Приложение к донесению Адмирала Энквиста из Коломбо от 6 Декабря 1905 г.

1) Для создания флота необходимо совершенно откровенно и гласно выяснить все наши недостатки, так резко сказавшиеся в минувшую войну и озаботиться об их уничтожении. Затем необходимо задаться известным противником, выработать типы судов, составить чертежи до малейших деталей, оборудовать базу для будущего флота и сразу приступить к массовой постройке.
2) Нельзя надеяться — что мы во всех трех морях (Балтийском, Черноморском и Японском) можем иметь флот — активный, достаточно сальный, а потому в двух морях было бы благоразумней ограничиться пассивной обороной, т. е. подводными лодками, водобр. судами и миноносцами, а в третьем иметь весь активный флот.
3) Активный флот должен состоять из эскадр с судами однотипными по скорости хода, району действий и близкими по защите.
4) Каждый отдельный броненосный отряд должен состоять из 6-ти эскадренных броненосцев, из которых флагманский должен обладать наибольшей живучестью против артиллерийского огня, даже в ущерб своей крупной артиллерия. На каждом таком отряде иметь двух адмиралов — на головном и на концевом.
5) При броненосцах желательны отряды быстроходных крейсеров (броненосных), с защитой у орудий от сильно-фугасных снарядов.
6) Безбронные корабли при линиях броненосных кораблей не только бесполезны, но даже вредны.
7) Миноносцы должны быть в отдельных отрядах и с началом боя должны действовать совершенно самостоятельно.
8) Для увеличения района действий миноносцев не стесняться увеличением их водоизмещения (*).
9) Минные заградители совсем не нужны. Роль «Амура» в Артуре с таким же успехом могли выполнить отряды обученных миноносцев (*).
10) На всех коммерческих пароходах иметь возможность с началом войны быстро установить артиллерию с соблюдением следующих условий:
а) Все орудия скорострельны.
б) Весь борт должен быть усеян орудиями, так как в виду малой живучести, единственным спасением явится интенсивность огня.
в) Чем больше ход парохода, т. е. чем больше надежды управлять дистанцией в случае неизбежности столкновения, тем мельче может быть калибр установленной артиллерии в зачет усиления ее скорострельности. Бывшее вооружение «Урала» и им подобных —более чем непонятно.
11) Ввиду отсталости нашей техники в судостроения, мы не может надеяться на создание целой эскадры более быстроходной, чем у противника, а потому главное внимание должно быть обращено на то, чтобы ваши суда (броненосцы) были бы по броне и по артиллерии не слабее своих иностранных современников.
12) Создавая отряд судов известного типа, нельзя при постройке последних представителей гнаться за увеличением хода на ¼ или ½ узла, а надо усилить броню или артиллерию.
13) Для увеличения района действий и для облегчения приема топлива в море (что мы должны, не имея баз, хорошо помнить) было бы желательно часть котлов, потребных для экономического хода, иметь с нефтяным отоплением (*).
14) Постоянно стремиться к увеличению калибра и числа орудий самого крупного калибра, но на строящиеся корабли ставить преимущественно ту пушку, которая в данный период по совокупности бризантного действия снарядов, меткости, скорострельности и веса является наивыгоднейшей.
15) Современную артиллерию надо делить на 3 группы: крупную, среднюю и мелкую.
1-я группа имеет единственного представителя — 12" орудий (10" орудий совершенно не нужно).
2-я группа — 7" орудий, допускающая раздельное заряжание и обладающая той же скорострельностью, что и 6" орудия.
3-я группа 110 — 115 м/и орудия, допускающие быстрое удобное заряжание унитарным патроном и автоматы.
С развитием техники 2-я и 3-я группа будет совершенно вытеснены 1-й группой, но пока увлечение крупной артиллерией в зачет средней — крупная ошибка.
Что касается второй группы, то идеалом ее должно стать 8" орудие.
16) При составлении проектов помнить, что, желая броненосцу дать возможность действовать всей артиллерией в самую свежую погоду и делая для этого высокий борт, вы сильно понижаете меткость собственных орудий, остойчивость и увеличиваете площадь поражения.
Для броненосных же крейсеров малая площадь поражения — одно из главных условий.
17) Такие суда, как «Ушаков» и ему подобные, без средней артиллерии, должны обладать очень большим ходом, дабы управлять дистанцией, так как в противном случае они легко будут уничтожены противником с очень тонкой броней и с скорострельной артиллерией среднего калибра. Корабли вышепоименованного типа очень хороши в свое время, но зато быстро стареются, и делаются мало полезны, благодаря тем колоссальным скачкам, которые делает техника в области хода и увеличения скорострельности орудий крупного калибра.
18) Для первых броненосцев, постройка которых ожидается, наивыгоднейшее вооружение будет IV — 12" и XX — 7", но отнюдь не 6". Если останется место, то было бы желательно иметь 110 м/м орудия за 2½" броней с ограниченным боевым запасом. Для броненосных крейсеров наибольший калибр 8" орудия; остальные — 7" орудия. Автоматические пушки (съемные) должны пополнять вооружение, как броненосцев, так и крейсеров. При проектировании судов уделять на перегрузку некоторый процент от общего водоизмещения.
19) При установке артиллерии желательно — было бы соблюдение следующего:
а) Тип эскадренного броненосца находится в строгой зависимости от прогресса артиллерии, который выразится увеличением калибра средней артиллерия и увеличением скорострельности крупной.
б) Наивыгоднейшая установка средней артиллерии — казематная с башенно-подобными щитами.
в) Одно-орудийная башенная система — очень невыгодна.
г) Теперь же перейти к барбетным башням английского или американского образца.
д) На оконечностях всех кораблей иметь 2-х орудийные башни.
е) Возвышение оси орудий крупной артиллерии принять не более 22', средней —15' (у американцев средняя артиллерия расположена очень низко).
ж) Необходимо помнить, что с увеличением числа орудий, стреляющих по одному и тому же направлению — сила огня растет не пропорционально, а сильно прогрессирует.
20) Желательны следующие улучшения в изменения орудий, установок и подачи:
а) Ввести продувание орудий крупного и даже среднего калибра.
б) Дульные пробки изменить по образцу американских.
в) Увеличить длину 6" орудий до 50 калибров.
г) Углы возвышения увеличить.
д) Иметь у орудий на особых кронштейнах по 2 прицела (обыкновенный и оптический) по одному на сторону.
е) Немедленно перейти к зарядным столам, не меняющим своего положения при заряжания, и заряды крупных орудий разбить на 4, а не на две части для ускорения нагрузки стола внизу.
ж) Увеличить прочность частей вертикальной наводки орудий средней артиллерии. Сделать по два механизма вертикальных и горизонтальных наводок и для облегчения действия ими ввести шариковые подшипники.
з) Желательно перейти исключительно к пружинным накатникам, даже для 12" орудий (смотри американский флот).
и) Небронированных элеваторов быть не должно. Желательно подачу производить непосредственно из погреба, а там, где это немыслимо иметь автоматические дверцы.
Подача нориями (американского образца) гораздо лучше и предпочтительней элеваторной.
21) Ввиду различного характера пробоин крейсеров «Олег» и «Аврора» невольно является вопрос, не принимать ли при применении стали — во внимание свойства ее по сопротивлению действию фугасных снарядов.
22) Не допускать защиту орудий менее 2½ — 3".
23) Форму существующих щитов изменить, а толщину увеличить до 2½ — 3".
24) Не полезней ли было бы поясную броню на расстоянии 4' от ватерлинии уменьшить до 4" толщины, но зато опустить ниже?
25) Над орудийным казематом необходима броневая палуба до 3".
26) Боевые рубки, по возможности, должны иметь большой кругозор, для чего желательно придать ни эллиптическую форму. Такие приборы, как рулевой привод и компас дополнительно защитить 1½" броней для защиты от осколков, влетающих в амбразуры. Амбразуры иметь узкие, перерывчатые с дверцами.
27) Высокие мачты для телеграфирования без проводов иметь лишь на крейсерах. На броненосцах иметь возможность телеграфировать на малые расстояния, а на миноносцах иметь одну опускную мачту. Ввиду полной почти невозможности флажной сигнализации, немедленно приступить к изобретению сигнальных ракет и, разработав все главные положения боя, ограничиться двумя-тремя боевыми сигналами, вполне положившись в остальном на начальников отдельных отрядов.
28) Ночная сигнализация пригодна лишь (по системе Морзе) лампочкой Шпоковского и фонарем Ратьера, а фонари Табулевича и Степанова надо признать не более, как роскошью, пригодною лишь для рейдовой службы в мирное время (*).
29) Необходимо, по возможности, удаление дерева и уменьшение мостиков, мачт, вентиляторных раструбов и вообще всевозможных надстроек.
30) Мнение большинства, что минные аппараты на больших судах бесполезны.
31) Такие уклоны надводного борта, как у броненосца «Слава» не желательны.
32) Крайне желательно теперь же широко поставленными опытами выяснить следующие вопросы:
а) действительность подводных лодок и водобронных судов. Водобронные суда надо испытывать не бронебойными снарядами, а сильно фугасными и с средних расстояний, а не с малых.
б) Вспомнить и рискнуть испробовать проект защиты больших судов от мин инженера Гуляева, тем более, что на нечто подобное, оправдавшее надежды, указывает нам история (защита мониторов и парохода «Atlanta»).
в) Весьма желательно выяснить надежность крепления брони, но не на срубе полигона, а на одном из старых кораблей и стрельбу производить не неснаряженными снарядами, а снаряженными, как бронебойными, так и сильно фугасными.
г) Выяснить действительность броневых палуб.
д) Ввести вместо непригодного сетевого заграждения, которое всюду немедленно убрать, сетевые боны и выработать их быструю и легкую установку (*).
е) Необходимо изыскать способы защиты труб и котлов.
ж) Вентиляторные раструбы носить только в мирное время.
з) Выработать защиту от ядовитых газов (сильная вытяжная вентиляция).
и) Вести самые широкие испытания с различного рода двигателями для главных машин, как мотор и турбина. Удачное применение на этом пути сделает страшный переворот в судостроении и тактике, что конечно стране с милым флотом выгодней, чем с большим.
33) Относительно снарядов желательно было бы опытами подтвердить следующее:
а) Взрыв бронебойного снаряда разрушительней, если он произошел в плите, а не по ее прохождении.
б) Снаряды должны быть 3-х родов: бронебойные, сильно фугасные и сегментные. Имеемые у нас фугасные снаряды совершенно непригодны, а действие наших сегментных очень слабо.
в) Желательно ввести детонирующие гранаты и чувствительные трубки японского образца.
г) Всеми силами стремиться увеличить количество взрывчатого вещества, помещаемого в снаряде, с заменой пироксилина — пикриновой кислотой.
д) Отношение между количеством различного рода снарядов на пушку зависит от тактических элементов противника. Для 6" ор. бронебойные снаряды не нужны совсем.
е) Крепление доньев снарядов усилить.
ж) Желательно хотя бы, уменьшить следующие недостатки нашего пороха:
а) Потеря баллистических качеств.
b) Выделение растворителя.
с) Большое количество окиси углерода.
34) Система стрельбы, основанная на пристрелке не выдерживает критики. Необходимо немедленно испытать и перейти к способу «стрельбы по площадям» и способу «сосредоточения». Броненосцам выполнять стрельбы всегда в эскадренном строю. Желательно немедленное составление инструкций стрельбы.
35) Для увеличения скорострельности имеемых орудий увеличить орудийную прислугу двумя номерами для перемены установок прицела и целика.
36) Установка целика должна даваться плутонговым командиром, так как для каждого калибра, при том же расстоянии, поправки не одинаковы. Имеемые у нас таблицы совершенно не пригодны (практически) для выбора поправок.
37) Усовершенствование дальномеров должно идти неустанно вперед, а их установка желательна во вращающихся броневых башенках по диаметральной плоскости корабля в большом количестве.
38) Необходимо переменить образование и воспитание офицеров и двинуть вперед развитие в. м. наук и знаний, даже в ущерб общему образованию (*).
39) Широко распространять всевозможные знания и сведения среди офицерского состава путем немедленных переводов и изданий всего подходящего.
40) Дабы усилить и вызвать стремление ко всевозможным изобретениям и усовершенствованиям — ввести сильное поощрение (в зависимости от желания) служебное или денежное.
41) В плавании все время помнить девиз «Помни войну» и стремиться приблизить свою жизнь к условиям боевой обстановки.
42) Перед каждой кампанией — самым подробным образом разрабатывать планы и задачи для предстоящего плавания, дабы ни одна минута времени и не один кусок угля не пропали даром.
43) Отряды, как минный так и артиллерийский уничтожить. Классы оставить, а практическое обучение вести на плавающей эскадре. Такие специальности, как сигнальщиков и комендоров очень важные и вместе с тем неблагодарные, должны очень хорошо оплачиваться. Желательно на широких началах оставлять нижних чинов на сверхсрочную службу.
44) Желательно понизить призывной возраст до 18 лет и сократить срок службы до 5 лет.
45) Для усиления влияния квартирмейстеров желательно их жизнь отделить от жизни остальной команды.
46) Необходимо решительно и окончательно отказаться от прежнего грубого способа обращаться с подчиненными, но одновременно с этим усилить наказание за все проступки против дисциплины и долга службы —до жестокости (по английскому и американскому образцу).
47) Все учреждения Морского ведомства должны не только предписывать, но и идти на встречу требованиям и пожеланиям личного состава флота.

Вопрос 8-й) «Не согласны». Лейтенанты Зарудный, Дмитриев, Старк, Миштовт.
Вопрос 9-й) «Заградители необходимы». Дмитриев, Старк, Миштовт.
Вопрос 13-й) «Не согласен». Старк.
Вопрос 28-й) «Табулевич необходим». Старк.
Пункт 5-й) вопроса 32-го) «Сетевое заграждение оставить». Дмитриев, Старк, Миштовт.
Вопрос 38-й) «Не в ущерб общему образованию». Дмитриев, Старк, Миштовт.

Подписали:    Стар. арт. офиц. крейсера «Олег» Лейтенант Зарудный.
            Стар. штурм. офиц. крейсера «Аврора» Лейтенант Дмитриев.
            Стар. мин. офиц. крейсера «Аврора» Лейтенант Старк.
            Стар. мин. офиц. крейсера «Олег» Лейтенант Миштовт.
–
(*) Вопрос спорный.

Отредактированно vs18 (28.08.2010 16:40:03)

1.

Показание бывшего Командующего 2-ю Тихоокеанскою эскадрой Вице-Адмирала в отставке Рожественского.

С весны 1904 года до 14 мая 1905 года был Командующим 2-ю эскадрою Тихого океана.
1) Когда снаряжалась для посылки на Восток 2-я эскадра, то целью посылки постановлены были совместные действия с 1-ю эскадрой, под начальством Командующего флотом Тихого океана.
2) Во время приготовления к походу, я, в качестве Командующего второю эскадрою, не получал письменных указаний о плане предположенной операции, — т. е. о плане совместных действий 1-й и 2-й эскадр Тихого океана. Накануне отплытия 2-й эскадры из Либавы — 1 октября 1904 года, ко мне прибыл, присланный из Владивостока, флаг-офицер Командующего флотом, капитан 2 ранга Кладо. Он шел со второю эскадрою от Либавы до Виго, дал добавочные сведения о минных заграждениях и о наблюдательных пунктах, получил от меня подробности маршрута второй эскадры и уехал.
Когда 2-я эскадра собралась у Мадагаскара, и когда от первой эскадры остался один отряд из трех Владивостокских крейсеров, я получил от Командующего флотом запрос о сроке, к которому вторая эскадра может переплыть Индийский океан. Наконец, у берегов Аннама, я узнал частным путем, что Командующего флотом в Тихом океане не стало. Высшее начальство в Петербурге, почитая вторую эскадру составною частью флота Тихого океана, имеющую, по прибытии в воды Дальнего Востока, поступить в распоряжение Командующего флотом, требовало от меня разработки той части плана операции, которою обеспечивался переход до театра военных действий. Эта часть плана была рассмотрена и утверждена.
3) Я не мог относиться пассивно к тем действиям, которые ожидались от второй эскадры, по прибытии ее на Дальний Восток: предусматривая, что Командующий флотом может быть лишен возможности руководить второю эскадрою, я составил план соединения с остатками первой эскадры, блокируемыми в Порт-Артуре, и плане действий на сообщения неприятеля, в случае, если, до прибытия второй эскадры, первая была бы уничтожена в морском бою, в котором и японский флот понес бы потери, хотя бы и малые, соответственно превосходству его сил перед силами нашей первой эскадры, после боев 28 июля и 1 августа 1904 года. Эти предположения не рассматривались высшим начальством, потому что предначертания для пользования второю эскадрою на театре военных действий имели исходить не от меня. В собрании представителей ведомств военного, морского и иностранных дел, в августе 1904 года, я имел случай упомянуть об одном из моих предположений; но внимание присутствовавших было поглощено его основанием, и мне не было предоставлено войти в изложение приемов для его осуществления. Так как, ни одно из предположений, намеченных мною перед отплытием второй эскадры из Балтийского моря, не осуществлялось, то я не считаю позволительным излагать их в настоящее время.
4) Со сдачею японцам первой эскадры в Порт-Артуре, перестала существовать та цель, которая имелась в виду при снаряжении второй. А, так как, потеряв первую эскадру, мы не ослабили японского флота, по сравнению с состоянием его в начале августа 1904 года, то и предположения, о действиях одною второю эскадрою на сообщения неприятеля, должны были быть переработаны.
Однако, как бы далеко не простиралась осмотрительность в этих действиях, нельзя было устранить возможность нападения на вторую эскадру сосредоточенных сил японского флота, так как, устранив таковую возможность, нельзя было бы ожидать и производительных действий эскадры. В предвидении же неизбежности столкновения, было весьма важно привести вторую эскадру на соответствующее расстояние от театра военных действий в кратчайший срок, после капитуляции Порт-Артура: чем скорее, после сдачи первой эскадры, прибыла бы в воды Тихого океана вторая эскадра, тем меньше времени имели бы японцы для приведения в исправность судов своего флота; чем ближе к театру военных действий пододвинута была бы при этом вторая эскадра, тем меньше была бы возможность японскому флоту отделять из своего состава даже и отдельные боевые суда для капитального ремонта, требующего продолжительного пребывания в порту. Видоизмененный, на основании этих соображений, план операций также не был осуществлен: эскадра была задержана у Мадагаскара два с половиною месяца.
Первоначальною причиной задержки было стремление увеличить численность судового состава эскадры с тем, чтобы она могла исполнить ту же задачу, которая ожидалась от соединенных действий первой и второй эскадр, — т. е. овладеть морем в пределах театра военных действий. А, пока, происходил обмен моих представлений о вреде задержки и требований, мне предъявлявшихся, возникла и вторая существенная причина задержки эскадры у Мадагаскара: немецкая компания, договорившаяся поставлять уголь на всем пути эскадры до Чусанского архипелага включительно, отказалась посылать свои суда далее Мадагаскара, несмотря на то, что контрактом было обеспечено возмещение ее убытков от захвата судов неприятелем. Я просил Министерство понудить немцев к исполнению договора и, в то же время, обеспечить эскадру от новой измены их немедленною заготовкой нагруженных углем пароходов через наших агентов в Батавии и Сайгоне. — Только в конце февраля 1905 года, после заключения в Петербурге нового договора, уполномоченный компании на Мадагаскаре получил от своих хозяев разрешение направить наличные транспорты, по моему указанию, в один из нейтральных портов Южно-Китайского моря, не выше, однако, 12° северной широты и с тем, чтобы, вне нейтральных портов, отнюдь не производить сдачу угля. В это же время получены были известия о поражении наших армий под Мукденом и слухи об опасном положении Владивостока. Тогда и я получил разрешение переплыть со 2-ю эскадрой Индейский океан, не ожидая присоединения отряда контр-адмирала Небогатова, дабы, известием об уходе эскадры от Мадагаскара, парализовать ту часть японского флота, которая могла быть приведена в готовность для операций против Владивостока. С прибытием 2-й эскадры к берегам Аннама, положение ее оказалось тяжелым сверх ожидания.
Агенты наши за два месяца не успели получить даже приказания из Петербурга о найме угольщиков, а французское правительство неотступно изгоняло эскадру из бухт Аннама и ставило на вид, что не имеет склонности игнорировать угрозы японцев, как не имеет ни желания, ни средств помешать их союзникам применять силу, даже и в территориальных водах Франции, в том случае, если какое-либо из наших судов позволит себе, хотя бы, осмотр нейтрального корабля прежде, чем последний транспорт эскадры не оставит этих территориальных вод. Поздние усилия наших агентов организовать снабжение углем не имели успеха. Агенты покупали по непомерно высоким ценам старые пароходы, но достать для них уголь в восточных портах не могли, так как, вслед за появлением второй эскадры и Сингапуре, английское правительство воспретило торговцам вывозить уголь без удостоверения местной власти о том, что отправка не назначается для русских судов. Во второй половине апреля 1905 года стянуты были к Аннамскому берегу угольщики, укрывавшиеся еще в Зондском архипелаге, — но это был уже последний ресурс эскадры.
В конце апреля, когда прибыл к Аннаму и догрузился углем отряд контр-адмирала Небогатова, эскадра имела наибольший запас угля за весь период пребывания в тех водах; но запаса этого могло быть достаточно, примерно, на десять дней стоянки под парами в половинном числе котлов и на переход экономическим ходом во Владивосток.
5) Таким образом, расстраивались последние предположения о пользовании временными и летучими базами и оставалось избрать одно из трех решений: возвратиться в Кронштадт, испросив на то разрешение англичан, которые, вероятно, не отказали бы и в средствах на обратный поход, или дожигать в бездействии уголь и, затем, интернироваться в нейтральных портах, убедившись, что и месячным присутствием эскадры в Южно-Китайском море нельзя было воспользоваться для переговоров о мире, или, наконец, идти во Владивосток, с уверенностью в неизбежности боя с противником, имевшим, во всех отношениях, большие преимущества. Я избрал последнее решение.
В настоящее время ни во флоте, ни в народе не найдется голоса за такое решение: оно представляется безумным предательством с тех пор, как для самых бедных умов открыта степень моего невежества в военно-морском деле и неподготовленность личного состава, погубленной мною эскадры. Мне же и теперь ясно и тогда было очевидно, что если бы я повернул вспять от Мадагаскара или от Аннама, или если бы я предпочел интернироваться в нейтральных портах, то взрыву народного негодования не было бы границ, а разложение флота, первопричиною которого ныне считается Цусимское поражение, удивило бы крайних анархистов.
Итак, первоначальная цель посылки второй эскадры исчезла со сдачею неприятелю первой эскадры. Предположения же о действиях на сообщения неприятеля, с опорою на временные и летучие базы, расстроены были, во 1-х, тем, что сдача первой эскадры состоялась без всякого вреда для японского флота, во 2-х, неразумною агитациею в русской печати, вызвавшею вредную потерю времени на попытки усилить вторую эскадру сомнительными средствами и панику контр-агентов по поставке угля, в 3-х, крайне недружелюбным отношением к нам союзной Франции, в период вынужденного скитания второй эскадры у берегов Аннама и, в 4-х, лояльною беззастенчивостью англичан в их услугах союзной Японии.
6) Вышеизложенным я старался показать, что прорыв во Владивосток был необходим и уже неотложим в ту пору, когда он предпринят, т. е. в мае 1905 года.
Подготовка к прорыву состояла в сосредоточении способных к бою судов в избранное время в том месте, где наиболее вероятна была встреча сосредоточенных сил противника, в освобождении при этом, эскадры от лишних транспортов и в некоторых мерах и движениях, имевших целью отвлечь часть сил неприятеля от места, в котором должен был произойти бой. Подготовка должна была состоять в надлежащей организации эскадры и в должном обучении личного состава. Самый прорыв через узкость, по мнению многих публицистов, не должен был быть предпринят без подготовки его дальнею разведкой.
Без сомнения, сам я считал подготовку настолько достаточною, насколько я не мог или не умел сделать более целесообразной. В частности, по организации эскадры и по обучению личного состава, я сделал возможное, по мере моего уменья, соответственно времени и средствам, имевшимся в моем распоряжении и применительно, как к условиям плавания, так и к характеру, способностям и силам лиц, мне подчиненных.
Я не применял разведки для прорыва потому, что признавал ее в данной обстановке излишнею и даже способною ослабить вторую эскадру и дать неприятелю добавочные преимущества. По этому поводу я буду иметь случай сказать еще несколько слов в дальнейших показаниях. Теперь повторю, что, каковы бы ни были мои взгляды на достаточность подготовки, прорыв во Владивосток был необходим и неотложен.
Что касается донесений моих, по вопросу о том, рассчитывал ли я или не рассчитывал на победу в бою, то Следственная Комиссия могла бы получить от морского начальства все те мои донесения, которые начальство признает возможным ей сообщить.
7) Я ожидал, что эскадра встретит в Корейском проливе или близ него сосредоточенные силы японского флота, значительную долю бронепалубных и легких крейсеров и весь минный флот. Я был уверен, что днем произойдет генеральное сражение, а, по ночам, суда эскадры будут атаковываемы всем наличием японского минного флота. Тем не менее, я не мог допустить мысли о полном истреблении эскадры, а, по аналогии с боем 28 июля 1904 года, имел основание считать возможным дойти до Владивостока с потерею нескольких судов.
8) Я решил прорываться Корейским проливом, а не Сангарским, потому что прорыв последним представлял бы в навигационном отношении более трудностей, был бы сопряжен с большими опасностями в виду того, что японцы публикациями обеспечили себе право прибегать в том проливе к пользованию плавучими минами и заграждениями в подходящих местах и потому, что, сравнительно медленное, движение эскадры к Сангарскому проливу было бы, непременно, с точностью, выслежено японцами и их союзниками, и прорыв был бы прегражден теми же сосредоточенными силами японского флота, какие были противопоставлены нашей эскадре в Корейском проливе. Что же касается перехода в мае месяце от Аннама во Владивосток через Лаперузов пролив, то таковой представлялся мне совершенно невозможным: растеряв в туманах часть судов и потерпев от аварий и крушений, эскадра могла быть парализована недостатком угля и стать легкою добычей японского флота.
9) Поставленный в необходимость прорываться во Владивосток с боем, я пытался, хотя отчасти, нарушить сосредоточение японских сил такими демонстрациями и маневрами, которые были, единственно, по силам эскадры, но цели не достиг: японский флот, повидимому, получил сведения о демонстративных движениях эскадры и отдельных судов позже, чем я мог рассчитывать, и остался 14 мая сосредоточенным на пути моем в Корейском проливе.
Я не умею, однако, и теперь ответить на вопрос, было ли бы выгоднее прорываться через тот же пролив не 14 мая, а позже, например, 15-го.
10) Цель, которая преследовалась эскадрою при прорыве через Корейский пролив, определяла собою сущность плана сражения: эскадра должна была так маневрировать, чтобы, действуя по неприятелю, по мере возможности, подвигаться на север.
Броненосцы в трех отрядах должны были действовать соединенно против неприятельских броненосцев; крейсера «Жемчуг» и «Изумруд», с четырьмя миноносцами, должны были отражать попытки минных атак на линию броненосцев (из за дыма) со стороны противоположной расположению главных сил неприятеля. Остальные крейсера и пять миноносцев должны были быть использованы распоряжениями командующего крейсерами для защиты транспортов и в помощь потерпевшим и выпавшим из строя броненосцам против крейсеров и миноносцев неприятеля.
11) Было известно, что неприятель может противопоставить нашим главным силам — равное число броненосных судов, имеющих преимущество в скорости хода и в силе артиллерии; нашим крейсерам — двойное число крейсеров и нашим миноносцам — подавляющее превосходство минного флота. Было понятно, что, по причине сравнительной быстроходности японских броненосцев, инициатива в выборе относительного расположения главных сил, как для начала боя, так и для различных стадий его, равно, как и в выборе дистанций, будет принадлежать неприятелю. Ожидалось, что неприятель будет маневрировать в бою в строе кильватера. Было предположено, что он воспользуется преимуществом в скорости хода и будет стремиться сосредоточивать действие своей артиллерии на наших флангах.
Второй эскадре оставалось признать за японцами инициативу действий в бою, — а потому, не только о заблаговременной разработке деталей плана сражения в разные его периоды, как на заранее подделанном двустороннем маневре, но и о развертывании сил для нанесения первого удара не могло быть. и речи.
12 и 13) Всему личному составу эскадры была известна неотложность прорыва во Владивосток, т. е. цель, преследуемая боем ь Корейском проливе, определяемая этою целью, сущность плана сражения и назначение каждого отряда. Все флагмана и командиры имели, не только указания в приказах и циркулярах о маневрированиях, которыми могли быть в известной мере нарушаемы, или расстраиваемы намерения неприятеля, но и практику в этих маневрированиях. Все офицеры и комендоры знали, что следует стремиться сосредоточивать артиллерийский огонь на том корабле, по которому стреляет флагман, если командир не возьмет на себя отступить от этого правила или если флагманом не будет указана другая цель.
На всем пути эскадра пользовалась всякою возможностью, чтобы учиться действовать в бою.
Собрания же флагманов и капитанов для обсуждения детально разработанного плана сражении не было, потому что не было и самой разработки.
14) Транспорты, оставленные при эскадре на последнем переходе, должны были отдалиться от нее перед началом боя.
Защита их, как уже упомянуто, предоставлена была инициативе командующего крейсерами.
По вопросам, предложенным Следственною Комиссиею для выяснения подготовки эскадры к бою, имею честь показать следующее:
15) Я не возбуждал вопроса о замене матросов, призванных на вторую эскадру из запаса, более молодыми матросами действительной службы.
16) На второй эскадре было очень мало практической стрельбы. Я не помню, сколько именно было сделано выстрелов из пушек каждого калибра.
Морское Министерство могло бы с достаточною точностью ответить на вопрос, была ли возможность дополнительного снабжения второй эскадры боевыми запасами для практики в стрельбе во время плавания и указать, что для этого делалось.
17) Мне было обещано прислать вдогонку на транспорте «Иртыш» боевые запасы для обучения стрельбе, но, по отплытии эскадры из Балтийского моря, поступившие с заводов запасы получили другое назначение.
18) Задачи разведочной службы исполнялись крейсерами эскадры в весьма редких случаях и лишь в то время, когда эскадра держалась у Мадагаскара и у Аннама. Крейсеров было немного. У Мадагаскара и у Аннама все крейсера чередовались на сторожевой службе, а в пути те, которые имели сравнительно большие запасы угля, несли ежедневно дозорную службу.
Я не буду утруждать внимание Комиссии изложением тех серьезных причин, которые заставили меня воздержаться от развития разведочной службы.
Считаю достаточным отметить, что до настоящего времени никем из интересовавшихся переходом второй эскадры до Аннама не обнаружено, чтоб малым применением на нем разведочной службы причинен был вред эскадре. За то, рассуждая о мерах, принятых и не принятых мною для прорыва эскадры через Корейский пролив, многие публицисты ставят мне в вину отсутствие дальней разведки. По их мнению, для того, чтобы оставаться верным вечно-юному принципу внезапности, при прорыве тихоходною эскадрою через узкость, заведомо обороняемую сильнейшим флотом, действующим в связи с близлежащими береговыми наблюдательными станциями и опорными пунктами и выславшим в море цепь разведчиков, мне следовало послать таковую же цепь не менее, чем на сто миль вперед от эскадры, дабы эта цепь, внезапно обрушившись на неприятельскую разведку, дала знать второй эскадре по беспроволочному телеграфу о месте нахождения неприятельских разведчиков, по крайней мере, десятью часами ранее, чем неприятельская цепь могла сама открыть эскадру, шедшую без разведчиков (если бы эскадра шла без разведчиков). С таковым мнением я не согласен.
19) Эскадра не была перекрашена в серый цвет, потому что матово-черный лучше скрывает суда ночью от минных атак.
20) По вопросу Комиссии, считал ли я, что в мае 1905 г. эскадра была достаточно подготовлена к бою в тактическом отношении. я должен напомнить, что одним месяцем позже, т. е. в июне 1905 года, эскадра не могла бы ни в каком случае существовать, как сила, применимая для каких бы то ни было военных действий в Русско-Японской войне: если бы в мае эскадра не двинута была на Владивосток, т. е. в бой, то в июне она была бы, или на обратном пути, под конвоем англичан, или интернирована. Отвечая по существу вопроса, должен признать прежде всего, что нравственный элемент был в эту пору в периоде упадка: отправляясь из Балтийского моря, личный состав эскадры, знавший условия предстоявшего плавания, не верил в способность эскадры дойти на Дальний Восток. У Танжера, при делении эскадры на части, которым следовало идти разными путями, был проявлен упадок духа. Правильная, хотя и тяжелая, работа на дальнейшем пути подняла настроение, а прибытие обеих частей к Мадагаскару в назначенный по маршруту день укрепило в личном составе веру в свои силы. Задержка у Мадагаскара, возмутительная агитация одного из «аматеров» (по оценке английского адмирала Фриментля) военно-морского публицистического спорта и его сообщников в некоторых органах русской прессы, корреспонденция из России, отражавшая эту агитацию, в связи с параллельными происками революционеров, снабжавших эскадру, под видом частных посылок (пакетов табаку и др.), изданиями своей пропаганды, расшатали дисциплину. Новый переход Индейским океаном и торжественный марш Сингапурским проливом возродили было эскадру, но месячное блуждание под Аннамом, оказавшееся, к сожалению, бесцельным и то же, что и на Мадагаскаре, губительное действие, подвозившихся каждою почтой, старых русских газет, привело к новому шатанию духа, которое несколько успокоилось с присоединением, наконец, к эскадре судов контр-адмирала Небогатова, бунтовавшие еще в Либаве экипажи которых, принятыми мерами, лишены были возможности влиять на экипажи остальной эскадры. Обучение личного состава оставляло желать многого.
Команды новых судов плохо справлялись с электрическими приводами во всех частях корабельной техники.
Телеграфирование, крайне сложными и быстро расстраивающимися, приборами фирмы Telefunken было в высшей мере ненадежное.
Все корабли плохо стреляли и, за неимением боевых запасов, офицеры не могли упражняться в управлении огнем. Обрастающие суда с каждым днем теряли в подвижности. Котлы, паропроводы и холодильники прогрессивно изнашивались. Из девяти миноносцев только два способны были по нужде развить 22 узла.
Корабли умели держаться в строе кильватера, но с эволюциями справлялись вяло. Броненосцы отряда контр-адмирала Небогатова были к ним вовсе непривычны и чрезвычайно невнимательно относились к сигналам.
В предвидении того, что в бою более быстроходные японские броненосцы будут наседать на головной отряд нашей линии и что парализовать такую тактику возможно развертыванием нашего концевого отряда в строй фронта, я, за тринадцатидневное, совместное с отрядом контр-адмирала Небогатова, плавание, держал этот отряд 10 суток в замке эскадры в строе фронта и, несмотря на непрерывные настойчивые требования за все это время, не мог добиться от этого отряда порядка, близкого к строю. Но, повторяю еще раз, положение, в которое вторая эскадра была поставлена, благодаря запрету англичан продавать нам уголь, заставляло меня не медлить движением на Владивосток, как бы ни была слаба подготовка Эскадры в тактическом отношении.
21) 13 мая эскадра занималась эволюциями — развертывания фронта, по сигналам: «Неприятель впереди» и «Неприятель сзади», чтобы еще раз подтвердить начальникам отрядов, что именно им следует делать, когда неприятеля нет в обстреле бортовых орудий.
22) Вступая в бой, суда второй эскадры имели от 50 до 70 процентов нормального запаса угля и почти полный комплект боевых припасов. Так, например, новые броненосцы, уходя от Аннама 1 мая 1905 года, брали до 1600 тонн угля; за две погрузки в море могли принять около 400, а израсходовали за 13 суток, не менее 1400, так что могли иметь налицо утром 14 мая не более 600 тонн.
Боевых припасов на всех судах одинаково не доставало около пяти процентов одного комплекта.
Провизия принята была у Аннама в количестве, соответствовавшем вместимости погребов. Вообще же суда были перегружены против проектированной осадки не запасами, а уклонениями при постройке от утвержденного проекта чертежа.
22 bis) Транспорты были отправлены утром 12 мая в Шанхай затем, чтобы вечером того же числа появились телеграммы о их прибытии в Вузунг и сообщения о том, что они разлучились со второю эскадрою близ Седельных островов. С транспортами должны были появиться у плавучего маяка вспомогательные крейсеры «Днепр» и «Рион». Эти же крейсеры могли бы быть опознаны 13 мая в Желтом море. Если бы такие сведения дошли без промедления до Командующего японским флотом, как я неправильно рассчитывал, то он мог послать в Желтое морс для разведки несколько крейсеров, которые, таким образом, были бы отвлечены на 14 мая от Корейского пролива.
23) При эскадре оставлены были только три, вооруженных артиллерией, военных транспорта, один коммерческий пароход с необходимым грузом и два буксирных парохода без груза. Оставленные при эскадре транспорты не уменьшали ее хода.
С появлением главных сил неприятеля, они должны были отдалиться от эскадры под защитой крейсеров, малоценных для поддержки главных сил.
24) Начальник транспортов ушел с коммерческими транспортами в Шанхай, потому что присутствие его там почиталось мною необходимым.
25) Госпитальные суда «Кострома» и «Орел» шли в ночь на 14 мая с топовыми огнями, потому что того требовала конвенция о госпитальных судах.
26) На переходе от Седельных островов к Корейскому проливу, чужие телеграфные знаки впервые получены аппаратами второй эскадры вечером 12 мая, но на горизонте (ограниченном, правда, пасмурностью) не видно было ни дымков, ни вершин рангоута.
27) Утром 13 мая чужое телеграфирование возобновилось. Крейсер «Урал» просил позволения мешать чужим переговорам волнами своей, так называемой, мощной станции (фирмы Телефункен), которая, однако, сама всегда расстраивалась, как только ею начинали действовать.
Я не разрешил «Уралу» этой попытки потому, что имел основание сомневаться в том, что эскадра открыта.
Насколько я припоминаю теперь, мне было доложено около полдня, что в числе понятых знаков были такие, из которых составлялись японские слова: «десять огней»... «большие звезды».
28) Но и такой доклад меня не вполне убедил, что эскадра была открыта в предшествующую ночь.
Я, и в настоящее время, не могу утвердительно сказать, когда, именно, неприятельские разведчики открыли нас: Командующий японским флотом, в своем рапорте о Цусимском бое, говорит, что первым пришел в соприкосновение с второю эскадрою вспомогательный крейсер «Shinano-maru» и только в пятом часу утра, в день боя. Но, может быть, в рапорте, предназначенном для обнародования, умышленно не сообщено о более ранних извещениях. Эскадрою, однако, и крейсер «Shinano-maru» не был усмотрен. Только в седьмом часу утра с правой стороны во мгле обрисовался силуэт крейсера «Idzumi».
29) Я уже показывал, почему нами не применена была дальняя разведка, которая могла бы, если не пробиться через цепь неприятельских разведчиков, то, во всяком случае, показать наши крейсера неприятелю ранее, чем его разведчикам удалось бы увидеть остальные суда второй эскадры. Простым изложением взводимого на меня обвинения, я старался выяснить, как несовместимо применение дальней разведки в том случае, когда, вслед за нею, должен иметь место прорыв слабейшей эскадры через узкость, сильно обороняемую, а как странным мне представляется стремление — рейдом своих разведчиков, возбуждать в подобном случае напряженность внимания противника и упреждать на несколько часов его готовность к отпору; ведь, без всякого сомнения, цепь неприятельская, столкнувшись с нашею, должна бы была, в самый момент столкновения, сообщить своему адмиралу, столь нетерпеливо им ожидаемое известие; следовательно, соединенными усилиями наших и неприятельских разведчиков, японский флот мог бы быть осведомлен о приближении нашей эскадры несколькими часами раньше, чем если б мы ему в том не помогли. Словом, насколько всем очевидна безусловная важность посылки японцами разведочной цепи, чтоб не прозевать нашего прорыва, настолько мне был и остается ясным безусловный вред предпосылки разведчиков от той эскадры, которая должна неотложно прорываться.
Посылка крейсеров, по направлению к Корейскому проливу могла бы иметь смысл, если бы я решил не прорываться вовсе этим проливом или прорываться им через большой промежуток времени в течение которого, частыми появлениями моих крейсеров, можно было бы приучить неприятеля к мысли, что я только задался целью беспокоить его демонстрациями. Но, как я уже объяснял, состояние снабжения эскадры не позволяло мне тратить время на продолжительные демонстрации.
Я должен был ограничиться демонстративным движением к Шанхаю и посылками крейсеров в Желтое морс и по восточную сторону Японских островов. При этих условиях, посылка к проливу такой разведки, которая лишь на несколько часов предупреждала бы прорыв эскадры, не представлялась и не представляется на мой взгляд ничем иным, как пособничеством неприятелю.
Моим вышеизложенным соображениям могут быть противопоставлены указания на те преимущества, которые получал японский флот, вследствие того, что им были высланы крейсера на разведку. На такие указания я могу ответить повторением утверждения моего, что преимущества неприятеля были бы еще больше, если бы его разведчики встретили моих, несколькими часами раньше, чем они встретили мою эскадру.
Я знал в точности численность японского флота, который целиком мог препятствовать прорыву; я пошел на него, потому что не мог не идти. Какую же пользу могла дать мне разведка, если бы, в предвидении ныне торжествующего мнения публицистов, я решил застраховать себя таковою? Говорят, при большой удаче, я заранее знал бы строй, в котором надвигается неприятель. Но такая осведомленность не могла бы быть использована для моей, сравнительно, тихоходной эскадры: неприятель, придя на вид моих сил, не дозволил бы мне начать бой ранее, чем не расположился бы для первого удара так, как ему угодно.
Во всем, только что мною показанном, содержится ответ на вопрос Комиссии, почему не было принято мер, чтобы не допустить неприятельских разведчиков на вид нашей эскадры: если я считал вредным иметь сам разведчиков, то, конечно, моя эскадра должна была, рано или поздно, придти в соприкосновение с неприятельскими разведчиками.
30) Я не пытался гоняться за ними, потому что должен был сосредоточенно подвигаться вперед.
Младший флагман, командовавший крейсерами, тоже считал неразумным, перед боем, рассылать свои суда для побочных предприятий, особенно имея в виду, что мгла закрывала горизонт утром за пределами пяти миль, и, только, к началу боя, постепенно раздвинулась до семи, восьми миль.
31) В ночь с 13 на 14 мая, эскадра, следуя к Корейскому проливу в походном строе, имела в голове цепь из крейсеров: «Светлана», «Алмаз», «Урал», «Жемчуг» и «Изумруд», протяжением более мили поперек курса эскадры. Цепь эта, не несшая никаких огней, кроме фонарей малого углового освещения на корму у первых трех судов, занимавших средние места, ориентировалась сама по отличительным огням; эскадра была невидима ни спереди, ни с флангов и служила заслоном от встречных минных атак, причем на сигнальных постах и у заряженных орудий всю ночь бодрствовали люди, обладавшие лучшим зрением в темноте. (Подобными же заслонами по длине походного строя и с тыла эскадры служили не несшие внешних отличительных огней колонны боевых судов). Из числа судов составлявших переднюю цепь, протянутую поперек курса эскадры, «Светлана», «Алмаз» и «Урал» принадлежали к разведочному отряду, не исполнявшему в данное время разведочной службы, по вышеобъясненным соображениям моим.
Утром 14 мая, эти три корабля, по отданному накануне приказанию, ушли в тыл эскадры, чтобы не стеснять перестроения эскадры из походного строя в боевой, когда в том явилась бы надобность.
32) 14-го мая новые броненосцы эскадры могли бы развивать до 13½ узлов хода, а прочие от 11½ до 12½. Крейсер «Олег», с поврежденным в Кронштадте цилиндром, стянутым обоймой, мог по нужде идти 18 узлов, с тревогой, однако, за целость машины. Крейсера «Светлана», «Аврора», «Урал» и «Алмаз» могли иметь также 18-ти узловой ход, причем «Алмаз», как всегда, рисковал бы целостью своих паровых труб. Крейсера «Жемчуг» и «Изумруд» могли делать короткие переходы по 20 узлов при огромном расходе масла. Крейсера «Дмитрий Донской» и «Владимир Мономах» имели предельную скорость 13 узлов. Наиболее тихоходные транспорты «Иртыш» и «Камчатка» доносили о неспособности держать ход более 10 узлов, но донесения эти не оправдались исследованиями флагманских механиков.
В бою, головные броненосцы имели от 9 до 10 узлов хода, крейсеры же имели переменные хода от 9 до 17 узлов.
33) Принимая во внимание, что во втором отряде броненосцев — «Наварин» не мог развивать более 12-ти, а третий отряд имел предельную скорость в 11½ узлов, головные броненосцы, в сомкнутом строю, не имели права держать более 10 узлов. По ходячему ныне мнению, бой мог принять другой оборот, если бы броненосцы разной подвижности не стремились держаться соединенно, а распределены были на отдельно действующие отряды. Я не согласен с таким мнением.
Двенадцать японских броненосцев действовали в сомкнутом строю, сосредоточивая свой огонь в первом периоде боя последовательно на головных, из числа наших наиболее быстроходных броненосцев, которые все же при этом получали некоторую поддержку следовавших за ними мателотов.
Если бы четыре или пять наших броненосцев, развив свою предельную скорость, отделились от своих слабых товарищей, то японские броненосцы, имея возможность развить скорость большую, чем наши лучшие ходоки, держались бы своего образа действий и, лишь в более короткий промежуток времени, одолели бы сосредоточенными силами цвет нашей эскадры, чтобы, затем, шутя, догнать и побороть покинутых.
Единственно правильною тактикою второй эскадры для нанесения сколько-нибудь чувствительного вреда японским главным силам было соединенное действие наших броненосных отрядов, возможно тесный строй и только захождение, по мере надобности, концевого отряда для действия из фронта или пеленга, хотя бы и неправильного, по хвосту, забегающей в нашу голову, японской броненосной эскадры. Но и этот заходящий фланг не должен был отрываться от прочих судов линии. Так, вот, для того, чтобы наша эскадра могла при настойчивом добром желании сохранять тесный строй и чтобы концевые, форсируя ходом, могли исполнять захождение, не разрывая строя, голова этого строя должна была бы иметь отнюдь не более 10 узлов.
34) Я почитаю необходимым несколько подробнее остановиться на вопросе: почему вторая эскадра была введена в бой не в таком порядке, чтобы все суда могли сосредоточить наисильнейший огонь на одной цели: несколько ранее 1 час. 20 мин. пополудни (по часам броненосца «Князь Суворов») и несколько правее пути по курсу N0 23°, на котором лежал наш І-й броненосный отряд (как и вся эскадра), открылся головной броненосец японских главных сил. Броненосцы второй эскадры были в этот момент построены так: І-й отряд из 4-х судов — в правой колонне, ІІ-й и ІІІ-й отряды, всего 8 судов — в левой; расстояние между этими кильватерными колоннами было около 8 кабельтовов, а головные корабли I и II отрядов были на одной высоте. Я просил бы обратить внимание на мое категорическое утверждение, что расстояние между колоннами было около 8 кабельтовов, а не 15, как значится в историческом документе, помещенном в официозе, издаваемом Великим Князем Александром Михайловичем, который составлен на основании большого числа неверных данных, освещенных предвзятым враждебным намерением: строй двух колонн до боя вызван был обстоятельствами, подробно описанными в моем официальном рапорте. Получился он так: все три отряда броненосцев шли перед этим в одной кильватерной колонне со скоростью 9 узлов. Головной первого отряда, не меняя хода, поворотил на 8 R вправо, а за ним ворочали последовательно 2-й, 3-й и 4-й по порядку мателоты, расстояния между которыми были в 2 кабельтова и, может быть, несколько меньшие, но никак не большие.
Когда 4-й корабль кончал свой поворот на 8 R вправо, головной І-го отряда начал ворочать на 8 R, влево, а голов-ной ІІ-го отряда остался на курсе.
Второй, третий и четвертый мателоты І-го отряда, ворочая в свою очередь последовательно влево, образовали, с «Кн. Суворовым» в голове, правую колонну. Очевидно, что эта правая колонна не могла быть удалена от левой на 15 кабельтовов, а отстояла всего лишь около 8 кабельтовов, и что левая колонна была не впереди и не позади правой, а на одной высоте.
Как только с «Суворова» открыть был «Миказа», «Суворов» немедленно прибавил хода до 11½ узлов, сделав сигнал: «I—отряду иметь 11 узлов», и склонился немного влево, чтобы войти в голову левой колонны. В памятной книжке Великого Князя совершенно неверно утверждается, что «в 1 ч. 20 м. правая колонна повернула вдруг на 8 R влево», т. е. внутрь моря.
Я не настолько был парализован ужасом при появлении неприятеля, как то силится доказать публицист, сотрудник Великого Князя, имеющий, повидимому, доступ ко всем официальным сведениям Морского Министерства. Итак, головной первого отряда (Суворов) склонился влево в 1 ч. 20 м., а в 1 ч. 49 м. выправился на курсе NO 23° впереди колонны II и III броненосных отрядов; 2-й, 3-й и 4-й мателоты I — отряда держали ему в кильватер все это время.
Чтобы определить, какое расстояние было в 1 ч. 49 м. между головным первого отряда и головным второго отряда, можно принять, что первый шел, со средней скоростью, близкой к 11¼ узлам, по линии, близкой к гипотенузе треугольника, 29 минут (и прошел, следовательно, около 5,5 миль), а другой шел по большому катету, со скоростью 9 узлов, и прошел в 29 минут 4 1/3 мили. Так как малый катет того же треугольника (расстояние между колоннами) был равен 0,8 мили, то вся длина большого катета должна была быть равною 5,4 мили, а расстояние между «Суворовым» и «Ослябя» в 1 ч. 49 м. должно было быть 5,4 — 4,33 = 1,07 мили.
Таким образом, я ввел эскадру в бой с таким расчетом, что к моменту поворота моего флагманского корабля на курс колонны II-го и III броненосных отрядов, все корабли І-го отряда могли поместиться, между моим флагманским и броненосцем «Ослябя», даже считая двухкабельтовые расстояния корабля от корабля, не между их центрами (серединами), а между форштевнем одного и ахтерштевнем другого. Когда в 1 ч. 49 м. «Суворов», приведя на NО 23°, открыл огонь, мне показалось, что «Ослябя» находится не на створе мачт «Суворова», а несколько левее, сажен на десять, на пятнадцать. Поэтому я приказал поднять сигнал: «II отряду быть в кильватере І-го».
В настоящее время, повидимому, выясняется, что броненосец «Орел» (4-й—в І-м отряде), при вышеизложенном построении, оттянул и в 1 ч. 49 м. находился не на своем месте, а за правым бортом «Ослябя». Я не имею права этого оспаривать.
Может быть, «Орел» и оттянул по своей вине или по вине третьего в строе (второй номер шел за «Суворовым» в безупречном расстоянии).
Если это верно, то, значит, к моменту моего первого выстрела, я ввел в бой не 12 кораблей, а только 11. Необходимо, однако же, иметь в виду, что, когда с «Суворова» сделан был первый выстрел по броненосцу «Миказа», с расстояния в 32 кабельтова, тогда, «Миказа» был менее одного румба впереди траверза «Суворова»; а, так как, длина строя трех отрядов броненосцев второй эскадры должна была составлять 2,8 мили, то от концевого мателота в III отряде до броненосца «Миказа», расстояние должно было быть не более 42½ кабельтовов. Таким образом, я ввел в бой вторую эскадру в строе, при котором все мои броненосцы должны были иметь возможность стрелять в первый момент по головному японской линии с расстояний прицельной его досягаемости для главных калибров. Не по причине моей сообразительности, а по оправдавшейся вполне самонадеянности, а, может быть, и по ошибочному расчету японского адмирала, в момент первого выстрела с «Суворова», один только броненосец «Миказа» успел уже лечь на курс, параллельный или несколько сходящийся с курсом второй эскадры. Из прочих же японских броненосцев, два разворачивались вслед за «Миказа», а остальные девять еще не подошли к точке последовательного поворота и лежали по отношению ко второй эскадре, за «Миказа» носом в SW-ую четверть. Поэтому точка, в которой находился «Миказа» в момент первого выстрела с Суворова и в которую последовательно приходили, вслед за «Миказа», еще 11 японских броненосцев, оставалась под выстрелами всей второй эскадры (под, так называемым, первым ударом ее) столько времени, сколько потребовалось японской линии, длиною в 2,8 мили, чтобы пробежать через эту точку. Если принять, что японцы циркулировали даже с огромною скоростью в 16 узлов, то на пробег 2,8 мили им требовалось не менее десяти минут. А за эти 10 минут наша эскадра все же продвигалась вперед со скоростью, хотя бы, и 9 узлов. Значит, и концевой нашего III броненосного отряда мог продвинуться по курсу NО 23° на 1.5 мили; и, следовательно, его расстояние до точки, в которую один за другим приходили японские корабли, могло непрерывно уменьшаться и, к концу перестроения японцев, —  уменьшиться до 35 кабельтовов, при чем, в эту точку могли бы быть наводимы все орудия левого борта эскадры и все башни с орудиями больших калибров. Очевидно, по обстоятельствам, хотя и не от меня зависевшим, первый удар нашей эскадры был поставлен, движениями моего флагманского корабля, в необычайно выгодные условия: в момент первого выстрела с «Суворова», головной японский броненосец один мог отвечать на огонь 12 — или (если допустить, что «Орел» не вышел еще тогда из-за борта «Ослябя», то) 11—наших броненосцев, а, затем, в течение десяти минут, пока японцы собирали свою линию, самый отдаленный из наших кораблей мог и должен был уменьшить свое расстояние от японской линии с 42½ кабельтовов до 35 кабельтовов. Пока петля японских броненосцев развязывалась, «Суворов» проходил вперед, а от траверза, кончавших циркуляцию японских броненосцев, приходился ближе «Суворова», флагманский корабль нашего II-го броненосного отряда, «Ослябя». Естественно, что на него и направлялись первые залпы неприятельских кораблей, начиная, может быть, с третьего или четвертого корабля по порядку строя и кончая двенадцатым, — направлялись в те именно моменты, когда каждый из них кончал свою циркуляцию.
Затем, по мере их движения вперед, они переносили залпы на «Суворова» и на «Александра».
Неприятельских залпов, выпущенных по «Ослябя» в первые минуты было, к несчастью, достаточно, чтобы смертельно подбить его; а, затем, концевыми японскими мателотами он был быстро доведен до гибели. Тогда-то, под влиянием паники, вытащенные из воды офицеры и нижние чины команды «Ослябя» горько сетовали, что Командующий эскадрой подвел их под первый удар японцев. Но эти сетования неосновательны: первые выстрелы неприятеля с двух, а, может быть, и с трех головных кораблей выпущены исключительно по «Суворову»; затем ряд кораблей, выходивших на позицию, выпускал по залпу на «Ослябя» и, продвигаясь вперед, присоединял свой огонь к огню кораблей, непрерывно громивших «Суворова», а, несколько позже, и «Александра».
В официальном донесении я подробно разобрал эту легенду. Прежде, чем продолжать показание, я прошу позволения повторить, что моим движением с 1 час. 20 мин. до 1 час. 49 мин. и самонадеянностью адмирала Того, вторая эскадра должна была быть поставлена в неожиданно выгодные условия для нанесения первого удара неприятелю.
Выгода, относительно расположения нашей эскадры, должна была сохраняться от 1 час. 49 мин. до 1 час. 59 мин., или несколько долее, если скорость японцев на циркуляции была менее 16 узлов. Но, без сомнения, наша неспособность воспользоваться этою выгодою лежит всецело на моей ответственности: я виноват и в дурной стрельбе наших судов и в том, что они не удержались так, как я им предоставил возможность держаться.
В памятной книжке Великого Князя Александра Михайловича указывается, что я не кончил построения и тем спутал всю эскадру к тому моменту, когда японцы начали громить ее.
По всей вероятности, автор статьи заимствовал это неверное положение из опубликованного рапорта японского адмирала.
Японский адмирал, получив от разведчиков донесение о наших двух колоннах и, подойдя на вид эскадры, действительно увидел две колонны. Затем, двигаясь перпендикулярно нашему курсу от О-а на W и пересекши нам курс, он все время продолжал видеть две колонны; спустившись к S-ду, с целью напасть всею силою на слабую левую колонну, он ожидал, что колонны состворятся, — и, действительно, скоро хвост правой колонны начал для него створиться с левою колонной. Считая, что головы колонн на одной высоте, он принял этот момент за надлежащий для поворота в NO-ую четверть. Поворачивая, он рассчитывал, что забежит достаточно в голову левой колонны, а, окончив поворот, увидел, что имеет дело с правой колонной, которая, неожиданно для него, выдвинулась. Но он продолжал думать, что правая колонна находится в отдельном плавании и на большем от него расстоянии, чем левая и, судя по английскому переводу его рапорта, стал объяснять себе, что наши суда, после начала боя и уже под влиянием нанесенного им поражения, стали перестраиваться в одну линию (both their right and left lines gradually wended their way to the east, the enemy's fleet in consequence formed in to an irregular single column).
Его, очень темное и правильное, вероятно, лишь в том, что касается оценки им промежутков между нашими судами, объяснение было прочтено всеми нашими офицерами, в том числе и пленными, которые стали на нем базировать и свои заметки и свои донесения. Вероятно, в этом роде объясняет себе обстановку и капитан 1 ранга Озеров, рапорт которого мне впрочем неизвестен, как и многие другие бывших командиров судов 2-ой эскадры. В дополнение к показанному по этому вопросу имею присовокупить, что сигнала сосредоточить огонь на одном головном неприятельском корабле, я не делал. Свобода выбора цели представлялась командующим отрядами, и уже корабли каждого отряда стреляли по цели обстреливаемой адмиралом.

2.

Показание бывшего Контр-Адмирала Небогатова, Командовавшего ІІІ-м броненосным отрядом 2-й Тихоокеанской эскадры.

В эскадре адмирала Рожественского я командовал третьим броненосным отрядом. Перед уходом из России никаких инструкций от Морского Министерства я не получал относительно предстоявшего мне плавания; единственною напутственною бумагою было предписание Управляющего Морским Министерством, которым предписывалось мне идти, с возможною поспешностью, на соединение с эскадрой адмирала Рожественского, причем, по пути, усиленно заняться военным и морским воспитанием офицеров и команд.
Относительно цели посылки 3-й эскадры, я могу сказать следующее: если не ошибаюсь, то в ноябре месяце вице-адмирал Бирилев подал докладную записку на имя Генерал-Адмирала, в которой доказывал необходимость немедленно послать для усиления эскадры адмирала Рожественского вспомогательный отряд из следующих судов: бр. «Император Николай I», бр. бер. об. «Адмирал Ушаков», «Сенявин» и «Апраксин», кр. «Владимир Мономах» и воздухоплаватольный парк — пароход «Русь». Такое предложение адмирала Бирилева весьма жарко поддерживалось в обществе зажигательными статьями капитана 2 ранга Кладо, который неистово обвинял Морское Министерство в бездействии и убедительно доказывал разумность такой посылки, и, вот, когда, под этил двойным давлением, Морское Министерство приступило к изготовлению 3-й эскадры, то ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР, по докладу высшего морского начальства, желая предварительно узнать по этому поводу, мнение адмирала Рожественского, послал ему на Мадагаскар телеграмму, в которой выразил, что, так как, эскадра адмирала Рожественского послана с тем, чтобы отнять от японцев обладание Японским морем, которое всецело перешло к ним, после уничтожения ими нашей Порт-Артурской эскадры, и, чтобы в возможно большей мере споспешествовать этому предначертанию, высылается в помощь эскадре адмирала Рожественского III-й отряд судов.
На эту ВЫСОЧАЙЩУЮ телеграмму адмирал Рожественский телеграммою же донес, что, так как, Порт-Артурской эскадре, состоявшей из более чем 20-ти боевых судов, при значительном количестве миноносцев, не удалось завладеть морем, то он считает, что его эскадра много слабейшая, чем бывшая Порт-Артурская, не в силах исполнить этого предположения, а потому, его намерения ограничиваются прорывом во Владивосток, и уже по совершении этой операции, опираясь на этот порт, можно будет, смотря по обстоятельствам, приступить к наступательным действиям против неприятеля; что посылку III-го отряда считает не только излишнею, но даже нежелательною, так как, он состоит из слабых и малозначительных в боевом отношении судов, присоединение которых к эскадре неминуемо повлечет за собою и увеличение числа транспортов, по крайней мере, на 8 пароходов, что, в свою очередь, усилит трудность плавания эскадры, и, без того, обремененной большим числом их.
Вышеупомянутая телеграмма ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА была послана ЕГО ВЕЛИЧЕСТВОМ, на основании доклада ЕМУ Генерал-Адмиралом мнения совещания, состоявшегося под Его, Генерал-Адмирала, председательством из адмиралов: Великого Князя Александра Михайловича, Авелана, Алексеева, Дубасова, Бирилева, Дикова и Вирениуса; в это совещание был приглашен и я. На этом совещании Генерал-Адмирал высказывал некоторое сомнение в целесообразности дальнейшего следования эскадры Рожественского; Дубасов цифрами указывал на перевес сил на японской стороне, другие же ничего определенного не высказали.
Один только адмирал Бирилев горячо стоял за успех эскадры Рожественского и за необходимость посылки III-го отряда, с целью еще более обеспечить победу над японцами, которых флот, по его словам, после сражения 28 июля весьма значительно потерял в своей силе, некоторые броненосцы имеют сильно избитую броню, что ему известно из заказов, которые сделали японцы в Англии; артиллерия на японском флоте сильно расстреляна и почти все орудия утратили весьма много из своих первоначальных боевых качеств; котлы на всех судах от долгой службы тоже далеко не в удовлетворительном состоянии, так что суда, в большой мере, утратили их боевую скорость. С мнением адмирала Бирилева, видимо, согласились и все остальные, была составлена, соответственно этому решению, телеграмма на имя адмирала Рожественского, которая, по утверждении ЕГО ВЕЛИЧЕСТВОМ, и была послана.
Что касается до того, как я лично понимал свою задачу и в чем видел цель отправления III-го отряда, то должен сказать, что, не преувеличивая боевого значения слабых и устаревших кораблей этого отряда, я не считал их способными с пользою вступить в генеральный бой с японским флотом, но, тем не менее, полагал, что и эти корабли, будучи употреблены на назначения, соответствующие их слабым силам, могли бы принести существенную пользу при прорыве эскадры адмирала Рожественского, в смысле отвлечения на себя, хотя бы какой-нибудь, части японского флота, например, в то время, как эскадра Рожественского форсировала бы какой-нибудь проход ко Владивостоку, ІІІ-й отряд мог демонстрировать в другом месте, и, если бы подобная операция велась бы с сохранением секрета, то, несомненно, могла бы принести немало хлопот японскому адмиралу. Характеристикой того обстоятельства, что само морское начальство не сознавало цели посылки III-го отряда, может служить отзыв адмирала Ирецкого, который, на некоторые требования командира бр. «Сенявин» об исполнении каких-то дефектных работ, отвечал командиру: «Что же вы думаете сражаться с неприятелем? Ведь вы идете только до Суды, и весь ваш поход есть ничто иное, как демонстрация!»
Попыток получить какие-нибудь более определенные инструкции, по отношению к III-му отряду, не делал по той простой причине, что ясно видел, что и само начальство не имеет никаких взглядов по этому вопросу, а, во-вторых, потому, что не считал себя начальником этого отряда, так как Управляющий Морским Министерством адмирал Авелан поручил мне только наблюдение за изготовлением этого отряда, прибавив, что в настоящее время он избирает начальника, который и будет назначен перед отправлением отряда в море; и, действительно, 28 января, будучи в Либаве, я получил телеграмму из Министерства с приглашением немедленно прибыть в Петербург для сдачи дел, назначенному начальником отряда контр-адмиралу Данилевскому; но не более, как через два часа, я получил вторую телеграмму в которой говорилось, что контр-адмирал Данилевский отказался вести отряд, и что все остается по старому; таким образом, я, совершенно неожиданно для себя, попал в начальники этого отряда за два дня до выхода в море; тут уже не время было хлопотать о каких-нибудь специальных инструкциях, да видно было, что если бы я и возбудил эти хлопоты, то они остались бы совершенно бесполезны.
Вооружение отряда, ко времени выхода в море, далеко не было закончено, пришлось взять с собою большое количество мастеровых для окончания работ; мастеровые были возвращены в Россию из Суды; при обыкновенных условиях, отряд, конечно, не вышел бы в море в таком положении, но, в данном случае, нельзя было поступить иначе, так как начальство торопило уходом; что касается до снабжения, то отряд был снабжен вполне достаточным количеством материалов и провизии.
Комплектование судов командою было произведено в высшей степени неудовлетворительно: старой судовой команды было очень мало, да и то более опытные и лучшие люди были взяты на вновь строившиеся минные крейсера и, несмотря на все мои старания, обратно получить их не било никакой возможности; большинство же команды состояло из запасных и новобранцев, не получивших даже строевого рекрутского воспитания; комендоры из запаса совершенно позабыли спою специальность и многие даже не видали пушек и приборов последнего образца; в общем команда представляла собою сброд со всех экипажей, портов и флотов; береговое начальство старалось сбыть со своих рук всех больных, слабых, штрафованных и даже политически-беспокойных людей. Все мои представления по этому поводу порождали только неприятности и оттяжки в назначении людей с тем расчетом, чтобы, в последний момент перед уходом и море, все-таки выслать на суда тех людей, которых желало береговое начальство: последние партии людей прибыли на суда за несколько часов до ухода в море.
Несмотря на такое, в высшей степени, преступное укомплектование судов командою, командирам и офицерам, благодаря их стараниям и такту, удалось за кратковременное плавание превратить этот сброд в согласную дисциплинированную массу: все усиленные работы, ученья производились и высшей степени старательно и безропотно; за все время плавания, ни на одном судне не было ни одного проступка против дисциплины, существовало полное согласие, как между собою, так и между офицерами и нижними чинами.
Одним словом, в этом отношении, за краткое время плавания, были достигнуты самые утешительные результаты; к сожалению, нельзя того же сказать по отношению к обучению команды: краткость времени до соединения с эскадрой Рожественского (всего 83 дня), заканчивание работ, неисполненных в Либаве, постоянные погрузки угля, утомительная, весьма напряженная, вахтенная служба все время на ходу, скудость снарядов, для практики стрельбы, несмотря на усиленные боевые занятия, не дали возможность приготовить команду в боевом отношении так, как этого требовала боевая опытность неприятеля.
Должно признать, что команда вступила в бой, будучи много слабее подготовлена, чем неприятель.
Но должен опять повторить, что эта слабость подготовки зависела не от меня и офицеров или самих нижних чинов, она вытекала из тех преступных обстоятельств, при которых снаряжалась и посылалась 3-я эскадра; в этом виновата вся система, или, скорее, бессистемность Морского Министерства!
За время похода, удалось сделать только две боевые стрельбы — более нельзя было, так как отряд должен был употребить все усилия, чтобы возможно скорее присоединиться к эскадре адмирала Рожественского.
До соединения с адмиралом Рожественским, я не только никаких сношений с ним не имел, но даже не знал о месте пребывания его эскадры.
Перед выходом из Джибути, не имея никаких сведений об эскадре Рожественского, я обратился в Министерство телеграммой с просьбой дать мне указания о последующих действиях, на что получил следующий ответ: «Идите, возможно скорее, на соединение с эскадрой Рожественского, который вышел с Мадагаскара такого-то (не помню) марта, маршрут его нам неизвестен, транспорты для него отправляем в Батавию».
Получив такой неопределенный ответ, я послал госпитальное судно «Кострому» в Батавию, предписав командиру его, по приходе туда, постараться или через консула или же через Министерство, добыть какие-нибудь сведения об адмирале Рожественском и прибыть в известный день на назначенное мною рандеву в Южно-Китайском море; сам же, с отрядом, отправился через Индейский океан Малаккским проливом в Южно-Китайское море; вместе с этим, телеграммою просил Министерство выслать мне из Коломбо в избранную мною точку океана, вне обычного пути коммерческих пароходов, хотя какие-нибудь инструкции для дальнейшего следования.
Министерство этой моей просьбы не исполнило и высланный мною транспорт на условленное место, прождав назначенное время, присоединился к отряду.
Прибыв с отрядом в Южно-Китайское море, в назначенном мною рандеву, встретил, вместо парохода «Кострома», паровой катер с консульским агентом из Сингапура, через которого и получил приказание адмирала Рожественского идти в одну из бухт на Аннамском берегу; близ этой бухты, в море, 26 апреля, присоединился к эскадре адмирала Рожественского. На тот случай, если бы мне, по каким-нибудь обстоятельствам, не удалось соединиться с адмиралом Рожественским и, таким образом, пришлось бы самостоятельно идти во Владивосток, мною, совместно с флаг-капитаном капитаном 2-го ринга Кроссом и флагманским штурманом подп. Феодотьевым, был выработан план следования во Владивосток: выйдя в Тихий океан, южнее Формозы, в обход по восточную сторону Японии, держась от нее в расстоянии не менее 200 миль, войти в Охотское море одним из проходов между Курильскими островами и далее, под покровом господствующих в это время года весьма густых туманов, через Лаперузов пролив достигнуть Владивостока. Имевшиеся при отряде весьма большие запасы угля на транспортах, благоприятная погода в это время в Тихом Океане, установившийся уже опыт погрузки угля с транспортов к океане, возможность буксирования малых броненосцев транспортами — все эти обстоятельства позволяли мне смотреть на этот план достижения Владивостока весьма вероятным в исполнении, тем более, что я был убежден, что весь японский флот не решится крейсировать в это время в Охотском море, вследствие опасности плавания в этих водах, да и кроме того, ему необходимо будет оберегать морское сообщение Японии с Квантунским полуостровом, это последнее соображение позволяло мне надеяться, в худшем случае, встретиться в Лаперузовом проливе только с частью японского флота и, при том, состоящею не из лучших судов.
Мои неоднократные плавания в Охотском море и приобретенное в них знакомство с условиями плавания в этих водах, давали мне надежду благополучно провести отряд во Владивосток.
Несомненно, что когда настало бы время приводить этот мой план в исполнение, то я представил бы его на обсуждение командиров и уверен, что они вполне согласились бы с моим мнением.
26 апреля в море, у берегов Аннама, мой отряд присоединился к эскадре адмирала Рожественского; тотчас же сигналом я был приглашен к адмиралу, который, встретив меня на верхней палубе, провел в адмиральскую столовую, где мы и беседовали в присутствии всех чинов его штаба; беседа эта имела вид общего частного разговора, так как предметом ее были вопросы совершенно постороннего содержания, ничего общего не имеющего с предстоящим делом.
Сначала я полагал, что адмирал не желает в присутствии чинов своего штаба говорить со мною о предстоящих действиях и что оп пригласит меня к себе отдельно для деловых разговоров, но этого не случилось, так как через полчаса такой частной беседы адмирал отпустил меня, с приказанием на утро с рассветом вести свой отряд в бухту Куа-бе для погрузки угля и для приготовления к предстоящему плаванию.
Во время разговора с адмиралом Рожественским, между прочим, я ему сказал, что, имел намерение, в случае не состоявшегося соединения с ним, идти во Владивосток самостоятельно, Лаперузовым проливом, но эти мои слова он пропустил мимо ушей и не поинтересовался никакими деталями. Это был единственный раз, когда я виделся с адмиралом Рожественским, так как, с тех пор, он ни разу не приглашал меня к себе и не был ни разу на моих судах. Ни о каком плане, ни о каком деле, мы с ним никогда не говорили; никаких инструкций, или наставлений, он мне не давал и после этого раза, я первый раз встретился с ним уже в Японии в июле месяце, когда он приехал из Сасебо в Киото.
Стоя в бухте Куа-бе 30 апреля, т. е. за три дня до нашего ухода, я получил от адмирала Рожественского предписание следующего содержания: «После первой части предстоящего пути предполагается отпустить некоторые из транспортов, после второй — другие транспорты, причем, первую часть перехода предположено сделать со скоростью 9-ти узлов, вторую — 10-ти узлов и третью—11 узлов; на время боя ход был назначен в 11 узлов; бой предполагается вести в строе одной кильватерной колонны, причем концевым отрядом был назначен мой ІІІ-й броненосный отряд, хотя, смотря по обстоятельствам, он мог быть назначен и в середину строя общей кильватерной колонны».
Никакого плана боя, или указаний, относительно ведения его, не было; вообще, какие намерения имел адмирал Рожественский, — это было для меня вполне неизвестно.
Считая свой отряд, как позднее отправившийся в плавание, значительно отставшим в тактическом и боевом отношении от эскадры адмирала Рожественского, я еще, до соединения с ним, внушил своим командирам и офицерам необходимость немедленного, по присоединении, ознакомления со всем тем, что выработано на эскадре, относительно предстоящих боевых действий и принятие экстренных мер к введению всего этого и на судах III-го отряда, но каково же было наше удивление и горькое разочарование, когда, при первом же знакомстве с эскадрою, мы убедились, что за все время плавания на ней ничего не было сделано, относительно боевой подготовки, как судов, так и личного состава, что в этом отношении наш, сравнительно молодой, отряд далеко ушел вперед, против эскадры адмирала Рожественского.
Так например, на моем отряде была выработана инструкция поверки дальномеров, а самая поверка практиковалась уже с самого вступления в Индейский океан, между тем, как на эскадре адмирала Рожественского этот вопрос совершенно даже не подымался, и, только, по ознакомлении с постановкой этого дела на судах моего отряда, адмирал Рожественский издал инструкцию, — испорченную копию с моей, и начал поверку дальномеров за несколько дней до боя. Не было выработано никаких инструкций по приготовлению кораблей к бою, одним словом, в тактическом и боевом отношении, эскадра Рожественского представляла собою какой-то сброд судов, ничего общего между собой не имеющих, никакими началами не руководимых, но только поглощенные заботами о погрузке угля и репетованием чрезвычайно сложных сигналов самого мирного содержания.
Но еще более удручающее впечатление на всех нас, вновь прибывших, произвело нравственное состояние всего личного состава эскадры адмирала Рожественского.
Командиры судов и офицеры эскадры Рожественского были возмущены и глубоко оскорблены его грубым, заносчивым и презрительным обращением с ними; таковое обращение роняло их престиж в глазах подчиненных.
Никакие соображения командиров не только не принимались адмиралом в расчет, но встречались презрительно, с ясными намеками на то, что в головах их нет и капли мозга, и тут же отдавались в самых, самых грубых выражениях приказания, диаметрально противоположные предложению командира, так например, на доклад командира бр. «Наварин», что прием 300 тонн пресной воды для его броненосца неблагоразумен, адмирал грубо приказывает ему принять 400 тонн воды. Многие командиры, на языке адмирала, имели прозвища, граничащие с площадной бранью, и адмирал нисколько не стеснялся употреблять эти прозвища громко на верхней палубе, в присутствии судовых офицеров и команды.
Так например, он отдавал громко на мостике флаг-офицерам такой приказ: «Поднимите такой-то сигнал этой похотливой стерве»; кто под этим прозвищем подразумевался адмиралом — было всем известно.
Понятно, что таким обращением, адмирал породил среди командиров и офицеров, угнетенное, озлобленное состояние духа и все с нетерпением и покорностью ждали какого-нибудь конца, благополучного, или нет, лишь бы скорее выйти из такой нечеловеческой обстановки.
Нравственное состояние нижних чинов тоже было не лучше: обессиленные дальним трудным походом, бессмысленными, часто совершенно бесполезными, перегрузками угля из одного транспорта в другой, удрученные бездельными, ясно не имеющими никакого боевого значения, ученьями, (напр., на Мадагаскаре производились шлюпочные ученья, десантное, вылавливание мин, — а боевая стрельба, хотя и производилась, но очень редко, и при том в каких-то наивно детских условиях), малой заботой адмирала о сохранении их сил, грубое обращение самого адмирала, не гнушавшегося собственноручно бить сигнальщиков, вестовых и других, — все это вселило в них дух недовольства, выразившийся в неоднократных бунтах на судах эскадры. Все это положение ясно сознавалось, как мною, так и всеми чинами эскадры, да и, вероятно, сам адмирал Рожественский, в данном случае, не был другого мнения, и собери он совет, то, несомненно, на нем были бы высказаны эти истины; но адмирал хранил глубокое молчание, держал себя неразгадываемым сфинксом, и эта таинственность его заставляла нас предполагать, что, может быть, он обладает какими-нибудь секретными сведениями, которые послужат нам в пользу при выходе из такого тяжелого положения. Но, к глубочайшему нашему огорчению, последствия показали, что адмирал Рожественский не только не обладал никакими сведениями, относительно предстоящей встречи, но даже и не заботился о получении их, (хотя бы из Шанхая), не имел никакого плана дальнейших действий и ввел свою эскадру в узкий Цусимский пролив по какому-то, до сих пор не разъясненному, ослеплению.
12 мая, после полдня, когда эскадра находилась в расстоянии 35 миль от Saddle I-s, по отделении от нее транспортов в Шанхай, сигналом с бр. «Суворов» был назначен курс NО 70, ведущий к Восточному Корейскому проливу, приблизительно, в расстоянии 20 миль от острова Квельпарт; только с назначением этого курса, можно было догадываться, что адмирал Рожественский имел намерение вести эскадру Корейским проливом.
13-го мая, до и после полдня, производили эволюции по сигналам адмирала: «Неприятель спереди» и «Неприятель сзади», целью которых, вероятно, адмирал имел показать, какого рода построения он желает произвести в обоих случаях; производилось это следующим образом: поднималось одновременно 5 сигналов, которыми указывалось, что делать каждому отряду, напр.: II-му отряду делать то-то, І-му то, III-му то, крейсерам, транспортам и т. д.; так как все эти соображения адмирала являлись перед нашими глазами впервые, то чтение, усвоение и уяснение себе цели каждого движения, требовали немалого времени, при чем, естественно, иногда появлялись недоразумения, которые требовалось разъяснить, а потому эволюции эти исполнялись весьма медленно и нестройно, что, в свою очередь, вызывало дополнительные указания адмирала; одним словом, все эти эволюции производились таким естественным образом, как всякое дело, которое ведется в первый раз, без всякой предварительной подготовки; послеобеденная эволюция так и не была доведена до конца, и эскадра построилась в походный строй для дальнейшего следования. О смерти адмирала Фелькерзама я узнал уже в Японии через несколько дней после сражения. Я убежден, что неприятель непрерывно следил за нами, начиная с времени нашего пребывания в бухте Куа-Бе; так, во время нашей стоянки в этой бухте, был замечен какой-то европеец, разъезжавший на шлюпке между судами, его арестовали и, если не ошибаюсь, по опросе его, он назвался корреспондентом какой-то газеты.
Что же касается до следования эскадры от бухты Куа-бе до Цусимского пролива, то оно совершалось так открыто, что не оставалось ни малейшего сомнения в том, что неприятель следит за нами посредством встречавшихся нам днем коммерческих пароходов.
Ночью же, эскадра шла без соблюдения малейших предосторожностей для скрытия своего места, все суда несли отличительные огни, а частая сигнализация, по системе Степанова, часто преображала эскадру в какой-то торжественный кортеж, ярко иллюминованных судов, растянувшийся на расстоянии 3 — 5 миль.
III-й броненосный отряд, бывший под моей командой, почти весь переход от Либавы, за малым исключением в первое время плавания, шел ночь без огней, при чем, время от времени, буксирный пароход «Свирь» посылался мною осматривать все суда отряда, не видно ли с них хотя малейшего огня; все узкости, в том числе Гибралтарский и Малаккский проливы, были мною пройдены ночью, при полном отсутствии каких-либо огней на судах, чем я объясняю полное неведение всей иностранной прессы о времени прохода моим отрядом этих проливов. Во время стоянки моего отряда у полуострова Скагена, через командира датской канонерской лодки, я получил уведомление от нашего посланника при датском дворе, что, во время предстоящего мне пути Немецким морем, японцы готовятся устроить мне засаду, с целью вызвать какой-нибудь инцидент, пытаясь помешать дальнейшему следованию отряда. Оставляя достоверность этого уведомления на ответственности того официального источника, из которого оно исходило, я решил, тем не менее, принять меры к избежанию этой, может быть, и фиктивной опасности, избрав курс вдоль голландского берега, т. е. путь, которому, обыкновенно, не следуют коммерческие суда при пересечении Немецкого моря и на котором не располагаются рыбачьи эскадры для ловли рыбы.
Отряд проследовал по этому пути совершенно спокойно, встретив очень малое число коммерческих судов.
В начале 1-го часа пополудни 14-го мая, последовал сигнал с бр. «Князь Суворов»: «1-му отряду иметь ходу 11 узлов и повернуть всем вдруг на 8 R, вправо, а второму и третьему отрядам иметь 9 узлов». До исполнения этого сигнала, эскадра следовала курсом NО 23°, в строе обшей кильватерной колонны, имея транспорты, миноносцы, крейсера и разведочный отряд позади эскадры; курс же NО 23° был взят в полдень, согласно сигнала, поднятого еще утром.
Когда І-й отряд, во исполнение предыдущего сигнала, отошел на 7 каб. вправо, то, повернув на прежний курс, выстроился в строй кильватера, после чего, сигналом было назначено иметь 9 узлов ходу.
Около 1 часу показались неприятельские суда по направлению правого крамбола, приблизительно, в расстоянии 10 миль, идущие перпендикулярным курсом, т. е. на пересечку эскадры. Когда выяснилось, что неприятельские суда имеют намерение, перейдя линию курса нашей эскадры, перейти на левую сторону ее, последовали сигналы с бр. «Князь Суворов»: «І-му отряду иметь ходу 11 узлов, а II-му и III-му отрядам вступить в кильватер І-му отряду, повернуть всем вдруг на 2 R влево».
Во время этого маневра, при приближении І-го отряда к линии курса ІІ-го и III-го отрядов, этим последним отрядам пришлось уменьшить ход, чтобы не набежать на подходивший первый отряд, отчего вся эскадра представляла собою весьма неправильный строй, так оказать, «скучилась»; за это время часть японских судов, сделав последовательно поворот на 24 R влево, поспела лечь параллельно нашему курсу в расстоянии 35 каб. (приблизительно) от бр. «Князь Суворов».
В 1 час 35 мин. с бр. «Князь Суворов» был открыт огонь и все наши суда также начали стрелять, исключая бр. «Император Николай I», так как расстояние от него до неприятеля (50 каб.) было недосягаемо для его орудий.
Что касается до последовательности основных причин пашей неудачи при Цусиме, то на этот вопрос затрудняюсь ответить, так как этих причин весьма много и перечислять их в настоящем почти невозможно, так как этот вопрос составил бы целую книгу, а потому, я ограничусь перечислением только некоторых и именно тех, искоренение которых, по моему мнению, хотя отчасти, могло бы, если не предотвратить, то уменьшить размеры катастрофы:
1) неприятель имел перед нами громадное преимущество, как в материальном отношении, так и в тактической и боевой подготовке;
2) принимая во внимание первую причину, безумно было предпринимать открытый, дневной прорыв через узкий пролив;
3) был-ли какой-нибудь план у адмирала Рожественского для исполнения этой операции, я до сих пор не знаю и сильно в этом сомневаюсь, могу сказать только, что никто из адмиралов и командиров этого плана не знал;
4) в последнюю минуту перед боем, адмирал, видимо, колеблясь, перестраивал свою эскадру, каковое перестроение повело к тому, что начало боя застало наши суда в какой-то неопределенной куче;
5) бесполезная, излишняя перегрузка значительно уменьшила скорость наших судов и без того меньшую неприятельской;
6) присутствие транспортов сильно ослабило боевые силы наши, так как отвлекло весь крейсерский отряд на охранение их и не позволило этому отряду действовать совместно с нашими главными силами; этот отряд, благодаря своей большой скорости мог бы держаться от неприятеля в особом благоприятном положении для оказания нам содействия;
7) полная осведомленность неприятеля о нашем приближении, с другой же стороны, — полнейшее наше неведение о месте нахождения его;
8) полнейшее пренебрежение принятием, хотя каких-либо, мер к замаскированию нашего движения;
9) устранение, или ослабление, этих причин было вполне в руках адмирала Рожественского, — но он ничего не сделал в этом отношении.
Извещение о передаче адмиралом Рожественским командования мне, я не получал; около же 5½ часов вечера, флаг-офицер лейтенант Сергеев доложил мне, что у нас по борту прошел миноносец, командир которого голосом и семафором передавал следующее: «Адмирал Рожественский приказал вам идти во Владивосток».
Около 5 часов вечера, не видя распоряжений Командующего эскадрой, а также, не имея никаких сведений о судьбе, старшего по нем, контр-адмирала Фелькерзама, я решил взять курс NО 23°, указанный еще до боя и ведущий во Владивосток, во исполнение чего, поднял сигнал «Курс NO 23°», каковой сигнал и был принят ІІІ-м броненосным отрядом; передовые же два броненосца «Бородино» и «Орел», хотя и не отвечали на мой сигнал, но маневрировали так, что склонялись к назначенному курсу.
В 7¼ ч., с заходом солнца, прекратился бой, японцы повернули на 8 R вправо, легли на 0 — и удалились; в это же время, на правом крамболе показалась флотилия неприятельских миноносцев; в этот момент я вступил в голову колонны, а «Орел» заступил место второго.
Когда миноносцы приблизились на расстояние 19 каб., то был открыт наш огонь скорострельной артиллерией правого борта, положено право на борт и взят курс в SW четверть, за линию наших крейсеров, (они, по моим соображениям, в это время должны были находиться позади нас на правую раковину), для того, чтобы не мешать их более многочисленной и крупной скорострельной артиллерии окончательно отразить атаку миноносцев. Атака была отбита.
Курсом в SW четверть шел до начала 9 часа, во избежание наскочить, на могущие быть разбросанными неприятелем, плавучие мины, после чего, привел на курс NО 23°.
Насколько можно было видеть, за темнотою, наши броненосцы и крейсера последовали за мной; полагаю, что, в это время, часть крейсеров не повернула за мною на NО 23°, а продолжала идти в SW четверть, вследствие чего и отделилась от меня для следования в Манилу.
При погрузке в море угля 10 мая, береговые броненосцы, по приказанию адмирала Рожественского, пополнили свой запас до 500 тонн; я полагал ограничиться 400 т., но адмирал Рожественский поднял сигнал: «Начальнику III-го броненосного отряда научить свои суда принять 500 т. угля», что и было, конечно, исполнено.
Таким образом, к началу боя, суда имели более 400 т. угля, а броненосец «Апраксин» 15 мая, в момент сдачи, имел запас угля и 380 т., каковое количество все-таки более предельного, — определенного указаниями Технического комитета и внесенного в формуляр этого судна.
Наибольший ход, который могли дать суда моего отряда, был 11,2 узла.
Предположение, что у неприятеля были подводные лодки, я категорически отвергаю, так как нет никаких указаний на это предположение.
По внешнему виду, неприятельские суда 15 мая были в полной исправности, впоследствии такое наше предположение вполне оправдалось, когда представились нашим офицсрам случаи ближайшего ознакомления с повреждениями японских судов; на другой день я сам видел бр. «Миказа» и «Фуджи» в полной исправности и порядке, что производило впечатление, как будто, эти суда накануне были на учебной стрельбе, а не участвовали в ожесточенном бою; на первом из этих броненосцев, я сам видел последствия удара нашего снаряда 8 — 10 дм. калибра в надводную часть, против основания кормовой башни: в борту броненосца образовалась круглая дыра, диаметром, почти равным калибру снаряда, затем снаряд, пролетев через буфетную каюту, пробил насквозь деревянный шкаф, дверь и, ударившись в основание башни, вероятно, раскололся на большие куски, не причинив никаких повреждений вокруг, если не считать, перебитой в нескольких местах, водяной трубы да попорченной краски. Такое слабое разрушительное действие наших снарядов, я отношу к следующим причинам:
1) полная неудовлетворительность устройства воспламенительных трубок снаряда, вследствие чего, по меньшей мере, 75% наших снарядов не разрывалось; это обстоятельство еще было замечено при попадании 75 мм. снарядов при стрельбе с бр. «Князь Суворов» по крейсеру «Аврора» в Немецком море, причем оказалось, что из нескольких попавших снарядов в крейсер ни один не разорвался;
2) от весьма малого количества пироксилина в самих снарядах; вследствие каких-то соображений в последнее время перед войной, были понижены требования на доброкачественность металла для снарядов, вследствие чего стенки их пришлось делать толще из боязни, чтобы снаряды не раскалывались в дуле орудия, или же преждевременно, а отсюда и естественное уменьшение количества пироксилина в снаряде; курьезно, что величина разрывной трубки для 11 дм. снарядов и для 75 м.м. одинакова, а потому разрывной заряд этих последних настолько мал, что часто даже не в силах разорвать стенок снаряда,
3) первоначальное качество бездымного пороха и пироксилина могло измениться к худшему по следующим обстоятельствам: за неимением в Либаве погребов для хранения судовых боевых запасов, они хранились в Кронштадте, таким образом, на суда 3-й эскадры, вооружавшейся в Либаве, весь боевой запас пришлось перевозить в зимнее время из Кронштадта сначала до Ораниенбаума по льду на лошадях, затем по железной дороге на открытых платформах в Либаву и здесь, в ожидании погрузки на суда, эти запасы оставались под открытым небом в продолжение недели и более; приняв во внимание перемены погоды от сильных морозов до оттепелей и мокрого снега, а также то, что впоследствии, при переходе тропиками, температура в боевых погребах держалась выше 40° R в продолжение двух месяцев, невольно возникает вопрос, не могли ли эти атмосферические аномалии вредно повлиять на бездымный порох и пироксилин, в смысле ослабления их боевых качеств, вредно отозвавшегося на меткости стрельбы и разрыве снарядов.
Все корабли эскадры были до чрезвычайности перегружены углем, пресной водой и разными запасами, не только излишними, но даже опасными по время боя.
Вот некоторые данные о состоянии броненосца «Орел» перед боем: водоизмещение — 15000 т., перегрузка, против проекта, — 1470 т., метацентрическая высота около —  2'3, вместо первоначальной, по проекту — 4'.
Крен, при котором начинает входить в воду батарейная палуба, — 7,5°, между тем, как этот крен в проекте был 11°.
Я привел здесь данные для бр. «Орел», хотя, должен сказать, что и другие броненосцы, да и вообще все суда эскадры, были перегружены в такой же, если не в большей, степени.
Если такая перегрузка могла считаться допустимой, перед выходом в море для предстоящего длинного океанского перехода при благоприятной погоде, то она же, перед вступлением в бой, является уже преступной. И в самом деле, благодаря такой перегрузке, суда имели очень малую метацентрическую высоту, т. е. уменьшили свою остойчивость до пределов, вне всякого благоразумия, и что же из этого произошло? Вода, употреблявшаяся для тушения пожаров в батареях и на верхней палубе, скоплялась в батарейной палубе, откуда не имела стока за борт, так как, по какой-то непостижимой кораблестроительной небрежности, в этой палубе не было устроено шпигатов, и эта вода, усиленная еще тою, которая попадала в эту же палубу, через разбитые полупортики 75 м.м. орудий и через бортовые пробоины в небронированных частях борта, представляла собой большой надводный груз, настолько вредно отзывавшийся на уже и без того ослабленной остойчивости судна, что и небольшой крен неминуемо оканчивался переворачиванием броненосца.
Вот истинная, очевидная причина, почему наши лучшие броненосцы перевернулись!
Что бр. «Князь Суворов» был потоплен вечером минами, а не перевернулся во время боя, подобно броненосцам «Император Александр III» и «Бородино», объясняется тем, что одним из первых существенных повреждений, полученных им от артиллерийского огня, было повреждение рулевого аппарата, вследствие чего, он не мог править рулем, а должен был управляться машинами; невозможность класть руля и было для броненосца спасением от перевертывания, так как, при положении руля, даже не на борт, эти броненосцы, даже и при обыкновенных обстоятельствах, получали значительный крен, часто продолжавшийся весьма долго, а потому, естественно, что при тех плачевных обстоятельствах и при массе воды в батарейной палубе этого броненосца, положение руля, сравнительно на небольшой угол, должно было произвести крен, ведущий к трагическим последствиям, как это случилось на злосчастных первых двух броненосцах.
Бр. «Адмирал Ушаков» отделился от эскадры в ночь с 14 на 15 мая, но в каком часу, сказать не могу.
Приблизительно через ¾ часа после начала боя, бр. «Ослябя», поврежденный, вышел из строя, а бр. «Сисой Великий», «Наварин» и крейсер «Адмирал Нахимов» оттянули линию кильватера и расстроили ее, вследствие чего образовался большой промежуток между І-м и ІІ-м отрядами, для заполнения которого, ІІІ-й отряд, следуя мне, обошел II-й по левому, обращенному к неприятелю, борту, занял вышесказанный промежуток и продолжал маневрировать, следуя, впереди идущему, І-му отряду.
Так как, во время боя, І-й отряд не держал более 9 узлов ходу, то и мой отряд ни одного момента не испытывал неудобства от недостаточности хода, напротив, по временам, приходилось даже уменьшать ход, так как бывали случаи, что мой отряд набегал на I-й.
Сигнала с бр. «Князь Суворов» в 10-м часу утра: «Когда неприятель покажется с тылу, то броненосцам построить фронт направо и налево, крейсерам и транспортам выходить вперед», я не видел и никогда не слыхал от других, чтобы он был поднят.

Н. Небогатов.

Отредактированно vs18 (01.09.2010 23:36:55)

4.

Показание бывшего Командующего отрядом транспортов 2-ой Тихоокеанской эскадры Генерал-Майора по адмиралтейству Радлова.

Транспортный отряд 2-й эскадры флота Тихого океана состоял из следующих судов: 1) плавучая мастерская «Камчатка», 2) транспорт «Анадырь», 3) транспорт «Иртыш», 4) транспорт «Корея», 5) транспорт «Малайя», 6) транспорт «Князь Горчаков», и 6) буксир «Русь», транспорты Добровольного флота: 7) «Киев», 8) «Ярославль», 9) Воронеж», 10) «Владимир», 11) «Тамбов», транспорты Русского Общества Пароходства и Торговли: 12) «Юпитер», 18) «Меркурий», 14) «Китай» и 15) «Русь». Первые три, под военным флагом, вооруженные 75 и 47 мм. орудиями, остальные, под коммерческим флагом и невооруженные. Самым большим ходом обладал транспорт «Корея», до 14 узлов, остальные — средним ходом в 11 узлов, за исключением транспорта «Князь Горчаков» — в 9½ узлов.
Из Балтийского моря вышли первые шесть судов: пароходы Добровольного флота и Русского Общества присоединились к отряду контр-адмирала Фелькерзама 3 ноября в Судской бухте, выйдя из портов Черного моря.
Для ведения отчетности по приему и расходу казенных грузов, находящихся на транспортах, на каждый пароход были назначены содержатели — кондукторы и в помощь им унтер-офицеры по специальностям.
В хозяйственном отношении все эти лица подчинялись флагманскому интенданту 2-й эскадры, капитану 2 ранга фон-Витте, в распоряжение которого были командированы Командующим 2-й эскадрой: лейтенант Редкин, мичман Казакевич и прапорщик по морской части Стецкий.
Все распоряжения Командующего эскадрою, а также его приказы, сообщались на отдельные транспорты через заведывающего ими.
Сигналы Командующего эскадрою, относящиеся до транспортов, если делались по военному своду, то передавались на транспорты по международному своду — штабом заведывающего.
Боевые запасы были погружены на «Анадырь», «Иртыш» и «Корею», имевших, кроме того, уголь и провизию. Остальные транспорты имели уголь, сухую и мокрую провизию, часть минных и артиллерийских запасов, распределенных, по возможности, поровну.
Все транспорты были в достаточной мере снабжены буксирами, как проволочным, так и тросовыми для буксирования миноносцев, и в случае надобности, и больших судов эскадры.
На транспортах Добровольного флота, поставили в Севастополе приспособления «Спенсер-Миллера» для погрузки угля на ходу, но ими не пришлось пользоваться, грузили же уголь в море судовыми барказами и ботами, специально построенными для погрузки угля и находившимися на каждом пароходе, в числе от 4 до 8-ми. Погрузка угля в море, впоследствии, помощью этих средств, шла очень быстро и броненосцы, а также крейсера, принимали и час до 45 тонн. Миноносцы грузили, подойдя к борту транспортов с подветренной стороны. На переходе от Мадагаскара до Седельных островов, было 10 общих погрузок угля в открытом море; на боевые суда, кроме миноносцев, «Камчатки», госпитального «Орла» и буксира «Русь», передано при этом до 85000 тонн угля.
Печеный хлеб, провизия и другие запасы передавались также, пользуясь остановкою при погрузках угля.
Миноносцы буксировались около 6000 миль, причем пары поддерживались на них в одной кочегарной и винтам давали число оборотов, соответствующее ходу эскадры, от 7½ до 10 узлов.
Тросовые буксиры оказались непригодными при ходе больше 8 узлов, постоянно лопались или перетирались, несмотря на принятые меры. Хорошо выдерживали проволочные, толщиной от 4½" до 6", но длина их должна быть не менее 180 саж. Для погрузки угля транспорты были расписаны по судам эскадры, и порядок погрузки был объявлен в особом приказе Командующего эскадрою.
Отряд контр-адмирала Фелькерзама, шедший Суэцким каналом, 16 декабря прибыл в Носси-бе, на Мадагаскаре, и 26-го соединился с эскадрою вице-адмирала Рожественского, там же.
Уход эскадры был назначен на 1 января, но, затем, это приказание было отменено, чтобы выждать приход отряда капитана 1 ранга Добротворского, состоявшего из крейсера I ранга «Олег», крейсера II ранга «Изумруд», крейсеров «Рион» и «Днепр» и транспорта «Иртыш».
Стоянка эскадры затянулась до 4 марта. В течение этого времени, боевые суда выходили на стрельбу и эволюции 12, 13, 15, 18, 25 и 26 января, а также 1 и 8 февраля, всего 8 раз. Миноносцы и минные катера, почти ежедневно, производили учения, атакуя эскадру днем и ночью и маневрируя отрядами. Каждую ночь высылались сторожевые дозорные миноносцы на довольно значительные расстояния от рейда. На рассвете миноносцы возвращались. Известия о движениях судов на более далеких расстояниях получались, благодаря любезности французского морского начальства. Два раза в неделю приходили в Носси-бе лодка «Capricorne» или французские миноносцы из Diego Suarez и Majunga и доставляли на эскадру телеграммы из Европы. Носси-бе связан с Diego Suarez оптическим телеграфом, но в дождливый период, январь и февраль, этот род телеграфа приносил мало пользы, поэтому сведения о движении судов около Мадагаскара получались, кроме военных судов, еще и от почтовых пароходов «Messageries Maritimes», а также, через посредство германского парохода «Mimi Horn» и французского «Espérance», посылавшихся по мере надобности в Majunga. Первый был зафрахтован для перевозки угля через посредство русского консула в Киле, а второй — Гинсбургом для провизии и замороженного мяса.
Ранее предполагалось, что шесть больших германских угольщиков, принадлежащие компании N. Deutscher Lloyd и присоединившиеся к эскадре в Носси-бе, пойдут с нами до Камранга и будут в пути давать уголь на суда, но в феврале выяснилось, что они согласны дать уголь в бухте Камранг, но пойдут отдельно. Вследствие этого, явилась необходимость перегрузить с них, как можно больше, угля на эскадренные транспорты; эта работа была выполнена за время стоянки.
4 марта при съемке с якоря, эскадра состояла из 43 вымпелов, со включением миноносцев и транспортов. За переход Индейским океаном, даже транспорты с миноносцами на буксире научились настолько сохранять свое место в строю, что удачно прошли самую узкую часть Малаккского пролива ночью, в 4 колонны, при дистанции 1½ кабельтова между судами.
Сингапур был пройден в 2 часа дня 26 марта; первое известие о русской эскадре было получено здесь, всего за несколько часов, пароходом «British India», обогнавшим эскадру утром, того же числа.
31 марта, вечером, транспорты вошли во внутренний рейд Камрангской бухты, боевые суда стали на якорь на наружном рейде. На этом переходе встретили английский крейсер I ранга «Sutley» и другой II ранга, спешившие из Гонконга в Сингапур, получив известие о нашем приходе.
С 1 по 6 апреля боевые суда пополняли запасы угля с транспортов и германских угольщиков, пришедших также сюда.
6 апреля транспорты «Киев», «Юпитер», «Китай» и «Князь Горчаков» были отправлены, после окончательной выгрузки их, в Сайгон, под конвоем «Кубани», «Терека» и «Урала».
10 апреля был последний общий совет на флагманском корабле «Князь Суворов», при участии флагманов, начальников отрядов и всех командиров военных судов. Обсуждались вопросы о порядке плавания, вероятности встречи японского флота при проходе Цусимского пролива, при чем некоторые командиры высказывали предположение, что японский флот пропустит нас без боя до Владивостока.... Но большинство и адмирал были противоположного мнения. За время стоянки в Носси-бе, были несколько раз советы из начальников эскадр и командиров.
10 апреля французское правительство известило, что эскадра не должна оставаться в Камрангской бухте долее рассвета 13 апреля. Поэтому боевые суда вышли 12-го в море, оставив транспорты пополнять уголь с германских пароходов.
12-го вечером пришел на рейд контр-адмирал de-Jonquiéres на авизо «Descartes» и напомнил о необходимости нашего ухода; ему было сообщено, что все транспорты уйдут с рассветом.
13-го утром перешли в бухту Ван-Фонг, в 80 милях к северу от Камрангской. Эта бухта открыта с моря и, будучи расположена как раз на пути пароходов из Сайгона в Гонгконг и обратно, давала возможность, мимо идущим судам, сообщать о нас сведения.
До 20 апреля броненосцы и крейсера принимали уголь с германских угольщиков и утром этого числа, вышли в море, в ожидании прихода французского адмирала de-Jonquiéres на крейсере «Guichen», который должен был снова напомнить нам о нежелательности нашего пребывания у берегов Индо-Китая.
Действительно, в 9 часок утра, крейсер «Guichen» стал на якорь.
Командующий эскадрой, знавший о предполагаемом приходе французского адмирала, оставил мне предписание сделать немедленно визит Де-Жонкьеру и передать, что боевые суда держатся в море, а транспорты уйдут в самом непродолжительном времени, окончив нужные исправления.
Де-Жонкьер передал мне два письма вице-адмиралу Рожественскому, с содержанием которых он меня познакомил. В официальном письме был сообщен текст протеста французского правительства против образа действий нашего флота, обращающего нейтральную бухту в базу для приготовления к военным действиям. В частном письме выражалось глубокое сожаление Дѳ-Жонкьера в том, что на его долю выпало неприятное поручение передать вице-адмиралу Рожественскому этот протест и, вместе с тем, сообщалось, что в это время года в Сиамском заливе господствуют штили и, стоя в открытом море в расстоянии 15 миль от берега, можно безопасно пополнять всякие запасы и делать исправления, не нарушая нейтралитета. Передал также для раздачи на суда эскадры, сочиненную им, оду в честь защитников Порт-Артура. Конечно, адмирал Де-Жонкьер, выполняя поручение генерал-губернатора Индо-Китая, выбирал время для осмотра берегов таким образом, чтобы не застать боевой флот на рейде.
21-го, после ухода крейсера «Guichen», эскадра вернулась на якорные места и продолжала погрузку угля и провизии.
26 апреля эскадра, вместе с транспортами, вышла в море на соединение с отрядом адмирала Небогатова. Оказалось, что на этих судах запас угля был несоответственный приказаниям Командующего, поэтому они, вместе с транспортами, вошли в Port-Dayot, — совершенно закрытую бухту, прилегающую к Ванг-Фонгской бухте. Боевые суда остались в море.
К транспортному отряду присоединились еще «Курония», «Ливония», «Герман Лерхэ», «Граф Строганов» — наливной, плавучая мастерская «Ксения» и буксир «Свирь».
Работая беспрерывно днем и ночью, нагрузили броненосцы Небогатова 1½-ным запасом угля, и, отпустив в Сайгон «Германа Лерхэ», «Графа Строганова» и 2-х немецких угольщиков, 1 мая утром, вся соединенная эскадра, построившись в походный строй, имея миноносцы на буксире транспортов, снялась с якоря и взяла курс на N. По окончании всех угольных операций, суда эскадры имели более полуторного запаса угля и на транспортах оставалось около 37.000 тонн.
Насколько помню, был издан новый приказ Командующего, предписывавший транспортам уходить из сферы огня, под защитой крейсеров контр-адмирала Энквиста, в случае нападения.
5 мая была общая погрузка угля на все суда. «Меркурий» и «Тамбов», сдавшие весь свой запас, отпущены в Сайгон.
6 мая, на рассвете, был задержан встречный грузовой пароход, под английским флагом «Oldhamia», команда снята и размещена на разные суда и на госпитальный «Орел».
8 мал видели иа горизонте пароход, идущий на S.
10 мая последняя общая погрузка угля.
12 мая в 8 час. утра по сигналу Командующего, отделились от эскадры шесть транспортов, посылаемые адмиралом в Шанхай, где были организованы склады Гинсбурга со всевозможными запасами, а также и уголь.
Предполагалось, в случае прихода эскадры во Владивосток, доставить эти запасы туда, в случае же, если эскадра будет отброшена, то снабдить ее всем необходимым, пользуясь этими транспортами.
Предписание Командующего об отделении от эскадры было получено, вместе с письмом адмирала, 10 мая, после погрузки угля в море.
С эскадрою продолжали дальнейший поход «Камчатка», «Иртыш», «Анадырь», «Корея», «Русь» и «Свирь».
При входе в Янце-Кианг встретили выходящую оттуда яхту английского адмирала — «Alacrity», а на рейде в Вузунге застали отряд китайских крейсеров, под флагом вице-адмирала Ие.
Весь день 12 мая дул свежий SO с очень большою пасмурностью, так что, проходя, по счислению, в расстоянии 3-х миль от Седельных островов их увидели, лишь пройдя.
Весьма вероятно, что японский консул в Шанхае, г. Одагири, узнавший, конечно, немедленно о приходе транспортов в Вузунг, телеграфировал об этом сейчас же в Токио.
Приход транспортов вызвал целую бурю в Шанхайской прессе. Самая влиятельная английская газета North China Daily News, получая значительную субсидию от японского правительства, яростно нападала на Россию и конечно, находила, что приход наш в Шанхай нарушает нейтралитет Китая, хотя территория города и порта Шанхая управляется независимо, советом консулов. Японские речные пароходы по Янце-Киангу продолжали плавать, под японским флагом, и ни одна из английских газет не усмотрела в этом нарушение нейтралитета Китая.
Сообщения Японии е Шанхаем, со времени появления нашей эскадры в водах Китайского моря, поддерживались пароходами, под нейтральным флагом, зафрахтованными японскими пароходными обществами.
Интересы России защищала, хотя и слабо, одна английская газета Shanghai Evening Times, но влиянием и успехом в публике не пользовалась. Французские газеты держали себя нейтрально.
Приход транспортов в Вузунг был очень неприятным сюрпризом для китайцев, в особенности первые три дня, до получения известий об исходе Цусимского боя, китайский адмирал Ие не знал, как относиться к этому событию, хотя он и присылал своего флаг-капитана на пароходе, но ясных требований о немедленном уходе не предъявлял. После 16 мая, когда получились верные сведения о постигшем нас страшном несчастьи, и пришли на рейд Вузунга: «Корея», с пробоиной в правой угольной яме и вдребезги разбитыми шлюпками, а также буксир «Свирь» с 200 человек, спасенной, после боя, команды, он стал настоятельно требовать, или немедленного выхода в море, или же перехода в Киунанг, на 200 миль вверх по реке Янце-Киангу.
«Корея» привезла известие, что перед устьем Янце-Кианга, ночью, видела два японских крейсера и несколько миноносцев.
Согласно инструкции вице-адмирала Рожественского и письма его от 10 мая, с нашей стороны объяснялось китайцам, что пароходы возвращаются в Россию, боевых запасов не имеют и приход свой в международный Шанхай не считают нарушением нейтралитета Китая. Китайский адмирал, а также губернатор Шанхайской провинции, с которым велись дальнейшие переговоры, не соглашались с этим, главным образом, в виду настояний японского консула и утверждали, что они рассматривают пароходы наши, как транспорты при боевой эскадре и вследствие этого настаивали на том, чтобы пароходы вошли к Шанхайский порт для выгрузки и стоянки там до окончания войны.
18 мая контр-адмирал Рейценштейн передал мне телеграмму Управляющего Морским Министерством, чтобы транспорты уходили в Сайгон поодиночке в случае, если решительно в Шанхае оставаться нельзя. Так как выход в море теперь уже был невозможен, то, имея в виду эту телеграмму, я решил остаться в Шанхае, о чем, через генерального консула действительного статского советника К. В. Клейменова, известили китайцев, протестуя все-таки против названия пароходов транспортами.
После этого, портовая таможня разрешила занять у частных пристаней платные места и начала выгрузку в таможенные пакгаузы 21 мая.
17 мая пришел в Шанхай на буксире английского парохода миноносец «Бурный», под командою капитана 2 ранга Иванова, совершенно без угля и пресной воды; кроме команды на нем было еще 80 человек спасенных с разных судов, погибших при Цусиме.
Этих людей, а также спасенных «Свирью», 200 человек команды с «Урала» и «Руси», с командиром и старшим офицером «Урала» удалось ночью перевезти на купленный пароход «Мюнхен» и через два дня отправить пассажирами в Россию. Таким образом, они избегли необходимости выжидать конца войны в Шанхае.
До прихода в Шанхай, командир парохода «Корея» затопил имевшиеся у него мины заграждения. Остальная часть бывших у него боевых запасов после выгрузки хранилась в Китайском арсенале, а затем была отправлена во Владивосток.

Генерал-Майор О. Радлов.

Отредактированно vs18 (02.09.2010 17:37:18)

6.

Показание Заведывающего военно-морским отделом штаба Командующего эскадрою капитана 2 ранга Семенова.

На первый предложенный мне вопрос — какую должность занимал я на 2-й эскадре? — не могу дать строго определенного ответа. Когда пришло приказание о разоружении крейсера «Диана» (в Сайгоне), я телеграммой просил разрешения контр-адмирала Рожественского прибыть на 2-ю эскадру, дабы иметь возможность принять участие в дальнейших военных действиях. Получив просимое разрешение, я 2 сентября отбыл (под чужим именем) из Сайгона и 30 сентября прибыл на 2-ю эскадру, накануне ее выхода из аван-порта Либавы в море. Ехал я «на эскадру», а не в штаб ее, а потому нисколько не удивился, узнав по прибытии, что вакансий в штабе нет, что штаб не только полон, но переполнен. Первое время на броненосце «Князь Суворов», я считался пассажиром и жалованье получал, как старший офицер «Дианы», а вместо морского довольствия пассажирские деньги. Таким образом я был оставлен при штабе, повидимому, по личному желанию Командующего эскадрой, вероятно, находившего, что здесь мой боевой опыт — 6 месяцев в Порт-Артуре может оказаться небесполезным. 6 Декабря 1904 года состоялось назначение мое флагманским штурманом, а приказом по эскадре я был назначен на несуществующую должность заведывающего военно-морским отделом штаба. По отношению к первой должности, назначение было чисто фиктивным, так как на «Суворове» находился флотский штурман, полковник Филлиповский, в деле кораблевождения настолько опытный, что, конечно, не мне было подавать ему советы по пути к театру военных действий. Относительно второй — она, по штату не была положена, и функции ее были распределены между различными чинами штаба, а потому попытки мои проявить деятельность, объявить, что тот или иной вопрос подлежит моей компетенции, являлись, как бы, вторжением в чужую область, нарушением чьих-то, твердо установленных, прав, и, вполне естественно, вызывали противодействие, создавая нежелательное трение... С своей стороны я нашел не только не желательным, но прямо опасным внесение, в такой момент, какого-либо разлада, возбуждение каких-либо неудовольствий в среде вполне организованного, сжившегося штаба, находя его сплоченность и единодушие необходимым условием успеха. В виду серьезности момента, переживаемого эскадрой, я считал преступлением возникновение из-за меня, хотя бы тени, распри в ее штабе, а тем более вовлечение в эту распрю адмирала – единственного человека, на которого я мог опереться. Может быть, я поступил неправильно, но тогда такое решение казалось мне наилучшим: я примирился с предоставленной мне ролью «сведующего человека», оставленного при штабе по воле адмирала. Иногда, действуя со всей осторожностью, мне удавалось провести то или иное, мероприятие под флагом которого-нибудь из флагманских специалистов и, даже, под флагом младшего флагмана (контр-адмирал Фелькерзамъ — реорганизация траления). Иногда ко мне обращались не то за советом, не то за справкой, но в общем к боевому опыту Порт-Артура большинство относилось скептически. Числясь (по приказу) заведывающим военно-морским отделом, я либо вовсе ничего не знал о наиболее существенных секретных известиях, либо узнавал о них из фраз, случайно брошенных адмиралом, из разговоров с командиром броненосца и даже из разговоров в кают-компании. Составление боевого расписания чинов штаба, назначение каждому своего места, происходило не только без моего участия, но даже без уведомления меня о его результатах. Мне было предоставлено быть, где я хочу, но только не в боевой рубке, где и без меня слишком много народу... В последующем изложении я часто буду вынужден говорить: не знаю, слышал из разговоров, догадывался и т. д.... но это вполне естественно, если принять во внимание мое положение человека «чужого», почти пассажира.
Перехожу и дальнейшим вопросам Комиссии.
В чем именно заключалась цель операции посылки на восток 2-й эскадры? (может быть, я понимал ее в желательном для меня смысле) я полагал, что 2-я эскадра идет на выручку первой. Только что прибыв из Порт-Артура, я надеялся, что он продержится по крайней мере до февраля. Существовал ли писанный план этой операции? Обсуждался ли он на эскадре? — Не знаю. Мне его не показывали; вырабатывался он, вероятно, задолго до моего прибытия на эскадру (в Либаве, 1 октября), а относительно обсуждения дальнейших действий во время моего плавания, могу сказать, что я присутствовал на совещаниях флагманов и капитанов лишь в тех случаях, когда адмирал приказывал меня позвать, вообще же меня на эти совещания не приглашали.
Слухи (через германских властей) о затоплении Артурской эскадры достигли до нас еще в Angra Pequena. Известие произвело удручающее впечатление на личный состав, но тогда ему еще не слишком верили.
По прибытии в S-te Marie (Мадагаскар) узнали о сдаче Порт-Артура. Хотя я и не посвящался в дела штаба, но из случайных разговоров с адмиралом, вынес впечатление, что он считал в то время единственным исходом — немедленное движение вперед и прорыв во Владивосток, пока японцы еще не оправились от тяжкой блокадной службы под Порт-Артуром, и пользуясь прикрытием весенних штормов и туманов. В S-te Maries мы пришли 16 декабря. Эту стоянку, или бухту Antogil адмирал наметил, как пункт соединения своего отряда с отрядом контр-адмирала Фелькерзама (тогда уже было известно, что Диего-Суарец для нас закрыт). Но, как выражались у нас, отряд контр-адмирала Фелькерзама, придя в Носси-бе, «разложился на составные элементы», и вызвать их к восточному берегу Мадагаскара оказывалось невозможным. 24 декабря, после нескольких дней бесплодных переговоров по телеграфу, адмирал решил, с отрядом, обогнувшим мыс Доброй Надежды, сам идти в Носси-бе. 26 декабря отряды соединились, и здесь началось поторапливание чинившихся кораблей. Приказано было, во что бы то ни стало, быть готовыми к 1 января. И все были готовы. Были уже запечатаны в конверты: маршрут через океан, рандеву с угольщиками, диспозиции погрузки угля в море, с указанием пароходов поименно и т. д.
Весь план пришлось отставить вследствие известных недоразумений с Гамбургско-Американской К°, отказавшейся поставить уголь где-либо, вне нейтральных вод. Насколько я мог быть в курсе дела, я понимал, что адмирал всякую задержку считает гибельной.
К тому же, по мере стоянки в Носси-бе, куда, тем или иным путем, но все же доходили известия из России (первый бунт в Севастополе), настроение команд становилось все менее и менее надежным; появлялись вспышки неудовольствия то на одном, то на другом корабле. Среди офицеров ясно сказывались два течения: одни говорила открыто, что надо возвратиться; другие, — сознавая всю справедливость такого решения, возражали, что, раз нас не возвращают, значит надо идти вперед и, чем скорей, тем лучше, чтобы чем-нибудь кончить. В успех мало кто верил. Мне казалось, что и адмирал, если бы получил приказание возвратиться, не протестовал бы... Поджидание «Олега», «Изумруда», миноносцев и вспомогательных крейсеров казалось многим (если не большинству) вредной тратой времени, а весть о снаряжении отряда контр-адмирала Небогатова вызвала среди личного состава эскадры полное недоумение и даже тревогу. Что касается предположений адмирала о местонахождении японского флота, то, насколько я мог быть осведомленным, он, при походе на Владивосток, не ждал серьезной встречи и боя раньше Японского моря, уверенный, что японцам нет расчета удаляться от своей базы, к которой мы сами, волей-неволей, вынуждены будем приблизиться, что же касается минных атак всякого рода, минных заграждений, плавающих мин и т. п., то адмирал полагал возможным предприятия этого рода не только в пределах Зондского архипелага, но даже и в Носси-бе и в океане при следовании мимо островных групп. Относительно основной идеи (плана) боя с неприятелем, в случае встречи значительных сил его, то план этот неоднократно излагался в приказах, дающих схему перестроения из походного в боевой порядок, и осуществлявшихся на учениях и маневрах. Повидимому, адмирал был уверен, что в решительном бою адмирал Того выступит во главе кильватерной колонны из своих лучших двенадцати броненосных кораблей. Им противопоставлялись наши главные силы, т. е. (на Мадагаскаре) восемь броненосных кораблей, также в строе кильватера и под непосредственным руководством Командующего эскадрой. После присоединения к нам отряда контр-адмирала Небогатова, выходило уже 12 против 12, хотя не берусь решать было-ли это к лучшему. Адмирал не высказывался определенно по этому поводу, но его желание избегнуть соединения с отрядом контр-адмирала Небогатова было всем достаточно очевидно. Итак общеизвестный план боя был нижеследующий: главные силы, броненосные отряды (сначала 8, потом 12 кораблей) в одной кильватерной колонне под непосредственным руководством Командующего эскадрой, должны сражаться с головными силами неприятеля, которые (по предположению, оправдавшемуся действительностью) также действуют в одной кильватерной колонне под руководством своего главнокомандующего. Транспорты, имеющиеся при эскадре, удаляются от места боя на румб и расстояние, указанное им начальником крейсерского отряда, или идут на рандеву, им же указанное. Разведочный отряд (слабый по артиллерии) сопровождает транспорты, охраняя их от нападения судов, подобных себе. Крейсерский отряд действует самостоятельно, по усмотрению своего начальника, имея целью поддержку главных сил и недопущение неприятельских крейсеров к погоне за нашими транспортами. Миноносцы, следовавшие при эскадре, по состоянию своих котлов и механизмов, были в столь жалком положении, что никакой активной роли им не приписывалось, а вся их деятельность сводилась к охранной и сторожевой службе. Такова была основная идея (общий план) боя, которая не могла не быть известной каждому из офицеров эскадры. Значение разведочной службы, конечно, ни кем на эскадре не отрицалось, но осуществление ее на деле встречало неодолимое затруднение... в недостатке средств... О бое, о разведке, которая могла бы ему предшествовать, окончу позже, если меня спросят, теперь же буду говорить лишь о походе к театру военных действий. На этом походе, что имел в своем распоряжении Командующий эскадрой для целей разведки? «Олег», «Аврора», «Жемчуг», «Изумруд» — вот были суда, заслуживавшие названия крейсера, как это слово ныне понимается, но каждое из этих судов было драгоценно, как боевое. Ведь в будущем предстояло встретиться с японским флотом, в котором кроме главных сил, превосходивших наши, была еще эскадра вице-адмирала Катаока из 17 крейсеров с добавкой 10 мелких крейсеров не многим уступающих «Жемчугу». У нас оставались еще для разведочной службы пять вспомогательных крейсеров, (против 16 японских). Адмирал упорно пытался приспособить их к этому роду деятельности, и начальник разведочного отряда, капитан 1 ранга Шеин, приложил не мало труда и забот к обучению своего отряда. Опыт показал, что поздно учиться, уже идя на войну и со дня на день ожидая соприкосновения с неприятелем. Маневрируя в море близ Носси-бе, мы, иногда, имели случай разбирать сигналы «Светланы», полные горькой иронии: «Попробуйте соблюдать назначенную дистанцию». — «Попытайтесь исполнить предыдущий сигнал». Однажды, при таких маневрах, «Кубань» едва не столкнулась с «Суворовым». Несчастье было избегнуто тем, что флагманский броненосец дал полный ход назад, положил руль на борт и уступил дорогу заблудившемуся разведчику. Беспроволочный телеграф с самого начала и до конца был неудовлетворителен. Не будучи специалистом, не берусь судить, в чем был корень зла, но не могу не привести фактов. При проходе Большим Бельтом броненосец «Орел», вследствие повреждения рулевых приводов, вынужден был стать на якорь. Эскадра проследовала дальше. Адмирал послал меня на буксирном пароходе «Русь» (Роланд) в распоряжение командира броненосца. Помощь моя, в смысле буксировки, не понадобилась, но броненосцу мы оказали большую услугу: стоя на якоре рядом с ним и принимая своим аппаратом телеграммы «Суворова», которые от нас передавались на «Орел» семафором. Переговоры с «Суворовым» прервались, когда эскадра удалилась от нас на 40 миль — предел действия, относительно, слабого аппарата «Руси» (Роланда) системы Маркони. Мощный аппарат «Орла», системы Сляби-Арко, оказался беспомощным. В Носси-бе, 1 февраля 1905 года, «Корея» (аппарат Маркони) приняла телеграмму «Олега» с расстояния 60 миль и донесла об этом на «Суворов». Ни этот последний, ни другие суда, стоявшие на рейде, этой телеграммы не получили, хотя на «Урале» была мощная станция (Сляби-Арко), действующая по контракту на 500 миль. (См. приказ от 1 февраля 1905 года за № 83). В Камранге, 6 апреля, «Суворов» не только не мог дозваться «Алмаза», находившегося в расстоянии 15 миль, но даже и «Олега», стоявшего на рейде; равным образом, в тот же день, не могли дозваться «Риона», бывшего в дозоре. Этот последний факт вызвал приказ от 7 апреля за № 194, который начинается словами: «Упорный, восьми-месячный поход по водворению на эскадре беспроволочного телеграфирования увенчался следующими результатами»... и заканчивается — «Г.г. флагманы и капитаны! пора принять самые энергичные меры к водворению порядка в этой наиважнейшей отрасли службы». Полагаю, что приведенных примеров вполне достаточно для характеристики того беспроволочного телеграфа, которым обладала эскадра и который должен был бы служить основой дозорной и разведочной службы, в том смысле, как эта служба теперь понимается. На Мадагаскаре — остались обучать вспомогательные крейсера разведочной службы; на походе к берегам Аннама их учили дозорной службе, но, в виду ненадежности беспроволочного телеграфа, крейсера дозорной цепи держались друг от друга в пределах видимости отдаленных сигналов.
Во время пребывания в водах Аннама был составлен план посылки вспомогательных крейсеров на разведки, особенно в виду полученных известий, что в этих водах находятся Hong-Kong и Nippon-Maru, имеющие на борту подводные лодки. План этот был отставлен, так как французские власти больше всего опасались обвинения в том, что их (нейтральные) воды служат базой для наших военных операций. На походе от берегов Аннама в Желтое море, разведочный отряд нес дозорную службу, а от восточных берегов Формозы четыре лучшие крейсера были отправлены для демонстрации на торговых путях. При эскадре остался только «Урал», на который все еще надеялись, как на средство войти в сношения с Владивостоком уже из Корейского пролива. Крейсерский отряд для разведок не употреблялся, насколько я понимаю, в силу того, что адмирал, в виду подавляющего превосходства неприятеля в численности, дорожил этими судами, как боевыми. Кроме того, на основании случайно брошенных фраз и замечаний адмирала, я думаю, что он, не надеясь на победу в открытом бою, ведущую к «обладанию морем» (телеграмма его ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ с Мадагаскара), рассчитывал единственно на прорыв Корейским проливом, незаметно для неприятеля, без боя, пользуясь обстоятельствами погоды, а в этих условиях послать разведчиков — значило бы обнаруживать себя. Этим я объясняю не только отсутствие разведки, но и запрещение телеграфировать. Положительно утверждаю, что этот смелый замысел был близок к осуществлению. Если бы повреждение машины «Сенявина» не вынудило нас всю ночь с 12-го на 13 мая идти малым ходом, т. е. если бы в Корейском проливе мы были не 14-го, а 13 мая, прорыв удался бы вне всякого сомнения. Японские источники подтверждают, что 13 мая, из за тумана и свежей погоды, все их разведчики вынуждены были укрыться по портам и что наша эскадра была открыта впервые лишь в 4 часа 30 минут утра 14 мая, когда, в поредевшем тумане, «Синано-Мару» почти наткнулся на наши госпитальные суда, следовавшие в 5 милях позади эскадры, а по ним открыл и эскадру. На первых, изданных в Японии, планах боя эскадра показана идущей из под южного берега Кореи. Значит, японцы полагали, что мы (зачем-то) направились в глубь Желтого моря и обогнули Квельпарт с севера. Ясно, что они нас совершенно потеряли из виду в этот период времени. Еще днем 13 мая мы принимали японские нешифрованныея телеграммы. Вряд ли таковые могли бы посылаться, если бы наше присутствие вблизи подозревалось. Наконец, флаг-офицер адмирала Того, навещая меня в госпитале, превозносил удачу «Синано-Мару» и говорил, что если бы прошло еще два дня без вестей об нас, то они пошли бы на север караулить под Владивостоком. Вследствие повреждения в машине «Сенявина» потеряна была надежда пройти Корейский пролив 13 мая. При этом адмирал хотел быть в средней точке пути этим проливом в полдень, чтобы в обе стороны от полдня и от этой точки имелся в распоряжении наибольший (возможный) промежуток светлого времени для прохода мест, угрожаемых японским минным флотом. При таком расчете и при нашем эскадренном ходе, мы имели около 4 часов запаса, которые могли израсходовать или уменьшив ход, или посвятив их эволюциям. Адмирал избрал последнее, видимо, желая в последний раз проверить подготовку своей эскадры. Надо принять во внимание, что, в виду давления со стороны французских властей, оставаться у берегов Аннама после присоединения отряда контр-адмирала Небогатова, было совершенно невозможно. Отряд этот спешно погрузился углем и пошел с нами в поход и в бой.
Учиться уже не было времени. Командиры новоприбывших кораблей могли только перечитать приказы о маневрах, которые мы проделывали на практике. Результат оказался тот, которого и следовало ожидать. Первое перестроение из походного в боевой порядок вышло еще довольно удовлетворительно, но дальнейшее маневрирование, по сигналам, никуда не годилось... Относительно подготовки эскадры в этом отношении, могу доложить, что первые недели пребывания на Мадагаскаре были посвящены изготовлению к походу и приемкам. Затем, когда выяснилось, что стоянка затягивается, начался учебный период. С 13 января по 8 февраля эскадра 7 раз выходила в море для стрельбы и маневрирования. После каждого выхода, то на одном, то па другом корабле обнаруживались дефекты, требовавшие времени для исправления. Не беру на себя смелость оценивать степень боевой готовности эскадры в том отношении. Вот подлинные слова из приказов по эскадре от 14 января за № 42 и от 20 января за № 50: «...съемка с якоря показала, что 4-х месячное соединенное плавание не принесло должных плодов... Строй фронта продолжает быть нашим камнем преткновения, получается не строй, а безобразная толпа... Предписываю безотлагательно оглядеться и помнить, что, без быстрых переходов из строя кильватера в строй пеленга или фронта и обратно, нельзя маневрировать в бою...». Наконец, после ряда выходов в море, в приказе от 25 января за № 71 говорится: «...простейшие, последовательные повороты на 2 — 3 румба при перемене курса эскадры в строе кильватера никому не удавались...». От себя добавлю лишь, что, под конец, повороты «Всем вдруг на 8 R» (из кильватера во фронт) удавались, но получившийся таким образом строй фронта весьма быстро приходил в беспорядок, что же касается поворота «Всем вдруг на 16 R» (в строе кильватера), то после поворота ничего похожего на кильватерную колонну ни разу не получалось. С половины февраля опять пошли усиленные приемки и переборки машин в ожидании предстоящего похода. С начала февраля и до ухода с Мадагаскара, главным образом, обучили эскадру отражению ночных минных атак, которые производились, впервые для этой цели примененными, минными катерами. И в этом отношении оказалось, что, обучая минные катера атаке, а эскадру — ее отражению, приходится начинать с азбуки... Доносил ли адмирал о такой, явно обнаружившейся, неподготовленности своей эскадры? — не знаю, но, насколько мне было известно, он отнюдь не обманывался и вполне сознавал слабость «армады». Иногда в его замечаниях мне слышалось почти отчаяние. Я думаю, если даже в своих донесениях он не решался высказаться со всей откровенностью, то единственно потому, что сам чистосердечно обманулся в своих ожиданиях и боялся, что ему не поверят... боялся страшного упрека в недостатке решимости... Ведь не только вся сухопутная Россия, но даже и мы — моряки в Порт-Артуре — верили в силу 2-й эскадры, и, если б она отказалась от похода, если б она повернула назад, мы заклеймили бы весь личный состав ее, с руководителем по главе, обвинением в трусости... Обучение эскадренному маневрированию продолжалось и после ухода с Мадагаскара, в океане, но, конечно, не в силах было поднять это дело на должную высоту. Уже в Индейском океане, неоднократно, докладывалось адмиралу о необходимости плавания без огней. Нет сомнения, что адмирал и сам сознавал эту необходимость. Однако, что можно было возразить на его суровый ответ: — «Куда же пробовать ходить без огней, когда и с огнями то ходить не умеют!» Это была горькая правда: расстояния между кораблями и колоннами назначались два кабельтова с предупреждением словесно, сигналами и приказами, что лучше меньше, чем больше, и тем не менее, несмотря на плавание с огнями, несмотря на все побудительные сигналы в течение ночи, обыкновенно, к рассвету расположение судов эскадры очень мало походило на порядок, указанный походной диспозицией. Бывало, что подобное явление имело место даже и днем... С прибытием к берегам Аннама были упразднены топовые огни, а в отличительных приказано было держать 5 свечевые лампочки. На походе от Аннама в Японское море приказано было держать лишь отличительные огни, обращенные внутрь строя и кормовые огни с угловым освещением. Идти дальше этого адмирал не решался. Не смею утверждать, но позволяю себе высказать лишь как предположение, что одной из главнейших причин выбора широкого Корейского пролива для следования во Владивосток, явилось отсутствие надежды на успешное руководительство движениями эскадры при плавании узкими проливами в туманах, столь обычных для Японского моря в весеннее время.
Последняя погрузка угля в море имела место 10 мая на походе с океана к о-вам Мияко. Расчет, указанный адмиралом, был таков, чтобы ко входу и Корейский пролив каждый корабль имел полный нормальный запас угля. На «Суворове» к утру 14 мая угля было около 1000 тонн. Всяких прочих запасов и матерьялов было приказано взять столько, сколько может быть погружено в соответственные помещения, или в помещения пригодные для этой цели; в общем, не менее, как на 4 месяца плавания. На транспортах, отправленных в Шанхай, были различные запасы и уголь в количестве, достаточном для догрузки боевых судов, если бы и после неудачного боя эскадра спустилась к Чусанскому архипелагу. В то время никто не предполагал, что транопорты под коммерческим флагом могут быть интернированы в нейтральном порту; захват и задержки их считались возможными только в открытом море крейсерами неприятеля, но никак не властями порта нейтральной державы.
О возможности вышеупомянутого отступления, я слышал случайно; случайно же, из разговоров узнал о том, что в этом смысле даны предписания. Точная редакция их мне неизвестна, — Оставление при эскадре трех транспортов и плавучей мастерской (Анадырь, Иртыш, Корея и Камчатка) я понимал, как неизбежное следствие указаний, подученных адмиралом, — не обременять собою Владивостока, запасы которого скудны, оборудование недостаточно, а железная дорога с трудом удовлетворяет нуждам армии. Выбраны были именно эти суда, как наиболее исправные и могущие свободно дать до 14 узлов, т. е. не стесняющие движения эскадры. Пароходы, отправленные в Шанхай, с трудом могли держать средний ход (за сутки) от 9 до 10 узлов. — Было ли назначено точное рандеву на случай неудачи боя? — мне неизвестно, сигнала об этом не было. — Почему госпитальные суда накануне боя шли с полными огнями? — полагаю, в силу Гаагской конференции. — Относительно определения момента, когда мы начали получать радиограммы неприятеля — не могу высказаться определенно. По причине неисправности или несовершенства наших приборов, или вследствие неопытности наших телеграфистов, мы никогда не были уверены, что именно получаем: радиограммы неприятеля, или запись раз-рядов атмосферного электричества. Иногда, (еще со времен прибытия на Мадагаскар), эти знаки, старательно комбинируемые, давали что-то похожее на связные фразы. В Ван-Фонге, за две недели до прибытия отряда контр-адмирала Небогатова, на нескольких судах утверждали, что получают вызов «Николая I». Был ли это результат случайной комбинации атмосферных разрядов, или военная хитрость бродивших невдалеке японцев — неизвестно. Явственные и понятные (по японской азбуке) знаки, слагавшиеся в слова, мы начали получать лишь 13 мая. Вечером, того же дня, принимали группы знаков, хотя и непонятных (шифрованных), но, несомненно представлявших собою связные фразы. Однообразие этих знаков и их периодичность давали основание предполагать, что мы слышим перекличку разведчиков. Можно было даже сосчитать число переговаривающихся станций — их было семь. Очевидно, тогда мы еще не были открыты (это подтверждают и японские донесения) и на вопрос: — могли бы мы в это время повернуть и незамеченными выйти в океан к востоку от Японии? — считаю себя в праве ответить утвердительно. — Почему после того, как по резко изменившемуся (около 5 час. утра) характеру радиограмм можно было догадаться, что мы открыты, в особенности после того, как «Урал» (в 6 часу утра) увидел отряд неизвестных судов, пересекавший курс эскадре позади нее, — почему с этого момента не приказано было тому же «Уралу» мешать телеграфированию? — не знаю и объяснить не могу. — Первый неприятельский разведчик (не считая отряда, виденного «Уралом») был замечен с «Суворова» в 6 часов 45 минут утра. Это был «Идзуми», появившийся из тумана позади нашего правого траверза в расстоянии около 60 — 70 кабельтовов. К 8 час. утра он приблизился на дистанцию 50 кабельтовов. Пробили боевую тревогу, но он начал удаляться и скрылся по мгле. — Почему не были посланы крейсера для отогнания или уничтожения «Идзуми»? — полагаю, что адмирал, считая незаметный прорыв неудавшимся, а себя открытым и в виду неминуемой скорой встречи со всеми силами неприятеля и превосходных сил противника, не решался отделить от эскадры ни одного боевого корабля, опасаясь, что отделившиеся будут потеряны для эскадры в самый решительный момент. Неизменно-неудачный опыт предшествовавших учебных посылок крейсеров мог дать надлежащий повод к такому опасению. Это, однако же не более, как моя догадка, основанная на мысли неоднократно высказывавшейся адмиралом, что вся наша надежда на успех — в сплоченности, в стремлении использовать в решительный момент все, что есть под руками, всякую пушку, имеющуюся в нашем распоряжении.
Принимая во внимание, что у наших тихоходов достоверная скорость была 11 узлов, эскадренный ход в бою был назначен 9 — 10 узлов. Такой и держали. Относительно строя, в котором эскадра вступила в бой, не доверяя памяти, привожу подлинное выражение из моего дневника, писанного под свежим впечатлением: «...эскадра заканчивала перестроение, когда, в 1 час 49 минут, был сделан первый выстрел с «Суворова». В этот момент я находился на заднем мостике. Мое впечатление, поныне сохранившееся, таково, что «Ослябя» вступал в кильватер «Орлу», как корабль, случайно вышедший из строя и вновь занимающий свое место, т. е. он был влево от линии кильватера I броненосного отряда, но немного. За ним, изогнув строй кильватера в дугу (но не крутую), следовал II броненосный отряд; III броненосный отряд был оттянувшись и, как мне показалось, скучившись. Особого условного сигнала на случай тяжкого поранения или смерти Начальника эскадры, установлено не было. Что касается ночных опознательных сигналов, то они были введены в действие еще по прибытии на Мадагаскар. Относительно руководства действиями эскадры и ведения боя после выхода из строя «Суворова», могу утвердительно сказать, что по моим наблюдениям и записям эскадру вел сначала «Александр III», затем — «Бородино», и никакой попытки руководить ею со стороны «Николая I» я не видел. «Буйный» отвалил от борта «Суворова» в 5 часов 30 минут пополудни. Этот момент был мною записан. Гибели «Ослябя» я не видел, а о причине ее, со слов раненых офицеров, лежавших вместе со мной на палубе «Буйного», узнал, что три снаряда большого калибра, попав близ ватерлинии, с левого борта, под носовой 10" башней, образовали огромную пробоину; вода, попадавшая в нее, дала крен. а когда, таким образом, пробоина сделалась полуподводной, через нее хлынул целый поток; непроницаемая переборка XIV угольной ямы не выдержала, и это погубило броненосец. Пробоина была столь огромна, а увеличение крена так стремительно, что учебные мины заграждения, уложенные в жилой палубе кругом основания башни, успели выкатиться наружу и, плавая на воде, пугали, как спасающихся, так и миноносцы, спасавшие их. «Камчатку» я видел с «Буйного». Она стояла неподвижно в расстоянии 3 — 4 кабельтовых от «Суворова». Труба была сбита на половине высоты. Ее, как и «Суворова», расстреливали в то время (5 часов 30 минут дня) японские броненосные крейсера (вице-адмирала Камимуры). Из сопоставления личных моих наблюдений и японских сведений можно заключить, что «Камчатка», проходя около 5 часов вечеря вместе с эскадрой мимо «Суворова», здесь, случайно близ него, была подбита, а, затем, и утоплена артиллерийским огнем. Почему на «Буйном» не был поднят флаг Командующего эскадрой? — объяснить нс могу. На «Суворове», хотя и был тяжело ранен еще в 3 часа дня, а, затем, получил несколько более легких ран и контузий, я все же до конца держался на ногах и даже, хотя с посторонней помощью, мог ходить, но, после пересадки на «Буйный», как-то сразу свалился с ног и выбыл из строя. Последнее мое действие, которое можно назвать исполнением служебных обязанностей, было обращение к адмиралу (по приказанию флаг-капитана) с вопросом: считает ли он себя в силах продолжать командование и на какой корабль прикажет себя везти? Это было во время его перевязки. Он, видимо, прилагал большие усилия, чтобы понять меня. Наконец, словно что-то вспомнил и слабым голосом ответил:
«Нет... куда же... сами видите... командование Небогатову...» а затем, с внезапной вспышкой энергии, резко и отчетливо приказал: «Идти эскадрой! Владивосток! Курс NО 23°». Этот ответ я послал флаг-капитану через кого-то из офицеров (кажется, через лейтенанта Леонтьева), так как сам не был в состоянии добраться до мостика. Какое приказание было дано (тогда же) «Бедовому» в точности не знаю. С кормы, где я лежал, видно было, что с мостика что-то семафорят и кричат в телефон; кто-то из окружающих объяснил, что это посылают «Безупречный» к «Николаю I» передать последние распоряжения адмирала, и «Бедовый» к «Суворову» снять оставшихся людей. На верхней палубе «Суворова» горели, главным образом, шлюпки в рострах (также и минные плоты), а также коечные ограждения и внутренняя деревянная отделка рубок; лишнего дерева на верху не было, да и вообще меры к удалению его были приняты на эскадре заблаговременно. С этой целью флагманский корабельный инженер Политовский, по приказанию адмирала, неоднократно объезжал суда эскадры по прибытии в Камранг, а обсуждение этого вопроса велось еще на Мадагаскаре.
Скрещенных рей на «Авроре» я не видел, но кормовой флаг на ней, в 6 часу вечера, был как бы приспущен до половины. Впоследствии (в госпитале Сасебо) офицеры «Донского» объяснили, что на «Авроре» был сбить нок гафеля вместе с флагом; флаг подняли на эренс-талях, но, конечно, могли поднять его только до блока, т. е. до половины; стеньговые флаги были на местах.
В каких пунктах нашего побережья (кроме Владивостока) имелись станции беспроволочного телеграфа? — на эскадре не было широко известно. Может быть, эти сведения были сообщены флагманам и капитанам, но я этого не знаю. Относительно подводных пробоин на «Суворове» могу доложить, что достоверно известная была только одна — с левого борта, в помещении кормового минного аппарата, которое и было через нее затоплено; затем была обнаружена течь в отсеке, где помещались подводные аппараты, почему и предполагали, что где-то, поблизости левого, получена пробоина, но найти ее не могли; внутри самого помещения подводных аппаратов никаких признаков пробоины не было. На «Суворове» в румпельном отделении, и боевом посту и в боевой рубке были установлены нактоузы для 7" компасов (в жидкости), но самих компасов этого рода было только два, которые и находились в боевой рубке и в боевом посту. Причины такого недостатка в снабжении — мне не известны. Сигнал: «Крейсерам и транспортам не отходить дальше 5 миль» у меня не записан и я о нем не помню.
На дополнительные вопросы членов Комиссии имею показать нижеследующее: затруднения в угольной операции, задержавшие эскадру в Носси-бе, происходили не от недостатка наличия угля, но вследствие отказа Гамбургско-Американской К° грузить уголь вне нейтральных вод. В это время в Диего-Суарец стояла целая эскадра угольщиков с полным грузом. В секретной диспозиции погрузки угля в море — все пароходы были указаны поименно. Каким образом получены были сведения о том, что на Hong-Kong и Nippon-Maru имеются подводные лодки, и эти крейсера высланы нам навстречу, — не знаю, так как подлинных документов не видал, а слышал об этом из разговоров без упоминания об источнике. Возможное нападение с их стороны ожидалось в Южно-Китайском море, почему, по прибытии в Камранг, составлен был план разведок и наблюдения за окрестными водами, осуществить который не удалось по причинам, о которых я уже говорил. В море, на походе, на разведочный отряд и крейсера «Жемчуг» и «Изумруд» возлагалась обязанность удалять с пути эскадры все коммерческие пароходы, а за теми, которые проходят в виду ее — иметь наблюдение. О получении знаков на приемных аппаратах беспроволочного телеграфа я уже говорил. О получении знаков на приемных аппаратах беспроволочного телеграфа я уже говорил. Они получались все время пребывания эскадры в тропиках, но никогда нельзя было с уверенностью определить их происхождение. Почему транспорты не были посланы кругом Японии? – Относительно назначения отправленных в Шанхай я уже высказывал ранее мои предположения, что же касается «Камчатки», «Анадыря», «Иртыша» и «Кореи» мне ничего не известно. «Русь» и «Свирь», как водоотливные и буксирные пароходы, должны были помогать поврежденным судам. Назначение их объяснено в приказах по эскадре. «Бородино» в самый момент его гибели, я не видел.
О строе эскадры при начале боя (первый выстрел) я уже говорил и могу добавить лишь, что, по сохранившемуся у меня впечатлению, ни одно из судов главных сил не могло препятствовать огню другого. Если даже концевые не стреляли (разобрать было трудно), то единственно из-за дальности дистанции, т. к. III броненосный отряд оттянулся; случайно образовавшийся изгиб кильватерной колонны в дугу только увеличивал угол обстрела концевых.
Транспорты не мешали маневрированию эскадры (по крайней мере в начале боя), но поведение их удивило меня. В течение 40 минут, до выхода «Суворова» из строя, наша и японская эскадры, постепенно склонялись вправо, или, как бы, по дугам концентрических кругов, выдерживая артиллерийский поединок на курсах, почти параллельных. Транспорты, как мне казалось, оставались почти в центре этих кругов, не уходя в сторону от места боя, как это следовало по приказу и как делалось на ученьях. Они, как будто, толкались на одном месте. Может быть, впечатление мое ошибочно. Не настаиваю, так как на транспорты я оглядывался лишь мельком и все мое внимание было обращено на обстоятельства боя главных сил.
После выхода «Суворова» из строя я уже вовсе не наблюдал за транспортами. Относительно скорости хода судов І-го броненосного отряда, привожу отзывы их механиков, с которыми приходилось не раз беседовать: «Суворов» и «Александр III» могли рассчитывать на 15 — 16 узлов; на «Бородине» уже при 12 узлах начинали греться эксцентрики и упорные подшипники; «Орел» вообще, не был уверен в своей машине, повреждения были весьма часты. Возвращаясь к причинам задержки эскадры на Мадагаскаре, на основании тех сведений, в которые я был посвящен, могу вкратце формулировать их так: до Нового года — неготовность к походу судов отряда контр-адмирала Фелькерзама, «разложившихся на составные элементы»; в первой половине января и даже долее — недоразумения с Гамб.-Амер. К°; в конце января — ожидание, со дня на день, прибытия отряда капитана 1-го ранга Добротворского; после его прихода, какое-то ожидание (задержки), причины и смысл которого остались мне не известны, так как я не был посвящен в секретную переписку с Петербургом, и, наконец, неожиданный для большинства выход на Восток, который на эскадре объяснялся желанием адмирала избегнуть соединения с отрядом контр-адмирала Небогатова. В кают-компаниях это предположение встречало полное сочувствие и многие открыто высказывались, что лучше рискнуть идти на прорыв, как есть, чем тащить с собой «утюги».
Еще до ухода из России (это я узнал в S-te Marie) пунктом сосредоточения сил эскадры, а также отходным пунктом ее с Мадагаскара на Дальний Восток, был назначен Диего-Суарец. По прибытии в S-te Marie адмирал получил известие, что Диего-Суарец для нас закрыт и наметил пунктом сосредоточения, взамен его, S-te Marie или бухту Antogil.
В то же время из Петербурга усиленно рекомендовали Носси-бе, куда уже был направлен отряд контр-адмирала Фелькерзама. Адмирал упорно настаивал на своем новом выборе, так как Носси-бе было возвращением назад, удлинением предстоящего пути через океан, но, в виду «разложения на составные элементы» судов отряда контр-адмирала Фелькерзама, потеряв надежду вызвать их к себе в скором времени, пошел сам к ним на соединение.
Встреча отряда контр-адмирала Небогатова была чрезвычайно торжественная. В действительную силу прибывших подкреплений вряд ли кто верил, особенно, после, хотя бы отрывочных, разговоров с новоприбывшими, но самой встрече все, без исключения, были рады. Эта встреча знаменовала собою конец томительного скитанья у берегов Аннама, совершенно подорвавшего силы личного состава. Радовались близкому концу, каков бы он ни был. По моим личным впечатлениям эти полгода в тропиках на военном положении, а особенно стоянки на Мадагаскаре и пребывания п Южно-Китайском море, были, и в смысле физическом, и в смысле моральном, утомительнее полугода войны в Порт-Артуре. Думаю, не преувеличу фактов, если скажу, что в то время личный состав эскадры был на волосок от явной апатии, от вполне безразличного отношения к будущему. Горячие споры в кают-компаниях о характере предстоящих действий, столь обычные в первое время по выходе из Либавы, совершенно прекратились. Все слишком устали. Одна твердая уверенность, что адмирал все тот же, что он не устал, что он поведет и приведет, только она еще сдерживала ежеминутно готовую прорваться деморализацию... Были ли разговоры о возможности пройти Корейский пролив ночью, двумя отрядами, через оба прохода? Нет. Во-первых, всякий с циркулем в руках мог рассчитать, что при нашей скорости и 9 часах темного ночного времени это задание неосуществимо, а во-вторых – идея адмирала – идти всем вместе, не разлучаться ни при каких обстоятельствах, действовать всегда всею силою, использовать в решительный момент каждую пушку, пользовалось на эскадре широкой популярностью. Отделить, т. е. бросить на верную гибель, отряд тихоходных и слабейших корабле, казалось невозможным...
Относительно деятельности вспомогательных крейсеров, я уже говорил подробно, а здесь повторю вкратце: в океане они несли дозорную службу; за время скитанья у берегов Аннама – разведки оказались неосуществимыми из-за дипломатических соображений; по выходе из Ван-Фонга, они опять несли дозорную службу, а от восточных берегов Формозы – были отправлены для демонстраций.
Еще вопрос о характере служебной деятельности лейтенанта Свенторжецкого. Могу подтвердить, что лейтенант Свенторжецкий, — старший флаг-офицер, — ведал всей секретной перепиской адмирала и, за исключением флаг-капитана, был единственным лицом, вполне в ней осведомленным. Что касается его осведомленности в настроении, взглядах и намерениях адмирала, то смело можно сказать, что непосредственно докладывая расшифрованные телеграммы, получая ответы на них для шифровки, часто производя эту работу в каюте адмирала и в его присутствии, он имел наиболее случаев слышать и знать самые сокровенные мысли своего начальника лучше и полнее, чем даже флаг-капитан... Высказывал ли Свенторжецкий в своих письмах взгляды личные или общие? —  Решить трудно. Были это взгляды адмирала? — Ответить может только сам адмирал, а по отношению к прочим надо принять во внимание, что откровенная оценка положения дел высказывалась лишь в тесном товарищеском кругу, даже с глазу на глаз, а в кают-компании, на людях, кто же позволил бы себе высказываться громко о безнадежности предприятия, которое приказано выполнить. Это значило бы угашать среди сотоварищей дух и без того несильный...
Адмирал ведет —значит приказано и нечего разговаривать — надо идти. Таково было настроение.
Телеграммы адмирала ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ от берегов Аннама и ответы на них оглашены по эскадре не были, но подобная же переписка с Мадагаскара, кажется, была сообщена флагманам и капитанам.

Капитан 2 ранга В. Семенов.

16 августа на дополнительные вопросы Комиссии показываю: Относительно беспроволочного телеграфирования, не будучи специалистом, могу показывать лишь со слов других; мое впечатление, что дело было не только в неумелости управления, но и в самой системе Сляби-Арко.
На Мадагаскаре производились двух-сторонние маневры по заранее составленному плану. Когда их делали по этому плану, то они удавались, хотя и не безукоризненно, когда же приказано было отрядам разойтись на определенные пункты и, затем, действовать по-способности, то ничего не вышло. Как понималось на эскадре, — главная задача крейсеров была охрана транспортов, а, затем, поддержка главных сил, оказание помощи поврежденным кораблям главных сил и прикрытие таковых от неприятеля. В этих пределах начальнику крейсерского отряда представлялась полная самостоятельность. На основании фактов уже указанных мною:
1) первоначально — изданные японские планы боя показывают эскадру (нашу), выходящею из пролива между Кореей и Квельпартом; 2) 13 мая мы получали японские телеграммы не шифрованные; 3) в ночь с 13 на 14 мая телеграммы, хотя и шифрованные, были так однообразны и так периодичны, что казались условной перекличкой; 4) из японских описаний и со слов флаг-офицера адм. Того первые сведения об эскадре дал «Синано-Мару» к 4 час. 30 мин. утра 14 мая; на основании этих фактов я полагаю, что если даже японцы и следили за нами успешно в первое время выхода из. Ван-Фонга, то за последние дни перед боем они потеряли эскадру из вида.
Из японской книги «Ниппон-кай Тай-кай Сен» (Великое морское сражение в Японском море) могу привести следующую выдержку, которая может служить объяснением судьбы «Безупречного»: — «В это самое время (прорыв «Изумруда» на север) из Иококу-Ван возвращался крейсер «Читозе» после уничтожения неприятельского миноносца (имя которого неизвестно)». В той же книге все прочие миноносцы, как уничтоженные, так и захваченные японцами, названы поименно.

Капитан 2 ранга В. Семенов.

8.

Показание флагманского штурмана капитана 2 ранга Де-Ливрона.

Когда начали собирать 2-ю эскадру, меня в марте призвал адмирал Рожественский и сказал, что берет к себе штаб-офицером по навигационной части; затем вышел секретный приказ о назначении меня флагманским штурманом Командующего эскадрой Тихого океана.
Из Либавы я вышел на «Алмазе», Бельты шел на «Ермаке», до Танжера на «Донском» и до Мадагаскара на «Нахимове». Адмирал Энквист смотрел на меня, как на офицера не своего Штаба, что я заключаю по тому, что никогда никаких советов не спрашивал и приказаний не отдавал; все распоряжения делал через своего флаг-офицера лейтенанта Ден, которому очень доверял. Были ли выработаны инструкции отдельно на крейсерском отряде о тушении пожара, отражении атак, похода ночью боз огней и т. д., не могу сказать наверное, в некоторых же вопросах я сам принимал участие в разработке, по просьбе лейтенанта Ден. У Командующего я принимал участие тоже в разработке хода без огней, отражении атак и т. д. В Носси-бе выходили на эволюции и были выработаны две задачи примерного сражения, во время исполнения второй под конец пришел «Олег». С Мадагаскара я шел на «Алмазе» до Камранга и здесь производил эволюции отражения атак крейсерами по выработанной раньше форме у адмирала Энквиста. На переходе из Камранга, когда я уже шел на «Олеге» были последние эволюции эскадры. Еще в Индейском океане предложено было разработать адмиралу Энквисту планы боя, но до Камранга поэтому ничего не было сделано. В Камранге по вторичному требованию Командующего были составлены лейтенантом Ден, по старому, я полагаю, несколько планов, для чего ранее собирались командиры крейсеров для совещаний к адмиралу Энквист. Не помню хорошенько, когда была окончена эта работа, помню, что вычерчивали и на ходу, возможно, что это было при перемене бухт. План сражений, кажется в 4 видах, был отослан Командующему, потому что я слышал после этого, что за эту работу была благодарность, но было ли сообщено на отряд адмирала Фелькерзам, как говорилось в предписании, не знаю. Относительно предписания отступать на Шанхай я знал, ибо оно, кажется, было прочитано за столом у адмирала Энквист. Во время боя задача крейсеров заключалась защищать транспорты и помогать броненосцам, а потому иногда мы отходили в сторону и при этом сигналом ставили в кильватер «Донского» и «Мономаха». Адмирал и командир во все время боя были в боевой рубке, а я часто туда заходил посмотреть курс или какой ход и доложить адмиралу или командиру, что передавали старший офицер или флаг-офицер, или что видел сам; передавал — изменять пары, когда уменьшали ход и т. д. Слышал, как адмирал иногда говорил рулевому класть руля и видимо распоряжался. В конце боя, когда перевернулся «Бородино», прошли под кормой один за другим миноносцы и повернули на юг. На миноносце был какой-то сигнал, но я сигнал не разобрал, говорят, что сигнал — «Адмирал передает командование»; были еще сигналы: «Крейсерам вступить в кильватер» и на «Анадыре» — «Курс NО 23».
Когда перевернулся «Бородино», все броненосцы повернули на юг, а крейсера стали поворачивать на юг последовательно. В это время адмирал и командир были уже наверху, и я поднялся за ними, когда увидел, что поворачиваем. Кто дальше распоряжался командир или адмирал не знаю, мне пришлось все время ходить в рубку, чтоб знать хоть какой-нибудь курс, затем старался определить угол курса секстаном; все время мы меняли курсы, часто перекладывали руль на борт и несколько раз я слышал голос командира, командовавшего «На борт!» Со мной адмирал не советовался идти ли на север или на юг. Когда мы шли первый раз на юг, то адмирал сказал командиру: «Ворочайте на север», в это время я был возле и сказал адмиралу, что вся эскадра идет на юг различными курсами к востоку от нас и потому лучше ворочать к западу; командир сомневался и повернул вправо на север. Пока я возился с курсами, опять повернули к югу. Тут меня как-то адмирал спросил, как я думаю, куда идет эскадра, я ответил, что полагаю, что к югу, иначе мне казалось она не повернула бы.
После этого несколько раз поворачивали и все время к западу, что я считал верным, так как курсов всех судов не знал и думал, что можем найти на нее. Вообще я был занят своим делом и не знал, что поворачивают только по команде, т. е. слыша ее или по звездам видел. Когда последний раз мы повернули на юг, на этом галсе адмирал при встрече со мной сказал: «Пойдемте кругом Цусимы», но я сказал, что место совершенно запутано и я не могу определить для этого курса и нужно раньше определить место. В это время ему говорил что-то командир, я сейчас же пошел брать высоты. Определение места заняло много времени, потому что вычислять пришлось при огарке, в рубке, куда попал снаряд, свеча тухла от газов и сам задыхался и несколько раз выходил на воздух. Когда место было получено, мы продолжали идти тем же курсом до рассвета, когда остановили машины и стали поджидать эскадру и тут даже некоторым казалось, что они ее видят. Советовался ли адмирал с командиром или другими, куда ему идти, я не видел и не слыхал, тем более, что я был контужен в голову и оглох, и глухота эта прошла только в Маниле. Кто приказал первый раз повернуть на юг, не знаю; на W и NW приказывал один раз адмирал, это я слышал; был разговор обойти эскадру японцев и потому легли на W, а на NW повернули потому, что я просил, когда в первый раз повернули на север не ложиться на чистый N, ибо можно попасть на своих же, что и оказалось, так как «Аврора» чуть не столкнулась с «Мономахом» и кроме того такого большого угла не мог взять секстантом и таким образом определить курс. Я считал, что адмирал прав, как идя на юг, так и идя на север, ибо в первом случае была задача идти во Владивосток, а во втором предписание командующего. Впечатление у меня было такое, что распоряжался адмирал всеми курсами, и когда в первый раз повернули на юг, я счел этот маневр правильным, потому что броненосцы повернули на юг, а в это время на «Николае I» был сигнал: «Следовать за мной», и я бы затруднился дать категорический совет, куда идти на север или на юг.

Капитан 2 ранга Де-Ливрон.

10.

Показание Младшего флаг-офицера штаба эскадры Мичмана Демчинского.

Поход 2-ой эскадры, я понимал, как, посылаемый в помощь Порть-Артуру, резерв для усиления состава его флота и для влития струи свежего личного состава в изнывающий в осаде гарнизон. Так представляло себе задачу 2-ой эскадры и большинство офицеров, чему доказательством служат: во первых, настроение личного состава до похода, по преимуществу, во время стоянки в Ревеле, когда все, в один голос, считали преступлением замедление похода, в виду все более и более угрожающих сведений из Порт-Артура об упадке духа, об обречении флота на бездействие, после боя 23 июля 1904 года и, наконец, о возможности не выдержать крепости времени необходимого на поход 2-ой эскадры.
Продолжительная стоянка породила мнение, очень распространенное среди офицеров, что эскадра будет зимовать в Ревеле и это мнение сильно уронило дух всего личного состава. Начались даже хлопоты о назначениях в Владивосток. Только ВЫСОЧАЙШЕЕ посещение эскадры 27 и 28 сентября 1904 года с ЕГО высокомилостивыми словами, обращенными к матросам и офицерам, с пожеланиями благополучия похода и возвращения, рассеяли тучи гнетущего состояния и заставили сильно воспрянуть духом личный состав, который рвался облегчить участь своих товарищей в Порт-Артуре и лелеял мечту отомстить неприятелю, считая, что наш флот, по соединении эскадр, будет гораздо сильнее.
Вторая причина, заставляющая меня настаивать на высказанном мною мнении личного состава, относительно задачи похода 2-ой эскадры, лежит в той безумно-самоотверженной работе всего личного состава, от адмирала до самого последнего матроса, которому история русского флота обязана внесением в свои страницы блестящего похода боевой броненосной эскадры кругом мыса Доброй Надежды в два с половиной месяца на Мадагаскар (около 12.000 миль). Весь поход высчитывали возможный день подхода к Порт-Артуру и полагали, что, если Артур продержится до середины февраля, то задача второй эскадры будет выполнена. Наконец, третьей причиной является настроение личного состава, после известия о падении Артура, о котором речь будет впереди. Доказательством нервного состояния личного состава во время похода, служит задержка эскадры в Виго по случаю Гульского инцидента. Столь кратковременная стоянка, в то время, при сознании необходимости быстрого похода, заставила усиленно работать головы над причиной задержки и даже вызвала ропот. Неразрешение дальнейшего похода уже после приемки угля и возбуждение офицеров, дошедшее уже до крайности, заставило меня написать записку; но сей последней не суждено было дойти до назначения, так как окончание ее совпало с получением из С.-Петербурга телеграммы с разрешением дальнейшего плавания.
Теперь же, для характеристики настроения, я позволяю себе привести текст этой записки, пересланной мною, тогда же, из Виго, родным для этой цели и потому сохранившейся от потопления. Интерес этой записки лежит в свежести впечатления. В ней я тогда писал адмиралу: «Может быть и неправильно понимая, среди своих обязанностей флаг-офицера, служить связующим звеном между адмиралом и личным составом, я считаю своим долгом доложить Вашему Превосходительству, о настроении всех офицеров отряда. Возможно, что оно известно Вам, в виде грубого наброска, тогда, может быть, настоящим докладом удастся дополнить его. Стоянка эскадры в иностранном порту, вопреки всем правилам нейтралитета, порождает упорные слухи, что нас не выпустят совсем или задержат, дабы японцы могли исправить свои повреждения. Конечно, результатом этих слухов, является обсуждение среди офицеров вопросов, кто нас задерживает, почему и по какому праву. На эти вопросы отвечают весьма разнообразно и каждый, в подтверждение высказанного им мнения, приводит те, либо иные данные и доказательства. Но, суммируя большинство из них и выбирая те, к которым многие из офицеров примыкают, можно заключить о мнении большинства, которое завоевывает себе все больше и больше последователей. Это мнение, на первую часть вопроса, отвечает, что задерживают нас, без всякого сомнения, англичане. На вопрос же, почему и по какому праву, начинаются целые дебаты, которые, временами, переходят к открытым обвинениям лиц, у власти стоящих. Ходят слухи, что в первых двух пунктах ультиматума, предъявленного России Англией, стоят 1) смена Командующего, или 2) возвращение эскадры обратно в Россию. С гордостью могу доложить Вашему Превосходительству, что среди офицеров ни один человек не допускает мысли о возможности удовлетворить, хоть одно из этих требований. Весь личный состав не допускает мысли о возможности постыдного и, даже позорного, возвращения долой, не достигнув Артура. Решение этого вопроса, во мнении личного состава, выливается в формулу: либо далее и скорее на Восток — либо вступать в бой с Англией, мешающей осуществлению задачи эскадры и, памятуя фразу, что лучше честь без флота, чем флот без чести, умереть в этом неравном бою. Вот то настроение, которое царит в отряде и которое, не только с каждым днем, но с каждым часом принимает все более и более острый характер.
Кроме характеристики состояния личного состава, эта записка дает представление о той изолированности высшей власти от остального офицерского состава, которое имело место на второй эскадре. Третьей причиной, дающей мне право утверждать, что почти весь личный состав офицеров считал вторую эскадру резервной и цель похода — усиление Порт-Артурской эскадры, я назвал настроение офицеров после известия о падении Порт-Артура.
В письмах флагманского корабельного инженера Е. С. Политовского, изданных после его смерти, он писал: «После гибели флота на Востоке и падения Артура, дела изменились коренным образом. Спешить нам теперь незачем. Есть три исхода для нашей эскадры: или она будет продолжать свой путь на Восток, или неопределенное время стоять в каком-нибудь месте в ожидании, когда ее присутствие будет необходимо у берегов Японии, или же ее вернут обратно в Россию». Под свежим впечатлением грустного известия о падении Артура, я описал тогда, в письме от 27 декабря 1904 года, свое настроение; это письмо имеет, вероятно, больше значения, нежели воспоминания через два года. Я тогда писал, после соединения отрядов в Носси-бе, что среди слухов, передаваемых личным составом отряда контр-адмирала Фелькерзама, который, идя Суэцким каналом, не переставал находиться в телеграфных сношениях с Петербургом, «упорно держится слух о возвращении эскадры в Россию». Больно и позорно это возвращение, но если рассудить здраво, то самое лучшее вернуть корабли. Надо сознаться, что нас на море разбили и что необходимо сохранить для России, хоть часть флота. Ведь теперь весь флот России стоит тут в Носси-бе (не считая Черного моря) и больше нет ничего. Нельзя считать флотом все суда третьей эскадры. Ведь это не корабли, а позор. Конечно, мы пойдем вперед, если только нас не задержат и каждый из нас с восторгом исполнит свой долг, но, надо признать, что Европа решила сделать все для уничтожения Русского флота. Иначе я не могу себе объяснить все объявляемые строгости нейтралитета. Нет никакого сомнения, что все это направлено прямо против нас. Представим теперь себе, что наша эскадра встречает японскую. Завязывается бой. Возьмем даже самый лучший случай, — японцы отступают. Но, ведь, за время боя и мы имеем повреждения и лежим на боку. Что же делают флоты далее? Японцы идут чиниться к себе, — где у них масса доков, громадные мастерские, избыток материалов и рабочих. Ну, а куда мы денемся? По моему некуда. так как сунувшись в любой порт, начиная от союзного и кончая английским, нам предложат разоружиться. Результат один — Россия лишается последних кораблей. Эта горькая и антипатриотичная логика далась мне только трудом перелома себя. Я лично буду страшно страдать при возвращении эскадры в Россию, но я пришел к убеждению, что свое чувство надо принести в жертву Родине. Не губить, для удовлетворения своего чувства и патриотического духа, последние крохи флота России и иметь силы духа и мужества сознаться, что нами на море кампания окончательно проиграна и что нам надо вестн войну исключительно сухопутную.
Вот что теперь требуется от русского человека».
Такая борьба двух течений, с одной стороны — неумолимые цифровые данные нашей несостоятельности и неподготовленности, с другой — пыл юношества и борьба чувства патриотизма и воинской доблести, с опорой на слова «авось» и «Бог даст» и т. д. замечалась на эскадре за все время стоянки на Мадагаскаре. В штабе 2-ой эскадры был капитан 2 ранга Семенов, который, приказом Командующего эскадрой, от 20 октября 1904 года за № 122, был назначен заведывающим Военно-Морским отделом, но в виду того, что означенной должности не было в ВЫСОЧАЙШЕ утвержденных штатах походного штаба, то для выдачи довольствия было предписано штабом, по приказанию Командующего эскадрой, командиру эскадренного броненосца «Князь Суворов» зачислить капитана 2 ранга Семенова на свободную вакансию, не то штурманского, не то артиллерийского офицера, точно не помню. Во всяком случае, капитан 2 ранга Семенов вел исключительно тактическую сторону эскадры, разрабатывая планы маневров для эскадры, миноносцев и минных катеров, различные походные и боевые строи, перестроения при встрече с неприятелем в походе, охрану крейсерами места погрузки в море угля и т. п. Несмотря на все это, эскадра имела совершенно неподготовленный вид. В письме от 19 января 1905 года, после первого выхода эскадры в море, я писал: «Первый выход броненосцев на стрельбу был 13 января. Действительно, не верится, если подумать, что среди эскадры есть броненосцы, которые с начала своей постройки не сделали ни одного выстрела! И это эскадра, которая собирается воевать с боевой эскадрой Того!!! Когда пошли стрелять вспомогательные крейсера «Терек», «Кубань» и «Урал», то первый из них за весь день, т. е. за 4 — 5 часов стрельбы, сделал 2 выстрела. У них оказывается не было ни одного артиллерийского учения! Прислуга у орудие не знала, что кому делать и где кому стоять. Прямо стыд и срам. Наконец, отстреляли благополучно, но ниже всякой критики. Снаряды летели куда угодно, только не в щит». И это боевая эскадра, почти накануне боя! Казалось бы, такое плачевное состояние должно заставить стрелять ежедневно, пока не научатся комендоры попадать из своих пушек в щит, почти без промаха; но такое решение вопроса встретило на пути к осуществлению серьёзную преграду, в виде полного отсутствия снарядов. К такому положению эскадры, ко времени дальнейшего похода, прибавилось еще начало брожения среди команды, под влиянием полной бездеятельности на Мадагаскаре и получаемых командой сведений о беспорядках в России, в особенности — в Севастополе. Отчасти прогрессивное распространение этого брожения, а, главным образом, как рассказывали, приказание из Петербурга, заставили эскадру сняться с якоря и двинуться далее. Видя движение на Восток, весь личный состав опять вышел из апатичного состояния, которое им овладело на Мадагаскаре и, преследуя цель скорейшего достижения Востока, опять начал неустанно работать при каждой погрузке и заниматься артиллерийскими учениями (без стрельбы), по заранее определенному плану, предпринимая тушение пожаров, исправление повреждений у орудий и т. п.
Блестящий проход Малаккского пролива, вызвавший крик удивления всего мира, не мог не отразиться в самом благоприятном смысле на духе личного состава, который выражался даже в готовности с солониной и сухарями идти прямо далее, во Владивосток, приняв в море угля. После беспрепятственного, со стороны японцев, прохода Малаккским проливом и, в особенности, после допущения японцами соединения, на театре военных действий, 2-ой и 3-ьей эскадры, почти весь личный состав был уверен, что эскадры пройдут во Владивосток без боя, предполагая, что японцы не хотят рисковать потерей, хоть на время починки после боя, обладания морем и затруднением сообщения армии с метрополией. Предполагая такой план у японцев, считали, что, пропустив эскадру во Владивосток, они сделают все от них зависящее, чтобы забросать выходы минами и устроить второй Артур. Среди команды замечалось недовольство стоянкой у Индо-Китая и желание скорее двинуться к Владивостоку. Выйдя из бухты Ван-Фонг 1 мая, и имея две погрузки угля, эскадра 14 мая подошла к Цусимскому проливу. Проход Цусимским проливом я считал единственно возможным. Не говоря уже о миноносцах, которые даже при проходе Цусимским проливом, доходили до Владивостока, сжигая все деревянные переборки и сухари, но даже и у броненосного флота не хватило бы угля, так как до Владивостока от места погрузки угля 5 мая через Цусимский пролив — 1860 миль, через Сангарский — 2640 и через Лаперузов — 3840 миль. Считая 200 миль суточного плавания и расход угля броненосцем, типа «Бородино», 125 тонн в сутки, необходимое количество угля при проходе Цусимским проливом 1100 тонн, Сангарским — 1650 тонн и Лаперузовым – 2175 тонн, не считая расхода на возможное увеличение хода при встрече с неприятелем. Таким образом, не считая возможным принимать перед боем усиленного запаса угля, который заваливает всю 75 мм. батарею, и приняв только запас около 1500 — 1600 тонн, броненосец может идти, без подгрузки, только Цусимским проливом. Рассчитывать же в широтах Японии в мае месяце на подгрузку в море нельзя, так как свирепствующие ветра и тайфуны могут не представить случая спокойного моря. Кроме недостатка угля еще в моем предположении играет роль и неисследовательность Лаперузова пролива и неимение верных карт, каковые причины, при постоянных туманах в мае месяце, могли бы оказаться губительны для флота, как они и оказались таковыми для призового парохода «Oldhamia». Сидя уже на берегу и делая наблюдения, командир вышеозначенного парохода, прапорщик Трегубов, получал несколько дней подряд свое место в 10 милях от берега в море. Когда же, на острове Сахалине, он дал свою широту и долготу японскому командиру, то место оказалось как раз на острове, таким образом, на наших картах, вся гряда Курильских островов отодвинута на 10 миль от ее настоящего места. Все эти соображения, совместно с положением миноносного нашего флота, заставляют меня убедиться, что проход Цусимским проливом — единственно возможный. В день боя, по утреннему рапорту на всех кораблях, типа «Бородино», был запас угля около 1100 тонн, при чел на броненосце «Князь Суворов» не было угля не в угольных ямах, равно как не было и провизии не в погребах. Накануне, при проходе эскадры мимо острова Квельпарт, были залечены на телеграфных аппаратах какие-то знаки, которые принимались за японские. Телеграммы эти никто не мог разобрать, хотя говорили, что, по перерывам и разной силе телеграфирования, можно предположить переговоры нескольких станций. Перед началом боя, когда с флагманского корабля был замечен японский флот, проходящий по носу эскадры, мы стали строиться в кильватерную колонну. Несмотря на настойчивые просьбы командира броненосца «Суворов» о разрешении открыть огонь, адмирал не позволял до тех пор, пока он сам не убедился, что колонна построена. Тогда было позволено сделать первый выстрел. Это было во время поворота японской эскадры на параллельный курс.
До боя не было дано миноносцам никаких инструкций для атак, а, во время боя, таковые инструкции даны быть не могли за неимением никаких средств сношений. Относительно рандеву, в случае неудачи, не было и речи, так как адмирал считал Владивосток обязательной целью эскадры, что и высказал в своем последнем распоряжении адмиралу Небогатову при передаче командования, приказав вести эскадру прямо во Владивосток; и, кроме того, не допускал укрывательства по нейтральным портам, считая это трусливым бегством. Во время боя, горело все дерево в рострах и шлюпки, которые перед боем были наполнены водой. Под конец боя казалось, что от жары горело даже и железо. Миноносец «Буйный» отвалил от «Суворова» около 5½ часов вечера, на каковом миноносце покинул броненосец и я. На миноносце не был поднят флаг вице-адмирала Рожественского, так как на вопрос у адмирала, желает ли он поднять флаг на миноносце или перейдет на боевой корабль, адмирал приказал поднять сигнал о передаче командования контр-адмиралу Небогатову. Затем было приказано миноносцу «Безупречному» пойти к «Николаю I» и передать ему о передаче командования, а миноносцу «Бедовому», от лица адмирала Рожественского, приказано идти к «Суворову» и снять остальной штаб. Такое распоряжение, конечно, не было очень удивительно, так как чины штаба не связаны с кораблем, а являются помощниками адмирала и при всяком переносе флага переходят на другой флагманский корабль, чины же судовые не могут и не должны покидать свой корабль до тех нор, пока еще он держится на воде. Посему я и думаю, что «Бедовому» и было приказано снять именно только штаб.
Затем «Буйный» держался за кормой крейсера «Дмитрий Донской», который, идя за крейсерами, склонялся все более и более на юг. Уже совсем было темно, когда адмирал спросил о курсе и, узнав, что мы идем на юг, приказал передать на «Донской», чтобы он шел во Владивосток; но «Донской», в это время, сам уже менял курс, потеряв из виду «Олега», «Аврору» и «Жемчуга».
Постановка дела беспроволочного телеграфа была ниже всякой критики. Такое состояние возможно объяснить единственно неподготовленностью личного состава. Приборы были великолепны и на испытании в Черном море в июне 1904 года работали без отказа, на расстоянии 120 — 125 миль. На эскадре же целая серия приказов свидетельствует о безнадежности этого предприятия. Полное незнакомство личного состава с теорией колебательного движения и беспроволочной телеграфии, незнание приборов и их особенностей, и, наконец, неумение управляться с приборами, заставляющее вертеть ощупью все винты и гайки, привели телеграфы в полное расстройство, что выражалось в непринятии телеграмм даже на расстоянии 10 — 15 миль.
Лучше других систем работала система Маркони на «Корее», которая находилась в ведении минного квартирмейстера, а посему, вероятно, менее всего подвергалась истязанию, так как тот же аппарат Маркони, снятый с «Китая» и поставленный на «Суворове», тоже оказался никуда негодным. Не желая быть голословным, я попробую привести некоторые доказательства сложности беспроволочного телеграфа, а также, попутно, привести примеры невозможности приема ненастроенными аппаратами и невозможности помешать постороннему телеграфированию. Опытами Гертца была подтверждена, с большой вероятностью, новейшая теория электромагнетизма, что световые и теплые лучи имеют ту же природу, как и лучи электромагнитные, и отличаются только частотой колебаний. Таким образом, если бы наш глаз мог настроиться в колебаниях электромагнитных волн, то мы воспринимали бы посылаемые беспроволочным телеграфом токи. Все ученые, работавшие по усовершенствованию беспроволочного телеграфа, старались установить возможность многократной телеграфии. В проводниках схемы Сляби-Арко, которая была на нашей эскадре, волны, обладающие иной длиной, чем величина на которую станция настроена, уходят в землю, не вызывая в проводах несвойственные им колебания и только колебания, вызванные данной волной, достигают когерера. Это расположение позволяет ограничивать беспроволочное сообщение станциями, обладающими одинаковыми воздушными проводами, т. е. делает сигналы неуловимыми для станций с проводами иной длины, чем посылающая, т. е. дает возможность точного настраивания приемного провода по передающему. Эта система столь чувствительна, что даже обрыв одного провода из массы меняет длину волны необходимую для аппарата. 22 декабря 1900 года был демонстрирован профессором Сляби прием двух депеш одновременно по одному вертикальному проводу, при чем две передающие станции находились от приемной на расстояниях в 4 и в 15 километров. На приемной станции воспользовались проводом громоотвода, который был соответственно удлинен, помощью двух катушек различной длины, присоединенных к двум приемным аппаратам. Один приемник был настроен на волны станции в высшей Технической Школе в Шарлоттенбурге (4 килом.), другой — на волны со станции на Кабельном заводе в Обер-Шеневейде (15 килом.). Длина волн соответственна была 640 и 210 метров. Таким образом, основное требование для действия станций, чтобы они были настроены для работы волнами одного периода, также само по себе значительно облегчает и в известной степени гарантирует одновременную работу различных станций; по возможности, все же стремятся располагать станции так, чтобы расстояния до посторонних станций были больше, чем до своих. Фирма «Телефункен» употребляет с. тою же целью малочувствительные когереры, требующие для действия острой настройки станций. Кроме того, фирма «Телефункен», удачным комбинированием соединений приборов, в своих схемах достигает блестящих результатов в вопросе одновременного приема телеграмм. Например, в здании Военной Электротехнической Школы инженерного ведомства 12 марта 1905 года, в присутствии Августейшего генерал-инспектора по инженерной части Великого Князя Петра Николаевича, был опыт работы трех модельных передающих станций, из которых две, более далеко расположенные, передавали разной длины волнами, телеграммы, а третья — на вдвое ближайшем расстоянии, давала беспорядочные знаки, с целью мешать приему. Приемная станция, имея два аппарата Морзе, совершенно спокойно принимала одновременно обе телеграммы на 2 телеграфные ленты, с которых обе были прочтены в присутствии Великого Князя. В виду всего вышеизложенного, взаимное настраивание станций в унисон должно быть таково, чтобы передаваемые знаки не могли быть перехватываемы посторонними станциями. Для этого необходимо, чтобы: 1) первичные и вторичные цепи передающих станций, а также и приемных, были бы подогнаны на вполне одинаковый период электрических колебаний, т. е. отвечали бы на одну и ту же длину волны, а для этого надо, чтобы произведение из емкости на самоиндукцию в каждой из цепей было одинаковое, или, по крайней мере, находилось в кратном гармоническом отношении, 2) чтобы период колебаний проводов соседних двух станций значительно отличался от периода посторонних станций, 3) чтобы имелись средства изменять периоды для действия одной станции с несколькими другими, соглашаясь каждый раз с периодом одной из них; пользуясь подвижными контактами на вышеприведенных схемах, можно изменять самоиндукцию и емкость, а, следовательно, и периоды. Самоиндукция дает возможность увеличения длины волны данного отправителя без изменения его отправительной проволоки, а емкостью достигается уменьшение длины волны. Но необходимое условие настройки станций, чтобы произведения из емкости на самоиндукцию были одинаковы или находились бы в строго гармоническом отношении.
Все вертикальные проводники, расположенные на некотором расстоянии вблизи станции, действуют, как препятствия, вызывающие потерю энергии в том случае, если магнитные силовые линии пересекаются нормально. На военном корабле эти потери неизбежны. Если станция находится под палубой, то необходимо, чтобы часть отправительного проводника, находящаяся внутри, была возможно короткая. Из этого краткого обзора видно, сколько чувствительна и капризна вся система, между тем, перенос станций на боевых кораблях сверху вниз перед боем, явление, которое сопровождало наибольшую дезорганизацию телеграфных сношений, не было обставлено необходимостью перестройки станций. А ведь длина провода строго определенна для данной волны. Таким образом, разнообразие случайных настроек аппаратов дало возможность принимать и японские депеши тем кораблям, длина волны которых подходила к японской; но своих телеграмм принять не могли. Порчу японских аппаратов работой крейсера «Урал», я считаю невозможной. По теории Максвеля электрическое действие на расстоянии уменьшается пропорционально кубу расстояния, а магнитное — пропорционально его первой степени. При наличии и тех и других колебаний, таким образом, даже при условии случайной настройки в унисон, «Урал» мог намагнитить когерер, а замена его новым и перестройка на другую волну восстановляла бы дело.
На вопрос, предложенный мне Его Высокопревосходительством, председателем Комиссии, почему я, имеющий звание инженер-электрика и обладающий знаниями, не помог в этом деле, я имею честь сообщить, что дважды, с объявления войны, я предлагал свои знания.
Тотчас же по объявлении войны, считая, что Морское Министерство будет нуждаться в инженерах в Порт-Артуре, я решил бросить службу у Сименса и Гальске, где работал по отделу электрических установок на судах флота, и подал прошение о зачислении меня во флот и откомандировании в Артур, предлагая труд и знания инженера за мичманское содержание. Ответом было на это предложение — отказ, с указанием, что полный Кронштадт офицеров рвется на Восток, так зачем же мы будем брать из запаса. Через 1½ месяца был опубликован ВЫСОЧАЙШИЙ указ о мобилизации флота. Второй случай был на Кронштадтском рейде.
У Толбухина маяка на сторожевом посту стоял броненосец «Ослябя», и «Суворов», с большого рейда, не мог вступить с ним в переговоры. Я пошел и телеграфную рубку и настроив аппарат, переговорил с «Ослябя». Результатом этого, была обида минного офицера, который подал на меня рапорт командиру, что флаг-офицер позволил себе вмешаться в его отрасль. Этот рапорт был препровожден в штаб и получив, таким образом, за свое рвение к делу, вторично щелчок, я в телеграфную рубку больше не ходил, иначе, как с приказаниями адмирала. Правда, что за неделю до боя, когда телеграф был ниже всякой критики, флаг-капитан предлагал поговорить с адмиралом о передаче в мое ведение телеграфа, но я не счел возможным взять, так как нужно было изменить всю организацию, бывшую на эскадре и только, поставив во главе инженеров, можно было приступить к настройке аппаратов, что, за краткостью времени и за удалением от русской территории, не могло быть выполнено. Вообще состояние беспроволочного телеграфа в столь плачевном состоянии не должно вызывать особого удивления, если вникнуть в работу других электро-технических приборов.
На «Суворове», где, кроме минных офицеров судовых, был еще флагманский, — электрический руль не работал во все время похода, а электрический шпиль, при каждой съемке с якоря, был постоянно предметом авралов. Причина всего этого лежит, по моему мнению, в несоответствии образования минных офицеров с развитием современной электротехники и применением ее на судах военного флота.
Посещение адмиралом эскадры было очень редко и только перед отходом с Мадагаскара, он посетил все суда. Собрания офицеров и команды не было.

Мичман флота Владимир Николаевич Демчинский.

12.

Показание обер-аудитора 2-й Тихоокеанской эскадры Титулярного Советника Добровольского.

Перед назначением моим обер-аудитором 2-й эскадры флота Тихого океана, я занимал должность военно-морского следователя Кронштадтского порта. 22 сентября 1904 года я был вызван телеграммою в С.-Петербург, в Главное Военно-Морское Судное Управление, где генерал-лейтенант Извеков, исполнявший в то время обязанности Главного Военно-Морского Прокурора, спросил меня, согласен-ли я отправиться с 2-ою эскадрою обер-аудитором штаба Командующего ею тогда еще контр-адмирала Рожественского, если в том встретится надобность, причем добавил, что выбор его остановился на мне, но что я могу от этого назначения отказаться, как человек семейный, а главное — как следователь, который при несменяемости этой должности, не может и в военное время, без своего согласия. быть смещен с нее и назначен на другую, о чем им, генералом-лейтенантом Извековым, и доложено управляющему министерством вице-адмиралу Авелану. Поблагодарив генерал-лейтенанта Извекова за проявленные им ко мне внимание и сердечность, я ответил, что, служа в военно-морском судебном ведомстве, я считаю невозможным в военное время отказываться от этого назначения и прикрываться от него своею несменяемостью, созданною для членов суда и следователей в совершенно иных видах. После этого я вернулся в Кронштадт. Пишу я обо всем этом не с целью так или иначе возвеличить себя, так как в принятии назначения на эскадру я видел тогда, вижу и теперь лишь простое исполнение своего долга, как я его понимал и понимаю; но я гражданский человек, имею гражданский чин и ношу гражданские погоны — между тем, мне пришлось, в силу обстоятельств, выступить участником продолжительного, тяжелого похода, быть в бою, и мне кажется, что всем словам моим и объяснениям, записанным в настоящем протоколе, невольно будет придано Комиссиею больше цены и значения, если из приведенного мною выше разговора с генерал-лейтенантом Извековым, Комиссиею будет усмотрено, что, с самого первого момента моего назначения на 2-ю эскадру обер-аудитором я, руководился лишь мыслью и сознаньем о своем долге. Через несколько дней я получил в Кронштадте телеграмму от генерал-лейтенанта Извекова следующего содержания: «В назначении вашем обер-аудитором надобности не встречается». После этого, через несколько дней, а именно 28 сентября 1904 года, вечером, я был вызван из своей следственной камеры к телефону, и между мною и и. д. Начальника Главного Морского Штаба контр-адмиралом Вирениусом произошел краткий разговор: «Кто у телефона? Вы согласны идти на эскадре аудитором штаба контр-адмирала Рожественского? Так завтра, с поездом в 7½ часов вечера, вы должны выехать из С. Петербурга в Либаву, так как вы иначе опоздаете — не застанете уже эскадры». Таким образом, 29 сентября я выехал из С.-Петербурга, а на другой день, 30 сентября 1904 года, вечером явился Командующему 2-й эскадрой контр-адмиралу Рожественскому. 1 октября эскадра вышла из порта Императора Александра III. Высочайший приказ о моем назначении обер-аудитором в штаб контр-адмирала Рожественского вышел 4 октября. Весь поход я совершил на эскадренном броненосце «Орел», за исключением того времени, когда я в тропиках, заболев тяжелой и серьезной болезнью, провел, с 16 декабря 1904 года по 8 февраля 1905 года, на госпитальном судне нашей эскадры «Орел» причем, однако, обязанности свои исполнял, еще будучи больным, с 1 января — (значит, не исполнял своих служебных обязанностей лишь 2 недели). Во время боя 14 мая 1905 года, в Цусимском проливе, я находился на эскадренном броненосце «Орел». Из всего изложенного видно, что никаких дел, учиненных нижними чинами эскадры, единолично или командами, или частями их, еще в России, во время вооружения эскадры, мне не было известно, так как в это время я обер-аудитором эскадры еще не состоял. Точно также мне неизвестен случай подрезания талей, в Кронштадте на крейсере «Адмирал Нахимов». Прежде, чем перейти к описанию хорошо мне известных бывших на эскадре, во время моей службы, на ней дел, — по всем я производил предварительное следствие, по многим из них состоялись суды особых комиссий, — я должен сделать оговорку, что пишу все по памяти, так как все дела и мои личные, сделанные для меня самого и отчета, записи погибли в бою. Из массовых беспорядков на судах 2-й эскадры мне известны следующие три случая: 1) во время стоянки эскадры в Носси-бе, в январе 1905 года, на крейсере I ранга «Адмирал Нахимов», 2) во время стоянки в Камранге, на первый день Пасхи, в апреле 1905 года, на эскадренном броненосце «Орел» и 3) во время перехода через Индейский океан, в марте 1905 года, на вспомогательном крейсере «Терек». Первое дело из этих трех произошло во время стоянки в Носси-бе; команде крейсера «Адмирал Нахимов» выдавали сухари, — она была этим недовольна; на других судах давали хлеб: на больших пекли сами, на других доставали с других судов, — например, с транспортов. Командир крейсера, покойный Александр Андреевич Родионов, человек безукоризненной честности, что я знаю и сам и о чем имел случай неоднократно слышать от офицеров личного состава названного крейсера, встретил некоторые препятствия к ежедневной выдаче команде свежего хлеба. В один из дней, когда выданы были сухари, команда начала волноваться, зашумела, собралась на бак, побросала сухари за борт, роптала, не разошлась, несмотря на приказание вахтенного начальника и старшего офицера, — не исполнила приказания «разойтись» и командира капитана 1 ранга Родионова и разошлась лишь по его же приказанию, когда он повторил его, предварительно велев расходиться поименно — по десяткам. Первый десяток дрогнул пошел, а за ним пошли и все другие. Произведенным мною по сему делу предварительным следствием были обнаружены и привлечены к делу, в качестве обвиняемых, по закону военного времени нижеследующие чины команды названного крейсера: матрос 2 статьи Даниил Король — по 95 и 107 (2 ч.) ст. С. М. Уст. о нак. комендор Федор Столяров, матрос 1 ст. Иван Чернигин, машинист 1 статьи Даниил Ершов, кочегар 2 статьи Василий Федоров — по 77 (3 ч.), 104, 107 (2 ч.) и 111 ст. того же Устава. Дело было это рассмотрено судом особой комиссии на эскадренном броненосце «Орел», под председательством командира названного броненосца покойного Николая Викторовича Юнга, 22 февраля 1905 года. Утвержденным конфирмациею Командующего эскадрой приговором означенной комиссии, подсудимые были приговорены: Столяров и Чернигин — к ссылке в каторжные работы на четыре года, с лишением воинского звания и всех прав состояния, и Король — к отдаче в дисциплинарные батальоны на три года, со всеми последствиями сего наказания, а Ершов и Федоров — были, по недоказанности обвинения, оправданы.
Второе дело произошло на эскадренном броненосце «Орел». По распоряжению командира, покойного Николая Викторовича Юнга, в отсутствие ревизора лейтенанта Бурнашева, для команды на обед была зарезана в первый день Пасхи корова, которая была доставлена на судно с подбитыми ногами, не могла стоять и все лежала. Команда отказалась есть обед, собралась на баке, кричала, роптала, что «в Светлый Праздник кормят падалью», выражала громко свое неудовольствие против непопулярного среди команды и нелюбимого ею ревизора лейтенанта Бурнашева (очевидно, даже не зная, кем собственно было отдано приказание зарезать именно больную, но только ногами больную, корову), — не разошлась, несмотря на приказание вахтенного начальника и старшего офицера, — разошлась лишь после двухкратного приказания командира, капитана 1 ранга Н. В. Юнга, распорядившегося вылить за борт щи из мяса коровы, послужившей поводом к этому «коровьему бунту», и приготовить команде новый обед. По этому делу мною было начато и окончено в Камранге же, где мы стояли с 1 по 10 апреля 1905 года, предварительное следствие; мною привлечено было по этому делу, в качестве обвиняемых, несколько нижних чинов — не помню, 5 или 6 человек. Суда особой комиссии не состоялось: я видел последний раз Командующего эскадрою 10 апреля, в утро дня нашего ухода, по приглашению французского правительства, из Камранга, — и на этом докладе вице-адмирал Рожественский решил, что, в виду предстоящего нашего ухода и неопределенности будущего, где, сколько времени будем стоять, дел в судах особой комиссии не рассматривать и новых дел не начинать. И, действительно, где было нам производить суды особой комиссии, когда мы, по выходе из Камранга, простояв некоторое время в Ван-Фонге, — вышли из Ван-Фонга, после нескольких дней стоянки и начали трепаться по волнам, не имея пристанища, то отходя, то приближаясь, в ожидании соединения с 3-ю эскадрою, к берегам; — это был один из самых тяжелых периодов для нашей злополучной эскадры, которую, именно за эти скитания без пристанища по волнам, один досужий морской хроникер, как мне пришлось прочитать в одной из немецких газет, окрестил горьким именем — «Heimatlose und Gottverlassene Eskader»!
Возвращаясь к излагаемому мною делу о беспорядках на эскадренном броненосце «Орел», укажу, что трое из виновных, — а, именно, главные виновники, были взяты под стражу, причем один из них —матрос Бурклан оставлен в судовом карцере на «Орле», один — отправлен на «Бородино», а третий — на «Император Александр III». И все трое погибли в бою: Бурклан был убит наповал попавшим в него на «Орле» осколком разорвавшегося снаряда, а двое нашли смерть в опрокинувшихся броненосцах...
Третье дело произошло на «Тереке». По этому делу произведено было мною предварительное следствие; суда особой комиссии не было по изложенной уже выше причине (уход из Камранга, неимение пристанища, решение на последнем моем докладе Командующего эскадрою). Следствием установлены были следующие обстоятельства: старший офицер крейсера, заподозрив одного матроса, за несколько дней перед тем подвергнутого им дисциплинарному взысканию, что он облил письменный стол в его каюте черною краскою, призвал этого матроса к себе в каюту, поставил его на колени и, наведя на него револьвер, заставил его поклясться, что облил краскою стол не он, а кто-либо другой. На другое утро означенный матрос заявил претензию ротному командиру, прося его доложить о происшедшем командиру; ротный командир доложил старшему офицеру; старший офицер призвал к себе этого матроса, — который вновь подтвердил свою жалобу и просил доложить обо всем происшедшем командиру; — старший офицер сказал, что доложит, — но, до позднего вечера, «не успел доложить об этом командиру», как выразился он на следствии, — и доложил лишь тогда, когда вечером, в темноте, помнится, после молитвы, команда не расходилась и шумела наверху, в темноте (шли с притушенными огнями). Суда по этому делу, как сказано выше, не было.
О побегах, до отплытия эскадры из России, в отечественных портах, мне неизвестно. На походе я производил следствие лишь по одному делу о побеге одного нижнего чина команды крейсера 1 ранга «Адмирал Нахимов». Нижний чин этот спрыгнул за борт, захватив с собою пробочный матрас, в ночь с 23 на 24 марта, при проходе через Малаккский пролив, когда ожидали и были предприняты самые энергичные меры для отражения неприятельских минных атак. Его подобрали и, по его же желанию, доставили на эскадру из Сингапура в Камранг. Случаев самоубийства на эскадре мне известно не было. Мне известен случай сумасшествия: сошел с ума на эскадренном броненосце «Орел» прапорщик Титов. Несчастный бросался в одной рубахе на палубу, делал плавательные движения и неистово-безумно кричал: «Тонем, броненосцы опрокинулись! Опозорен, опозорен Андреевский флаг». Это производило самое тягостное впечатление на команду, — его списали и из Носси-бе отправили на транспорте «Малайя» в Россию. Сколько случаев дисциплинарных проступков было, во время похода, на судах, не знаю — маловажные дисциплинарные проступки не доводились судовыми командирами до сведения адмирала и ко мне для доклада не поступали. В общем же, как мне известно, дисциплинарные проступки были часты, вызывались тяжелыми условиями плавания и напряженным состоянием команды. Колебания преступности были; повысилась она с декабря, после стоянки у С. Мари и была повышена все время стоянки у Носси-бе (откуда мы ушли 3 марта 1905 года) — потом резко понизилась.
За 1904 год (с 1 октября по 1 января 1905 года), уголовных дел у меня было десять: одно было направлено на прекращение (порча рулевого привода на эскадренном броненосце «Орел», происшедшая от конструктивных его недостатков), восемь — были окончены наложением взысканий на виновных в дисциплинарном порядке (все преступления по 100 ст. пункты б. или в.), за невозможностью, в начале плавания засадить виновных на продолжительные сроки или вернуть их, для отбытия наказания в Россию (все — преступления против начальников из нижних чинов — оскорбления их на словах или действием), — одно было рассмотрено судом особой комиссии на эскадренном броненосце «Наварин», под председательством командира, ныне покойного, Бруно Александровича барона Фитингофа; подсудимый — матрос команды эскадренного броненосца «Князь Суворов», за нанесение удара младшему боцману был приговорен в дисциплинарный батальон. В 1905 году судов особой комиссии было около 10. Два дела, вследствие выяснившихся на предварительном следствии обстоятельств, были направлены на прекращение; два — закончились наложением дисциплинарных взысканий. 18 предварительных следствий, кроме того, были иною закончены, но на последнем докладе, в апреле 1905 года, было решено не назначать по ним судов особой комиссии. Кроме того, около 3 — 4 дел поступило ко мне в последние дни стоянки нашей в Камранге, — по ним следствия не начинал. Итак, считаю, что судов особой комиссии, за весь переход, было 11; а предварительных следствий — мною произведено было 46. Максимальные наказания, наложенные приговорами судов особой комиссии были: ссылка в каторжные работы (8 лет — за нанесение удара кондуктору, с применением 108 ст., — т. е. в ответ на удар, полученный перед тем виновным от кондуктора). Говоря о строгости налагавшихся на эскадре наказаний, не могу не коснуться тех обстоятельств, что мне не раз, во время плавания, приходилось слышать от некоторых офицеров эскадры и даже чинов штаба адмирала, моих сослуживцев, высказываемые ими суждения о слабости этих наказаний и о слабости адмирала. При этом говорившие рекомендовали, в описанных мною выше случаях беспорядков на 3 судах эскадры, перестрелять каждого десятого человека из нижних чинов команд означенных судов, — а в одном случае, когда задержан был по подозрению один нижний чин, на предварительном следствии на очной ставке с потерпевшим и показаниями целого ряда свидетелей, из коих один был мичман, а другой — морской врач, было категорически установлено, что обвиняемый не тот матрос, который совершил преступленье, влекущее за собою, по законам военного времени, смертную казнь (нанесение удара офицеру, без повода со стороны последнего) — утверждали, что необходимо казнить этого матроса «для устрашения других». Не распространяясь о том, что современные уголовные права и процесс не знают наложения наказаний на каждого десятого или по жребию, или на невинных, — считаю своею нравственною обязанностью заявить, что все дела на эскадре решались на строгом основании закона; — вице-адмирал Рожественский ни в резолюциях своих на докладах моих о направлении дел, ни в конфирмациях своих на состоявшихся приговорах — никакой слабости ни разу не обнаружил и никогда никаких поблажек виновным ни офицерам, ни нижним чинам не делал, — я же, лично, на всех своих докладах, во всех своих заключениях и постановлениях, всегда руководствовался сознанием своего долга и требованиями закона. Относительно вице-адмирала Рожественского могу привести, наоборот, следующие факты: два раза, по обстоятельствам дела, явилась необходимость смягчить наказания, наложенные судом на виновных; вице-адмирал Рожественский один раз смягчил, но приказал конфирмации своей «на судах эскадры при собрании команд не читать». За все время перехода, у нас на эскадре было совершено лишь два раза преступление, влекущее за собою, по законам военного времени, смертную казнь. И если виновные не были расстреляны, то лишь потому, что в одном случае, как я указал выше, виновный был не обнаружен, а заподозренный и задержанный — оказался невиновным, — а в другом случае — следствие по делу о матросе команды эскадренного броненосца «Орел» Федорове, обвиняемом в нанесении удара капитану 2 ранга Генкс, в поднятии руки, с намерением нанести удар лейтенанту Вырубову и старшему врачу эскадренного броненосца «Бородино», Лукину, было закончено мною накануне нашего выхода из Камранга, когда на другой день, решено было судебных рассмотрений дел не производить. Других случаев совершения тяжких преступлений на эскадре, к счастью, не было, и, таким образом, волею судьбы нам пришлось избежать направления своих первых выстрелов не против неприятеля, а против своих же нижних чинов. О распределении дел по судам эскадры сказать затрудняюсь — записи погибли. Могу лишь сказать, что по несколько дел было на вспомогательном крейсере «Урал», крейсере 1 ранга «Адмирал Нахимов» и эскадренном броненосце «Орел». Относительно последнего могу твердо и уверенно указать, что заметно повышенная преступность команды «Орла» объясняется составом команды его, имевшей в своей среде 7 или 8 десятков человек, только что отбывших наказание в военно-морской исправительной тюрьме или дисциплинарных батальонах. На это обстоятельство мне неоднократно жаловался покойный Николай Викторович Юнг, рассказывая, как ему их навязали в Кронштадте и как он, несмотря на все свои старания, не мог избавиться от них. Все наиболее крупные и характерные дела уже приведены мною в предыдущем изложении. Были еще два дела об офицерах: лейтенанте Колокольцове, оскорбившем в письме своего командира (на крейсере «Урал») и приговоренном, по конфирмации Командующего, на основании 1 ч. 96, и 3 и 77 ст. В. М. Уст. о наказ., к содержанию па гауптвахте на 4 месяца, и о лейтенанте Родзянко, виновном в буйстве на корабле и заочно громко оскорбившего на словах, в кают-компании, своего командира (на транспорте «Иртыш») и приговоренном, на основании 192 и 95 и 3 ч. 77 ст. того же Устава, к тому же наказанию. По этому делу объявлена была лишь резолюция, — на другой день мы вышли из Камранга. Дело погибло на «Ослябе».
О состоянии духа личного состава, об отношении к своему делу его — могу сказать несколько слов. Работали, исполняли свой долг, были случаи несерьезного отношения к делу и переживаемому времени — немногочисленные со стороны офицеров (например, случай 3 офицеров с «Дмитрия Донского», списанных адмиралом с эскадры) и более многочисленные со стороны команды. Веры в успех у многих не было: мне приходилось слышат об этом от ныне покойных капитанов 1 ранга Бухвостова, Игнациуса, Серебренникова, барона Фитингофа. Н. В. Юнг выражал то же мнение в более мягкой форме. Также и Серебренников. Наиболее резко — Бухвостов и Фитингоф. То же самое могу засвидетельствовать и о многих чинах штаба, — причем некоторые из них это никогда не скрывали и мне и при мне говорили об этом громко. Некоторые из офицеров выражали определенно уверенность в неуспехе. Было мало и таких, которые верили в успех и такое впечатление на меня производило большинство кают-компании «Князя Суворова» и не столь яркое — большая часть кают-компании «Орла». Как мне кажется, вообще на эскадре представителей этих крайних взглядов — энтузиастов и пессимистов, было меньшее количество, большинство же или исполняло свой долг, не вдумываясь в результаты, или же предполагало, что ожидать победы нельзя, и лучшее, что возможно — это конечный прорыв во Владивосток, с большими повреждениями и потерею нескольких из судов эскадры. Но никто, думаю, не ожидал размеров случившегося несчастия — полного поражения, с разгромом всей нашей эскадры, без нанесения мало-мальски значительного вреда неприятелю. Как мне кажется, всем ждавшим поражения и смерти, все же улыбалась мысль «дорого продать свою жизнь». Относительно адмирала могу сказать, что ни мне, ни при мне он никогда не высказывал упадка духа и не высказывал какой-либо неуверенности в успехе, — почему, на мой взгляд не мог влиять никоим образом на настроение личного состава в неблагоприятном смысле.
В начале боя 14 мая 1905 года был наверху и спустился к своему месту почти перед самым открытием артиллерийского огня — видел выплывавшую из тумана впереди и пересекавшую нам курс неприятельскую эскадру; мы шли в это время двумя колоннами, каждая в кильватерном строе: левее — II и III броненосные отряды, мы — I отряд броненосцев («Князь Суворов», «Император Александр III», «Бородино» и «Орел») — правее. Первый выстрел с «Орла» был дан в 1 час 40 минут дня.

Военно-Морской Следователь Кронштадтского порта В. Добровольский.

14.

Показание Старшего Флаг-Офицера штаба Командующего ІІІ-м броненосным отрядом Лейтенанта Сергеева 5-го.

Мне неизвестно существовал ли какой-нибудь план операции 2-й эскадры на театре военных действий, выработанный до ухода ее из России, но из копий шифрованных телеграмм, которые были сообщены нам для сведения, видно, что адмирал Рожественский своею ближайшею задачею считал не бой, а прорыв во Владивосток, базируясь на который и освободившись от транспортов, главными силами предполагал действовать на сообщение Японии с Кореей, а вспомогательными крейсерами — на подвоз контрабанды со стороны океана. С этою целью, а также, вообще, мало веря в боевое значение и успех движения І-го отряда, адмирал Рожественский находил, что присоединение его только затруднит прорыв, так как адмирал Небогатов, прибавляя 6 плохих судов, имеет столько же транспортов, защита которых невыгодно отзовется на эскадре. Поэтому, находя дальнейшее пребывание на Мадагаскаре настолько вредным, что оно может повлечь за собою полное разложение и даже неспособность к бою, просил разрешения следовать по назначению, не дожидаясь прибытия подкреплений. В Петербурге же главною целью движения эскадры считали не прорыв, а завладение Японским морем, находя эту задачу возможной выполнением, по присоединении к эскадре отрядов капитана 1 ранга Добротворского и контр-адмирала Небогатова, но, не желая в то же время стеснять Начальника эскадры, ему было разрешено, по присоединении отряда Добротворокого, действовать по своему усмотрению. Эти телеграммы, подписанные из Петербурга Именем ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, я привожу на память, но с достоверностью за их смысл. Хотя из этих телеграмм видно, что в Петербурге, как-будто придавали известное значение посылке І-го отряда, тем не менее, на совещаниях, как я слышал, смотрели на него более, как на вспомогательную силу, могущую быть противопоставленной соответствующим кораблям неприятеля, а при самом отправлении отряда из Либавы, как приходилось слышать от лиц заведывавших его вооружением, что отряд этот дальше Суды никуда не пойдет. Лично, в успех нашей операции я не верил, мне было ясно, что 2-я эскадра слаба, именно главными силами, а потому подкреплять ее вспомогательными бесполезно и равносильно тому, как ежели бы роту, которой предстоял решительный бой с батальоном, стали подкреплять нижними чинами из запаса или ополчения; разумеется, рота была бы моментально разбита и сколько бы указанных подкреплений не посылалось, все они были бы жертвой неправильного распоряжения. Об этом я не говорил своему адмиралу, так как был убежден, что он сам отлично понимает дело и только в силу необходимости старается внушить своим подчиненным бодрый дух и веру в успех.
По присоединении к эскадре, наш отряд был зачислен в линию главных сил ІІІ-м броненосным отрядом; но какое окончательное решение, относительно дальнейшего движения, боя или прорыва, принял адмирал Рожественский, для всех нас осталось тайной. В приказах было указано, что встреча с неприятелем может произойти во всякий данный момент и вследствие этого, корабли должны быть всегда готовы к бою, а между тем, флот, со скоростью 5 — 6 узлов, шел в строе, какой-то кучи, чрезвычайно опасной при внезапном появлении неприятеля, так как перестроиться из нее в боевую колонну потребовалось бы минимум пол-часа времени. Также было объявлено, что бой предполагается в строе кильватера, но возможен и строй фронта; главные силы маневрируют соединенно но сигналам или следуя движению головного; крейсера имеют назначение охрану флангов и защиту транспортов; флагмана, в случае аварии их судов, при помощи миноносцев, переходят на другие суда своих отрядов; при интервалах, образующихся, вследствие выхода корабля из строя, последуюшие за ним суда продвигаются вперед, по линии. Указывалось, что ближайшая задача есть движение во Владивосток и что она требует общей взаимной поддержки. Кроме того, секретно начальники отрядов были поставлены в известность где, когда и какие транспорты предполагается отпустить и какие оставить при эскадре. Вот все, что было нам известно. Что же касается выбора пролива для входа в Японское море, основной идеи боя, возможности самостоятельного действия, каких-либо соображений, насчет отступления или общего рандеву 15 мая, плана минной защиты Владивостока, места телеграфов на нашем побережье, — то об этом решительно никто ничего не знал до наступления самых событий.
Наш отряд был изготовлен и укомплектован очень поспешно с значительными недочетами; особенное опасение внушал самый важный элемент — комендоры; о числе нижних чинов из запаса и степени их пригодности к бою, точных сведений не имею.
Когда шли одни, т. е. до присоединения, то на переходах очень часто делали эволюции, по ночам гасили все огни, занятия по боевому расписанию были каждодневно, часто также стреляли из стволов, боевых же стрельб было только две в Индейском океане; снаряды по направлению ложились хорошо, но перелеты и недолеты на первой стрельбе были огромны, до 30 — 40 кабельтовов. Оказалось, что в дальномерах не была уничтожена погрешность и они не были выверены, вследствие чего были приняты соответствующие меры и вторая стрельба вышла гораздо удачнее.
Боевой комплект снарядов был полный, кроме того, имелся некоторый запас для практических стрельб. При нормальных запасах наибольший ход отряда мог быть в 12 узлов.
По соединении, никаких боевых упражнений, в смысле стрельб, маневрирования, эволюций, плавания без огней и прочее, не было; а, лишь, накануне боя, были сделаны два перестроения, кажется, в строй фронта из кильватера, в расчете на появление неприятеля с носу, а другое — не помню. Все это настолько меня удивило, что я был убежден, что Начальник эскадры переутомился и не сберег свои силы к тому решительному моменту, когда потребовалось полное их напряжение. У нас на отряде был разработан план самостоятельного прорыва во Владивосток, но я об нем не имею никаких сведений. В тактическом отношении, как эскадра, так и отряд были совершенно не готовы к бою. Комендоры были обучены стрелять на дистанциях, не более 25 кабельтовов, практики в сосредоточении огня не было, дальномеров было мало и с ними не умели обращаться, организация управления огнем была слишком сложна и неприменима в бою, ход мал, вследствие чего, неприятель имел всегда полную возможность занять выгодное положение.
Уголь, пресная вода, а также некоторые другие запасы, почти на всех судах, были в том чрезмерном излишестве, которое не оправдывалось никакими расчетами; так, например, на сданных неприятелю броненосцах, после суточного боя, при действии всех котлов, угля оказалось более нормального запаса. Эта перегрузка, погубившая І-й отряд, была настолько велика, что адмирал Того, на другой же день после боя, прямо указал на нее, как на одну из главных причин нашего поражения.
Неприятель нас обнаружил около 2-х часов 13 мая, о чем мы узнали по знакам, которые стали получаться на аппарате беспроводного телеграфа и тотчас же сообщили об этом на «Суворов»; «Урал» просил позволения помешать их разговору, но ему было передано по семафору: «Не мешать неприятелю разговаривать». Беспроводный телеграф, до боя, почти на всех судах, действовал исправно; у нас на отряде его дальность доходила до 60 миль; в бою же вскоре был перебит и в общем не принес нам никакой пользы. С указанного момента, неприятель не выпускал нас из виду, сообщая все необходимое главным силам, проведшим ночь перед боем совершенно спокойно в Сасебо. Силуэты отдельных неприятельских судов стали определяться утром 14-го, около 11 часов; по какому-то недоразумению, было сделано несколько выстрелов, с каких именно судов — не знаю, в направлении разведочного отряда, на что последовал сигнал с «Суворова»: «Не бросать зря снарядов». В то же время, сигналом было разрешено обедать по-вахтенно и назначен курс с полдня NО 23°. Наши главные силы шли в строе кильватера, имея 10 узлов ходу; в первом часу по сигналу, І-й отряд отделился вправо кабельтовов на 12, с появлением же главных Японских сил, вновь присоединился, заняв головное положение, вследствие этого, в момент начала боя, мы представляли ломанную линию с неравными промежутками, некоторым судам даже приходилось стопорить машины. Других сигналов и распоряжений не было; адмирал же Того повел свой флот в бой, с сигналом: «Судьба Японии зависит от исхода этого боя, пусть каждый сделает, что может».
«Суворов» первым открыл огонь, расстояние до неприятеля в это время было вне дальности наших орудий, мы начали стрелять минут через 15. Вскоре «Ослябя» вышел из строя, образовался большой интервал, так как «Сисой Великий» отстал и почему-то не приближался, вследствие этого III отряд вступил в кильватер І-му, а ІІ-ой сделался концевым. Неприятель, пользуясь громадным преимуществом в скорости, все время так маневрировал, что давал полную возможность всем своим главным силам стрелять по назначенной цели. Приблизительно через час, после начала боя, «Суворов» повернул вправо, румбов на 10. Причина этого поворота для меня осталась невыясненной; в плену некоторые чины штаба адмирала Рожественского говорили, что он произошел, вследствие заклинения руля, но, сколько помню, «Суворов» не потерял возможности управляться и, следовательно, имел возможность вновь прийти на прежний курс; во всяком случае, он был принят за указание нежелания идти на сближение и прорыв линии неприятеля, у которого, в дальнейшем ведении боя, придерживались следующие головные корабли. Этот маневр был учтен японцами тоже в их пользу.
К 5 часам результат боя, т. е. что мы разбиты, а японцы, повидимому, вовсе не пострадали, определился уже довольно ясно. Адмирал Небогатов в рубке говорил, что он не понимает, почему мы все кружимся на одном месте и облегчаем себя расстреливать, но, в то же время, не считал себя в праве, что-либо предпринять, не имея никаких инструкций и не зная также ничего о судьбе, как Начальника эскадры, так и старшего после него, адмирала фон-Фелькерзам. В это время, я заметил на транспорте «Анадырь» сигнал: «Известно ли адмиралу», позывные контр-адмирала Небогатова. Хотя этот сигнал и был нам совершенно непонятен, тем не менее, он навел адмирала на мысль, что командования над нашей эскадрой или вовсе нет, или оно, почему-либо, не может быть проявлено, а потому приказал поднять сигнал «NО 23°», т. е. тот курс, который был назначен еще до боя, но от которого мы все уклонялись. Этот сигнал был принят почти всеми, шедшими за «Николаем I» судами, впереди же идущие броненосцы, «Орел» и «Бородино», хотя на него не отвечали, но, оставаясь головными, склонялись в сторону назначенного курса. Приблизительно, через полчаса после этого, вдоль нашего борта прошел какой-то миноносец и громко в рупор передал: «Адмирал Рожественский ранен, находится на миноносце, приказывает вам идти во Владивосток», на что адмирал Небогатов нам сказал: «Ну вот и отлично, значит, я правильно распорядился» и приказал немедленно поднять еще сигнал: «Следовать за мной».
Как впоследствии оказалось, сигнал был сделан: «Не известно ли адмиралу», а «Адмирал сдает командование», но ошибся ли «Анадырь» в репетовании, или я в разборе, — объяснить этого не могу. Тем временем успел оправиться «Суворов» и, так как, в его движении было залечено желание к нам присоединиться, то уменьшили немного ход и он вступил в кильватер концевому кораблю нашей колонны. Дневной бой кончился в 8 часу вечера, гибелью «Бородино», после чего главные силы неприятеля повернули все вдруг на 8 румбов вправо и в строе фронта скрылись, по направлению к своим берегам. Мы же описали петлю на юг, опасаясь встретить по курсу плавучие мины, а также, желая предоставить отбитие, появившихся с правой стороны, многочисленных миноносцев нашему крейсерскому отряду, в виду его многочисленной скорострельной артиллерии. После чего, около 8½ часов вечера, окончательно легли на курс NО 30°. Трудно указать, какой ход мы имели в дневном бою, он менялся от самого большого, до малого и в среднем был, никоим образом, не более 9 — 10 узлов. Я имел назначение следить за движением главных сил, как наших, так и неприятельских, а потому, не отвлекаясь от этой главной обязанности, ничего не заметил и не могу сказать о движении наших крейсеров, когда и при каких обстоятельствах они ушли на юг, равно, как о крейсере «Алмаз», гибели транспорта «Русь» и крейсера «Урал», и как последний навалил на крейсер «Светлана». Что же касается времени съезда адмирала Рожественского с броненосца «Суворов», а также сигнала с «Бородино»: «Транспортам курс NО 23°» — то этого я не заметил.
Огонь по нашему ІІІ-му отряду, кроме флагманского броненосца «Николай I», был незначителен; последний же очень удачно, когда неприятель пристреливался, уклонялся немного в сторону, вследствие чего японские снаряды начали ложиться недолетами или перелетами. Находясь безотлучно у боевой рубки, не имел возможности осмотреть повреждений своего корабля; пожары у нас были незначительные и с нами справлялись; часть дерева была снята еще в Либаве, часть выброшена перед боем, а оставшаяся обильно поливалась водой.
В среднем, бой велся на расстоянии, около 40 кабельт., при более дальних действиях, броненосец «Николай I» прекращал стрельбу. Все мы стреляли очень плохо, да и к тому же, наши снаряды большею частью вовсе не разрывались, или же рвались на большие куски, совершенно не производя при этом никаких пожаров. При таких. обстоятельствах, день 14 мая был для японцев не боем, а, скорее, боевой стрельбой, но только не по щитам, а по, почти безвредным для них, военным кораблям.
Все многочисленные системы нашего ночного сигналопроизводства, за день боя, конечно, оказались перебиты, кое-как можно было воспользоваться системой Ратьера, но на наш запрос показать позывные судов, идущих в кильватер, не получили никакого ответа. Абсолютной темнотой и тишиной старались укрыться от неприятельских миноносцев, что и достигало цели, так как встреча с ними носила более случайный характер, а выпускаемые, при таких обстоятельствах, поспешно мины не достигали цели, когда, во-время положенный, руль на борт отклонял удар. Открывали при этом и огонь из скорострельных пушек, но он был почти безрезультатен. В хвосте нашей колонны очень часто был виден свет боевых фонарей, и это обстоятельство, я полагаю, было одной из причин действительности атак,
Заканчивая настоящее показание, считаю своим долгом засвидетельствовать, что, как участник несчастья по сдаче, я на другой день видел весь японский флот, внешний вид которого не давал никакого повода предполагать, что он был в бою накануне, а личный осмотр броненосцев «Миказа» и «Фуджи» убедил меня, что и внутри они почти совершенно не пострадали, так как были в образцовом смотровом порядке, исправности и чистоте. Все лишнее у них было снято и оставалось только по два гребных катера. Эта картина до такой степени была поразительна, что нижние чины были убеждены. что только сегодня мы встретились с японцами, вчера же дрались с англичанами. Но, к сожалению, они заблуждались; это были все те же японцы, которые на нашей 1-й Тихоокеанской эскадре удивительно искусно изучили все наши боевые приемы и недостатки и, в расчете на них, так усовершенствовались в способах владеть своим оружием, что в течение всего нескольких часов обратили и 2-ю эскадру в Цусимское кладбище.

Лейтенант Ив. Сергеев.

16.

Показание Обер-Аудитора штаба Командующего ІІІ-м броненосным отрядом Подполковника Маневского.

Я состоял обер-аудитором штаба командовавшего отдельным Отрядом судов Тихого океана, будучи назначен на эту должность около 15 января 1905 года. За все время следования названного отряда от Либавы до Цусимы, причем я в течение всего похода находился на крейсере «Владимир Мономах», мне неизвестно ни одного случая проявления нижними чинами на судах отряда какого-либо недовольства ни массового, ни единичного. На «Мономахе» таковых положительно не было. За все время похода у меня в производстве было только три дела о преступлениях нижних чинов, подлежавшие разбору суда особой комиссии или портовому суду; из тех решено было на отряде в Джибути только одно; все эти дела касались недисциплинарного поведения нижних чинов, ничем из обычного рода дель судебной практики не выделяясь. Кроме того, было еще решено на отряде несколько дел о нижних чинах корабельными судами. Что касается случаев недовольства, проявленных нижними чинами до ухода отряда из Либавы, то мне лишь известно, что такие случаи бывали на отряде, но они произошли в мое отсутствие и разбирались также без моего участия отрядным начальством и береговым судом. Во время помянутого похода никаких подавленности и падения духа среди команды и офицеров «Мономаха» не было; команды я, правда, близко не касался, но, относительно офицеров, могу удостоверить, что среди них господствовали чрезвычайно бодрое настроение и надежда исполнить успешно свой долг; такое настроение офицеров должно было отразиться и на настроении команды; этому заключению вполне соответствовал внешний бодрый вид последней. Относительно прочих судов отряда должен заметить, что с их личным составом я слишком редко в походе встречался, чтобы составить себе определенное представление о настроении такового, но, полагаю, что если бы нежелание идти в бой и падение духа среди нижних чинов существовало, то оно выразилось бы прежде всего в побегах с судна или в умышленных беспричинных нарушениях ими дисциплины, с целью подвергнуться наказанию, влекущему за собою списание с судна (такие случаи в бытность мою следователем неоднократно встречались в отношении к нижним чинам команд 2-й Тихоокеанской эскадры во время приготовления ее к походу); между тем, за весь поход отряда подобных случаев на нем не было. По соединении нашего отряда с 2-ю эскадрою, я, за краткостью стоянки отряда и крейсеров эскадры в бухте Куа-бе (около двух суток), ни на одном из крейсеров эскадры но был; что же касается ее броненосцев, то на них и попасть не было возможности, так как они вовсе в бухту не входили, на якорь не становились, а все время нашей стоянки держались где-то в открытом море: поэтому я могу лишь сказать, что наша соединенная эскадра на походе производила на меня впечатление весьма внушительной силы, с которою можно было рассчитывать, если не на безусловную победу, то, во всяком случае, на успешный прорыв через проливы к Владивостоку. Командовавший эскадрою вице-адмирал Рожественский ни «Мономаха», ни прочих судов отдельного отряда ни разу не посетил. До и после стоянки в Куа-бе, мы присоединялись к нему в открытом лоре. Я лично ни разу Командовавшего эскадрой не видал и ему не представлялся — по следующей причине: при отъезде моем из Петербурга в Либаву бывший главный морской прокурор объявил мне, что я отправляюсь на смену титулярному советнику Добровольскому, состоявшему обер-аудитором в штабе Командовавшего 2-й эскадрою; поэтому, по прибытии нашем в Куа-бе, где крейсер «Владимир Мономах», приказом Командовавшего эскадрою, был переведен в отряд крейсеров контр-адмирала Энквиста (посетившего по этому случаю «Мономах»), — я, явившись на «Николай I», спросил бывшего контр-адмирала Небогатова, каково в настоящее время мое официальное положение и не следует ли мне отправиться на смену обер-аудитора Добровольского, имевшего возможность возвратиться немедленно в Россию чрез французские колонии; на это Небогатов ответил мне, что в бытность его (при первой нашей встрече с эскадрой) на «Суворове», адмирал Рожественский объявил ему, что на отряде все должно остаться по прежнему до прихода нашего во Владивосток, а посему он, Небогатов, предлагает мне оставаться по прежнему на «Мономахе», числясь в штабе его отряда. Исполняя это распоряжение, я и остался на «Мономахе», с которого и попал в плен к японцам, которые, повидимому, в виду особого характера моей должности, отделили меня от личного состава «Мономаха» и вместе с обер-аудитором Добровольским поместили меня сначала в Мацуяме, а, затем, в Осаке, где я и пробыл до заключения мира.
В течение всего дневного и ночного боя, вплоть до самой гибели «Мономаха», с 14 по 15 мая 1905 года, я находился на верхней палубе крейсера, но описать последовательно все эволюции нашей эскадры и неприятельского флота и происшествия боя не могу по следующим причинам: 1) Горизонт в течение всего дневного боя был покрыт туманною мглою, совершенно скрывавшею суда на расстоянии (на глаз) около 50 кабельт. и дававшею лишь смутные силуэты при более близких расстояниях; ясность очертаний судов восстановлялась лишь на расстоянии 40 — 35 каб. (приблизительно) для невооружённого глаза; 2) бинокля у меня вовсе не было, казенных же хватило лишь для офицеров и сигнальщиков и 3) хотя, в качестве пассажира, я не получил никакого назначения при распределении личного состава крейсера по постам во время боя, но, заметив недостаток людей для голосовой передачи расстояний до неприятеля в батарее (помещавшейся на шкафуте, шканцах и командирской каюте), а также затруднение комендоров в розысках соответствующей расстоянию цели (так как, иногда, таковая виднелась во мгле весьма смутно, вызывая опасение принять свое судно за неприятельское, — иногда же появлялось несколько неприятельских судов и даже отрядов разом, причем не всегда выяснялось до какого именно судна или отряда относится передаваемое расстояние), — я, желая принести хоть какую-либо пользу судну, взялся за передачу расстояний и указание соответствующих им целей комендорам в батарее; при этом, за исключением того времени, которое я проводил на командном мостике около старшего артиллерийского офицера и дальномера для получения соответствующих от них указаний и вообще для ориентировки и уяснения себе расположения наших и японцев, я все остальное время дневного боя провел в батарее за фальшбортом и стенками командирской каюты, вследствие чего мог видеть лишь небольшую часть горизонта в пушечные порты. Останавливаюсь на последней из упомянутых трех причин несколько подробнее еще и в виду того, что, может быть, небесполезно будет указать на то обстоятельство, что в бою при спутанных маневрированиях противников несколькими отдельными отрядами (как то было 14 мая), одновременность появления нескольких целей в расположении неприятеля и возможность принятия своего судна за неприятельское и обратно, заставят стреляющих обратиться почти исключительно к голосовой передаче расстояний до неприятеля, создавая почти полную бесполезность механической передачи таковых (по крайней мере, при отсутствии дальнейших усовершенствований последней). В значительно большей мере я могу поручиться за правильность показания моего относительно ночного боя (говоря, разумеется, лишь о действиях «Мономаха»), так как, в течение ночи, находился либо на мостике около командира, либо на полуюте и не могу лишь указать точно последовательности атак миноносцев и их числа, так как определить их мешали, как темнота ночи и ослеплявшие в темноте этой яркие вспышки орудийных выстрелов, так и то обстоятельство, что иногда миноносцы открывались с различных сторон одновременно. По той же причине я лично не видал гибели утопленных «Мономахом» японских миноносцев и упомяну лишь о тех из них, об утоплении которых я слышал возгласы с марса и от различных лиц во время самого отражения атаки. Еще оговариваю, что в течение всей ночи, я в палубы не спускался и лишь утром, вслед за встречею с «Сисоем Великим», спустился на несколько минут в жилую палубу (чтобы взять мой портфель с судебными документами и снятыми мною фотографиями маневрирования наших судов в бою); вода в это время уже заливала накрененную сторону палубы, а из пазов ее около пиллерсов, били фонтанчики воды. Поэтому я не видал ни пробоины, ни прочих повреждений, причиненных взрывом внутри судна и не знаю, каково было все время положение машины. Я не видел, в каком положении находилась головная часть нашей эскадры во 2-м часу дня 14 мая, когда начался бой, но, вот, что об этом мне в плену говорил покойный командир «Нахимова» Родионов: «При вступлении в пролив и за четверть, приблизительно, часа до появления колонны японских бронированных судов из мглы горизонта перед нашими броненосцами, шедшими в голове эскадры, последняя перестроилась из одной кильватерной колонны в две, причем в левой (общей с крейсерами) осталось 8 броненосцев II-го и ІІІ-го отрядов с «Ослябею» во главе, а в правой оказался І-й отряд из четырех броненосцев, типа «Суворова», и в этом строю наша эскадра встретила вышепомянутую колонну противника, пересекавшую наш курс под углом по направлению к нам (приблизительно, японцы шли, кажется, на SW) и бывшую в строю одной кильватерной колонны. Затем, лишь под выстрелами неприятеля, перерезывавшего наш курс и имевшего уже двойную линию наших судов для попадания, правая колонна наша стала обгонять левую колонну, чтобы стать впереди ее». Как мне говорили другие офицеры, бывшие со мною в плену (кто именно — уже не помню) правая колонна обгоняла 13-ти узловым ходом левую, имевшую хода 9 узл. Вследствие медленности этой эволюции и приближения к неприятелю, «Ослябя» замедлил ход, чтобы пропустить вперед правую колонну; вследствие этого замедления хода «Осляби», шедшие позади его броненосцы стали набегать друг на друга и, во избежание столкновения, выходить из линии, а некоторые, повидимому, стопорили машины; все это происходило уже во время перестрелки с неприятелем, сблизившимся с эскадрою нашею кабельтовов на 35 или 30 и начавшим засим поворачивать на 180° последовательно, ложась на один с нами курс. — При этом задние суда правой броненосной колонны, «Бородино» и «Орел», не могли стрелять по японцам, так как последние были заслонены от них нашей левой колонной, а перелеты японцев попадали в них; во время или тотчас после этого поворота японцев, «Суворов», уже оказавшийся в голове общей нашей кильватерной колонны, стал склоняться от прежнего курса вправо и бой повели на параллельных с неприятелем курсах. С самого начала боя, «Мономах», шедший к самом хвосте колонны крейсеров и при том не в кильватер ей, а значительно правее, охраняя с той стороны наши транспорты от шедшего на параллельном с нами курсе крейсера «Идзуми», — вступил с последним и перестрелку; вскоре слева и почти в тылу наших крейсеров появился отряд второклассных японских крейсеров, отражением которых занялся наш крейсерский отряд; по этому отряду «Мономах» тоже открыл огонь с левого борта, продолжая стрелять правым по «Идзуми». Через несколько времени «Идзуми» повернул от нас и скрылся во мгле горизонта; перестрелка же «Мономаха» с крейсерами противника, число которых еще увеличилось (казалось, их штук до десяти было), продолжалась. Далее уже следует сложное маневрирование, описать которого не могу; знаю лишь, что при этом «Мономаху» неоднократно приходилось действовать одновременно орудиями обоих бортов; повидимому, противники ходили по кругам, т. е. броненосцы и броненосные крейсера, а прочие японские крейсера, разделенные на отдельные отряды, обошли нас с разных сторон и, угрожая нашим транспортам, вынуждали наш крейсерский отряд кружиться и бросаться для защиты транспортов по различным направлениям. Таким образом наши курсы иногда переплетались с курсами наших броненосцев, и при этом я видел, как последовательно вспыхивали пожары на нескольких из них, (но на каких именно, простым глазом определить нельзя было; во всяком случае, я видел пожары на двух судах, типа «Суворова», и притом казалось, что огонь вспыхивал на обоих в одном и том же месте — несколько позади труб). Часов около трех дня (на часы не смотрел в тот момент, а говорю на память), на «Мономахе» раздались возгласы, что мы едва не наскочили на плывущую мину и что ее видели старший офицер и с марса; я этой мины не видел. Кажется, чтобы избежать этой мины, а, затем, уклоняясь от столкновения со «Светланою», «Мономах» ушел в сторону от колонны контр-адмирала Энквиста настолько, что очутился в голове повернувшей колонны наших броненосцев; я, в это время, выходил на командный мостик и видел, что мы (крейсер наш) шел отдельно на какое-то обгорелое, без труб и мачт, судно, стрелявшее однако из кормовой башни; по сближении оно оказалось «Суворовым» (было это, сколько помнится, в 4 часу дня); под углом к курсу «Мономаха» на то же судно (т. е. «Суворова») шло четыре или шесть (но не более) японских бронированных судов, в числе которых я простым глазом различил по особенностям их типа «Ниссина» и «Кассугу»; в угле, образуемом курсами «Мономаха» и японцев, шла в направлении к «Суворову» же колонна наших броненосцев, несколько отставшая; тут я сошел в батарею, потеряв там вскоре из виду «Суворова», но отряд японских броненосцев (или бронированных крейсеров) с «Кассугой» и «Ниссином» держался на нашем траверзе (на чувство) минут около 20, причем мы поддерживали по передовым судам его огонь на расстоянии 20 — 27, а потом, кажется, даже 23 кабельтовов, но, затем, курсы наши стали расходиться и, вскоре, с противоположной стороны также появились японские крейсера (бронепалубные), так, что «Мономах», отстреливаясь еще от «Кассуги» (или «Ниссина») одним бортом, открыл уже другим огонь по бронепалубным крейсерам. Когда мы потеряли из виду бронированные суда противника и, сколько помнится, присоединились уже к отряду своих крейсеров, то оказалось, что все фугасные снаряды «Мономахом» уже израсходованы; об этом в моем присутствии было доложено старшему офицеру и старшему артиллерийскому офицеру; на это последовало распоряжение стрелять бронебойными; было это около 4½ часов дня или в конце 5-го; таким образом, перестрелка с крейсерами 2 ранга противника продолжалась «Мономахом» до 6 часов вечера, когда броненосцы наши выстроили последнюю боевую линию (как мне казалось, — на север); крейсерский отряд наш лег на параллельный с ними курс, влево от их линии, прикрывая собиравшиеся вблизи него транспорты и миноносцы от находившихся в тылу наших колонн отрядом японских крейсеров, но, были ли то броненосные или бронепалубные крейсера, я, за мглою и дальностью расстояния, различить не мог; полагаю, что то были бронепалубные, так как они не пытались догнать наши крейсера и держались вне выстрела. По этой же причине крейсера наши, насколько я мог заметить, до заката солнца (когда начались минные атаки) не стреляли. Бой продолжался лишь между нашими броненосцами и японскими бронированными судами, причем последних видно не было, а линию их боевого расположения, приблизительно, параллельную нашей броненосной колонне, можно было определить только по вспышкам в тумане выстрелов японских орудий; по той же причине невозможно было с крейсера определить числа остававшихся в строю японских броненосцев. Линия наших броненосцев состояла из головного «Бородино», за ним «Орла», потом шел «Николай I», дальнейший порядок точно не помню, но, кажется, шли «Сенявин», «Апраксин», «Сисой Великий», «Наварин», «Нахимов» и, в стороне от их линии, близко к крейсерам, — «Ушаков»; их нагонял «Александр III», сильно обгорелый, без мачт и с большим креном на правый борт; нагнав «Нахимов», в первой половине 7-го часа вечера, «Александр III» опрокинулся недалеко за кормой этого крейсера. Около 7 часов солнце село и в начале 8 часа на «Мономахе» раздались возгласы, что появились японские миноносцы и что «Бородино» опрокинулся. Артиллерийский бой прекратился. На «Мономахе» приготовились к отражению минных атак. Около того же времени, когда появились миноносцы неприятеля и погиб «Бородино», все прочие наши броненосцы, повернув разом на 8 румбов влево, прошли позади нашей крейсерской колонны строем фронта, повернули разом на 8 румбов вправо и выстроились в кильватерную колонну, параллельно нашему крейсерскому отряду и левее его; между колоннами броненосцев и крейсеров, третьей параллельной линией, вытянулись семь, кажется, миноносцев наших и собрались несколько транспортов. Судя по тому, что ранее был (говорили на «Мономахе») сигнал с «Николая I», «Курс NО — столько-то градусов», наш общий курс был в NО-вую четверть. Повернули ли затем наши крейсера к югу и отделился ли отряд контр-адмирала Энквиста от прочей эскадры — я не заметил, но помню, что первую минную атаку японцев «Мономах» принял и отбил с правого борта и кормы, где не было видно наших броненосцев (заря еще догорала и в сумерках было видно еще довольно далеко). Помню, что на «Мономахе» говорили под вечер (может быть, именно, во время первой атаки минной), что с «Олега» был сигнал — «Следовать за мной», но полагаю, что отделение это произошло, скорее после отражения нашим крейсерским отрядом, последовавшей в наступивших сумерках, второй минной атаки японцев, — то есть, когда мрак уже скрыл от нас, окружавшие «Мономах», суда; суда наши не открывали огней и, при таких условиях, держаться в кильватере своей колонны становилось весьма трудно. Ночь была темная (луна всходила лишь в 3-м часу), и мне с командного мостика еле виден был силуэт «Авроры», которой мы держали в кильватер, вероятно, на обычной дистанции кабельтовов около трех. По временам в значительном расстоянии от «Мономаха» мелькали лучи прожекторов и вспыхивали огни выстрелов; в этой тьме с марса крейсера открыли силуэты приближавшихся с разных сторон миноносцев; как только прислуга орудий различила приближение неприятеля — был открыт частый огонь из орудий и пулеметов и встреченные им миноносцы исчезли во мраке; при отражении этого нападения, вследствие уклонения крейсера от курса для избежания мин на «Мономахе», потеряли из виду «Аврору», а, вслед да тем, чуть не столкнулись с «Донским», который внезапно появился из темноты на пересечку нашему курсу в немногих кабельтовах от «Мономаха» и едва не протаранил последнего, пройдя, к счастью, вплотную за кормой последнего и также скрывшись затем во мраке. Основываясь на таком наглядном примере опасности скученного движения судов в темноте, без огней и с отражением минных атак, я утверждаю, что никакой защиты другим судам эскадры, крейсера контр-адмирала Энквиста в темноте оказать не могли, что самый опасный враг большому судну ночью не вражеский миноносец, а его собственный мателот и что, при скученности следования крупных судов в темноте (а таковая должна быть непременно. если судно не захочет рисковать потерять из виду своего переднего мателота), не попавшая в намеченное судно вражеская мина имеет лишний шанс попасть в его соседа, — поэтому полагаю, что никакого влияния на окончательный разгром эскадры отделение от нее, пред самым ли наступлением темноты или по наступлении таковой, — крейсерского отряда не имело. Может быть, если бы «Олегу» и «Авроре», по прорыве их к северу (вместо ухода на юг), удалось встретиться со «Светланою», то, под их зашитою, последний крейсер благополучно достиг Владивостока, но это проблематичное конвоирование было бы единственною услугою, которую названные крейсера могли бы оказать остаткам двигавшейся на север эскадры. Возвращаюсь к «Мономаху». Вскоре атака миноносцев на наш крейсер повторилась и во время отражения ее среди офицеров и команды возникли опасения, что стреляют по своим миноносцам, — так как миноносцу «Громкий» удалось, несмотря на стрельбу по нем с крейсера, настолько приблизиться к корме «Мономаха», что командир миноносца голосом переговорил со знакомыми офицерами, находившимися на полуюте крейсера. Мысль о том, что, может быть, мы утопили какой-либо из своих миноносцев производила на меня прямо гнетущее впечатление и избавился я от него значительно позже в плену, удостоверившись из отчета Того о бое, что все наши пропавшие миноносцы погибли лишь утром 15 мая, вдали от «Мономаха». Под свежим впечатлением возможности повторения стрельбы по своим, после присоединения к «Мономаху» «Громкого», по вновь появившимся с правого борта крейсера миноносцам огонь не был открыт немедленно, так как, по чьему-то заявлению на судне, один из миноносцев показал какие-то огни (я этих огней не видал) и возник разговор, что то наши, а не японцы; затем огонь, хотя по ним и открыли, но, вследствие помянутых сомнений, вели стрельбу нерешительно — с перерывами. Я увидел эти миноносцы, находясь на полуюте (их было два); когда с правого борта по ним открыли стрельбу я поспешил к переднему мостику к командиру; подходя услыхал, что он приказывает прекратить огонь и не стрелять без его разрешения; на шкафуте это приказание было исполнено, на шканцах тоже, но с полуюта продолжали стрелять; я направился туда, чтобы передать помянутое приказание командира, но, едва успел достичь трапа, ведшего на правом борту со шканцев на полуют, как раздался удар и чрез открытый порт шканечного 6-ти дюймового орудия, приходившийся против трапа, меня обдало чем-то, вроде горячей древесной пыли. Очевидно, один из помянутых миноносцев, пользуясь приостановкою нашей стрельбы, успел приблизиться к крейсеру и попал в него миною. Было это около 9 часов вечера. Тотчас после взрыва, «Мономах» получил крен на правый борт и, затем, командиру было доложено, что крейсер имеет минную пробоину в носовой части правого борта, против угольной ямы. Взорвавший судно неприятельский миноносец успел (как говорили тогда же офицеры) обойти крейсер спереди и очутился на его левой стороне, где остановленный выстрелами с «Громкого», и залпом, чуть не в упор, носовых орудий «Мономаха», был пущен ко дну. Последовавшие засим несколько попыток подвести пластырь оказались тщетными, так как минная атака продолжалась и как только «Мономах» уменьшал для подводки ход — японцы снова появлялись; ход крейсера увеличивали и подводку пластыря (которая производилась старшим офицером) приходилось бросать. При этих условиях вода продолжала в судне прибывать и крен увеличивался. Судовые механики (докладывая о том при мне командиру) ожидали гибели судна с часу на час. Мне самому было ясно, что все зависит от того, сколько выдержат водонепроницаемые переборки, находившиеся, как и прочие части судна, за его ветхостью и спешностью изготовления к походу не в блестящем состоянии. Когда стало очевидно, что гибель судна неизбежна и составляет лишь вопрос времени, то командир при мне объявил, что попытается достигнуть Корейского берега и пробраться вдоль него, насколько успеем, к северу; в случае же встречи с японскими крейсерами, не отдаст им «Мономаха» и утопит его. Но, так как, мы потеряли свое место на карте во время сложного маневрирования в дневном бою и в тумане, а компасы оказались, сколько помнится, испорченными. то мы не были уверены, что, идя на запад не наткнемся на Цусиму, а потому, командир взял курс, приблизительно, на NW и крейсер некоторое время шел в этом направлении. Вскоре однако, путь «Мономаху» преградила линия огней и крейсер был встречен минными атаками. Отстреливаясь, он повернул на NО, приблизительно, чтобы обойти помянутую линию, которую мы считали японским крейсерским отрядом, выжидавшим утра для добивания наших поврежденных и отставших судов. Но и в новом направлении «Мономах» встретил другую линию огней, составлявших с первою тупой угол, в котором наше судно кружилось. Казалось, что чуть не весь флот противника ночует на месте боя. Снова открытый японскими миноносцами, «Мономах», отбив их нападение и не рискуя в своем искалеченном состоянии прорываться чрез помянутые линии японских судов, повернул к югу. Избавившись от миноносцев и потеряв из виду японские огни, крейсер через некоторое время повернул и лег на NW, рассчитывая обойти обе японские линии с левой стороны. На этом пути снова пришлось отбиваться от минных атак. Между тем положение судна все ухудшалось: снаряды подходили к концу, вода же медленно, по постоянно прибывала, особенно при ускорении хода судна для отражения миноносцев. При этих условиях командир, с риском наскочить на Цусиму, взял курс прямо на запад, и этим путем крейсер должно быть обошел японцев, так как минные атаки прекратились. Однако, затем, в третьем часу мочи, когда взошла луна, «Мономах», пользуясь ее освещением, успешно отбил предпоследнюю атаку японских миноносцев, причем, по сообщению с марса и бака, один из нападавших затонул. За все это время «Громкий» не покидал «Мономаха». К рассвету судно заметно глубже село в воду, а, по восходе солнца, судовые механики объявили, что едва ли крейсер протянет долее одного часа. Горизонт был пуст, только в одном направлении заметили дымок. Сигналами прожекторов выяснили, что то «Сисой Великий» и в надежде пересадить на него команду направились к нему, но, приблизясь, увидели, что он в столь же отчаянном положении, как и «Мономах», имея минные пробоины, сидя глубоко носом и двигаясь задним ходом. Выяснив невозможность обоим судам помочь друг другу (так как неизвестно было которое раньше затонет), командир «Мономаха», решив использовать последние силы машины, направил крейсер к обрисовавшемуся к этому времени вдали берегу. Последовавший за «Мономахом» «Громкий», по предложению командира крейсера, вернулся к «Сисою Великому» для оказания возможной помощи броненосцу, который, имея меньший ход, мог затонуть дальше от берега. По приближении «Мономаха» к берегу, оказавшемуся не Корейским, как мы сначала думали, а Цусимою (его северо-западной оконечностью), сигнальщиками в трубу были усмотрены два или три судна, из которых один, по их заявлениям, был «Нахимов», а другие — неизвестной национальности; суда эти находились значительно левее нашего курса и в таком отдалении, что я простым глазом ничего кроме какого-то пятнышка на горизонте разобрать не мог. Вскоре сигнальщики же заявили, что суда японские, направляются в нашу сторону, а «Нахимов» исчез. Была пробита боевая тревога и все разошлись по своим местам, но, вскоре, машина была застопорена и я услыхал команду: «Пошел все наверх гребные суда спускать». Тогда я объяснил себе это распоряжение командира тем, что судно стало приходить на меньшую глубину и желанием командира утопить крейсер на глубоком месте (мы находились милях в 3 или 4 от берега), чтобы японцы его поднять не могли. Уже впоследствии он сообщил мне, что, помимо этого соображения, ему было доложено тогда из машины, что прибывающая вода, уже давно затопившая переднюю кочегарку, проникла в топки второй кочегарки, и что машина, заливаемая водою, долее служить не может. Вслед за помянутою командою приступили к спуску шлюпок, что, с противоположного крену борта, представляло значительные затруднения, именно, вследствие накрененного положения левого борта. Я, лично, занялся тем, что помогал офицерам сначала на шкафуте, а потом на полуюте левого борта наблюдать за спуском, снабжением шлюпок и посадкою в них людей. Уцелели два барказа, два паровых катера и еще, кажется, какая-то шлюпка; все прочие были разбиты неприятельскими снарядами в бою 14 мая. В первый спущенный барказ были посажены больные и раненые, и по мере того, как шлюпки наполнялись людьми, они отваливали, направляясь к берегу под веслами (так как на паровых катерах паров не было). Во время помянутой работы я слышал на крейсере разговоры о том, что минное отделение затоплено и что кингстоны открыты (но не заметил, кто именно говорил). Во время спуска к крейсеру с левого его (противоположного приближавшимся японцам) борта подошел «Громкий», но тотчас же пошел обратно, вследствие предложения командира крейсера, крикнувшего на миноносец: «Уходите во Владивосток». Когда последняя шлюпка с командою отошла от борта сильно осевшего в воду «Мономаха», оставшиеся на крейсере люди стали спускаться за борт, плавая на досках, буйках и пробковых поясах (койках); было ли это сделано по собственному почину команды или по приказанию командира — я не знаю. Волна была значительная. Зная, что кингстоны открыты и что, следовательно, судно японцам не достанется, видя, что вся команда и офицеры, остающиеся на крейсере обвязаны пробковыми поясами и находя, что мне делать больше на судне нечего, я также спустился с полуюта за борт и влез на плававший под кормою большой буек, на котором сидело человека три матросов; подсадив к нам еще несколько человек матросов, мы, брошенными нам с крейсера лопатками (для лопаченья палубы), попытались грести к берегу мимо, подошедших к этому времени, двух японских транспортов и миноносца, остановившихся в нескольких кабельтовах от «Мономаха«, причем японцы некоторое время шлюпок не спускали и мер для спасения команды нашей не принимали, а лишь обсыпали борта своих судов и, повидимому, любовались гибелью крейсера. Никаких переговоров между «Мономахом» и японскими судами не происходило. Только, когда барказ наш, высадив на ближайший японский транспорт наших больных и раненых, вернулся к борту «Мономаха» за остатками команды и офицерами, а другой барказ, с паровым катером под веслами, уже приближался к берегу, а наш буек волною почти нанесло на один из транспортов, — японцы спустили шлюпки и стали подбирать на них плававших в воде людей; нас с буйка подобрали на японский катер, который нас доставил на один из транспортов (названия его не знаю, но на котором находились спасенные «Нахимовцы»). Я отправился в отведенную мне каюту и занялся сушкою промокшего на мне платья; поэтому, что произошло дальше на «Мономахе» и как он затонул, я не видел и не заботился об этом, зная, что судно японцам не достанется и что команда ими (раз они начали спасение) будет подобрана. Никакого подъема на «Мономахе» японского флага, я не видал. К тому же в Сасебо, кажется, мне кто-то из «Мономаховцев» говорил, что, перед покинутьем крейсера, на нем все фалы были перерезаны. Правда до меня впоследствии, в России, дошел слух, что будто-бы японцы, перед гибелью судна, приподняли было, но тотчас спустили японский флаг на нем, но с другой стороны мне также говорили, что «Мономах» пошел ко дну исключительно под русскими флагами. Опрошенные мною впоследствии разновременно офицеры «Мономаха» также говорили мне, что японского флага на «Мономахе» не видели. Поэтому, если факт появления японского флага на названном крейсере действительно и имел место, то, сопоставляя все вышесказанное с отсутствием каких бы то ни было переговоров с японцами, я объясняю его либо тем, что он произошел, когда японцы взобрались на покинутый его личным составом тонущий крейсер, либо тем, что, при покидании такового последними офицерами и командиром с одной стороны, подошедшие к судну на шлюпке японцы могли помахать, привезенным ими с собою, флагом с другой стороны борта, незаметно для спасавшегося личного состава крейсера, но видимо для наблюдателей, находившихся на борту японских транспортов. Во всяком случае, убедившись из расспросов «Мономаховцев» в том, что никаких переговоров о сдаче судна ими с японцами не велось (если бы таковые имели место, то это обстоятельство, хотя бы в виде слуха, до меня дошло) и, имея в виду, что, по смыслу нашего закона (ст. 347 и 351 Морского Устава изд. 1901 года), в плен можно взять лишь корабль, которым можно управлять и командовать, а не гибнущий, покинутый или покидаемый своим личным составом, — я не придал значения помянутым слухам и потому лиц, сообщивших мне все эти сведения не запомнил. Припоминаю только лейтенанта Нозикова, еще в конце прошлого года, при встрече со мною, подтвердившего мне, что «Мономах» пошел ко дну под русскими флагами. Как единственный пассажир и, следовательно, незаинтересованный в том или ином освещении обстоятельств гибели «Мономаха», свидетель, я не могу не задержать на несколько минут внимания Комиссии на психическом состоянии личного состава погибавшего крейсера. Прежде всего не могу не упомянуть, что в течение ночной агонии «Мономаха», да и вообще последних суток существования этого судна, проведенных его личным составом в непрерывном балансировании, так сказать, между жизнью и смертью, я не слыхал и не видал ни одного выражения отчаянии или страха, ни одного нарушения дисциплины; к утру 15 мая, на судне оказалось два-три пьяных — вот и все. Помимо напряжения нервов в упорной, шаг за шагом, борьбе с обволакивавшей судно гибелью, сутки, проведенные без еды и ночь — без сна, конечно, сказались на психике личного состава крейсера: мысль к утру 15 мая работала уже тяжело, импульсом некоторых мер и действий являлось уже не столько соображение, сколько инстинкт и привычка и руководящей, исключавшей всякую иную, идеей стало решение не отдавать «Мономаха» японцам, а утопить его, хотя бы это всем стоило жизни. Этих жизней смягчившаяся судьба от «Мономаховцев» не потребовала, — но цель этой ставки все же была достигнута, и «Мономах» не увеличил собою числа трофеев врага. При таких обстоятельствах естественно, что ожидавшим ежеминутно гибели своей и судна людям, остававшимся на крейсере, невозможно было предусмотреть всех деталей и возможных последствий покинутия ими гибнущего судна.
Обращаясь за сим к дальнейшим, предложенным мне Комиссией, вопросам, отвечаю: Не знаю, стрелял ли «Мономах» по «Уралу», но думаю, что, если бы столь необыкновенный факт имел действительно место, то я, хотя бы по слухам, знал бы об этом; между тем, я ныне впервые слышу о возможности подобного случая. Я не видал, как погиб «Урал». Как уже сказано, «Мономах» несомненно стрелял по своим миноносцам с наступлением темноты в начале ночи, приняв их за японские (тем более, что, кажется, они не сразу показали отличительные огни), а, затем, обнаружив свою ошибку, не стрелял даже по японским, приняв их за своих. По моему мнению, только, благодаря помянутой нерешительности огня с «Мономаха», взорвавшему его миноносцу удалось подойти на расстояние удачнаго выстрела. Что касается миноносца «Безупречный», то гибель его, как то видно из официального отчета Того от 1/14 июня о боях 14 и 15 мая ст. ст., последовала значительно севернее Цусимы в утро 15 мая; хотя имени этого миноносца отчет не упоминает, но это вытекает из сопоставления следующих фактов: из девяти, бывших и бою 14 мая при нашей эскадре, миноносцев — два достигли затем Владивостока, третий — Шанхая, сняв по пути команду с четвертого, уничтоженного за негодностью, пятый сдался, «Буйный» утоплен «Донским» за негодностью, «Громкий» погиб в бою с тремя японскими миноносцами, восьмой — «Быстрый», прижатый к берегу, преследовавшим ого крейсером «Ниитака» и японским миноносцем затопился и девятый, очевидно, «Безупречный» был, как значится в отчете адмирала Того, утоплен крейсером «Читозе», на пути последнего от залива Абурадани к главным японским силам, утром 15 мая. Причины, приведшие к разгрому нашей эскадры при Цусиме по моему мнению разделяются на три категории, а именно: 1) стратегические невыгоды положения нашей эскадры по сравнению с положением японского флота; 2) тактические ошибки в руководстве боем и упущения в приготовлениях к нему и 3) недостатки материальной части судов нашей эскадры. Обращаюсь к первой категории стратегических невыгод: 1) наша эскадра должна была для прорыва во Владивосток чрез Корейский пролив принять бой в расстоянии свыше двухдневного пути (считая эскадренный ход) от единственного опорного пункта нашего — Владивостока; японцы же давали нам бой всего в нескольких часах пути от нескольких опорных пунктов (напр. порт Сасебо, пролив Симоносеки и др.); отсюда — возможность для японцев в течение нескольких часов возобновить свои израсходованные в бою снаряды (и вообще боевые припасы), укрывшись в свои порта после боя, и произвести исправления своих повреждений даже в виду победоносного неприятеля; у нас — лишь возможность принять одну четверть боевого запаса (взамен израсходованного в бою) с транспортов в открытом море, на большой волне и притом лишь при условии, что наши транспорты в бою не будут захвачены или потоплены и, что мы окажемся, если не победителями, то и не вынужденными к поспешному отступлению на Владивосток или Шанхай — ближайший нейтральный порт. Это неравенство стратегического положения и сказалось в бою тем, что японцы не жалея снарядов, засыпали нас ими, в то время, как наша эскадра берегла таковые, озабоченная вопросом, будет ли, чем возобновить завтра бой с неприятелем, пополнившим за ночь свои запасы и нагнавшим нас, благодаря преимуществу своему в эскадренной скорости. Таким образом, стратегическое положение японцев участило их огонь, а наше — сделало нашу стрельбу более редкою; 2) Японские суда, выждав прибытие нашей эскадры, чуть что не к двери их порта, вышли в бой из последнего прямо готовыми к бою, не считаясь с необходимостью сообразовать свою боевую нагрузку с условиями плавания в открытом океане и отдаленностью базы, каковая необходимость для нашей эскадры была налицо; очевидно, при этих условиях, японцы вышли в бой с уменьшенными угольными запасами, но за то, с увеличенными артиллерийскими запасами и дополнительными прикрытиями (относительно последних я слышал от наших, доставленных в плен на японских бронированных судах, что последние, после боя, по приходе в порт выгружали мешки с песком, составлявшие дополнительное прикрытие их палуб); у нас же суда 2-й эскадры, особенно броненосцы — были перегружены; 3) близость к месту боя японских берегов пролива давала японским миноносцам возможность скрытно и безопасно, а, главное, сберегая уголь и машины, выжидать конца дневного боя и, затеи, несмотря на вечерний туман и ночную темноту легко ориентироваться, разыскать место нахождения нашей расстроенной и ослабленной боем эскадры и в полной исправности, при относительно слабой волне пролива и его выхода в Японское море, атаковать наши поврежденные суда. Только этими обстоятельствами, да еще вероятною нерешительностью стрельбы судов нашей эскадры по японским миноносцам, вследствие соседства своих — я объясняю успех японских ночных атак. Ведь мало-мальски более открытое место сводило бы этот успех к нулю, как то было ночью, после боя 28 июля 1904 года Порт-Артурской эскадры.
Категория тактических ошибок: обратимся сначала к сопоставлению сил столкнувшихся 14 мая противников. Броненосные силы (решавшие бой при Цусиме) нашей эскадры и японского флота, состоя с каждой стороны из 12 судов, в общем согласно французским и английским справочным книгам по приблизительному, сделанному мною еще в походе, подсчету представляли следующее соотношение: а) скорость полного хода эскадры у японцев от 16 до 17 узлов; нашей эскадры от 11 до 12 узлов (первого отряда однако, типа «Суворова», — также около 16 — 17 узлов); б) орудия крупного калибра (10 и 12 дм.) имелись на наших броненосцах почти в двойном, противу японцев, количестве, но последние на целую треть превосходили числом всей артиллерии крупного и среднего калибра (6 и 8 дм.) общее число таковых же пушек у нас, — причем все орудия японцев были не короче 40 калибров; у нас же «Наварин» имел 35 калиберные орудия, а на «Николае I» и «Нахимове» еще более укороченные пушки старых образцов; к этому, относительно дальнобойности следует прибавить, что на трех броненосцах наших береговой обороны (факт этот мне известен лишь относительно «Ушакова», по сообщению одного из его офицеров, — но сужу по аналогии и о прочих двух броненосцах) амбразуры башен по своей конструкции не давали возможности использовать дальнобойности 10 дюймовых орудий, препятствуя увеличению угла возвышения таковых на расстояние более 40 — 50 кабельтовов (например, в бою 15 мая «Ушакова» с японскими крейсерами «Ивате» и «Якумо», державшимися чуть не на расстоянии 70 кабельтовов, благодаря своим 8" орудиям); в) бронированность наших судов (при нормальной их погрузке, разумеется была значительнее таковой же японских, даже не считая «Нахимова», едва ли представлявшего из себя броненосное судно; г) распределение огня эскадренного у нас было таково, что количество орудий действовавших прямо на корму и особенно по носу, благодаря, главным образом, башенным броненосцам, типа «Суворова» (2 ор. 12" и 8 ор. 6"), даже несколько превышало число орудий носовых и кормовых у японцев, казематированные броненосцы которых действовали по носу и на корму лишь четырьмя орудиями (2 ор. 12" и 2 ор. 6"); так что в то время, как в бою на параллельных курсах японцы имели на треть более орудий, чем мы; бой в строях фронта давал перевес в числе действующих орудий нам; д) меткость стрельбы, в виду большой опытности японских комендоров, сравнительно с нашими, должна была преобладать у японцев и единственное средство нейтрализовать это преимущество неприятеля заключалось, разумеется, в том, чтобы сблизиться с ним на расстояние прямого выстрела, когда и плохой комендор немногим уступит в попадании хорошему. От японцев, разумеется, зависело бы, пользуясь преимуществом хода, не допустить такого сближения; на ту же необходимость, елико возможного, сближения с неприятелем указывали, как недостаток числа и несовершенство наших дальномеров, так и преобладание у нас числа крупных орудий, дававших, сравнительно с более мелкими орудиями японцев, более редкую стрельбу, а, следовательно, и меньший процент попадания в ту же единицу времени, даже при равной меткости стрельбы и равном числе орудий; — отсюда ясно, что использовать большую разрушительность этого, сравнительно меньшего, процента попадания, уменьшив в наивозможной мере число промахов в сравнительно слабую броню броненосных японских крейсеров можно было, лишь сойдясь вплотную с неприятелем. Таким образом, из сопоставления всех изложенных данных для меня, еще до встречи с японцами, очевидно было, что бой с ними броненосцы наши должны вести на возможно-близких дистанциях, причем для быстроты сближения и большей действительности нашего огня, суда наши должны были двигаться прямо на неприятеля в строе фронта, причем в таком строю и при таком направлении движения достигалось еще сокращение цели, которую представляли бы собою наши броненосцы неприятелю, будучи видимы им по своей ширине, а не длине. Если наши суда не были подготовлены к такому маневрированию, как я слышал, то это еще лишняя ошибка в подготовлении эскадры к бою. Время на это было, угля хватало, не то, что запасных снарядов для практики комендорам. Судя по уже изложенному описанию начала боя, сделанному мне покойным Родионовым и другими офицерами, обе стороны начали бой, сделав каждая по грубой ошибке: японцы, начав поворачивать последовательно под носом, идущей на них неприятельской эскадры, давали тем возможность последней, находившейся всего в 35 кабельтовах, сблизиться с ними на короткие дистанции и сбить их строй. Наша же эскадра этим не воспользовались. В общем, принимая во внимание все вышесказанное, тактические ошибки руководителя нашей эскадры могут быть сведены к следующему: 1) вступление в окутанный мглою туманный пролив, где мы всегда могли и должны были ожидать внезапной встречи с неприятелем не в боевом, а в походном строе двух кильватерных колонн, с последовавшим затем, при появлении японских броненосцев, замедленным неполным ходом, перестроением двойной колонны в одну кильватерную; 2) отказ воспользоваться ошибкою неприятеля, рискнувшего в близком от нас расстоянии лечь на обратный курс, поворотом не разом всеми судами, а последовательно; атакуя поворачивавших таким образом японцев в строе фронта, даже только левой колонной из 8 более старых наших броненосцев (если правая колонна еще не успела выйти в голову «Осляби»), мы либо достигали сближения с врагом на расстояние прямого орудийного (а, может быть, и минного) выстрела ранее, чем его суда успели бы вытянуться на новом обратном курсе (если бы неприятель в этом намерении упорствовал) и притом некоторое время держали бы под носовым огнем наших, движущихся по прямой линии на неприятеля, броненосцев сдвоенную линию его ворочающих судов, лежащих частью на носовом, а частью еще на старом курсе, — либо (если японцы пожелали бы избежать сближения) вынуждали бы японские суда броситься в противоположных направлениях, согласно тел курсам, на которых они лежали в момент этого маневра, т. е., мы разрезали бы японскую колонну на две части, имея притом значительные шансы, при помощи нашей правой колонны, не уступавшей в ходе японцам, охватить и задержать, до подхода левой нашей колонны, ту часть японских судов, которая оказалась бы на новом курсе (отходившую в NО четверть), — либо, наконец, при отступлении всех японских судов прямо от нас по направлению курса, идущего на них фронта наших броненосцев, японцы должны были бы потерять всякий строй и сбиться в кучу, представляя для нас выгодную цель. В каждой из этих трех вероятностей заключалась известная для нас выгода; не было таковой лишь в тактике боя на параллельных курсах, принятой, повидимому, адмиральским броненосцем нашим с самого начала боя. Конечно, мне могут возразить, что неостойчивость броненосцев, типа «Суворов», и их перегрузка углем и другими запасами, понизившая броневой пояс над ватерлинией при сильном волнении моря в день боя, не предотвратила бы, а ускорила их гибель в бою на близких дистанциях. На это я отвечу, что гибель эта, весьма вероятно, последовала бы, но за то была большая вероятность в том, что, при таком бое вплотную, японцам были бы нанесены тяжкие повреждения, и, вероятно, некоторые из их судов (особенно бронированных крейсеров) были бы тоже утоплены; между тем, что же мы выиграли, отдалив боем на средних дистанциях, моменты гибели наших сильнейших судовъ? спасение, благодаря подошедшей ночи, остатков эскадры? да, ведь, на следующий день (как и случилось) тихоходы- броненосцы наши все равно должны были погибнуть при преследовании их неприятелем с его миноносцами; выиграли от затяжки боя лишь японцы, доведшие, благодаря малому нашему проценту попадания на средних расстояниях, свои потери до минимума; мы же, кружась по проливу до самого захода солнца, потеряли лишь возможность путем боя на близких расстояниях быстро прорваться через пролив и выйти в открытое Японское море еще засветло, — т. е. попасть в условия, более выгодные для отражения ночных минных атак. О крейсерах наших я не говорю: не ими следовало дорожить, разумеется, и не они решали участь сражения (как то и видно из бесполезности для исхода боя и в сущности успешных действий днем 14 мая против отрядов бронепалубных крейсеров противника, из которых четверо: «Касаги», «Читозе», «Нанива» и «Идзуми» должны были покинуть, вследствие тяжести повреждений, боевыя линии противника и частью, по крайней мере, спасаться от затопления на мелких местах и в заливах под своим берегом). 3) Сверх означенных двух главных ошибок следует отметить, что сопровождавшие нашу эскадру в пролив транспорты своим малым ходом и необходимостью прикрывать их от неприятеля сильно стесняли, как маневрирование в бою всей эскадры, так и особенно наших крейсеров, не давая возможности атаковать вплотную отряды японских бронепалубных крейсеров, появлявшихся отдельными отрядами в различных местах горизонта. Между тем, бесполезность присутствия транспортов в составе эскадры была очевидна, ибо, если бы мы оказались победителями, то разбитый японский флот уже не был страшен и, укрываясь в своих портах, не мог бы воспрепятствовать нашей эскадре, по соединении с Владивостокскими крейсерами или еще до того, вернуться в Шанхай за транспортами и конвоировать их во Владивосток. В случае же нашего поражения, транспорты, при поспешном нашем отступлении в любую сторону, — все равно пришлось бы за их тихоходностью уничтожить и, разумеется, ни о какой перегрузке с них боевых или иных припасов на боевые наши суда в виду преследующего эскадру неприятеля — не могло быть и речи. 4) Присутствие среди нашей эскадры к ночи 15 мая наших миноносцев, без отделения их на ночь, с определенным на утро рандеву, от эскадры является также тяжкой ошибкой и должно быть всецело отнесено к неполноте приказа Командовавшего эскадрою, заключавшего в себе инструкции для действия судов эскадры в бою, так как в этом приказе вовсе не предусматривалось наступление ночи вслед за боем и поведение наших судов в течение ее; приказ кончался лишь напоминанием, что лишь, держась соединенно, суда наши могут достичь Владивостока. Это напоминание и было буквально выполнено нашими миноносцами, оставшимися при эскадре и на ночь 15 мая. 5) Оставление перед. боем всего дерева в адмиральских каютах, броненосцев, типа «Суворов», да, кажется, и на других броненосцах эскадры дерева вообще, вопреки неоспоримым урокам испано-американской войны, было упущением в подготовке боя, повлекшим за собою на броненосцах наших такие пожары, что на раскаленных ими стенках судов загоралась даже масляная краска. Об успешности же стрельбы с пылающего судна говорить не приходится. 6) Не могу не упомянуть также о совершенной неуместности следования за эскадрой, в одной или двух милях, двух судов Красного Креста, ибо в бою и после него они, подобно транспортам и по тем же причинам, никакой пользы принести не могли. Безусловный же вред их заключался в том, что, шествуя вполне иллюминованными, своими огнями, ночью, в столь близком расстоянии от шедшей без огней, но с гакабортными (для кильватера) ослабленными огнями, они, в ночь перед боем, могли выдать, а, может быть, и выдали, неприятельским разведчикам расположение и присутствие нашей эскадры. При этих условиях, отсутствие в ночь на 14 мая со стороны японцев минных атак на эскадру является чистой случайностью.
Недостатки материальной части: 1) Неостойчивость наших броненосцев, типа «Суворов», особенно при крутых поворотах, вызываемых необходимостью подставить свою корму атаке неприятельских миноносцев, — вследствие чего, кажется, погиб, опрокинувшись, «Бородино». 2) Перегрузка запасами (особенно углем) наших броненосцев, понизившая надводный броневой пояс их настолько. что придало, вследствие наличия крупной волны, опасный характер таким артиллерийским пробоинам их корпуса, которые, при нормальной осадке броненосцев, не представляли бы никакой опасности, в смысле заливания чрез них судна водой. 3) Разнохарактерность (и устарелость некоторых) судов нашей эскадры в отношении их боевых элементов. 4) Многие из наших снарядов, попавших в японские суда, пронизывали их насквозь, не разрываясь. Признавая преимущество в качестве и количестве разрывного заряда в снарядах японских перед нашими, едва-ли однако можно приписывать исключительно этому причину неразрыва наших. Я слышал в плену, что, производившиеся в Порт-Артуре офицерами тамошней эскадры, опыты стрельбы снарядами нашего типа дали очень хорошие результаты разрываемости последних. Полагаю поэтому, что многое зависело от места выделки ударных трубок наших снарядов и что причину, если не всех, то большей части снарядов, которыми действовала в бою при Цусиме наша эскадра, следует приписать тугости разгибателсй их ударников (превышавших, вероятно, законную норму) по следующим соображениям, основанным на почве психологии: трубками этими снабжала 2-ю эскадру и отдельный отряд при изготовлении их к походу Кронштадтская лаборатория; между тем, лет 15 тому назад, заведывавший тогда этою лабораторией был подвергнут судебному наказанию по делу о разрыве на лодке «Туча» снаряда во время заряжания (дело о смерти Кубе-Браузера), за допущенную им небрежность в выделке ударной трубки разорвавшегося снаряда, которая, по мнению эксперта, заключалась в том, что разгибатель трубки был сделан слишком слабым и этим, при слабом сравнительно толчке заряжания, вызвал преждевременный взрыв. Возможно, что во избежание чрезмерной слабости разгибателей в дальнейшем их изготовлении лаборатория впала в противоположную крайность и стала делать их чрезмерно тугими.

Военно-Морской Судья Подполковник Маневский.

18.

Показание Младшего Флаг-Офицера штаба Командующего отрядом крейсеров Лейтенанта Зарина.

Я был назначен флаг-офицером штаба младшего флагмана 2-й эскадры флота Тихого океана, командующего крейсерами, когда эскадра вооружалась, и прибыл к месту службы 19 июля 1904 года на крейсер «Алмаз», стоявший в Кронштадте.
Цель посылки на Дальний Восток 2-й эскадры, до падения Порт-Артура, была ясна: вторая эскадра шла на выручку и поддержку первой. После же падения Артура, личный состав эскадры держался в полном неведении предполагавшихся действий и, только, уже у берегов Аннама было указано в одном из приказов Командовавшего эскадрой, что цель похода есть достижение Владивостока.
Первая часть пути, до Мадагаскара, производилась весьма спешно и практиковаться в стрельбе и маневрировании эскадра не имела возможности; на походе производили много артиллерийских учений, в обстановке возможно — близкой к боевой, и с самого начала пользовались оптическими прицелами. Планы учений вырабатывались заранее артиллерийскими офицерами и, по приходе на якорь, представлялись Командовавшему эскадрой; учения были интересны и на некоторых судах очень хорошо разработаны, но недоставало практики, т. е. стрельб, которые начали производить только в Носси-бе и было их не более 5, при чем все были мало удовлетворительны; расстояния почти не превышали 25 кабельтовов, а, большею частью, были меньше и стрельба велась по неподвижным щитам.
За время похода, Командовавший эскадрой несколько раз призывал к себе флагманов, но общих собраний флагманов и командиров было не более трех или четырех. На первом, имевшем место в Либаве, перед самым уходом эскадры, я присутствовал лично. На заседании этом, Командовавший эскадрой объяснял предполагавшийся маршрут, претерпевший впоследствии много изменений, военная же сторона дел не затрагивалась. На других заседаниях я не присутствовал и не помню, чтобы командующий крейсерами, возвращаясь с флагманского корабля, делился бы со своим штабом сведениями о предстоящих операциях. Точной инструкции, перед боем, командовавший крейсерами не получал и в бою приходилось руководствоваться приказами Командовавшего эскадрой, общий смысл которых был: «Держаться под прикрытием своих броненосцев со стороны, противоположной неприятелю и вне его перелетов, защищать транспорты и, при случае, действовать самостоятельно». Кроме того, штабу командовавшего крейсерами было предложено, незадолго до боя, составить несколько наглядных планов действий крейсеров в бою, при различных положениях наших и неприятельских броненосцев. Планы эти были составлены в том смысле, что для использования крейсеров, необходимо держать их, по — возможности, соединенно и дать им возможность использовать свой ход. В распоряжении командовавшего крейсерами в бою должны были находиться 4 крейсера: «Олег», «Аврора», «Дмитрий Донской» и «Владимир Мономах», но эти два последние получили накануне боя приказание сигналом «Оставаться при транспортах», что вызвало сомнение, имеет ли право командовавший крейсерами брать эти крейсера с собой для действий не в непосредственной близости транспортов. Несколько дней перед боем, командующий крейсерами получил от Начальника эскадры бумагу, в которой, насколько я помню, заключалось подтверждение раньше объявленного в приказах и некоторые дополнения, относительно действий отряда адмирала Небогатова, которому предназначалось в общем действовать самостоятельно, но также не упускать из виду защиту транспортов. Не могу в данное время сказать, сохранилась эта бумага или нет, но это легко проверить по делам штаба адмирала Энквиста, сданным на хранение в Архип Морского Министерства.
13 мая вся эскадра, не исключая отряда контр-адмирала Небогатова, произвела эволюции, имевшие, повидимому, целью показать, как будет походный строй развертываться в боевой порядок, при появлении неприятеля с различных сторон. Эволюции эти сами по себе заняли около 4 часов времени, но, принимая во внимание тот малый ход, которым двигалась эскадра между перестроениями, а также и по окончании упражнения, можно считать, что на них был потрачен целый день.
Сигнал: «В случае появления неприятеля с тыла, броненосцам построить фронт вправо и влево, крейсерам и транспортам проходить вперед», последовал 14 мая, около 9 часов утра, когда на левой раковине показался отряд вице-адмирала Дэва. Во время боя, крейсера имели различные хода от малого до полного, несколько раз приходилось стопорить машину, чтобы не наскочить на сбившиеся в кучу транспорты, которые, когда эскадра потеряла строй, двигались по различным направлениям и мешали крейсерам; ход броненосцев, во время боя, не превышал 12 узлов. Мину Уайтхеда, плавающую без хода, я видел отлично: она прошла по правому борту крейсера «Олег», не далее 3 — 4 сажен, и многие, бывшие в это время на мостике, ее хорошо рассмотрели. Момент, когда крейсеры попали под перекрестный огонь мне представляется так: когда с «Олега», около 4 часов дня, был усмотрен какой-то разбитый и горящий корабль, было решено идти к нему, чтобы определить свой или неприятель; в это время, крейсера наши сражались левым бортом с японскими крейсерами. Когда достаточно приблизились к горящему броненосцу, узнали в нем «Суворова»; в это же время по нашим крейсерам открыли огонь с правого борта 2 броненосных крейсера. Наши броненосцы возвращались к «Суворову», имея головным «Александра III» и крейсера отошли; какое было в это время положение наших броненосцев, относительно «Суворова» и наших крейсеров, сказать не могу.
Сигналов флагами, во время боя, почти не производилось; нельзя считать сигнал с «Олега»: «Крейсерам «Олег», «Аврора», «Дмитрий Донской» и «Владимир Мономах» быть в строе кильватера», произведенный в затишье; семафором (ручным) переговаривались успешно и приказание «Анадырю»— снять людей с тонущего «Урала», было передано под сильным огнем.
Перед заходом солнца, крейсера наши шли в кильватерной колонне, параллельно броненосцам, ведшим правым бортом бой: курс был WNW, транспорты держались вместе с крейсерами, некоторые из них были левее крейсеров.
Момент захода солнца совпал с гибелью головного броненосца «Бородино», после чего наши броненосцы повернули одновременно влево и беспорядочным строем, похожим на фронт, пошли на S; крейсера и транспорты, оказавшиеся таким образом на их пути, должны были дать дорогу и в кильватерной колонне повернули влево. В таком положении застала нас темнота и никто на «Олеге» не уследил, когда и в какую сторону повернули наши броненосцы; было полное основание думать, что они следуют за нами, так как стрельба в тылу продолжалась, и были долгое время видны вспышки орудийных выстрелов. Рандеву никакого назначено не было; бой был, очевидно, проигран и, казалось естественным, что эскадра направляется к выходу из пролива, чтобы отступить на оставленные в Шанхае угольные транспорты. Это казалось тем более правдоподобным, что существовало официальное письмо Командовавшего эскадрой к адмиралу Энквисту, в котором упоминалось, что угольщики оставляются в Шанхае, именно, «на случай неудачи эскадры в Корейском проливе». Я хорошо помню, что это письмо имелось, но его впоследствии тщетно искали и оно утеряно. Я слышал, что подобная же бумага была получена капитаном 1 ранга Радловым и возможно, что она у него сохранилась; во всяком случае, об этом должны знать офицеры штаба Начальника эскадры. Относительно дальнейших действий крейсеров в эту ночь, сказать почти ничего не могу, так как не находился уже на мостике и не мог хорошо следить за ходом событий; помню только отчетливо, что адмирал больше всего заботился о том, чтобы не потерять эскадру и несколько раз приказывал уменьшать ход, а, когда темнота окончательно скрыла эскадру, приказал повернуть через W на N. Сколько времени держались на этом курсе — не знаю; также ничего не могу сказать о последующих попытках повернуть к северу, т. к. не находился в это время на мостике и следил с юта за крейсером «Аврора», шедшим очень близко за кормой. Из этого я вывожу, что ход не превышал ни разу 18 узлов, иначе «Аврора» отстала бы.
На рассвете горизонт был чист от судов и в кильватер «Олегу» оказались только «Аврора» и «Жемчуг». Шли малым ходом и чинили пробоины; около 12 часов флаг адмирала был перенесен на «Аврору» и мы пошли 8-ми узловым ходом к Шанхаю, надеясь там получить сведения о судьбе остатков эскадры. Точного количества угля на крейсерах в это время не помню, но, по сделанному тогда подсчету, выходило, что на переход во Владивосток, кругом Японии, хватить не может.
Немного не доходя Шанхая, встретили буксир «Свирь» и возможность послать через него приказание, выслать нам из Сайгона угольщика, вызвало решение идти в Манилу. Порт этот был выбран, потому что надеялись, если угольщик поспеет своевременно, получить разрешение американских властей, починиться для безопасного плавания и выйти в море для следования, в зависимости от судьбы эскадры, либо во Владивосток, кругом Японии, либо в Россию. Приказание выслать в Манилу угольщика было отдано адмиралом капитану 2 ранга Истомину, находившемуся на «Свири».
Относительно времени отделения «Алмаза», ничего сказать не могу; во время поворота эскадры к югу, он шел недалеко от «Олега», на левом траверзе, и повернул, вероятно, после наступления темноты. Случая сваливания «Урала» с «Светланой» во время боя не было; «Урал» тронул корму «Жемчуга» и сломал ему мину, вложенную в кормовой аппарат и произошло это в начале пятого часа. Во время боя, крейсера наши перегружены лишним углем и материалами не были; угля был полный запас по ямам и все запасы, за немногими исключениями, лежали в отведенных местах. Броненосцы же имели уголь вне ям, не могу указать сколько, но, полагаю, около 200 — 300 тонн.
Относительно того, какой пароход был задержан «Жемчугом» 13 мая и кто был назначен командиром парохода «Oldhamia» — ничего сказать не могу.

Лейтенант А. Зарин.

20.

Показание Старшего офицера Капитана 2 ранга Ведерникова.

В Цусимском бою находился на эскадренном броненосце «Император Николай I» — старшим офицером. На эту обязанность был назначен 18 октября 1904 г. О целях отправки 2-й эскадры на Дальний Восток официально не было известно ни до ухода из Либавы, ни впоследствии. Неофициально можно было судить о назначении 2-й эскадры по печатавшимся в то время статьям капитана 2 ранга Кладо. Кроме того, после ухода, я неофициально узнал о, так называемой, «Телеграмме № 244», которою адмиралу Рожественскому совершенно правильно ставилась задача, «Овладеть господством на море», и на которую адмиралом, будто бы, было отвечено, что он этой задачи выполнить не может, но может прорваться во Владивосток.
Точно также и о целях отправки 3-й эскадры ничего определенного известно не было. Из смысла, неофициально печатавшихся статей Кладо, явствовало, что допускалась не только возможность неприсоединения ко 2-й эскадре, но, даже и после соединения, возможность отдельных действий, в качестве, например, отряда, временно поддерживающего господство на море, после разбития Японского флота 2-ю эскадрою (Новое Время № 10316).
Какого-либо определенного писанного плана операций на отряде не было и он на совещаниях в отряде не обсуждался. Тем не менее, возможность боя, до присоединения ко 2-й эскадре, была предусмотрена и распоряжения по этому поводу адмиралом Небогатовым сделаны были.
Во время двух практических стрельб, маневрирования отряда производились именно так, как было предусмотрено адмиралом для боя. Сказать однако, чтобы III-й отряд мог считаться подготовленным к бою до соединения со 2-ю эскадрою, отнюдь не было возможно. На пути, разобравшись с ворохом, полученных на броненосце, новых инструкций, сведений и разных книг и брошюр, мы узнали о новом методе обучения стрельбе, принятом в английском и американском флотах. Не оставалось никаких сомнений, что способ еще улучшен был японцами, на деле показавшими возможность стрельбы на те дистанции, на какие не стрелял еще ни один флот. На эти дистанции, мы, впервые, стреляли только два раза. Результаты первой стрельбы, на мой взгляд, могли быть охарактеризованы словом: «отвратительные». Вторая стрельба, после тщательной проверки дальномеров, могла быть названа «немного лучшею». О том, чтобы адмиралу был повод докладывать о неготовности, я не предполагаю, так как ему известно было, что 2-я эскадра была напрактикована в стрельбе, в мере, приблизительно, одинаковой.
После соединения эскадры с отрядом, считалось вероятным, что неприятель будет ожидать нас невдалеке от своей базы. При отходе от Аннама, никаких планов и предположений о предстоявших операциях ни у нашего адмирала, ни у какого-либо другого на отряде, не имелось. Мы узнали о том, что пройдем Цусимским проливом, когда подошли к острову Квельпарт и когда стало из курсов ясно, что мы не пойдем кругом Японии.
Основной идеи боя с неприятелем, кроме выраженной в одном из прежних приказов адмирала Рожественского, о бое в строе кильватера, сосредоточении огня на головном, или том, номер которого будет указан сигналом, в следовании движению своего головного, каким мог становиться каждый из последующих мателотов, после выбытия из строя передних, не было, но и эта идея на эскадре не разрабатывалась. Самостоятельность действий третьего отряда не предусматривалась и он специального назначения не имел. Лишь в самом начале, после включения отряда в армаду, насчитывавшую до 50 вымпелов, суда ІІІ-го отряда были помещены замыкающими четырех походных колонн, как бы, для охраны транспортов, в случае нападения с тыла. В случае же появления неприятеля спереди, отряд должен был спешить на присоединение к первым двум. Каким образом мог этот отряд спешить на присоединение к первым двум, при укоренившейся привычке пренебрегать дистанциями и промежутками между колоннами, было неизвестно. Находясь двенадцатым кораблем в линии, «Николай 1», при дистанции в 2 кабельт. отстоял от головного, вместо 22 кабельт., часто на 40 — 48 кабельт. Характерно, что впоследствии, когда отряд был перемещен поближе к первым отрядам и «Николаю I», один раз пришлось идти головным левой колонны, с интервалом в 6 кабельт., что строго и выполнялось им, с «Суворова» семафором передали приказание увеличить интервал до 8 кабельтовов.
Третий отряд, состоявший главным образом из судок артиллерийского отряда, по окончании летней кампании, не имел полного комплекта команды, как это надлежало бы, если бы суда эти считались боевыми, а не учебными, и, по списании учеников-комендоров, имел почти половинное число. На броненосце «Николай I», оставленном в кампании на зиму для охраны Либавского порта, имелось команды лишь дли действия орудиями одного борта, именно 387 человек из 700, что составляет около 55%. Надо заметить впрочем, что эти люди представляли очень сплоченный, опытный, надежный, много плававший состав. Недостающие люди высылались в течение декабря и января месяца, во время усиленных работ на броненосце по приведению его в боевой вид. Число запасных составляло около 30% общего комплекта, новобранцев около 7%, и около 8% были собранные с разных судов, в роде «Красной Горки», «Азии» и «Внутренней Кронштадтской брандвахты».
Командиры, до приготовления судов к отправке, оставались прежние, за исключением, недавно смененного командира «Адмирала Сенявина». В одно из первых посещений, руководившего спешной отправкой судов, вице-адмирала Бирилева, он, прибыл с несколькими капитанами 2 ранга, про которых прошел слух, что они будут назначены, вместо прежних командиров. Слух этот оправдался не вполне, так как, только на «Николае I» и на «Владимире Мономахе» командиры были сменены, произведенными за отличие в капитаны 1 ранга приезжавшими для осмотра судов капитанами 2 ранга. Били ли оставлены капитаны 1 ранга Миклуха и Лишин, по представлению адмирала Небогатова, мне неизвестно.
Офицеров в зимней кампании броненосца было менее половины полного числа — 10, вместо 23. Из них три офицера до ухода выбыли. Из числа вновь прибывших 10, — двое также были перемещены. Меньшая часть офицеров прибыла в декабре, большая — в январе.
Боевых запасов, руководствуясь примером 2-й эскадры, был принят один комплект с четвертью. Непомещавшиеся снаряды хранились на транспортах. Боевых стрельб для практики было две. Израсходовано было, приблизительно, по 10 снарядов на орудие. Снарядов для практики стрельбы на отряде, сколько мне известно, не было. Во всяком случае, значительного числа, в роде, например, потребовавшегося для практики артиллерийского отряда, подготовлявшегося к смотру германского императора в 1903 году, не было. Были-ли взяты все наличные снаряды, имевшиеся в Балтийских портах и происходила ли спешная работа по изготовлению снарядов, со времени объявления войны, на замену литых фугасных снарядов вальцованными или просто на запас, мне неизвестно.
Суда отряда были выкрашены в черный цвет, по примеру 2-й эскадры. Черные трубы были перекрашены в желтый цвет, после присоединения ко 2-й эскадре.
Присоединившись ко 2-й эскадре, мы узнали, что она подготовлена к бою, не более третьего отряда, Даже вопрос о дальномерах, повидимому, не был разработан, так как, несколько дней спустя, появился приказ о взаимной поверке дальномеров, производившейся у нас еще в Индейском океане. Из двух спортов, принятых в английском флоте: 1) стрельбы и 2) погрузки угля, которые некогда удостоились снисходительного одобрения одного нашего морского писателя, считавшего подготовку нашего флота выше английского, потому что у нас ежегодно призываются новобранцы и мы, поневоле, ежегодно должны проходить курс обучения (известно, ведь, «уча — учимся»), а у англичан процент новичков очень мал и они от скуки занимаются этими двумя спортами, на 2-й эскадре из этих двух спортов был предпочтен один, — именно погрузка угля, и, по количеству принимаемого угля, (но все же не по скорости), мы, повидимому, одержали верх над англичанами. Посетив наиболее удачный в этом спорте корабль, старший офицер которого мне внушал наиболее доверия, в смысле знакомства с подготовкою эскадры, крейсер 1 ранга «Аврору», я увидел его сплошь заложенным углем. Его орудия верхней палубы уподоблялись береговой батарее, в которой роль земляного бруствера играли мешки и корзины с углем. Капитан 2 ранга Небольсин сообщил мне, что, не имея возможности выразить уверенности в успехе первого столкновения с противником, он в то же время уверен, что адмирал боя избегать не будет. Даже двусторонние маневрирования почти не производились. Первые эволюции соединенной эскадры были 13 мая. Насколько я помню, начались они с флажного сигнала: «Предполагаю произвести примерные боевые маневрирования». Маневр № 1 — неприятель спереди, маневр № 2 — неприятель справа, № 3 — неприятель сзади, № 4 —  неприятель слева. В 9 час. утра 13 мая началось и до обеда окончилось одно упражнение. После обеда было произведено еще одно. Действия каждого отряда руководились сигналами старшего флагмана. В одном только случае, когда все три отряда шли в строе фронта, первому и второму отряду было приказано повернуть на 8 R вправо, а третий отряд был оставлен без сигнала. Быстро получившийся интервал между концевым второго и третьим отрядом, лишил старшего флагмана возможности легко руководить им сигналами и вынудил адмирала Небогатова распорядиться присоединением самостоятельно. Это разъединение вызвало порицание старшего флагмана, но, к сожалению, не послужило предостережением ни для него, ни для следующего в порядке старшинства флагмана (который был, впрочем, мертв, а извещение об его смерти отсутствовало), когда, на другой день, старший флагман сам разъединил себя с эскадрою, отойдя на значительное расстояние вправо, хотя мы были в виду неприятельских крейсеров, следовавших за нами.
В бой 14 мая, броненосец вступил, имея почти полный запас угля и боевого снабжения (за исключением, истраченных на две стрельбы). В последнюю приемку, уголь был принят сверх полного запаса на палубы. Ко дню боя, палубный запас был истрачен. Воды для питания котлов имелось около 150 тонн. Матерьялов и запасов имелось сверх строго необходимых для боя, что обусловливалось конечною целью — прорыва во Владивосток. Сверх обычной в нашем флоте перегрузки, броненосец, несмотря на удаление дерева (вся настилка батарейной палубы, каютные надстройки на верхней палубе на корме, каютные переборки внизу), имел еще добавочную перегрузку. Его углубление по чертежам 23 фута, при водоизмещении — 8440, до переделки перед отправкою; на деле он сидел 25 ф. 10 д., при водоизмещении— 9500 т. По выходе же из дока, после окраски подводной части, перед самым уходом, броненосец сидел кормою 26 фут. 11 дюйм. Точное углубление в бою мне неизвестно; полагаю, что оно было близко к последней цифре, так как трата провизии и матерьялов за 2½ месяца вряд ли превышала 50 — 60 тонн.
Телеграф без проводов на переходах до боя действовал прекрасно. Расстояние, на какое передавались телеграммы, точно припомнить не могу. Помню хорошо переговоры на расстоянии свыше 30 миль. Телеграф во время боя был поврежден. 14 и 15 мая им не пользовались. Отряд во время боя 14 мая мог держать ход до 12 узлов. В начале боя третий отряд не отставал.
Впервые телеграфные знаки неприятеля были замечены и разобраны на броненосце «Император Николай I» 13 числа. Сомнений, что это были японские телеграммы не было, так как их сочетания, соответствуя слоговой азбуке, более многочисленны, чем европейские и, по имевшейся таблице, мы телеграммы эти могли разбирать. Тогда же флажным сигналом бр. «Император Николай I» известил старшего флагмана. Наша эскадра была открыта японцами числа 12 или 13.
В начале боя, наша эскадра перестраивалась из двух кильватерных колонн в одну. В двух кильватерных колоннах шли с ½ часа. У меня резко запечатлелось в памяти расстояние между колоннами, около 20 кабельтовов, определенное мною лично, при помощи призмы Белля. Ко времени первого выстрела, одна колонна еще не была выстроена. Суда первого отряда приближались к нашей колонне в строе пеленга, вследствие одновременного поворота на несколько R влево. Я лично наблюдал неприятельские снаряды, ложившиеся в промежутке между бр. «Ослябя» и «Орел», которые казались недолетами до «Орла», но, на самом деле, были перелетами по «Ослябя».
Суда нашей эскадры открыли огонь немедленно за адмиралом. Вначале стреляли по петле, образовавшейся, вследствие последовательного поворота японской линии, затем по головному броненосцу «Миказа», и, когда он, в скором времени, вышел из обстрела, по другим судам, находившимся вблизи траверза. Место поворота японцев было немного впереди нашего траверза. Когда же вся линия выстроилась, концевые корабли были и немного сзади траверза. Таким образом, с самого начала, могла действовать вся наша артиллерия. Наблюдал я за началом боя с возвышенного кормового мостика и хорошо помню первые расстояния, колебавшиеся между 34 и 30 кабельтовами. Первый снаряд в броненосец попал, приблизительно, через 20 — 30 минут, после начала боя. Вскоре последовали другие. Наши дальномеры были хорошо выверены, но, к вечеру, от сотрясений, повидимому, пострадали.
При выходе из строя броненосца «Суворов», «Николай I» в голову строя не переходил. Смерть адмирала Фелькерзама, перед боем, известна не была.
Около 6 часов вечера, поднявшись на передний мостик, я, лично, слышал, как, с подошедшего к левому борту миноносца, командир громко несколько раз кричал: «Адмирал приказал вам идти во Владивосток». После того, как то же приказание было передано семафором, миноносец скрылся. Приняв это за распоряжение руководить курсом, адмирал Небогатов поднял сигнал: «Следовать за мной» и «Курс NО 23°». После этого, сблизившись на измененном, вследствие атаки миноносцев, при заходе солнца, курсе в SW четверти с транспортами, как я узнал много позже, был усмотрен сигнал на «Анадыре» — «Известно ли адмиралу Небогатову». В виду близости в алфавитном порядке слова «Известно» со словом «Командование», мне кажется, не было ли ошибки в какой-нибудь букве сигнала.
Свидетелем отделения крейсеров я не был. Предполагаю, что они отделились во время минной атаки, при заходе солнца. В это время, я выходил наверх и видел, что наш курс был в SW четверти, строй в это время был неправильный. «Николай I» шел головным, впереди виднелся «Владимир Мономах» и транспорты, шедшие еще прежним курсом. Мне говорили, что курс был изменен, вследствие минной атаки спереди. До атаки, шли одной колонной; крейсеров и транспортов, за дальностью расстояния, сзади видно не было.
После нового поворота на курс NО 23°, когда уже совершенно темнело, отчетливо видеть, все ли следуют движению «Николая I», было нельзя. Впрочем, скоро последовавшие, затем, атаки, в темноте, обнаружили нашу линию. Стрельба и прожекторы отлично ориентировали, как наши суда, так и неприятельские миноносцы. Во время этих атак, продолжавшихся долго за полночь, «Наварин», «Сисой Великий», «Ушаков» и другие суда, видимо, отстали.
Пожаров на броненосце не было. Выло незначительное возгорание парусиновой подстилки санитарного пункта на месте разобранной деревянной церкви, быстро потушенное. Повреждения от попавших снарядов были следующие: в средней части жилой палубы, на левом борту, две, очень близкие одна от другой, пробоины на высоте фута на 1½ ниже иллюминаторов. Края отверстий неправильной формы. Повреждены поблизости чемоданные рундуки (чемоданов не было, были взяты на защиту подачи). В носовой части жилой палубы, такие же две, близкие одна от другой, пробоины в каюте кондукторов. Эти две пробоины почти у самой ватерлинии и подавали воду в большом количестве. В батарейной палубе пробит небронированный борт между левым и средним 6" орудиями и кормовым 9" орудием. Отверстие очень большое, так как снаряд попал под местом соединения борта с настилкой верхней палубы. Разбита корма 14-весельного катера № 2. Измят и поврежден борт минного катера № 2, и аппарат минного катера № 1. Снарядом, разорвавшимся о переднюю дымовую трубу, сделано отверстие, диаметром около 6 фут, и отогнуты целые листы, вблизи пробоины. Снарядом, ударившим в 12" башню, надтреснута дульная часть левого 12" орудия. Сбит левый выстрел, нок повис на топенант. Осколками снаряда поврежден стень-трап и слуховая труба с фор-салинга. Поврежден телеграф без проводов.
Дерева на броненосце, после переделки в Либаве, оставалось немного. Внутренняя обшивка в батарейной и жилой палубах уничтожалась, перед уходом из тропиков, по инициативе адмирала Небогатова.
Крейсера «Олег» и «Аврора», по собранным в Японии сведениям от сигнальщиков «Дмитрия Донского», вначале пошли в кильватер эскадры, но потом вернулись для охраны транспортов.
Никаких повреждений на японских судах в рангоуте и трубах не было видно еще издали. По приближении их, в бинокли и трубы нельзя было заметить никакой неисправности, даже в покраске. Это составляло невероятный контраст с состоянием, особенно, рангоута и труб на наших судах.

Капитан 2 ранга Ведерников.

22.

Показание сигнальщика Ивана Седова.

Последнюю погрузку угля делали у островов, около Шанхая. Уголь взяли и на палубу, но, потом, когда пошли, этот уголь сожгли. Было еще много солонины в бочках в жилой палубе, а также, белых сухарей в жилой палубе и рулевом отделении; остальная провизия была на своих местах.
Из дерева остались в рострах только доски для погрузки угля. Машинные материалы были в своих помещениях.
Во время боя, пожар был в кают-компании, каюте старшего офицера, потом в каюте кондукторов.
В дневном бою имели пробоины от артиллерийских снарядов в корме и носовой части; через эти пробоины захлестывала вода, но ее попадало немного.
Когда, под вечер, мы пошли за адмиралом Небогатовым, то держались хорошо. Около 10 часов вечера, из-за «Сисоя Великого» на нас выскочил миноносец, который выпустил в нас мину, попавшую в корму с левой стороны. От пробоины затопилось все кормовое отделение и кают-компания; броненосец сильно сел кормой, так что вода доходила до башни.
Мы остались одни, ход уменьшился; пробовали подвести пластырь; нос поднялся из воды. Во втором часу ночи, два миноносца опять атаковали нас; один выпустил нам мину с правой стороны, которая попала против середины судна; другой выпустил мину с левого борта, которая попала против кормовой башни. Броненосец начал крениться на правый борт и минут через 7 скрылся под водой. Ночь была темная, волнение большое; в воде оказалось, я думаю, около 300 человек команды. Все держались за доски, рангоут, анкерки, круги, коечные матрасы. Я подвязал себе коечный матрас и подсунул еще под него небольшой вельботный анкерок.
Когда рассвело, утром, часов около 9, я увидел японский миноносец и сказал, державшемуся около меня на спасательном круге, лейтенанту Пухову, что может нас спасут, но лейтенант Пухов сказал, что не спасут, а скорее застрелят. Миноносец, действительно, не подобрал нас. Только в 5 часу дня 15 мая, меня подобрал из воды один японский миноносец; тогда около меня уже никого не было из «Наваринской» команды.
Во время боя 14 мая, командир был ранен в начале боя, еще до гибели «Ослябя», в живот и ноги; командир был снесен в перевязочный пункт, а в командование броненосцем до его гибели вступил старший офицер, капитан 2 ранга Дуркин.
Из офицеров еще были ранены: лейтенант Рклицкий — в правое плечо, остался на мостике; мичман Щелкунов — в правую руку; мичман Лемишевский — тоже в руку, левую; команды было раненых человек 16. Убитых офицеров и команды не было; только несколько раненых нижних чинов умерли.
Во время боя, пожар был не очень большой в кают-компании и в носу. Были подбиты трубы. Вся крупная и 6" артиллерия была исправна до вечера 14 мая и была подбита только одна 47 мм. пушка. Лишнее дерево, перед боем, выбросили за борт, шлюпки налили водою. Прожектора, перед боем, были убраны в жилую палубу, за исключением, одного — на марсе.
Ночью прожекторами не светили. Во время боя никаких сигналов не было; был сигнал о передаче командования, но, кто его сделал, теперь не помню.

Иван Седов.

Отредактированно vs18 (23.09.2010 20:51:56)