самовольно оставил лодку и куда-то исчез», за что и получил 10 суток ареста при каюте. Казалось, всё «логично» завершилось, но нет! По линии политотдела прошло сообщение, что, как оказалось, я бил стёкла у буксира на Каменном канале в 1954 году. За давностью времени это было просто к сведению политорганов.
Так началась наша служба на Тихом океане.

Отредактированно ТОБОЛЕЦ (29.01.2013 00:51:16)

                           ЭОН-57 (1957)-Дня три, как мы пришли в Полярный из Молотовска (Северодвинск). “Мы” – это отряд из семи новых подводных лодок 613 проекта. Здесь, на Севере, начинал формироваться Отряд Особого Назначения – ЭОН-57 – для перехода на Дальний Восток.Командиров подводных лодок и старпомов вызвали куда-то в штаб на совещание, замполит тоже отбыл в политотдел, другие офицеры нашей лодки воспользовались отсутствием четких указаний, разбрелись по городу. Из офицеров мы с Мишей на лодке одни. Мы “женатики”, нам в поселке, который почему-то именуют “городом”, неинтересно. Мы грустим. В Молотовске остались наши молодые жены, я всего две недели, как бракосочетался, а у Миши осталась еще и любимая дочка-малютка, четырехлетнее кудрявое ангелоподобное создание. Нас ждет долгая разлука.

Раскачка и неопределенность нашего положения длились недолго. Отстояв неделю в Полярном, нас перевели в Ура-губу на рейдовый сбор. Днем мы ходили на внешний рейд, отрабатывали элементы совместного плавания в надводном положении, ночевали на якорных стоянках в Ура-губе – в те времена еще абсолютно пустынной, без причалов и каких-либо видных строений. Затем нашу группу подводных лодок так же дружненько поставили в сухой док пос. Роста.

Масштабы и величие дока нас поразили: в нем разместили сразу все семь наши молотовские лодки и еще плюс какое-то вспомогательное судно.

Сразу после осушения дока в нем закипели работы, которые шли одновременно на всех единицах. Вокруг, как в муравейнике, сновали рабочие, грохотали пневматические инструменты, яркими солнечными всполохами высвечивались участки электросварки, шипели и постреливали газовые резаки, скрежетали и позванивали портальные краны, поводя своими хоботами, на гаках которых взмывали то вверх, то вниз застропленные механизмы, металлические конструкции. Тут же строились леса и их ограждения.

Крайне трудно было привыкнуть и тем более разобраться в том, что творилось в этом гигантском “муравейнике”. Но заводские специалисты свое дело знали великолепно, и опыта таких работ у них было предостаточно. Подобные экспедиции готовились и проводились ежегодно, а перед нашей постановкой в док там уже обработали два подобных комплекта, мы были замыкающими в этом сезоне.

За две недели стоянки в доке наши подводные лодки изменились до неузнаваемости. Мы лишились артиллерийского вооружения – спаренной пушки калибром 57 мм СМ-24-ЗИФ на кормовой надстройке и спаренного автомата калибром 20 мм 2М-8 в носовой части ограждения боевой рубки. Погреба артбоезапаса переоборудовали под провизионные цистерны. Бронзовые гребные винты заменили чугунными. Вокруг боевой рубки завели толстенные буксировочные браги для возможной буксировки во льдах. Но самое удивительное – носовую оконечность (форштевень) “украсили” высоким рогом. Подводные лодки стали похожи на каких-то громадных насекомых: то ли кузнечиков, то ли богомолов. Этот “рог” предназначался для облегчения движения лодок во льдах, им предполагалось упираться в кормовой кранец сопровождающего ледокола. Цистерны главного балласта по ватерлинии укрепили ледовым поясом.

Экипажи на время докования лодок разместили на ПКЗ и других судах, находившихся в заводском ремонте - предоставили места для ночлега подвахтенным и обеспечили приготовление пищи.

Работа на лодках шла почти круглосуточно. Надо было обеспечивать противопожарную безопасность в местах огневых работ, обеспечивать герметичность отсеков, готовить свои заведования к длительному плаванию в суровых условиях Ледовитого Океана, при этом поддерживать чистоту, порядок, безопасность.

Общее руководство этими проблемами осуществлял наш командир – капитан 3 ранга Миронов Сергей Анатольевич, а конкретное ежесуточное планирование и практическое обеспечение всех работ – его старший помощник капитан-лейтенант Телегин Валентин Иванович, духовное и политическое обеспечение лежало на заместителе командира по политчасти капитан-лейтенанте Сидоренко Юрии Владимировиче.

Механики – командир БЧ-5 инженер-старший лейтенант Семенов Михаил и командир моторной группы инженер-лейтенант Молчанов Геннадий обеспечивали судовые работы, комплектовали ЗИП, оформляли чековые требования на ГСМ, где-то в цехах завода “проворачивали” какие-то свои технические проблемы.

Минеры – командир БЧ-3 (уже не “2-3”) лейтенант Кузьменко Виталий и командир торпедной группы лейтенант Сахранов Владимир – возились со своими пушками: оформляли акты на списание, “выбивали” транспорт, сдавали во флотский арсенал, получали пиротехнику.

У штурманов свои проблемы. Командир БЧ- 1-4 старший лейтенант Куренков Виктор и я, командир рулевой группы, готовили перечни и оформляли заказ в Гидрографию на полный комплект карт и навигационных пособий на весь маршрут перехода, произвели повторную выверку секстанов, хронометра, палубных и отсечных часов в мастерских Гидрографической службы, установили новый, только что принятый на вооружение, гидравлический лаг взамен первобытного “вертушечного”.

Вопросы продовольствия, питания, медико-санитарные и химической службы легли на плечи фельдшера - капитана м/с Шутафедова Дмитрия.

Решение проблем осложнялось тем, что все “конторы”, флотские учреждения, Артиллерийское, Гидрографической службы и ее мастерских, Технического Управления и др., располагались в Североморске при Штабе Северного флота, руководство ЭОНа – в Мурманске, штаб нашего отряда, откуда шли все “ценные” указания, дислоцировался в Полярном, а мы в Росте – это между Мурманском и Североморском. Сообщение между этими точками – хуже не придумаешь: нерегулярный редкий городской автобус, случайный попутный или рейсовый катер, а где и пешком, но везде через пограничные пропускники.

И вот мы снова в Полярном. Полтора месяца со времени ухода из Молотовска пробежали как один день, но спад напряжения не наступает. Каждый новый день готовит какие-то новые вводные. Надо определить скоростные характеристики лодки после замены гребных винтов, определить остаточную девиацию магнитного компаса и радиодевиацию в связи с изменением магнитной массы лодки после многих преобразований на легком корпусе и в ограждении боевой рубки. Надо принять до полных норм дизельное топливо, масла, расходные материалы, пресную питьевую и техническую воду, используя специальные и вспомогательные цистерны.

Наступает 20 июля, практически все крупные и важные предпоходные мероприятия выполнены. Сегодня идет погрузка продовольствия. Этим руководит Дима Шутафедов, но участвует весь экипаж - работа авральная. Все продукты берем чуть ли не двойной – тройной запас. Штатных мест, естественно, не хватает. Используем торпедозаместительные цистерны, весь торпедный стеллаж – боезапаса-то нет!

Свежие продукты практически отсутствуют, все консервированное: и овощи, и фрукты, и даже хлеб. Есть и сушеные: лук, картофель, морковь, сухофрукты.

Последние дни погода в Полярном стоит на диво летняя. Небо безоблачное, солнце палит нещадно, температура воздуха повысилась до +24-х. На лодку доходят слухи, что в поселке видели женщин в летних платьях и еще более невероятные свидетельства, что в Екатерининской гавани видели несколько человек, пытавшихся купаться.

Мы с Витей Куренковым по всем штурманским вопросам уже полностью подготовились и несколько расслабились. Мы недоумеваем: уже июль близится к исходу, такая чудная стоит погода, а ЭОН не начинает движение, теряем драгоценное время… О чем думает руководство?

До нас уже дошла информация, что ЭОН-56 был неудачным, только небольшая часть лодок успела проскочить, пара лодок застряла то ли в Тикси, то ли в Певеке, а большая часть вернулась и теперь должна попытать счастья в нашем ЭОНе.

Во второй половине дня, когда продукты были уже внутри прочного корпуса, и шло рассовывание остатков по нерабочим закоулкам и шпациям, на лодку поступило циркулярное извещение: к следующему дню представить предварительную прокладку от Полярного до порта Диксон в трех вариантах – через пролив Карские ворота, через пролив Маточкин Шар и вокруг Новой Земли.

Такое приказание казалось странным: какие еще варианты? Самый естественный вариант – кратчайший и побыстрее! А еще – “предварительная прокладка”. Идти-то будем в кильватер за флагманом, куда поведет – туда и пойдем.

Но делать нечего, приказ – есть приказ. “Да, одному мне за такой срок не справиться, - подумалось, - надо искать Виктора”. Да и как старший штурман, и мой начальник, Виктор должен знать об этом приказании непременно!

Я спросил вахтенного центрального поста: “А где Куренков?” – Тот был не в курсе. Верхний вахтенный тоже не знал. Я обошел отсеки, матросы все еще возились, стараясь максимально рационально разместить провизию, ЗИПы, другое имущество. В отсеках Куренкова нигде не было.

Наконец я обратил внимание, что и Виталия Кузьменко нигде не видно, да и руководителя продпогрузки, Димы Шутафедова, тоже нет. Ну, Дима, наверное, где-то в продчасти оформляет документы, а Виктор и Виталий? Может где “зашхерились” и дрыхнут?

Я еще раз пошел по отсекам и тут обратил внимание, что переборочная дверь в концевой 7-й отсек закрыта. Попробовал открыть – дверь оказалась задраенной изнутри. И мне показалось, что там слышны голоса, но на стук дверь не отдраили. Тогда я решил проникнуть в 7-й отсек через люк аварийного выхода с кормовой надстройки.

Я развернул кремальеру верхнего люка, он легко открылся и я услышал нестройное трио:

“Шумел камыш, деревья гнулись…”

Злой, как сто чертей, я скользнул вниз по трапу.

- Вы что делаете, за…цы? Вы с ума посходили?

“Трио” размещалось вокруг большой картонной коробки, наполненной решетками со свежими куриными яйцами, рядом на газете возвышалась горка яичной скорлупы._Тихо, ти-хо… Не шуми, с-са-дись! Гостем б-будешь, н-на-ли-вай! И закусывай!


Не обращая внимания на мой гнев, им было уже слишком хорошо, и не дожидаясь моего присоединения, компашка пропустила вовнутрь очередную заготовку и начала демонстрировать приемы овладения закуской. Естественно, ловкость была уже утрачена и глазомер притупился, слизистая желто-серая яичная масса текла не только в рот, но и мимо – на лица, на майки и брюки.

Виктор с трудом уяснил, что от него требуется, но отреагировал правильно:

- Стоп, ребята! Шабаш! Рассосались…

Проспав часа четыре в какой-то шхере, Виктор был в полной готовности творить.

С заданием мы справились. “Шалость” осталась незамеченной.

24 июля мы получили последний инструктаж на первый этап перехода и свое место в диспозиции.

Состав Экспедиции был потрясающим. Только в наш – основной – отряд Отдельной бригады ЭОНа-57 входило 19 подводных лодок, в том числе две “большие” 611 проекта, 2 плавбазы подводных лодок (“Бахмут” и “Аяхта”). Далее по маршруту движения к нам должны были присоединиться отряд рыболовецких сейнеров (об этом читайте у Виктора Конецкого) и одиночные суда Минморфлота - большей частью сухогрузы.

25 июля 1957 года наши плавбазы и подводные лодки начали движение к внешнему рейду, стали растягиваться в цепочку. Наконец “цепочка” во главе с плавбазами, на которых находились штабы ЭОНа и нашей бригады, в одно-кильватерной колонне двинулись в направлении северной оконечности острова Новая Земля – мысу Желания.

Наше место оказалось где-то в середине колонны. Впереди по курсу головные подводные лодки уходили за горизонт. По корме – такая же картина: извилистый “хвост” стал теряться за горизонтом.

Баренцево море провожало нас почти штилевой, теплой погодой. Первые небольшие льдинки начали попадаться на подходе к мысу Желания и мы их добросовестно обходили.

Ходовой вахтой на мостике посменно, по 4 часа, правили командир БЧ-3 лейтенант Кузьменко, старпом капитан-лейтенант Телегин и командир торпедной группы лейтенант Сахранов. Старпому командир полностью доверял, Кузьменко и Сахранов длительное время находились под неусыпным контролем командира, он тоже облачался в меховые одежды и выстаивал на мостике двойную вахту.

Мы с Куренковым несли на ходу только штурманскую вахту, вначале по 8 часов, а затем перешли, к обоюдному удовольствию, на 12-ти часовую.

Северную оконечность Новой Земли мы увидели на третьи сутки, увидели только отдельные верхушки возвышенностей, мыс Желания и весь горизонт покрылись стелящимся туманом. Невысоко над островом желтело неяркое солнце. Здесь мы в первый и последний раз испытали на практике интегрирующий авиационный секстан с искусственным горизонтом. Полученная по солнцу обсервация находилась слишком далеко от места определенного визуально и по радиолокации.

Карское море было менее приятным. Вместо небольших льдинок стали попадаться значительные ледяные поля, обходить которые было нецелесообразно, и мы, снизив скорость, старались воспользоваться кильватерным следом впередиидущих или расщелинами в ледовых полях.

К исходу первой недели перехода мы достигли Енисейского залива. По диспозиции штаба отряда подводные лодки и плавбазы усеяли якорные стоянки вокруг острова Диксон. Началось наше первое большое стояние, длившееся почти десять дней. По данным ледовой разведки пролив Вилькицкого, отделявший Северные острова от материка, был крепко закупорен льдами. И все последние дни северные ветры дули с завидным постоянством, удерживая эту “пробку” на нашем пути.

В ожидании вскрытия ото льда пролива якорная жизнь обрела спокойный ритм, распорядок дня приблизился к береговому. Отвлечения личного состава на вахты и работы свелось к минимуму, наладились занятия по специальности, тренировки на боевых постах, политзанятия. Вечером в свободное время в офицерской и старшинской кают-компаниях стоял треск костяшек домино. В субботу вечером и дважды в воскресенье в первом отсеке, наиболее свободном и вместительном, “крутили фильму” на своей портативной киноустановке “Украина”. Используя случайные катера, мы наладили кинообмен с соседями по якорным стоянкам. Доминировал принцип: посмотреть свои всегда успеем!

Куренков и я подключились к несению якорной вахты, освободив старпома на этот период - у него и других дел хватало.

Виталий Кузьменко и Дима Шутафедов умудрились с разрешения командира побывать и на острове Диксон, и в поселке Диксон на материке, откуда привезли нам, офицерам, приятные подарки – яркие, цветные махровые китайские полотенца. Пустячок, но приятно. Такую красоту мы не встречали даже в отечественных магазинах европейской части страны.

Наконец, появились слабые признаки изменения погодных условий и надежда на улучшение ледовой обстановки. К рейду Диксона подтянулись другие отряды и вспомогательные суда, входившие в состав ЭОНа. На горизонте появились дымы, а затем и надстройки ледоколов. Настал час, когда мы получили приказание на съемку с якорей и о начале очередного перехода. “Змейка” потянулась на северо-восток.Уже на третьи сутки перехода ледовая обстановка снова усложнилась, затем движение вперед застопорилось и вовсе.

Руководство ЭОНа распорядилось укрыть лодки и другие суда в нескольких бухтах северо-западного побережья полуострова Таймыр. Многочисленные бухты оказались вместительными, но недостаточно исследованными гидрографами и топографами – многие участки планов не имели промеров, а очертания побережья зачастую обозначались пунктиром, что свидетельствовало о низкой надежности их координат. Но самый большой недостаток этих стоянок заключался в их незащищенности от ветров северных направлений. А северные ветры – главный враг арктического судоходства. В этом мы очень скоро убедились. Усилившийся северный ветер погнал ледяные поля в нашу сторону, закупоривая поочередно бухты. Нависла реальная угроза быть захлопнутыми в капкан. Отряд начал пятиться в обратном направлении, перемещаясь на якорные стоянки еще не занятые льдом.

А вскоре мы получили приказание срочно сняться с якорей и самостоятельно, форсированным темпом возвратиться на рейд Диксона, в ранее отведенные точки якорной стоянки.

Это был побег!

Вторая стоянка на Диксоне была короче, но оставила свой след в воспоминаниях небольшим коллективным “вывихом” - маленькой такой шалостью…

Заранее оговорюсь: произошел случай стыдный, недостойный офицерской чести, но с кем по молодости не случалось?.. А мы и в самом деле были молодыми и к “старикам” причисляли только командира лодки, старпома и замполита – им было уже по 30 (плюс – минус один-два года).

Не помню, кому из “молодых” пришла мысль устроить “пикник” на свежем воздухе. Якорный режим своих “стариков” мы знали достоверно, знали, что они не любят по вечерам засиживаться, вскоре после вечернего чая их на мостике уже не увидишь. Вот мы и решили там устроить “тайную вечерю”. Почему-то понравилась идея нажарить рыбы. Конечно, на лодке есть прекрасный камбуз, соответствующая кухонная утварь, но попробуй там жарить рыбу – аромат разнесется по всем отсекам, объясняйся потом. А как отреагирует начальство?

После “отбоя” мы подняли на мостик электрожаровню и там, на свежем воздухе, начали жарить рыбу. Рыбьи тушки оказались крепко замороженными, электрожаровня очень не хотела разогреваться до нужной температуры на стылом арктическом воздухе. Когда рыба оттаяла, мы уже были “хороши”.

К счастью, выходка осталась незамеченной.

Но как нам было плохо потом! Спирт, которым нас угостил Миша Семенов, оказался невысокой кондиции: то ли он был испорчен довольствующей службой умышленно, то ли у Миши оказалась не совсем чистой канистра. Он имел бензиновый запах и привкус.

Последующие пару дней нас преследовала икота и отвратительная бензиновая отрыжка.

Нам было не только очень плохо, но и стыдно.

После “Шипра” я совершил второе “падение”. Об этом можно было и не писать, история не красит, но, как говорят, из песни слов не выбросишь…

Вскоре мы снялись с якорей, погода позволила дальнейшее движение. Было это движение медленным и сложным. Участки чистой воды встречались все реже и реже. Отряд только изображал кильватерную колонну, лучшим определением, пожалуй, для этого движения было бы – “цугом”. Во льдах соблюдать определенный, тем более строгий флотский порядок, было практически невозможно. Основное условие движения – не отставать, быть максимально близко к ведущему, в его кильватерной струе, но и не таранить. От вахтенного офицера требовались исключительная внимательность, четкий глазомер, мгновенная реакция на изменение курса или скорости подводной лодки. Расстояние между подводными лодками – считанные метры, малейшая оплошность, невнимательность и твоя “субмарина” норовила протаранить ведущего или ледяную глыбу, подставить корму, а не то и борт ведомому, или отстать от ведущего, выйти из его кильватерной струи и тут же оказаться в другой ловушке – в ледяном “сале” толщиной в полметра. И тут усилий твоих винтов, чтобы выбраться из этой каши, недостаточно. Можешь давать “полные” передний и задний ход – безрезультатно! Смири гордыню, вызывай по рации ближайший ледокол, который своим мощным, широким телом протаранит тебе фарватер и ты “пошустри” занять свое место в строю. Конечно, объяснений по этому случаю с командиром не миновать.

Всю эту армаду, включая подводные лодки с их плавбазами, рыбаков, одиночные суда, как входившие в ЭОН, так и не входившие, шедшие по своим маршрутам, как в восточном направлении, так и в западном по Северному Ледовитому Пути, обеспечивал практически весь ледокольный флот Советского Союза. Ледоколы и ледорезы на своих участках сновали, как челноки. Отработав на своем участке определенный период, уходили на бункеровку в ближайший порт, их место на участке занимали другие. В нашей проводке участвовал даже “патриарх” – 58-летний ледокол “Ермак”. На фоне ледоколов поздней постройки он казался малышом, но все еще усердно трудился. Атомный ледокол “Ленин” был еще в достройке и планировался к вводу в эксплуатацию только через 2 года.

Наш отряд строился по такому принципу. Где-то впереди, на плавбазе “Бахмут”, наш штаб. Командир соединения капитан I ранга Абрам Борисович Темин – опытный подводник, большой специалист ледовых проводок. Каждые 2-3 подводные лодки идут под проводкой какого-нибудь эскадренного ледокола или мощного надводного судна, в т.ч. дизельэлекторохода ледового класса “Енисей” и наших плавбаз “Бахмут” и “Аяхта”. Дальнюю и ближнюю разведку вели полярная авиация, крейсерские ледоколы; метеообеспечение – полярные и приполярные гидрометеостанции, они же и навигационное обеспечение радиомаяками. На отдельных этапах перехода дополнительно разворачивались маневренные радиотехнические пункты навигационного обеспечения, координаты которых мы получили на походе.

По установленному штабом порядку мы, как и все другие единицы отряда, должны были сообщать свои координаты флагману на 08.00 и 20.00. Флагман мог запросить координаты неожиданно и в другое время. Мы с Виктором Куренковым старались изо всех сил иметь как можно более точно свое место, для определения места использовали радиопеленгатор, радиолокацию, редкие визуальные ориентиры, вели тщательно прокладку своего курса. Учесть все факторы, влияющие на точность нашего местонахождения, было чрезвычайно трудно, а временами и невозможно. Во-первых, невозможно было лодку удержать строго на курсе: она виляла от воздействия руля, от сопротивления встречного льда, подвергалась перемещениям вместе с водными массами и ледяными полями. Во-вторых, автопрокладчиков мы не имели, спутниковой радионавигации еще не было и в помине. Приемные патрубки гидравлического лага все время забивались ледяной крошкой и лаг вместо пройденного расстояния показывал все, что угодно, только не истинные значения.

Условия работы штурмана каторжные. Приходится без конца сигать вверх-вниз: то к пеленгатору на мостик, то к путевой карте в центральный пост. Штурманская рубка, правильнее – “выгородка”, почти под самым рубочным люком, практически никак не защищена ни от воздушных потоков, ни от водяных. Большей частью мы идем в режиме электродвижения, один из дизелей работает постоянно, аккумуляторные батареи все время на подзарядке и постоянно вентилируются дизелем “на просос”. Забор воздуха при этом идет через верхний рубочный люк. Наша рубка расположена именно на пути этого воздушного потока. В хороший шторм рубку заливает водой, опять же через верхний рубочный люк.

В отсеках весьма прохладно. Борта лодки имеют температуру забортного льда, покрыты инеем, “слезятся” потеками влаги. Электрогрелки, по 1-2 на отсек, не справляются с обогревом. Весь экипаж сутками не расстается с ватными брюками и телогрейками, спят тоже в них, дополнительно укутавшись в одеяла, шинели и прочий скарб.

Наверху, на мостике, ничего интересного. “Полярный день” уже прошел, но светлого времени еще много, короткая ночь больше похожа на сумерки. Окрестный пейзаж до безобразия однообразный и унылый. Кругом льды и льды… Однообразно и невыразительно побережье, которое изредка всплывает по правому борту, невысокие горушки и холмы уже украшаются снежными шапками.

Температура воздуха вне прочного корпуса все время минусовая – от 5 до 15 градусов. Вахтенный офицер на мостике одевается теплее, чем “дед Мороз”. На нем валенки с галошами типа “слон”, ватные брюки и телогрейка, дополняемые иногда еще меховыми штанами и меховой курткой, а поверху – большущий овчинный постовой тулуп. На голове форменная меховая кожаная шапка-ушанка. Это “морозное чудовище” может поворачиваться только вокруг своей оси, наблюдать за обстановкой и подавать команды.

Нас, штурманов, наши одежды не спасают от холода, мы согреваемся интенсивностью движений: вверх-вниз, вверх-вниз. А я, по оплошности, на самом начальном этапе перехода лишился меховых рукавиц, их унесло ветром в Баренцево море. Мои руки красные, вздулись от постоянного холода, но “гордость” не позволяет клянчить у товарищей.

Вот, наконец, мыс Челюскина – самая северная оконечность материковой Азии – остался позади, мы вошли в море Лаптевых. Внешних отличий от моря Карского мы не увидели. Те же льды, те же торосы, редкие, но очень желанные полыньи, хмурое небо.

Обогнув северо-восточную оконечность полуострова Таймыр, Экспедиция взяла курс на юг, к устьям рек Хатанги и Анабара. Там, севернее острова Бегичева Большой, после десятидневного перехода в тяжелых льдах, мы сделали недолгую якорную стоянку на чистой воде. Часть подводных лодок сумела по очереди подойти к плавбазам, пополнить запасы отдельных видов провизии и самое ценное из них – свежий хлеб, испеченный умельцами коками-хлебопеками.

Метеопрогнозы не очень обнадеживали, ледовая разведка тоже не радовала. Нам так недоставало устойчивых ветров южных направлений, которые отогнали бы льды как можно дальше к северу, очистили от них наш маршрут.

Последующие изменения ледовой обстановки позволили ЭОНу поступательное движение на Восток.

Следующую краткую остановку отряд сделал после прохождения широчайшей дельты реки Лена – у мыса Буор-Хая, здесь воспользовались услугами плавбаз остальные подводные лодки, не успевшие подойти у острова Бегичева.

Полярная авиация давала все ту же, неутешительную ледовую картину в районе Восточно-Сибирских островов. Штаб ЭОНа, используя данные метеопрогнозов и ледовой разведки, раскладывал “пасьянсы”. Все проливы на пути в Восточно-Сибирское море забиты тяжелыми льдинами. От того как поведут себя воздушные массы, будет избран маршрут дальнейшего перехода: если будут преобладать северные ветры – не исключено, что пойдем вокруг островов Анжу или проливом Санникова, если будут преобладать южные ветры – пойдем проливом Дм. Лаптева, но не исключено, что и проливом Санникова. Мы подбирали и готовили карты на все варианты.

В этот раз нам тоже посчастливилось подойти к “Бахмуту”. Мы получили желанный свежий, душистый хлеб, добротный кусок замороженной говяжьей туши и возможность помыться в бане. Помывка – дело хорошее, нужное. Но я бы не сказал, что это предложение вызвало всеобщий восторг экипажа. Да, весь экипаж помылся, но полного удовольствия не получил: постираться не смогли, да и где сушить постиранное? Самим тоже обсохнуть негде – потолкались 5-10 минут по коридорам плавбазы и снова – в стылый прочный корпус. Но, как ни странно, никто не заболел.

ЭОНу все же повезло: возобладали южные ветры, в проливе Лаптева началась подвижка льдов и мы устремились к нему.

Да, в проливе Дмитрия Лаптева полыньи нам попадались, но ледовые поля были такой мощи, что без ледоколов нам было бы не справиться, не совладать. Льды, которые остались в пройденных морях и проливах, были тоже не простые, но мы – где в кильватере мателота, где собственным упорством, а то и нахальством, - справлялись с ними успешно. Здесь же нам встретились многолетние паковые льды, ропаки. Проходя мимо какой-либо льдины, можно было видеть в прозрачной, чистой океанской глубине многометровую ее подводную часть. Это, по сути, настоящие айсберги, встречи вплотную с такими махинами могли иметь трагические последствия, самое простое – свернуть свой форштевень набок. В обширных ледяных полях нелегко приходилось и самым мощным ледоколам.
Мы двигались черепашьим темпом.

Впервые здесь нас стали навещать моржи. Когда подводные лодки стопорили ход в ожидании пробивки фарватера ледоколами, моржи вдруг выныривали рядом и, цепляясь мощными клыками за шпигаты кормовой надстройки, норовили взобраться на палубу, терпели неудачу, но снова и снова, с завидным упорством, бросались на штурм.

Белых медведей наблюдали на большом удалении и, как правило, со спины, они предпочитали держаться от нас подальше. Видимо, они были “умнее” моржей, опыт общения с “Homo sapiens” приучил их к большей осторожности.

Последняя короткая остановка на ледовой трассе произошла вблизи Певека. Мы уже два месяца в движении и кажется ледовые трудности позади.

Чукотское море встретило нас жестоким штормом. Подводная лодка со скрежетом взмывала вверх на высоких волнах, замирала на мгновение в верхней точке и камнем валилась в очередную пропасть. Изменить курс под более благоприятным углом к направлению волны нельзя, надо соблюдать строй кильватера. Почти весь экипаж, кроме вахтенных, лежит вповалку, приготовленная на камбузе пища не востребована, тех, у кого, наоборот, аппетит возрос, наберется человек 5, не больше. На мостике вахтенный офицер и вахтенный сигнальщик прикованы цепями к скобам ограждения боевой рубки, их заливает набегающими волнами. Приковать себя цепями научил горький опыт поколений, хотя по штату они не положены, хорошо, что в Росте работяги предложили за соответствующий “эквивалент” добротные пожарные пояса с цепями и карабинами. Старпом, он же вахтенный офицер, и сигнальщик поверх меховых курток и брюк облачены еще в защитные химкомплекты, они частично все же защищают от воды. Вид у старпома жалкий, цвет лица желто-зеленый, его тошнит. Жалобным болезненно-просящим голосом он периодически дает команды по трансляции в центральный пост: “Вахтенный! Подай сухариков… Вахтенный! Подай водички… Вахтенный! Передай таранечки!” Он пытается унять тошноту, но это ему не удается.

Волны, временами накрывающие мостик, частично опрокидываются в центральный пост через верхний рубочный люк, ручьями стекают в штурманскую рубку и растекаются лужами по путевой карте. Я, приученный трепетно относиться ко всему, что связано с высокой точностью – штурманским приборам, навигационным картам и т. п. – с горечью и болью в сердце смахиваю не очень чистым рукавом ватника лужи со штурманского стола.

С подходом к мысу Дежнева – самой северо-восточной оконечности Евразийского материка – мы уже сменили одиннадцать часовых поясов, теперь наш генеральный курс резко менял направление на юго-запад, нам предстояло сменить еще три пояса, но уже в обратном направлении. Погода, наконец, начала улучшаться, а в Беринговом проливе почти успокоилась.

Мы готовились зайти в бухту Провидения. Старший помощник объявил “большую приборку”. Народ зашевелился, приободрился. Наша лодка всегда поддерживала традиции чистоты и порядка, но после каждой большой приборки она снова как бы молодела. Да и осознание того, что вдруг в порту начальство нагрянет – нельзя “марку” терять. Тем же руководствовались и экипажи других подводных лодок. Это мы поняли после сообщения по рации на УКВ. Подводная лодка С –292, за которой мы следовали в кильватер, сообщила, что поддерживать связь семафором она не в состоянии, поскольку все три сигнальщика вышли из строя. Одного они сняли на плавбазу с аппендицитом еще у Певека, второй получил сотрясение мозга во время шторма, когда ему на голову свалился бочонок с селедкой, который сорвался с креплений в боевой рубке, это случилось в Чукотском море, и вот теперь третий – во время приборки. Этот, последний, решил на ходу лодки зачерпнуть брезентовым ведром из-за борта воду, чтобы скатить мостик и промыть мусоропровод, намотал на руку шкерт, наполнившееся мигом ведро рвануло скоростным напором, шкерт сорвался с руки, захлестнул большой палец руки и вместе с ведром и фалангой пальца улетел за борт в воды Берингова пролива.

Бухта Провидения, вытянувшаяся почти на 50 км, понравилась: просторная, глубоководная, защищена от злых северных ветров, в зеркальной глади водной поверхности отражение хмурого величия окрестных гор. Эти горы почти от самого уреза воды устремляются круто вверх, отливают чернотой скального грунта, их скаты чем-то напоминают терриконы, там негде зацепиться никакой растительности, даже скромной приполярной. Но в глубине фьорда горы слегка отступают, там, у причалов порта, теснится небольшой поселок.
Дима Шутафедов, как самый незанятый по службе, ухитрился на случайном катере сходить на берег. Потом он с восторгом рассказывал нам о своих впечатлениях от местной экзотики. Оказалось, что в поселке, в отдельной избе, есть Агентство связи, видел бедненький продовольственный магазинчик, в котором кроме хлеба, растительного масла и рыбных консервов, больше ничем не торговали. Но самое большое впечатление он получил от местной этнографической пары. У магазина сидели чукчи, старик со старухой, в национальных одеждах, лица их были украшены татуировкой, а старуха, вдобавок, все время не вынимала изо рта курительную трубку, пыхтела как паровоз. Они торговали цветными национальными поделками из оленьих шкур, лоскутков кожи и меха пушных зверьков, видимо, рассчитывая на большой наплыв “туристов” и хороший бизнес.

С нами им не повезло: стоянка была короткой и официального схода на берег мы не имели.

Почти все сопровождавшие ЭОН ледоколы остались работать на трассе, до окончания навигации у них была еще масса дел. Еще оставались в Арктике суда: одни шли на Восток, другие на Запад, кто-то шел транзитом, кто-то доставлял грузы зимовщикам. Севморпуть трудился слаженно, основательно, по Государственному.

Уже наступил октябрь месяц, в воздухе и окрестной природе чувствовалось, как, не начавшись, приполярная осень уже подошла к зиме.

[color=#003366] Мы спешили к местам постоянного базирования. Наше движение уже не тормозилось ледяным

Отредактированно ТОБОЛЕЦ (29.01.2013 00:59:56)

                       Советский эсминец проекта 7 «Разумный» после перехода Северным морским путем
Эсминец проекта 7 «Разумный» после перехода Северным морским путем в составе Экспедиции особого назначения ЭОН-18 с Тихоокеанского на Северный флот. На фотографии видна «ледовая шуба» — специальный пояс в районе ватерлини из деревянных брусьев, обитый кровельным железом.

Время съемки: 1942-    ЭОН-18 (1942)---В СХВАТКЕ СО СТИХИЕЙ
Еще в бухте Провидения комиссар корабля предложил подготовить политическое занятие с матросами о трудностях, которые нас ожидают в Арктике. Я и не думал, что эта тема так увлечет людей. Моментально расхватали из корабельной библиотеки все книги о полярных исследованиях, о мужестве и подвигах тех, кто порой ценой жизни изучал и осваивал этот суровый край.
Собирается матрос на вахту, товарищ просит:
— А книжку мне оставь.
— Спать-то когда будешь?
— Успею.
Занятие провели, когда миновали уже мыс Дежнева. Прошло оно горячо, бурно. Мне оставалось только радоваться: любознательный, толковый народ! Дельно выступил Владимир Гах. Говорил о том, что мы сейчас идем по пути, проложенному Семеном Дежневым, Витусом Берингом, Алексеем Чириковым, Георгием Седовым. Отважных первопроходцев не страшили смертельные опасности, они шли на все, чтобы открыть неведомые земли и этим принести пользу Отечеству. Говорили матросы и о советских исследователях — Георгии Александровиче Ушакове, Иване Дмитриевиче Папанине. Иван Федякин бросил с места:
— А почему здесь никто не сказал о Владимире Ивановиче Воронине, том самом, который сейчас находится у нас на корабле?
И с воодушевлением поведал о том, что под командованием Воронина ледокол «Сибиряков» еще в 1932 году впервые за одну навигацию (раньше без зимовки не обходилось) преодолел почти шесть тысяч километров. Вот здесь, где мы сейчас находимся, «Сибирякову» льдами оторвало винт. Моряки сшили из брезента паруса и пошли под ними, пока уже в Беринговом проливе не встретил их высланный из Петропавловска краболов.
— А кто год спустя командовал прославленным «Челюскиным»? Он же, Владимир Иванович Воронин. Ледокол одолел три четверти пути, пока опять-таки здесь, в Чукотском море, его не настигла беда — затерло льдами. Несколько месяцев боролись с натиском стихии моряки экипажа и вся следовавшая на ледоколе полярная экспедиция во главе с академиком Отто Юльевичем Шмидтом. Когда увидели, что корабль не спасти, перебрались на льдину. Отсюда их вывезли отважные летчики А.В. Ляпидевский, Н.П. Каманин, М.В. Водопьянов, И.В. Доронин, С.А. Леваневский, В.С. Молоков и М.Т. Слепнев. Они первыми в нашей стране были удостоены звания Героя Советского Союза.
Да, освоение полярных морей потребовало от народа и его сынов неимоверных усилий и жертв. И вот Северный морской путь действует. И сейчас, во время войны, он верно служит стране, стал надежной транспортной артерией, доставляющей фронту необходимые стратегические грузы.
Подводя итог всему сказанному, я привел слова Фритьофа Нансена: «Для человека самое страшное в Арктике — авитаминоз, цинга, голод, пурга, для кораблей — сжатие льдов». Нам не грозят ни цинга, ни голод, пока цел наш корабль — наш дом, наша крепость. Самое страшное — потерять корабль. Тогда Арктика обрушит на нас все беды. А жизнь и боеспособность корабля зависят от нас, от нашей отваги и мастерства.
Матросы спросили, нельзя ли пригласить к нам Воронина.
— Попробую.
Не теряя времени (не всегда наши корабли будут следовать в столь спокойной обстановке), разыскиваю старого полярника. Он на своем излюбленном месте — формарсе, площадке на мачте. В толстой меховой куртке с капюшоном, в мохнатых унтах. Оторвал от глаз бинокль. Усмехнулся:
— А, главный радист! С чем пожаловал?
Передаю ему просьбу матросов.
— С удовольствием. Люблю побалакать с народом. После ужина зайду в кубрик.
Комиссар, которому я сказал о согласии Воронина побеседовать с радистами и сигнальщиками, похвалил за инициативу и заметил:
— Почему вы считаете, что это нужно только вашим подчиненным? Оповестите и соседей.
Выступать Воронину пришлось несколько раз, так как собраться всем не давали ходовые вахты. А потом его беседы вошли в обычай. Продрогнув на верхотуре, Воронин спускался обогреться в матросский кубрик. И каждый раз моряки подолгу не отпускали его, засыпая бесконечными вопросами.
Наш караван средним ходом движется на запад. Мелкий, округлыми пластинами, как говорят моряки, блинчатый лед сменяется все более крупными льдинами. Они покрыты сероватым снегом, наверное, оторвались от пакового, многолетнего льда. Просматривается их подводная часть — широкая, зазубренная, с острыми клыками. Такие уже опасны для корабля.
— Право руля! Лево руля! Еще лево руля! — приказывает рулевому командир.
Вахту на мостике и я несу. Из командиров боевых частей от нее освобожден лишь инженер-механик. С каждым днем, с каждым часом эти вахты становятся беспокойнее. Сигнальщики и впередсмотрящие еле успевают докладывать о встречных льдинах, приходится обходить их. Штурман злится: маневрирование сбивает ему прокладку пути корабля. Командир успокаивает:
— Ничего, лейтенант, у нас пока есть надежный ориентир. — Он показывает на корму впереди идущего корабля. — Вот когда его скроет туманом, прибавится вам мороки. Поэтому и сейчас прокладывайте курс как можно точнее.
Я отдыхал после вахты, когда ко мне забежал матрос.
— Товарищ лейтенант, выгляньте на палубу. Полюбуйтесь, красота какая!
Накидываю куртку, выбегаю. В темном небе разливаются, трепещут полосы всех цветов радуги. Меняя оттенки, они плывут над нами, накладываются одна на другую. Любоваться можно часами. Никто и не подумает, каким бедствием эта красота оборачивается для нас, связистов. Захожу в радиорубку. Вахтенный радист чертыхается на весь белый свет: ничего не слышно. И так будет, пока не угомонится эта феерическая пляска северного сияния в ночном небе.
Взбираюсь на сигнальный мостик. На головном ледоколе мигает сигнальный прожектор. Руководитель проводки Герой Советского Союза Михаил Прокофьевич Белоусов предупреждает: впереди тяжелый лед. Снижаем скорость хода.
Светает. Огромные льдины плывут тяжелые, хмурые. Самые коварные из них — стамухи, многолетние слоистые глыбы, порой сидящие на грунте. Такие лучше обходить подальше. А это все труднее. С обоих бортов пошли взъерошенные торосами ледовые поля, лишь местами изрезанные трещинами и разводьями, которые на глазах то расходятся, то смыкаются. Выбираем разводья пошире.
Неожиданно все вокруг обволокло туманом. Густым, непроглядным. Занервничал штурман. Выбежит на крыло мостика, выругается — и снова к карте.
Корабль дергается, кренится на правый борт, трясется как в лихорадке. Неужели застряли? Нет. С угрожающим скрежетом поползли вперед.
Тяжелее всего машинистам. Я как-то подсчитал: за час в машинные отделения поступает с мостика более ста команд. И каждую надо исполнить быстро и точно, малейшая задержка или ошибка грозит кораблю ударом о лед, аварией.
Встали. Корпус дрожит от усилий турбин. А корабль ни с места. Ни вперед, ни назад — под винтами глыбы битого льда.
— Где мы? — спрашиваю Мачинского.
— У мыса Ванкарем.
Надолго запомнится нам этот коварный мыс. Здесь многокилометровая ледовая перемычка перекрыла нам дорогу в Восточно-Сибирское море. Караван распался. Отдельным судам с помощью ледоколов (их у нас прибавилось: подоспели «Ленин», «Сибирь», «Лазарев») удалось продвинуться. И лидер с «Разъяренным» еле проглядываются впереди.
А мы сидим, как в капкане. Кажется, на себе, телом своим, ощущаем давление льда. Корпус корабля трещит и стонет.
Из первого машинного отделения доносят: помяло борт, из-за этого разошелся по шву так называемый теплый ящик — цистерна, в которую поступает вода из конденсатора турбины. На корабле — аварийная тревога. Машинисты пытаются заделать течь в цистерне. На лед высаживается подрывная команда с взрывчаткой, благо мы во Владивостоке по настоянию Воронина прихватили ее побольше. Сейчас Владимир Иванович бегает вдоль борта, советует, где лучше закладывать шурфы. Грохочут взрывы. Особенно много возились с льдиной, которая подводным выступом уперлась в гребной винт.
Ледоколы «Микоян» и «Лазарев», узнав о нашей беде, направляются к нам, но сами застревают на полпути.
Командир созывает офицеров. Приказывает расставить людей по аварийному расписанию, держать наготове насосы, все средства борьбы за живучесть корабля, усилить подрывные партии. Не занятым на корабле — на лед, работать пешнями и ломами.
Аварийными партиями распоряжается инженер-механик Е.О. Морозов. Он бессменно находится в посту энергетики. Его помощник по корпусной части инженер-капитан-лейтенант В.М. Тарасов командует подрывниками. То и дело слышится его властный голос:
— Отставить! Пробуем, другой вариант. Командиры групп — ко мне!
По его указанию взрывчатка закладывается в новые места. Поджигают запальные шнуры.
— Полундра!
Матросы отбегают, прячутся за торосами. Взрывы взметают белоснежные снопы, со звоном и шорохом падают ледяные осколки. А люди опять хватаются за ломы и пешни, чтобы долбить неподатливый лед.
К нам наконец пробился «Лазарев». Мы обрадовались. Рано! Стоило ледоколу приблизиться к кораблю, напор льда на корпус еще более усилился. Воронин кричит в мегафон:
— Назад, назад! Совсем раздавишь нас!
Продолжаем рвать лед взрывчаткой. Окалываем пешнями. Машинисты пытаются резать лед струями горячей воды из брандспойтов. И так и день, и ночь, без сна и отдыха.
Корабельный доктор беспокоится: кончаются продовольственные припасы. Их надо получить с транспорта «Волга».
— За чем же дело стало? — говорит комиссар. — До транспорта рукой подать — вон дымит за торосами. Милях в трех всего.
Десятка два матросов во главе с начхозом отправляются в дорогу. Возвращаются часа через четыре, нагруженные мешками с хлебом и мясом, усталые, мокрые, но веселые. Рассказывают, как взбирались на торосы, перепрыгивали через трещины, переправлялись через озера талой воды.
Инженер-механик хлопает себя по лбу. Мы с доктором оказались всех ближе — он хватает нас под локти:
— Пошли на разведку!
Обходим ближние озерца. Морозов черпает кружкой воду, пробует, дает нам. Вода чистая, несоленая.
— Дистилляту не уступит. А мы-то горюем, установили жесткий режим расхода воды.
Он подает знак на корабль. Трюмные машинисты тянут шланг, запускают насос. Наполняем по горловину все цистерны. Теперь воды нам надолго хватит.
Лишь бы сам корабль выдержал. А его состояние тревожит не только нас. Вмятины и трещины в корпусе, погнуты лопасти ходового винта.
Мы знаем, что на совещании капитанов ледоколов уже рассматривался вопрос о возвращении «Разумного» во Владивосток. С такими повреждениями его не довести до Кольского залива. А с кого спросят за гибель боевого корабля?
Комиссар корабля срочно созывает расширенное партийное бюро. Дает высказаться нам всем. Единодушно принимается решение: сделать все, чтобы вырвать корабль из ледового плена, любой ценой выполнить приказ Родины. Место партийного актива — на самых ответственных участках наступления на лед.
Передаем на флагман радиограмму о решимости экипажа продолжать путь. Командование экспедиции поддержало нас. По его настоянию «Разумный» остается в составе отряда.
Переговоры между кораблями ведутся на ультракоротких волнах, что обеспечивает наибольшую скрытность радиопередач (их дальность ограничена всего несколькими километрами). Из переговоров узнаем, что ото льда пострадали не только мы. У «Разъяренного» погнут гребной вал, это сильно отразится на скорости хода.
Решение партийного бюро воодушевило людей. С новыми силами они трудятся на льду. Впереди, как всегда, коммунисты.
Командир разрешает применить глубинные бомбы. Закладываем их в лед и подрываем. Взрыв такой, что лед разрушается на всю толщину. После заносим ледовые якоря, лебедками подтягиваемся к ним. За день продвигаемся на тридцать — сорок метров.
Но вот лед снова со страшной силой стискивает корабль. На мостик докладывают о новых вмятинах и трещинах в обшивке корпуса. Доходит до того, что командир приказывает все подготовить к эвакуации экипажа на лед. Нельзя допустить гибели людей.
К счастью, до катастрофы не дошло. К нам пробились сразу три ледокола. 8 сентября они вызволили нас из западни.
Медленно, осторожно движемся вперед. Скорость максимум два узла — две мили, чуть больше трех с половиной километров в час. Репинские бурлаки наверняка тащились быстрее...
Первая наша передышка — в Колючинской губе. Захолустье, медвежий угол. Несколько бревенчатых изб, два дощатых барака у подножия лысой горы, низкий причал с вмерзшим в лед буксиром — вот и весь порт. Отдаем якорь. «Баку» и «Разъяренный» уже два дня нас дожидаются здесь. К нам швартуется танкер «Лок-Батан». С другого борта к нему пристраивается «Разъяренный». Только начали принимать мазут, на нашу якорную цепь наваливается громадная льдина. Цепь натягивается, как струна, якорь срывается, корабль крутит, несет к берегу. Подрабатываем машинами, поднимаем и снова отдаем якорь. Все-таки заправились.
Собираю подчиненных. Подводим итоги. Радисты жалуются на плохую слышимость, помехи. Предупреждаю: будет еще хуже. Но надо стараться, привыкать к коварствам Арктики. У нас есть у кого учиться. Помните, в 1930 году еще никому не известный радист Кренкель своей маломощной рацией сумел с земли Франца Иосифа поймать сигнал американской экспедиции в Антарктиде? Подумайте только: из Арктики связаться с Антарктидой! Несмотря ни на какие помехи. Другой случай: молодой архангельский радиолюбитель первым поймал позывные экспедиции Нобиле, когда дирижабль, на котором она летела к Северному полюсу, потерпел катастрофу северо-западнее Шпицбергена. Это помогло ледоколу «Красин» найти и спасти оставшихся в живых итальянцев.
— А Владимир Иванович Воронин что рассказывал вам? Своим спасением челюскинцы обязаны прежде всего тому же «снайперу эфира» Эрнсту Теодоровичу Кренкелю. Он сквозь магнитные бури сумел передать по радио о случившемся с кораблем, сообщить координаты ледового лагеря. Тогда-то и закрутилась машина — от Чукотки до Москвы.
Заканчивая разговор, хвалю сигнальщиков Александра Долгова, Степана Кыштымова, Платона Имекова, Бориса Колачева. Отлично несут вахту — зоркие, внимательные, выносливые. А им ведь нелегко: все время на ветру, под ледяными брызгами. Но все замечают сразу, не было случая, чтобы проглядели сигнал с другого корабля или замешкались с передачей семафора. Молодцы сибиряки!
Вслед за ледоколами выбираемся из Колючинской губы. Идем в миле от берега. Часто стопорим машины в ожидании, когда ледоколы проложат путь. Ветер бьет в правую скулу, прижимает к берегу. «Микоян» впереди нас коснулся грунта. Все корабли пытаются взять мористее. Но упираются в сплошной лед.
С крыла мостика наблюдаю за ледоколами. Ну и работа у них! Разбегается огромная махина, налезает округлым носом на лед, матросов на баке кидает на фальшборт, того и гляди сорвутся с пятиметровой высоты. Такие толчки испытывают все — и у машин и котлов, и подвахтенные, наверное, слетают с коек (впрочем, в такие часы не до отдыха). Ледокол застывает на минуту, сползает с льдины, пятится и снова налезает на лед, пока наконец тот не подается. С пушечным громом трескается ледяное поле. Напрягая всю мощь машин, ледокол ползет вперед, раздвигая трещину. Другие ледоколы на коротких буксирах втягивают в нее корабли. Дошла очередь и до нас. Ледокол «Лазарев» затаскивает нас в узкий ледовый канал. Оба борта трутся о ледяные зазубрины, корпус корабля трещит и стонет. Под винты попадают льдины. Эсминец трясет как в лихорадке.
Но вот лед ослабел. Надеялись на облегчение. Куда там! Усилившийся норд — северный ветер, поднимающий волну. Лед трескается, распадается. Огромные льдины, беспорядочно вращаясь, влекут нас к берегу. И нам не вырваться из этой круговерти, корабль не слушается ни руля, ни машин. Берег все ближе. Выручает береговой припай, нас прижимает к нему. Снос прекратился, но опять на корпус корабля обрушивается сильнейший напор льда.
Только к вечеру «Ленин» и «Микоян», круша лед, разворачивают наш корабль носом к извилистой, как змея, трещине. Проводили немного и, убедившись, что хоть медленно, но ползем, гуднули сиренами и устремились вперед. «Баку» с «Разъяренным» снова опередили нас, они уже присоединились к каравану, а нам это пока не удается.
После ужина мы с комиссаром задержались в коридоре, обсуждали только что принятую по радио сводку Совинформбюро. Разговор прервал гомерический хохот, донесшийся из соседнего кубрика.
— Что еще там? — встревожился комиссар.
Открываем дверь. В темном кубрике киносеанс. Глаза всех прикованы к экрану, нас никто не замечает. Во Владивостоке корабли снабдили фильмами. Самые любимые у матросов — «Чапаев», «Мы из Кронштадта», трилогия о Максиме, «Цирк». Смотреть их могут без конца, хоть каждый день повторяй. И сейчас позабыта усталость, чуть освободились от аврала — давай кино.
Но что это? Акробатка Мери, только что парившая на кольце под куполом цирка, вдруг срывается с кольца, летит вниз и с клубами дыма исчезает в жерле пушки...
Кубрик взрывается от хохота и восторга.
— Варвары! Мальчишки! — бормочет старший политрук, тащит меня за дверь и тут сам хохочет, держась за живот. — Черти! Опять картину задом наперед пустили. А смешно, правда? Ладно, простит им Любовь Петровна Орлова такие проказы. Главное — веселы ребята, смеются от души. Таких ничто не сломит, ручаться можно!
В полночь снова застреваем во льду. Ни пешни, ни взрывчатка не помогают. Вызволил нас ледокол «Ленин», вывел в полосу битого льда. Прибавляем ход. Все веселеют. Кроме штурмана. Он заметил, что трещина, по которой мы идем, все время смещается к югу.
— С чего это ты взял? — спрашиваю.
— Звезды подсказывают.
Мачинский, бледный, взъерошенный, хватает меня за руки:
— Очень прошу: вызови командира.
— Ты в уме? Часу не прошло, как он спустился в каюту. Двое суток не спал.
— А если мы на мель сядем, ему лучше будет?
Какая мель? Берега и в бинокль не видно.
— Я верю карте, а не твоему биноклю, тем более ночью.
Звоню командиру.
— Сейчас буду! — отвечает.
Вбегает на мостик. Как всегда, бодрый, деятельный. Словно и нет за плечами бессонных ночей. Уводит лейтенанта в штурманскую рубку. Вернулись минут через пять. Штурман растерянно теребит свои вихры. Командир весело поглядывает на Мачинского:
— Вот как складывается: Харитон или Никифор поднапутали, а нашему штурману — разбирайся.
Капитан-лейтенант имеет в виду Харитона Лаптева и Никифора Бегичева. Первый нанес на карту эти места еще в восемнадцатом веке, второй уточнял в начале нашего.
Я не утерпел, сбегал к штурману, взглянул на карту. Если верить ей, мы сейчас идем посуху, а на самом деле, берег даже не виден.
Что ж, на картах Арктики в то время были неточности. А кто может поручиться, что и сейчас их нет? Арктика по-прежнему ждет своих исследователей — пытливых, неутомимых, вооруженных современными знаниями и техникой.
Лишь когда сомнительный участок остался за кормой, командир сошел с мостика.
Так как мы теперь опять идем одни, далеко отстав от каравана, нам, радистам, прибавилось работы. Самим приходится держать связь с радиостанциями Севморпути (раньше ее вели радисты флагманского корабля). Для нас это все еще нелегко — тягаться с опытнейшими полярными мастерами.
Мне как-то довелось познакомиться с работой радиста одного из ледоколов. Вахту он нес, можно сказать, играючи. Прием вел на динамик (наушники в готовности лежали под рукой), не упускал ни одного вызова в свой адрес, следил за переговорами других судов, своевременно вмешиваясь в качестве посредника. Одновременно беседовал со мной и попивал чаек, до которого, видимо, был великий охотник. Позавидуешь.
А нам сейчас приходится работать удвоенными вахтами, отнимая у матросов время на отдых, стараемся изо всех сил и все равно еле справляемся.
Трудности наши не только в новизне кодов, позывных, темпов передачи. Большинство радистов Севморпути народ опытнейший, привыкший ко всем неожиданностям, с выработанным годами профессиональным почерком. Сказывается и психологический момент. Одно дело «разговаривать» с приятелем-радистом соседнего корабля или с береговым узлом связи. И совсем другое, когда имеешь дело с корреспондентом, который находится за тысячи и тысячи километров от тебя. Причем это умопомрачительное расстояние заполнено электрическими разрядами, голосами сотен радиостанций, уймой других помех. И сквозь эту какофонию ты должен уловить еле слышный писк нужной тебе морзянки, принять без ошибок и пропусков. Тут нужны превосходный слух, сообразительность, адское терпение, память. Все человеческие качества нужны. И, конечно, в первую голову — доскональное знание аппаратуры и опыт, натренированность.
Поэтому учеба в радиорубках не прекращается.
Вообще-то всем хлопот хватает. Воронин часто поднимается на формарс. На весь корабль разносится его голос, усиленный мегафоном:
— Васильич! Возьми чуть правее, а то опять в стамуху врежешься!
Так он обращается к командиру. Полярник подружился со всеми на корабле, не делая особого различия между офицерами и матросами.
Вечером нас накрыл туман. Мачинский заметался между штурманской рубкой и мостиком. Можно сказать, на ощупь маневрируем по разводьям. Какая уж тут прокладка пути!
Утром, когда туман чуть поредел, сигнальщик с формарса доложил:
— Справа сорок пять — дымы!
Говорят, после долгого плавания матросы Колумба, завидя темную полоску на горизонте, хором заорали: «Земля!» А наш штурман, как мальчишка, запрыгал на крыле мостика. Значит, верно он прокладывал курс. Сразу веселее стало. Увереннее протискиваемся между льдинами.
Чтобы связаться с соседями, мы все реже прибегаем к радио: время тревожное, незачем выдавать свое местонахождение. Переговариваемся семафором, а чаще — сигнальным прожектором.
Вот и сейчас на рее лидера «Баку» взлетает черный шар, означающий «Стоп машины», и тут же затрепетали флажки семафора: «Впереди сплошной лед».
Я нес вахту на мостике, когда сигнальщик доложил, что прямо по курсу показался самолет. На крыло мостика вбежал Воронин. Машет рукой. Подошедший старпом Сергеев, наблюдая за низко летящей машиной, воскликнул:
— Отчаянный! Наверняка Водопьянов.
— Нет, это Ваня Черевичный, — сказал Воронин. — В ледовой разведке он и Водопьянову не уступит.
Небольшой самолет пронесся над нами. Меня подзывает радист. В наушниках звонкий голос:
— Эй, там, внизу! Кругом ни единой трещины. Беру карту и иду к вам обедать.
Передаю его слова старпому. Он, как и я, воспринимает их за шутку, приказывает верхней команде глядеть в оба: самолет сбросит вымпел. Но самолет приземляется на лед неподалеку от нас, в носу его игрушечно торчит ствол пулемета — без оружия сейчас и в Арктике не проживешь. Из кабины выбрался летчик, затянутый в меховой реглан, подбежал к кромке льда, прыгнул на опущенный трап, и вот он уже в объятиях Воронина.
На ходовом мостике летчик представился командиру, достал из планшета карту.
— Я только что побывал на «Микояне», доложил штабу проводки, что впереди сплошной паковый лед. Дальше попадаются разводья. Будем ломать голову, по какой тропинке лучше топать.
Командир пригласил летчика на обед. В кают-компании Черевичный, улыбчивый, разговорчивый, завладел всеобщим вниманием. Он был весь начинен шутками, забавными историями. Послушаешь его, жизнь на Севере сплошная благодать. Что же, именно такие, не знающие уныния люди и нужны здесь.
Пообедав, летчик сошел с корабля, забрался в кабину своей видавшей виды машины. Застрекотав мотором, самолет запрыгал на неровностях заснеженного льда, взмыл и на небольшой высоте удалился по курсу каравана. Воронин проговорил со вздохом:
— Эх, если бы раньше нас обеспечили воздушной разведкой, мы давно были бы на месте.
Тронулись уже ночью. Снова на ходовом мостике беспрерывные команды, звонки машинного телеграфа.
— Вперед малый! Стоп! Назад самый малый! Вперед малый!..
На траверзе Новосибирских островов приняли тревожную радиограмму. Главный штаб ВМФ через радиоцентр Главного управления Северного морского пути предупреждает: в нашем полярном бассейне действует немецкий рейдер — тяжелый крейсер «Адмирал Шеер» и подводные лодки.
Пронюхали, гады!
Мы в общих чертах представляли себе, что это за корабль «Адмирал Шеер». Водоизмещение 16 тысяч тонн, скорость — 26 узлов (48 километров в час). Огромная автономность — может пройти без пополнения припасов 22 тысячи миль. Вооружение — шесть орудий калибром 280 миллиметров, семь — 150– и шесть 105-миллиметровых пушек и два четырехтрубных торпедных аппарата. Экипаж — 1150 человек.
По сравнению с нашим «Разумным» — гигант. У нас водоизмещение — 2300 тонн. Вооружение — четыре 130-миллиметровые и две 76-миллиметровые пушки, два трехтрубных торпедных аппарата. Экипаж 246 человек. Единственные наши преимущества — скорость (42 узла) и маневренность — здесь, во льдах, не используешь.
По кораблю объявлена готовность номер два: люди на боевых постах. К орудиям подан боезапас. Наш артиллерийский бог — командир боевой части два старший лейтенант Алексей Петрович Лебедев, проверив, как обстоят дела у пушек, занял свое место в дальномерно-командном посту, расположенном над ходовым мостиком.
Мы по-прежнему идем в одиночестве — караван ушел далеко вперед.
Я нес вахту на мостике, когда сигнальщик доложил:
— Справа тридцать на горизонте дым!
Вслед за тем доклад с командно-дальномерного поста:
— Вижу мачты. Пеленг тридцать пять, дистанция восемьдесят.
— Боевая тревога! — приказывает командир.
Заливаются колокола громкого боя. Грохочут по палубе сапоги матросов. И тотчас начинают поступать на мостик доклады о готовности боевых постов.
— Орудия и торпедные аппараты на правый борт! Начать наводку! — приказывает командир.
В бинокль вижу: это сухогруз.
Но командир отбоя не дает. Любое судно может оказаться ловушкой, фашисты на это горазды: с виду безобидный пароход или рыболовное судно, а под этим обличием — вооруженный рейдер. Транспорт сильно задымил, прибавляя ход, люди на его носу расчехляют единственную пушчонку, ее ствол поворачивается на нас.
Командир отнял бинокль от глаз. Улыбаясь говорит мне:
— Отбой боевой тревоги. Это только наши люди готовы с одной зенитной пушкой вступить в бой с любым противником. Поднимите сигнал: «Счастливого плавания!»
Все больше нравится мне наш командир. Федоров пришел к нам незадолго до выхода из Владивостока. Военные люди обязаны беспрекословно подчиняться начальнику. Но это не значит, что им все равно, кто ими командует, кто их ведет в штормовое море, кто их поведет в бой. И мы во все глаза следили за новым командиром. И с каждым разом росло уважение к нему. Знающий дело, вдумчивый, строгий и внимательный к каждому, Виктор Васильевич умел воздействовать на людей и командирской властью, и душевной щедростью.
На всю жизнь запомню день, когда жена почувствовала себя плохо. В смятении я кинулся не к кому-нибудь, а к командиру. У того и без меня хватало забот — мы готовились к походу, но он нашел время раздобыть машину, позвонить в госпиталь, чтобы там со всем вниманием отнеслись к роженице, и отпустил меня на берег, чтобы я сам отвез жену и передал врачам из рук в руки. А комиссару наказал переговорить с женами других офицеров: пусть возьмут молодую мать под свою опеку, окружат заботой.
Нас, молодых офицеров, поражают работоспособность и выносливость командира. Мы, вахтенные, сменяемся, а он почти всегда на мостике или, оставив за себя старпома, обходит машинные и котельные отделения, артиллерийские посты, беседует с матросами, шутит. Между прочим, улыбка, шутка начальника значат очень много для нашего брата.
Пример заразителен. Раньше после ходовой вахты я торопился завалиться на койку. Теперь не могу, сначала обойду радиорубки, сигнальный мостик, поговорю с людьми, если заминка в чем, разберемся вместе, и только после этого со спокойной совестью иду отдыхать. Так же поступает и мой сосед по каюте Олег Мачинский. Нет, тот еще больше подражает командиру. Впрочем, это понятно, он, пожалуй, ближе всех к нему. Не зря говорят, каков командир, таков и штурман.
Наконец 17 сентября, преодолевая течение одного из рукавов дельты могучей Лены, входим в губу Буор Хая, обширную, глазом не объять, и глубины порядочные. Одним плоха — забита колотым льдом. На берегу небольшого заливчика — порт Тикси, поселок, аэропорт. Здесь мы отдыхаем от многодневной «схватки со льдом», как сказал командир на разборе перехода. Смотрим на вывешенную в кают-компании карту. Два месяца мы в пути. Тысячи миль позади. И каких! А впереди почти еще столько же. Кончилось северное лето, беззакатный полярный день сменяется все более длинными ночами, начинает подмораживать.
Тикси — порт молодой, но уже неплохо обустроенный. На причалах — краны, на берегу вместительные склады.
Подчалил к нам танкер «Донбасс». Борт во вмятинах, надстройки продырявлены. От его команды мы впервые услышали о трагедии конвоя «PQ-17». Он следовал из атлантических портов с военными грузами для Советского Союза. Огромный конвой — 34 транспорта под прикрытием десятков боевых кораблей всех классов, вплоть до крейсеров, линкоров и авианосца. Но стоило в море появиться немецкому линкору «Тирпиц» с кораблями сопровождения, как английские эскадры получили приказ из Лондона: транспорты бросить и вернуться в свои базы. Далее транспорты шли одни.
Гитлеровцы атаковали беззащитные суда. Предательство и трусость британского адмиралтейства обошлись дорого. Уцелело всего 11 транспортов. Наши корабли искали и собирали их по всему Баренцеву морю.
— А вон тот англичанин — матрос, подключавший шланги, кивнул на транспорт, притулившийся к причалу, — даже сюда, в море Лаптевых, дерзнул с перепугу.
«Донбасс» тоже шел с тем конвоем. Огнем единственной пушчонки отбивался от фашистских самолетов, отчаянным маневрированием увертывался от бомб и торпед. Геройский экипаж довел судно до Архангельска, откуда, не успев залатать дыры от осколков, был послан в Тикси, чтобы снабдить топливом корабли и суда нашего каравана.
Каждый день мы по корабельной радиосети транслируем сообщения из Москвы. Сводки Совинформбюро по-прежнему не радуют. Ожесточенные уличные бои в Сталинграде. На юге враг подошел к Новороссийску. Рвется к перевалам Кавказского хребта.
Как пригодились бы сейчас сотни танков, самолетов, автомашин, тысячи тонн боеприпасов, продовольствия, которые по вине английских адмиралов ныне покоятся на морском дне.
Шок, вызванный разгромом конвоя «PQ-17», у союзников, по-видимому, пройдет не скоро. Поэтому возрастает значение перевозок по нашим внутренним трассам, в том числе по арктическим морям, которыми следует наш караван.
Прощаемся с Ворониным: он переселяется на ледокол «Сибирь». Шутит: в гостях хорошо, а дома лучше. Но не может скрыть грусти — привык к нам, стал нам родным. Увижусь я с ним уже после войны. Владимир Иванович возглавит китобойную флотилию «Слава», по делам приедет на родной Север и заглянет к нам. Много расскажет о плаваниях в антарктических водах и поворчит:
— Неладно все-таки у нас. Вот я капитан-директор флотилии, власти у меня — ого! Считается так. А на деле все мои права — курс рулевому указывать. Смех: не могу палубного матроса поставить кочегаром, даже если это нужно позарез, не могу парню заработок прибавить за старание, а о списании разгильдяя на берег и не говори, столько формальностей, что плюнешь и отступишься. Нет, пока мы с бюрократией не покончим, порядка не будет. Поверьте старику!
Вспоминаю его слова. Ох, как радовался бы бывалый капитан сейчас, в дни, когда повеяло свежим ветром перестройки! К сожалению, не дожил Владимир Иванович — он умер в 1952 году.

Отредактированно ТОБОЛЕЦ (29.01.2013 01:11:49)

                       Советский матрос на льдине в Чукотском море на фоне эсминца проекта 7 «Разумный». Фотография сделана в ходе перехода кораблей Тихоокеанского флота в составе конвоя ЭОН-18 на Северный флот Северным морским путем.
Время съемки: август 1942---В 1942 году отряд боевых кораблей по приказу Ставки перешел Северным морским путем из Владивостока в Баренцево море. Командиром боевой части четыре (наблюдения и связи) одного из этих кораблей — эскадренного миноносца «Разумный» — был Николай Иванович Трухнин, в то время лейтенант. В дальнейшем он почти двадцать лет прослужил на Северном флоте.
Контр-адмирал Н. И. Трухнин — лауреат Государственной премии СССР, кандидат военно-морских наук, почетный радист СССР.

ПОД ПРИКРЫТИЕМ ЛЕГЕНДЫ
Мы несли дозор у самой кромки территориальных вод. Тихий океан дышал теплым ветром, зыбь играла солнечными бликами. Мир и тишина. А на корабле все изготовлено к бою. Окуляры дальномеров, бинокли, глаза всей верхней вахты устремлены в одном направлении — туда, где над светлой чертой горизонта нередко появляются силуэты японских кораблей и рыболовных судов.
Милитаристская Япония, союзник фашистской Германии, пока открыто не воюет с нами. Выжидает. Но может напасть в любую минуту. И нам приходится смотреть в оба. Постоянная боевая готовность, дозоры, учения и тревоги заполнили жизнь флота.
Из своей рубки выскакивает специалист связи старшина 2-й статьи Михаил Морев с папкой в руках.
— Куда? — спрашиваю.
— К командиру. Приказано возвращаться в базу.
Так в июне 1942 года наш эскадренный миноносец оказался во Владивостокском порту. Ошвартовался не на своем обычном месте, а у причала завода. Вскоре ввели в сухой док. В нем оказались еще два корабля — эсминец «Разъяренный» и лидер эскадренных миноносцев «Баку».
Мы недоумевали. До этого плавали много, в базе показывались редко, лишь за тем, чтобы пополнить припасы. Месяцами не сходили на берег, базировались на отдаленных рейдах.
Второй год шла война. Бои гремели далеко, за тысячи километров от нас. Но мы жили фронтовыми событиями, знали, что после зимнего разгрома под Москвой враг, собрав силы, снова полез вперед.
У нас на Тихом океане пока относительно спокойно. Но японцы наглеют с каждым днем. Их корабли не упускают случая напасть на наши суда. Тихоокеанцам приходится много сил затрачивать на прикрытие коммуникаций, на боевое дежурство, несение ближних и дальних дозоров.
И фронту помогаем, чем можем. Уже не один отряд моряков из посланцев кораблей и береговых частей отправлен на запад. Дальний Восток шлет на фронт не только людей, но и оружие, боеприпасы, продовольствие.
И вот в такое тревожное время три боевых корабля отзывают с моря и ставят на ремонт, без которого они могли бы еще плавать и плавать.
Утром командир корабля капитан-лейтенант Виктор Васильевич Федоров сказал нам, что мы перебазируемся на Камчатку, в Петропавловск. Ремонтной базы там пока нет, да и со складами небогато. Поэтому наша задача надежно отремонтировать корабль здесь, во Владивостоке, взять все необходимое. Срок на ремонт и подготовку к переходу — меньше месяца.
Выступил и комиссар корабля Сергей Васильевич Парфенов. Призвал работать по-фронтовому, как трудится вся страна, служить примером для заводского персонала. И помнить: время военное, никто из посторонних не должен знать целей и сроков работ, и тем более о перебазировании кораблей. Добавил:
— Подумайте о людях. Слабых здоровьем, неподготовленных к службе в суровых условиях будем списывать с корабля и заменять.
Работы начались. Как старались матросы!
Читатель, что постарше, возразит: тогда еще не было такого звания. Действительно, рядовые флота все еще именовались краснофлотцами. Но в неслужебной обстановке мы редко их так называли. А комиссар корабля Парфенов, в прошлом сам корабельный кочегар, иногда даже на собрании срывался.
— Матросы! — звенел его голос.
И это всем нравилось. Мы всегда считали себя наследниками революционных матросов, героев Октября и огненных бурь гражданской войны. И время все поправило, гордое имя «матрос» вскоре станет уставным званием. Время же зачеркнет и слово «начкомсостав», и нас — от младшего лейтенанта до капитана 1 ранга — станут называть офицерами.
Матросы готовы были сутками не отходить от разобранных механизмов, не покидать люлек, повиснув на которых готовили корпус и надстройки к покраске. С таким же энтузиазмом трудились рабочие и мастера завода.
Корабль в доке похож на растревоженный муравейник: всюду — от киля до клотика мачты — копошатся фигурки людей, снуют вокруг с тяжелой ношей.
Далеко окрест разносятся разноголосая дробь пневматических молотков, визг и скрежет. Короткая летняя ночь озаряется молниями электросварки.
Владивосток, вознесшийся ярусами своих улиц над бухтой, словно притих, вслушиваясь, всматриваясь тысячами окон в эту кутерьму. Но, странное дело, когда мы вырываемся в город, к нам никто не пристает с расспросами. Жители Владивостока привыкли ко всему и знают: моряки все равно ничего не скажут, приучены молчать, когда дело касается службы.
В боевой части четыре, которой я командую, тоже хватает забот. Заменяем часть радиоаппаратуры. Новые отечественные приемники и передатчики, очень сложные и точные, незнакомы нам, особенно трудно осваивают их молодые радисты, только недавно прибывшие из учебного отряда. А тут на нас наваливается еще одна нелегкая задача — овладеть международными правилами радиообмена. Раньше мы этому не уделяли должного внимания, держали связь только со своими, флотскими радистами по принятой у военных моряков системе. Теперь, можно сказать, переучиваемся заново.
Почти ежедневно у нас бывают штабные специалисты — флагманский связист бригады капитан 3 ранга А.А. Почебут, дивизионные связисты капитан-лейтенант П.М. Гавычев, старший лейтенант А.Д. Шпиталев. Часто они собирают вместе командиров боевых частей связи всех трех кораблей, стоящих в доке, — лейтенантов Николая Шестакова с «Разъяренного», Вениамина Мошкина с «Баку», меня. Помогают разобраться в устройстве аппаратуры, в ее наладке, советуют, как организовать обучение подчиненных. Я давно заметил: если перед тобой подлинный мастер своего дела, в каком бы звании он ни был, его присутствие не мешает, не смущает, наоборот, чувствуешь себя увереннее и заботишься лишь об одном, чтобы побольше полезного перенять у него. Анатолий Адамович Почебут переносил наши занятия-беседы с корабля на корабль, таким образом, мы наглядно видели недоработки свои и товарищей, учились на опыте друг друга. Случались поводы и для резкого разговора. Но и слова брани мы не слышали от Почебута. Сдержанно, спокойно разбирал он наши промахи, побуждал самим разобраться в ошибке, определить, как ее лучше исправить.
Корабельный врач старший лейтенант медицинской службы Василий Иванович Кривошеев вызывает моряков в лазарет, расспрашивает о самочувствии, ощупывает, простукивает, прослушивает. Кое-кого и в госпиталь посылает на обследование.
Кривошеев только что прибыл к нам из Военно-медицинской академии. Знающий, старательный, верящий в свои силы. Мы подружились. У меня давнее уважение к медицине. Моя жена Ольга тоже медик, окончила ту же академию, работает врачом-терапевтом во флотском экипаже, вернее, работала — сейчас сидит дома: мы ждем своего первенца.
В громадном бетонном ковше дока дымно и душно. Взмокнув от пота, выбегаю из радиорубки, поднимаюсь на стенку. Жадно вдыхаю легкий ветерок, напоенный ароматами тайги и моря. Влюбленно оглядываю красоту дальневосточного лета.
Стрелы подъемных кранов неутомимо переносят в док, на палубы кораблей самые разнообразные грузы — новенькие пушки-автоматы, покрытые жирной смазкой ходовые винты, массивные, с толстыми лопастями, но диаметром меньше наших, связки длинных, здоровенных брусьев. И зачем столько?
Теперь вижу зачем. На борта корабля привариваются стальные штыри, к ним посредством металлических угольников крепятся деревянные брусья. Наблюдает за этой работой командир боевой части пять инженер-капитан-лейтенант Е.О. Морозов. Перегнувшись через поручень, он отдает распоряжения, горячится. Выждав минуту поспокойнее, спрашиваю его:
— А зачем это?
Он сердито оборачивается ко мне. Евгений Осипович по возрасту старше остальных командиров боевых частей и любит поучать молодежь.
— Это ледовая защита, ее еще шубой называют. Пора разбираться в таких вещах.
— А толк от нее будет?
— А как же. Она послужит амортизатором, своеобразной подушкой при ударе корпуса о льдины. Конечно, на шубу надейся, а аварийный материал, щиты, распоры держи под рукой. Ведь толщина борта у нас всего семь миллиметров...
Я задумался. Комиссар не устает повторять нам: никаких домыслов, никаких догадок! Но если сомнения сами лезут в голову? Прежние ходовые винты сменили на ледовые, более прочные, а теперь вот еще ледовая обшивка... В пределах Охотского и Берингова морей, у берегов Камчатки, где мы не раз бывали, корабли обходились без шубы, тем более летом. Зачем же ледовые винты и тяжеленный деревянный хомут кораблю, боеспособность которого определяется прежде всего вооружением, скоростью хода и маневренностью?
Заглянул я как-то в штурманскую рубку к своему соседу по каюте, Олегу Мачинскому. Лейтенант мудрил над картой. Вгляделся я: карта незнакомая. Побережье не то. Ба, да это же северная оконечность Чукотки, мыс Дежнева...
— Самообразованием занимаемся? — не без издевки спрашиваю Олега.
Штурман поспешно переворачивает карту. А у него на столе целая стопа их, свеженьких, без единой помарки. Схватил их и — в ящик стола. Бормочет:
— Да я просто так. Интересуюсь на всякий случай.
Хитрющий у нас Олег. Говорят, он такой от рождения, еще с тех пор, как в ползунках щеголял. И сейчас ни следа растерянности на улыбчивом лице. Как всегда, все свел к шуткам-прибауткам. В эти дни в нашей кают-компании занял почетное место рядом с командиром пожилой человек с пушистыми рыжеватыми усами. Одет в новенькую форму капитана 3 ранга. Командир представил его: Владимир Иванович Воронин, известный полярник, пойдет с нами. Гость поднялся — рослый, стройный не по годам. Погладил усы. Мы попросили его рассказать, как он попал к нам.
— А чего тут рассказывать? Я уже был на пенсии. Совсем заскучал. И вдруг вызывают в военкомат. Хватит прохлаждаться, говорят. Я обрадовался: значит, еще нужен старик.
Через несколько дней я увидел Воронина в штурманской рубке. Они с Олегом перебирали какие-то бумаги. На столе лежали коробки. Такие я видел в штабе флота — в них хранят документы. Олег вскочил:
— Ну чего тебе? Не видишь, заняты?
Воронин трогает его за локоть.
— Ничего, Олег Макарович, он нам не помешает. — А сам быстренько собирает листки со стола, укладывает в коробку. Поясняет: — Вот, пока время позволяет, занимаюсь своими дневниками. Собираюсь мемуары писать. Вряд ли напечатают, но авось кому-нибудь пригодятся. А коробки мне эти в архиве одолжили. Очень удобные, особенно при переездах.
Тоже мне, конспираторы!
— Вы хотя бы запирались, чтобы вам не мешали.
Ухожу, демонстративно хлопнув железной дверью.
Вскоре «Разумный» вывели из дока. На мерной миле проверяем машины, скорость хода — с ледовыми винтами она несколько ниже. Устраняем девиацию компаса. Испытываем только что установленные зенитные автоматы.
А по возвращении с моря нас ждут на причале вереницы грузовиков со снарядами, продовольствием и другими припасами. К борту швартуются танкеры с топливом и котловой водой. Старший помощник командира корабля старший лейтенант Федор Сергеевич Сергеев торопит матросов, мечется с корабля на причал, выискивает место для грузов. Никогда мы их столько не принимали. Ящиками и мешками заполнены все трюмы и выгородки, укрытые брезентом, они грудятся и на надстройках. Инженер-механик Морозов возмущается:
— Боевой корабль превратили в сухогруз!
И к нам в радиорубки пристроили несколько ящиков. Мои робкие возражения старпом парировал с ходу:
— Это ваше хозяйство. Видите, написано: «Стекло. Не бросать, не кантовать». Принимайте без разговоров.
Ладно хоть моих ребят освобождают от погрузочных работ. Радистов никогда не посылают на них, берегут пальцы, которые должны быть чуткими и гибкими, как у пианиста, — иначе не управиться с телеграфным ключом.
И вот мы прощаемся с чудесной бухтой Золотой Рог. Эсминцы построились в кильватерную колонну. В голове лидер «Баку», за ним эсминец «Разъяренный», концевым — наш красавец «Разумный». В дальнейшем к нам присоединились транспорт «Волга» и танкер «Лок-Батан».
Город сияет на солнце тысячами окон. А провожающих на набережной нет: сказывается скрытность выхода. Нас сопровождает малый охотник под флагом командующего флотом. Маленький корабль обошел строй. Вице-адмирал И. С. Юмашев простился с нами, пожелал счастливого плавания, и охотник повернул в базу.
А мы уходим. Поросшие соснами сопки заслонили «нашенский город» — милый, дорогой сердцу Владивосток. Впереди вырастают из воды угрюмые отвесные скалы острова Аскольд.
Матрос-почтальон разносит полученную перед самым выходом почту. Два письма вручает мне. От жены весточки нет. Только через три месяца я узнаю, что именно в этот день — 15 июля у нас родилась дочь Надежда.
В каюте раскрываю конверты. В каждом горе. Из Ряжска, что в Рязанской области, пишет мать. Ушел на фронт отец. А три его брата, мои дяди, танкисты Тимофей, Кондрат и Максим погибли под Москвой. (Отец мой Иван Егорович погибнет позже — в феврале 1944 года, под Ленинградом, когда наши войска окончательно отбросят врага от многострадального города.) Сестра Мария, студентка московского института, тоже в армии, она дойдет с боями до Будапешта. Мать осталась с двумя детьми. За кормильца теперь пятнадцатилетний Ваня.
Другое письмо от Евгении Сергеевны Ярцевой, матери моего школьного друга. В каждой строке отчаяние.
«Нет больше моего сына и твоего друга Шуры, моей Волны. Погиб в пучинах Черного моря. А мы с его женой Варей (ты помнишь Варю Чвырову, она училась в вашем классе) и внучкой, которая родилась перед самой нашей эвакуацией из Севастополя, живем сейчас в Чирчике. Здесь и настигла нас страшная весть».
Волной Евгения Сергеевна прозвала сына за неуемный характер. Он всюду был заводилой: и в школе, и в пионерском лагере, и в военно-морском училище.
Письмо заканчивается мольбой:
«Коля! Бейте фашистскую погань! Никакой пощады убийцам!»
Сегодня я должен провести политзанятие. Как всегда, тщательно подготовился, набросал короткий конспект. Но, спустившись в кубрик, где меня ждали матросы, откладываю свои записи. Просто зачитываю только что полученные письма, рассказываю о гибели дорогих мне людей, о горе их родных. Матросы слушают молча. Потом заговорили — горячо, с гневом. У каждого тоже свой счет к врагу.
Только теперь, в море, нам сказали, что передислокация в Петропавловск — только так называемая официальная легенда. На самом деле мы идем дальше — в Баренцево море, в Кольский залив, и будем включены в состав Северного флота. Курс наш — по морям Северного Ледовитого океана.
Выходит, оправдались мои смутные догадки...
Возглавляет наш отряд командир бригады эсминцев капитан 1 ранга В.Н. Обухов. Военком отряда — батальонный комиссар П.А. Самойлов, начальник штаба — капитан 2 ранга Л.К. Бекренев. Не случайно они столько времени проводили у нас во время ремонта и ходовых испытаний, вникали в подготовку нашего брата офицера, проверяли готовность кораблей.
— Товарищи, — обратился к нам комиссар, — теперь можно довести боевую задачу до всего личного состава. Сегодня же проведем партийное собрание, на котором все обсудим. Испытания предстоят нелегкие, надо подготовить к ним людей.
Кодовое обозначение нашего перехода «ЭОН-18» — экспедиция особого назначения номер восемнадцать. Вечером на совещании командир ознакомил с важнейшими особенностями организации перехода. На участке Владивосток — бухта Провидения руководство им возлагается на командование Тихоокеанского флота. В арктических морях — на Главный штаб ВМФ. На остальном участке перехода — на командование Северного флота. Связь с Главным штабом ВМФ в восточном и западном секторах Арктики будем осуществлять через радиостанции Главного управления Северного морского пути по международным правилам радиосвязи.
Вот почему еще в базе от нас требовали изучения и освоения этих правил. Но там наши возможности были ограничены. Мы были заняты установкой новой аппаратуры да и тренироваться практически не могли: когда находились в доке, радиостанции оставались без питания.
Теперь радисты наверстывают упущенное. Сначала молодые матросы терялись: «разговаривать» с опытными радистами Севморпути, этими зубрами эфира, им было не по плечу. Чтобы как-то помочь им, мы к каждому прикрепили шефов — наших лучших специалистов, таких, как комсомольцы Михаил Микрюков, Вениамин Шмуйлович, Владимир Гах, Иван Федякин.
Специальность радиотелеграфиста, по моему убеждению, самая сложная и ответственная на корабле. От его мастерства и преданности делу зависят связь с командованием, точность и своевременность решений командира, по существу, судьба корабля. И мы не жалеем сил на учение, на повышение качества своей работы.
За кормой остался Татарский пролив. Сразу усилилась качка. Охотское море встречает злым, порывистым ветром. На рассвете меня вызвали на ходовой мостик. Взлетаю по трапу. Командир стоит, подавшись вперед, прижимая к глазам окуляры бинокля. Ворчит:
— Высматривают, вынюхивают самураи!
На фоне серого обрыва острова Шумшу, всего в миле от нас покачиваются на волне японские миноносцы типа «Камикадзе».
Докладываю о прибытии. Командир опускает бинокль, оборачивается ко мне. Говорит с раздражением:
— Связист! Флагман недоволен. Семафором запрашивает, не спят ли наши радисты. В чем дело?
Бегу в радиорубку. Просматриваю вахтенный журнал. В нем только пометки: «вахту сдал», «вахту принял». Приказываю немедленно открыть вторую вахту на частотах наших кораблей. [106]
К приемнику садится самый опытный наш радист Иван Федякин. Старшина Михаил Микрюков, отстранив вахтенного радиста, тоже надевает наушники и крутит верньеры. Удивленно смотрит на меня.
— Глухо.
Присаживаюсь сам к приемнику. В наушниках — только треск атмосферных разрядов. Все ясно. Первая каверза Арктики. Магнитная буря парализовала радиосвязь. Перебираем диапазоны частот. На средних волнах пробивается морзянка только одной береговой японской радиостанции. Больше ничего не прослушивается. На флагмане тоже поняли, в чем дело. Во всяком случае разносов в наш адрес больше не поступало.
Шторм усилился. Свинцовые тучи все ниже. А потом надвинулся туман. Сквозь него еле различались надстройки впереди идущего корабля. 22 июля прибыли в Петропавловск-Камчатский. Приняли мазут, пресную воду, пополнили запасы продовольствия. И снова — в море.
В тумане подошли к бухте Провидения. Наше появление вызвало тревогу: стоящие на рейде транспорты приняли нас за японцев. Но быстро все разъяснилось. Мы стали на якорь.
Когда туман рассеялся, командиров кораблей вызвали на ледокол «Микоян». Наш командир и меня взял с собой — на случай, если будут даваться какие-нибудь указания по связи. На катере маневрируем среди транспортов, заполнивших бухту. Сколько их! Досчитав до пятнадцати, сбиваюсь со счета. И все осевшие от тяжести грузов по самую ватерлинию.
Поднимаемся на широкую палубу ледокола. Возле спасательной шлюпки забавляется с игривым щенком коренастый парень в шикарных шевиотовых брюках и новенькой кожаной куртке. А на голове флотская фуражка.
— Карузо! Виктор! — кричу, — Ты ли это?
Да, это он, лейтенант Виктор Камаев, мой однокашник по училищу. Карузо мы прозвали его за красивый голос — Виктор был запевалой в нашей самодеятельности. Обнимаемся.
— Как ты здесь очутился? — спрашиваю. — Я-то считал, что ты на Черном море.
— И там воевали. А теперь тут. Долго ли нашему брату.
Знакомлю его с нашим командиром. Тот посмотрел на часы, сказал, что время у нас есть, можем поговорить.
Камаев рассказал, как «Микоян», ставший с началом войны боевым кораблем, получил неожиданное задание. С него сняли орудия, команду переодели в гражданское. До Босфора ледокол конвоировали боевые корабли, дальше он следовал без сопровождения. В Эгейском море его атаковали итальянские торпедные катера. Искусным маневрированием ледокол (не зря теперь им управлял бывший командир эсминца М.С. Сергеев!) уклонился от торпед. Затем он Суэцким каналом прошел в Индийский океан. Дальше — вдоль восточного побережья Африки, мыс Доброй Надежды, Атлантический океан. Через Панамский канал достигли Тихого океана — и на север. Со стоянками в редких портах почти кругосветное плавание заняло полгода. И вот наконец добрались сюда.
Разными, но тоже дальними и рискованными рейсами пришли сюда и транспорты. И в том, что они здесь, не малая заслуга наших братьев по профессии — радистов. Разделенные огромными пространствами, они обеспечили надежную связь, которая помогла судам своевременно собраться в пункте назначения. Глаза Виктора светятся гордостью.
— Между прочим, видишь на сопке мачты? На здешнем радиоцентре служит наш друг Иван Ганин. Давай выберем время, нагрянем к нему.
Но увидеться с лейтенантом Ганиным не довелось: не дали предпоходные хлопоты.
На совещании командиры кораблей и капитаны судов были ознакомлены с ледовой обстановкой в восточном секторе Арктики и получили указания о порядке плавания с ледоколами.
Стала ясна вся ответственность, возложенная на нас, экипажи боевых кораблей. Мы должны не только привести свои эсминцы, которые пополнят боевой состав действующего Северного флота, но и прикрыть в случае чего мощью корабельного оружия транспорты с десятками тысяч тонн грузов, необходимых для фронта, для всей сражающейся страны.
19 августа ледокол, транспорты, а за ними военные корабли снялись с якорей и вышли в море. Караван растянулся на несколько миль. Вошли в Берингов пролив. Слева — заснеженные горы Чукотки. Справа в туманной дымке — берега Аляски. Азия и Америка — как близко они отстоят друг от друга!
Огибаем мыс Дежнева. Холодный ветер. Брызги, поднятые форштевнем, стегают по надстройкам. Все чаще встречаются льдины. Со звоном и скрежетом царапают они деревянную обшивку, опоясывающую корпус корабля.
Здравствуй, легендарная Арктика!

Отредактированно ТОБОЛЕЦ (29.01.2013 01:12:46)

«Б-48», «К-91»
По Севморпути в составе ЭОН-78 (2 ПЛ проекта 629А и 2 ПЛ проекта 641) совершила межфлотский переход из губы Ягельная (г.Гаджиево)

Б-71, УТС-300 Проект 611, 611РУ
По Севморпути совершила межфлотский переход из Екатерининской гавани (г.Полярный) в б. Тарья (Крашенинникова, г.Вилючинск) в составе ЭОН-67 ...

Б-8 Проект 641
Выполнила межфлотский переход по трассе Севморпути в составе ЭОН-73 из Кольского залива в бухту Тарья; 1963 год 15 ноября.

                         : плб «Б-15» на переходе по трассе Севморпути в составе ЭОН-75
дата: 1968 год, сентябрь (приблизительно)
автор: неизв.
предоставил: В. Сенькин

ЭОН-66  лето- осень 1956
В состав входили: -*Суворов*, *Лазарев*, СКР пр.50- Лунь, Лось, 50, 54, 55.
ПЛ пр. 613-С-198, 218, 219, 220,221,222, 262,263 и др. Всего-14ед. т.ч. 2 пр.611-Б-66, 68.
12 БО лр. 122бис,  2 пжк, тн. *Конда*, транспорта обеспечения.

По Бережнову сделал подборочку по крупным НК, совершившим межфлотский переход с СФ на ТОФ:
Пр. 50:
1956
Лось, Лунь, СКР 54, 55, 50.
1957
СКР 59, 61, 62
1959
СКР 74, 75, 4, 10
Пр. 56
1960
Скрытный
Пр. 31
1961
Безшумный
Безбоязненный
Пр. 58
1965
Адмирал Фокин
Пр. 61
1966
Одаренный
Пр.1134
1969
Владивосток

Счет переводимых ПЛ шел, видимо на десятки.

Получается, что в 1956-1961 была проведенна серьезная операция по усилению ТОФа через Севморпуть.
После переходы крупных НК, видимо, носили эксперементальный характер, так как межфлотские переходы НК решили совмещать с несением боевой службы?

торосы

                          Впервые боевой российский корабль дошел по северному морскому пути до Сахалина-    Впервые боевой российский корабль дошел по северному морскому пути до Сахалина, сообщает РИА SakhalinMedia со ссылкой на svpressa.ru. «Петр Великий» без ледоколов прошел через льды Арктики, неся боевую вахту.

20 сентября палубный вертолет Ка-27, базирующийся на флагмане Северного флота – тяжелом атомном ракетном крейсере «Петр Великий», совершил жесткую посадку и получил повреждения во время отработки действий по учебной высадке десанта с борта корабля. В ходе инцидента никто не пострадал.
Вертолет, конечно, жалко. Но куда важнее, где это произошло – у острова Котельный архипелага Новосибирских островов, которые находятся в Карском море. Практически у кромки тяжелых арктических льдов. Если и появлялись ранее в этих краях крупные надводные корабли и суда, то, как правило, в сопровождении ледоколов. А рядом с «Петром Великим» – только спасательный буксир.-Стоит заметить, что в последние десятилетия в этих водах боевую службу несли лишь атомные подводные лодки – наши и американские. Крейсеры и эсминцы из Североморска в океанские походы уходили исключительно в западном направлении – вокруг Скандинавии, в Атлантику. Чаще всего – и далее, в Средиземное море.

Идти крейсеру в Арктику? А зачем? Надводного противника, пусть даже того, которого принято называть вероятным, там не бывало никогда и не предвидится в обозримой перспективе. Потому что это Севморпуть, по сей день – исключительно российский маршрут, на котором безраздельно хозяйничают наши ледоколы. Воевать сегодня «Петру Великому» там попросту не с кем. К самостоятельному поиску и уничтожению атомных подлодок он не приспособлен. Для него цель – авианосец врага или другой крупный надводный корабль. Но представить авианосец под звездно-полосатым флагом в Карском море сегодня совершенно невозможно. Нечего ему там делать.

Вероятно, последний случай, когда в этих водах самостоятельно действовал крупный надводный боевой корабль, был зафиксирован в августе 1942 года: в тот раз немецкий тяжелый крейсер «Адмирал Шеер» в неравном бою затопил советский ледокол «Александр Сибиряков». Что же сегодня занесло в эти суровые края нашего флагмана?

С этим вопросом мы обратились к бывшему командующему 5-й Средиземноморской оперативной эскадрой, бывшему начальнику Главного штаба ВМФ, адмиралу Валентину Селиванову: — Валентин Егорович, раньше надводные корабли нашего флота несли боевую службу в этом регионе?
– Нет, нам это было ни к чему – только напрасно тратить время и деньги. Корабли ходят в море либо на боевую подготовку – чем ближе их полигон, тем это экономичнее и легче, либо на боевую службу в район потенциального соприкосновения с противником. На Северном морском пути противника никогда не было. Нам незачем было туда отправлять корабли.

— Тогда зачем сейчас понадобилось отправлять в Карское море «Петр Великий»?

– На мой взгляд, здесь две причины. Первая чисто климатическая: льды Северного Ледовитого океана все стремительнее тают на протяжении уже многих лет. 23 августа прошлого года впервые небольшой российский пограничный корабль водоизмещением всего в тысячу тонн вышел из Мурманска и 20 сентября прибыл на Сахалин. Он прошел Северным морским путем в одиночку и без ледоколов. Мои знакомые, которые участвовали в этом походе, сказали, что льдов даже и не увидели. Ледовая обстановка в Арктике сильно упростилась. В результате улучшились и возможности судоходства к северу от континента.
Второй фактор — политический. Поход «Петра Великого» – это демонстрация готовности защищать наши интересы в Арктике военным путем. В последнее время мы предпринимаем немало мер для усиления своего боевого потенциала на Севере. А теперь показываем, что и атомный ракетный крейсер способен там плавать и отрабатывать необходимые задачи. Что он и делает.

— То есть в целом вы одобрительно относитесь к походу «Петра Великого»?

– Да, его отправка на восток по Севморпути – это нормальное рабочее решение в свете нынешних азиатско-тихоокеанских саммитов, климатических изменений и геополитической борьбы, которую мы видим в последние месяцы и годы. Я отношусь к этому походу положительно, потому что любое действие флота хорошо уже само по себе. Ведь настоящего ВМФ у нас сегодня нет. Пусть будет хотя бы этот поход – моряки не забудут вкус соленой воды.

Заместитель директора Института политического и военного анализа Александр Храмчихин не считает, что в походе флагмана Северного флота есть что-то необычное:
– Проведение «Петром Великим» учений в Карском море объясняется тем, что оно совершенно точно недоступно для каких-либо средств разведки стран НАТО. А у нас очень нервно относятся к их появлению. Действительно в этом регионе крупные военные корабли не появлялись чуть ли не со времен второй мировой, но это было затруднительно просто по причине большого количества льдов, которых сейчас там почти нет. В этом году их особенно мало. Причем в первую очередь освобождается от льда именно российская часть Северного Ледовитого океана и появляется возможность уйти от западной разведки вглубь собственных вод.

Мнение руководителя Центра военного прогнозирования, кандидата военных наук, полковника Анатолия Цыганка:
– Необходимо ясно понимать, что главный плюс того, что Северный морской путь полностью пролегает в территориальных водах России, состоит не в том, что мы можем извлекать коммерческую прибыль из проводки иностранных судов по этому маршруту. А в том, что мы можем проводить Севморпутем наши боевые корабли с западного континента на восток и наоборот.

Когда Норвегия, Германия, Великобритания и другие европейские страны заявили, что проход судов по Севморпути должен быть беспрепятственным для любых государств мира, Россия согласилась. Но с условием оплаты перехода по маршруту, поскольку мы вложили очень большие деньги в его инфраструктуру. Было и второе условие: иностранные военные корабли должны в обязательном порядке предупреждать нас о своих планах через Министерство иностранных дел. Это говорит о том, что мы сейчас всерьез рассматриваем Северный морской путь не только как маршрут коммерческого сообщения, но и как важное средство военных коммуникаций. Мы планируем создать арктические мотострелковые бригады, провести на Севере учения Воздушно-десантных войск. Заявлено, что наши Вооруженные силы теперь получают технику, специально адаптированную к условиям Крайнего Севера. Это все говорит о пристальном внимании руководства страны к охране и развитию приарктических районов России. Поход «Петра Великого» – это очередное подтверждение наших притязаний на контроль региона.

Отредактированно ТОБОЛЕЦ (17.02.2013 07:49:20)

Ледовый разведчик и атомный ледокол Ленин